[Weisshaupt Fortress]

Всем читателям большое спасибо за участие в голосовании!

Пока мы заняты подведением итогов, и для правильного подсчёта баллов

очень просим откликнуться в умыл авторов работ «За Серых Стражей» и «Opus magnum»!

@темы: «Halloween: All Hallows' Eve»

---

«Halloween: All Hallows Evening» — Голосование

[Weisshaupt Fortress]

Итак, друзья, за три дня фестиваля «Halloween: All Hallows' Eve» наши дорогие авторы порадовали нас восемнадцать текстовыми работами, что, честно говоря, было очень неожиданно! Предлагаем вам ознакомиться с работами и поучаствовать в читательском голосовании, чтобы узнать, какие работы заставили ваши сердца биться чаще.

Голосование продлится до 9-го ноября, закрытым способом (на u-mail сообщества, голоса после окончания работ будут раскрыты)

*

(голоса от виртуалов и гостевых аккаунтов учитываться не будут). Проголосовать можно как сразу, так и в несколько проёмов, дополняя свой голос.

Голосовать можно за любое количество понравившихся работ — просто скопируйте форму в письмо, и удалите лишние строки.
Авторы не могут голосовать за собственные работы, но работы проголосовавших авторов получат бонусный балл для компенсации "голосования против себя".
Авторы, у которых нет аккаунта на дайри, могут связаться с администрацией через гостевой аккаунт и мы учтём голос в отдельном порядке.

1. стихи «Искусство применения ядов» (герцог Антуан Викомский), пропущенная сцена
2. драббл «Висельник», (Алистер, Голданна, оригинальные), джен, дарк, R
3. драббл «Всё из-за тебя», (ж!Хоук, Бетани, Карвер, Гамлен), джен, G
4. драббл «Тело», (Дориан, Сирил де Монфор), дарк, AU, PG-13
5. перевод драббла «Мать», (Мать), джен, бодихоррор, R
6. мини «За Серых Стражей», (Натаниэль/Сигрун), гет, дарк, АU, R
7. мини «На глубине ищут не только смерти», (оригинальные), хоррор, R
8. мини «Не наша битва», (ж!Тревельян, Дориан, Варрик, Блэкволл), джен, PG-13
9. мини «Не ровня» (Коннор, Эамон, Изольда и др.), джен, G
10. мини «Несломанная роза», (Анора, м!Амелл, Рендон, Логейн, Алистер и др.) драма, дарк, R
11. мини «Нечто прекрасное», (оригинальные персонажи), джен, бодихоррор, R
12. мини «Соблазн», гет, (Себастьян/ж!Амелл), R
13. мини «Ужин отдай врагу», (Эсмерель, Эддельбрек, Гай) джен, пропущенная сцена, PG-13
14. мини «Opus magnum», (оригинальные), джен, драма, NC-17
15. перевод мини «Всё напрасно», (Алистер), джен, АU, R
16. перевод мини «Тьма внутри», (Лили, Йован), дарк, R
17. перевод мини «Фарфоровые куклы», (Келдер, Лия), джен, хоррор, R
18. миди «Падение», (Амеллы и др.), джен, драма, R


Форма для читательского голосования:

стихи «Искусство применения ядов» 
драббл «Висельник»
драббл «Всё из-за тебя»
драббл «Тело»
перевод драббла «Мать»
мини «За Серых Стражей»
мини «На глубине ищут не только смерти»
мини «Не наша битва»
мини «Не ровня»
мини «Несломанная роза»
мини «Нечто прекрасное»
мини «Соблазн»
мини «Ужин отдай врагу»
мини «Opus magnum»
перевод мини «Всё напрасно»
перевод мини «Тьма внутри»
перевод мини «Фарфоровые куклы»
миди «Падение»

На дайри бывают локальные ошибки с "потерей" писем. Если вы проголосовали, но к вам в течении суток не пришло ответное письмо с подтверждением, что голос принят, попробуйте повторить отправку или отметьтесь в комментариях, чтобы с вами можно было связаться иным образом.

Принято голосов (на 9 ноября 23:30): 21

запись создана: 02.11.2020 в 03:29

---

«Halloween: All Hallows Evening» — Голосование

[Weisshaupt Fortress]

Голосование «Halloween: All Hallows Evening»

@темы: орг, «Halloween: All Hallows' Eve»

---

«Halloween: All Hallows Evening» — Общий перечень работ

[Weisshaupt Fortress]

День первый — «Страх внутри»

1.

Мини «Не ровня» (Коннор, Эамон, Изольда и др.), джен, G

Название: «Не ровня»
Автор:  Емелюшка
Пейринг/Персонажи: Коннор Геррин, фоном Эамон Геррин, Изольда Геррин, ОЖП
Категория: джен
Жанр:
Рейтинг: G
Размер: 1148 слов

2.

Мини «Нечто прекрасное», (оригинальные персонажи), джен, бодихоррор, R

Название: «Нечто прекрасное»
Пейринг/Персонажи: оригинальные
Категория: джен
Жанр: даркфик, ужасы, сонгфик
Рейтинг: R - NC-17
Размер: 1169 слов
Предупреждение: детальный бодихоррор, насилие, смена сущности
Примечание: Вдохновитель: Dead Man's Bones — Lose Your Soul

3.

Стихи «Искусство применения ядов» (герцог Антуан Викомский), пропущенная сцена

Название: «Искусство применения ядов»
Автор:  Tintael (Aldariel)
Пейринг/Персонажи: герцог Антуан Викомский
Категория: джен
Жанр: пропущенная сцена, стихи
Рейтинг: PG
Размер: 125 слов
Примечание: по мотивам линейки клана Лавеллан из DA:I

4.

Мини «Несломанная роза», (Анора, м!Амелл, Рендон, Логейн, Алистер и др.) драма, дарк, R

Название: «Несломанная роза»
Автор: Meghren
Пейринг/Персонажи: Анора Мак-Тир, м!Амелл, Рендон Хоу, Логейн Мак-Тир, Алистер Тейрин, Хайбрен Брайланд, Леонас Брайланд, Эрлина, Винн, Лелиана, Кайлан Тейрин
Категория: джен, элементы гета
Жанр: драма, дарк, пропущенная сцена, фэнтези, экшн
Рейтинг: R
Размер: 2077 слов
Предупреждение: неграфическое изнасилование, упоминания пыток, смерть основного персонажа и второстепенных, прямая цитата из повести А.К. Толстого "Упырь"
Примечание: Анора Мак-Тир хочет спасти Ферелден от отца и отца от себя самого. Да вот только в терзаемом Мором и смутой королевстве очень сложно найти верных союзников.

5.

Драббл «Всё из-за тебя», (ж!Хоук, Бетани, Карвер, Гамлен), джен, G

Название: «Все из-за тебя»
Автор:  Емелюшка
Пейринг/Персонажи: Мэриан Хоук, фоном Малкольм Хоук, Бетани Хоук, Карвер Хоук, Лиандра Хоук, Гамлен Амелл
Категория: джен
Рейтинг: G
Размер: 279 слов

6.

Мини «Соблазн», гет, (Себастьян/ж!Амелл), R

Название: «Соблазн»
Пейринг/Персонажи: Себастьян Ваэль/Солона Амелл
Категория: гет
Жанр: драма
Рейтинг: R
Размер: 741 слово
Предупреждение: не детальное описание постельной сцены, упоминание смерти персонажей
Примечание: Солона и Ваэль знакомы с детства

7.

Перевод мини «Тьма внутри», (Лили, Йован), дарк, R

Название: «Тьма внутри» (Darkness Within)
Автор: suilven
Автор перевода:  mari5787 (mari5787)
Разрешение на перевод: Запрос отправлен
Пейринг/Персонажи: Йован/Лили
Категория: джен
Жанр: хоррор, дарк
Рейтинг: R
Размер: 1474 слова
Аннотация: Дороги в Эонар нет, лишь еле заметная среди травы пыльная тропа. Лили сталкивается с последствиями предательства Йована.

8.

мини «Не наша битва», (ж!Тревельян, Дориан, Варрик, Блэкволл), джен, PG-13

Название: «Не наша битва»
Пейринг/Персонажи: ж!Тревельян, Дориан, Варрик, Блэкволл
Категория: джен
Жанр: хоррор
Рейтинг: PG-13
Размер: 1990 слов
Примечание: вольная трактовка судьбы семьи Д'Онтер

День второй — «Страх извне»

9.

Драббл «Висельник», (Алистер, Голданна, оригинальные), джен, дарк, R

Название: «Висельник»
Пейринг/Персонажи: Алистер, Голданна, ОМП
Категория: джен
Жанр: дарк
Рейтинг: R
Размер: 978 слов
Предупреждение: тревожащие темы

спойлер

каннибализм
Аннотация: однажды побывав в Тени, Алистер, изгнанный из Денерима, все еще мечтает туда вернуться; таймлайн Dragon Age 2

10.

Перевод мини «Фарфоровые Куклы», (Келдер, Лия), джен, хоррор, R

Название: «Фарфоровые Куклы» (Porcelain Dolls)
Автор: FenZev
Автор перевода:  mari5787 (mari5787)
Разрешение на перевод: Получено
Пейринг/Персонажи: Келдер, Лия
Категория: джен
Жанр: хоррор, трагедия
Рейтинг: R
Размер:1673 слова
Предупреждение: графическое насилие, смерть.
Аннотация: Как же она красива. Как прекрасно ее фарфоровая кожа блестит на солнце. Какие чудесные оттенки пурпура расцветут на этой коже под моей рукой. Меня зовут Келдер, и я художник.

11.

мини «Opus magnum», (оригинальные), джен, драма, NC-17

Название: «Opus magnum»
Пейринг/Персонажи: оригинальные
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: NC-17
Размер: ~1400 слов
Предупреждение: второе лицо, манипуляции с мертвым телом
Примечание: Если внимательно читать кодекс, познаешь истинную жуть.

День третий — «Во власти темных сил»

12.

Миди «Падение», (Амеллы и др.), джен, драма, R

Название: «Падение»
[J][/J]
Пейринг/Персонажи: семья Амеллов и многие другие
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: R
Размер: 5206 слов
Аннотация: Следователи допрашивают служанку, работавшую у Ревки Амелл, о загадочном исчезновении ее хозяйки.
Примечание: ключ 68. «Ребенка, проявляющего признаки магии, следует погрузить в воду, пока он почти не перестанет дышать. Если магия в нем еще слаба, она умрет раньше ребенка».

13.

мини «Ужин отдай врагу», (Эсмерель, Эддельбрек, Гай) джен, пропущенная сцена, PG-13

Название: «Ужин отдай врагу»
Пейринг/Персонажи: банн Эсмерель, лорд Эддельбрек, лорд Гай, упоминается леди Мораг
Категория: джен
Жанр: пропущенная сцена
Рейтинг: PG-13
Размер: 1203 слова
Предупреждение: каннибальская интрига
Примечание: Ключ 67: «Развлекая посещавших ее знатных гостей, банна любила показывать им захваченные статуи и потчевать мрачными рассказами об авварских суевериях, большую часть которых она выдумывала тут же, на ходу. (Брат Дженитиви, «В поисках знания: путешествия церковного ученого»)»

14.

Драббл «Тело», (Дориан, Сирил де Монфор), дарк, AU, PG-13

Название: «Тело»
Пейринг/Персонажи: Дориан, Сирил де Монфор
Категория: джен
Жанр: dark, AU
Рейтинг: PG-13
Размер: 540 слов
Предупреждение: преслэш
Примечание: ключ 75. Создатель даровал мне второй шанс, и я его не упущу.

15.

Мини «На глубине ищут не только смерти», (оригинальные), хоррор, R

Название: «На глубине ищут не только смерти»
Пейринг/Персонажи: оригинальный,

упоминаются

Инквизитор, ша-бритолы
Категория: джен
Жанр: даркфик, психологический хоррор, намеки на боди-хоррор
Рейтинг: R
Размер: 1435 слов
Предупреждение:

спойлер

смерть персонажа
Примечание: события текста происходят параллельно DLC «The Descent»; ключ 88. У Хартии тысячи лиц под землёй: честные купцы, аристократия из благородной касты и богачи из торговой — лишь прикрытие для тысяч контрабандистов, жуликов и убийц в подполье. (Варрик Тетрас, "Дела клоачные")

16.

Мини «За Серых Стражей», (Натаниэль/Сигрун), гет, дарк, АU, R

Название: «За Серых Стражей»
Пейринг/Персонажи: Натаниэль/Сигрун, Натаниэль/ОЖП
Категория: гет
Жанр: dark, AU
Рейтинг: R
Размер: 1323 слов
Предупреждение:

спойлер

боди-хоррор
Примечание: ключ: 100. Я уже слышу голоса, даже наяву: голос – прекрасней которого мне не встречалось в жизни - взывает ко мне из бездны. Во сне я вижу Черный город, и меня влечет туда. Что-то там есть, правда о том, что такое скверна, скверна, которая роднит нас с порождениями тьмы...

17.

Перевод мини «Всё напрасно», (Алистер), джен, АU, R

Название: «Всё напрасно» (All For Nothing)
Автор: Kissy
Разрешение на перевод: Запрос отправлен
Пейринг/Персонажи: Алистер, спойлер
Категория: джен, AU
Жанр: драма
Рейтинг: R
Размер: ~1700 слов
Примечание: АU расходится с эпилогами DAO. Ключ 74. Случайные вторжения демонов в прошлом станут ностальгическими воспоминаниями перед лицом тех чудовищ, с которыми мы столкнёмся. (Леди-Искательница Аландра Вель, "Истинная опасность магии")

18.

Перевод драббла «Мать», (Мать), джен, бодихоррор, R

Название: «Мать» (Mother)
Автор: zinjadu
Разрешение на перевод: Запрос отправлен
Пейринг/Персонажи: Мать, Страж, Архитектор
Категория: джен
Жанр: Бодихоррор, потеря личности
Рейтинг: R
Размер: 510 слов
Примечание: Ключ 27. Женщины, затронутые порчей порождений тьмы, лишаются рассудка, испытывают великую боль и значительные перерождения, от которых большинство из них также умирает. Те же, кто выживают, превращаются в чудовищных маток. (Кодекс: матки)

запись создана: 30.10.2020 в 01:12

@темы: орг, «Halloween: All Hallows' Eve»

---

«Halloween: All Hallows Evening» — Перевод мини «Мать»

[Некто в маске варгеста]

Название: Мать (Mother)
Автор: zinjadu
Разрешение на перевод: Запрос отправлен
Пейринг/Персонажи: Мать, Страж, Архитектор
Категория: джен
Жанр: Бодихоррор, потеря личности
Рейтинг: R
Размер: 510 слов
Примечание: Ключ 27. Женщины, затронутые порчей порождений тьмы, лишаются рассудка, испытывают великую боль и значительные перерождения, от которых большинство из них также умирает. Те же, кто выживают, превращаются в чудовищных маток. (Кодекс: матки)




Песнь... Она так скучает по Песне. Без неё она тоскует, чувствует себя опустошённой. Песня наполняла её, делала её цельной и настоящей, и тогда не существовало никакой боли. Теперь всё её тело болит, словно вывернутое наизнанку. Она так огромна, что не может сдвинуться с места. Вокруг плещется вода, и лишь прохладные волны, омывающие щупальца, дарят единственное утешение.

Лишившись Песни, она вспоминает...

Пальцы скребут по земле, рука с гнилой кожей хватает её за лодыжку, тащит, тащит, тащит в темноту, крик рвётся из горла, кашель. Дым жжёт лёгкие, ест глаза, мир вокруг горит, рядом плач — плач ребёнка, в ночи громко звучит слово — она была тем, что значит это слово...

— Мать, — произносит её первенец, и воспоминания исчезают рывком, словно содранная с мертвеца кожа.

— Найди этого Стража и позаботься о нём, — шипит она сквозь зубы.

Первенец почтительно склоняется перед своей матерью, обещая исполнить приказ.

Стражи раздражают. Был здесь один, старый, шнырял вокруг. Теперь шныряет другой, помоложе... Посвежее. Стражи... Она чует их, почти как своих детей. Мелкие твари, роящиеся над землей, расхаживающие по поверхности.

Они не её дети.

Ей дети поют ей, потому что не могут отыскать Песнь, потому что Песнь у неё отняли. Он отнял. Отец, как он назвал себя, вырвавший её из омута чарующей сладкой музыки...

Темнота вокруг, больно лежать на камне, когти скребут по телу, она чувствует их внутри себя, вокруг, над собой. Их слизь на коже, в рот заталкивают мясо или что похуже. Ей тело исторгает это снова и снова, пока в один день она не набрасывается на пищу, глотает всё больше и больше, пока её кожа не начинает лопаться и расползаться, как если бы они кромсали и рвали её. Пока она не изменилась...

Тишина давит и оглушает. Размышления — бремя, и она не хочет его нести. Она хочет снова слышать Песнь, снова погрузиться в поток исступлённого восторга. Песнь завораживала её, пока она производила на свет своих детей, пока они ползали по её телу, чтобы припасть к сосцам и набраться сил.

Теперь её терзает боль, и она кричит на своих детей, потому что не может прекратить её, отбрасывает их прочь, приказывает уничтожить её врага.

Она злобно смеется, чувствуя, как умирает Отец. Но затем перед ней предстаёт кроха-Страж, совсем малютка. Так просто раздавить, обвить щупальцем и сдавить, пока не лопнет. Она вопит, хлещёт и бьёт, но кроха-Страж хитро и ловко бьёт в ответ. Она видит чужое лицо, взгляд, направленный на её горло. Видит, как кривится рот, когда Страж хватает что-то, обвитое вокруг её шеи. Побрякушку...

— Тебе нравится? — спрашивает он, протягивая ей ожерелье.

Простое — всего лишь бусина на пеньковой верёвочке — но пленяющее своей безыскусностью. Быть может, он не самый богатый человек в округе, но точно самый добрый.

— Очень, — говорит она, и это чистая правда. — У меня тоже есть для тебя подарок.

Его глаза сияют в предвкушении, она кладёт его руки себе на живот и он радостно вскрикивает.

— Я стану отцом! А ты станешь матерью!

— Да, — отвечает она, и по телу пробегают мурашки от восторга, — матерью...

Страж вонзает кинжал в её грудь, наружу рвётся крик, но захлёбывается в потоке крови. Падая, булькая, умирая, она мечтает вновь услышать Песню. В последний раз. Песню, которая заставит её забыть.

@темы: орг, «Halloween: All Hallows' Eve», Мать

---

«Halloween: All Hallows Evening» — Перевод мини «Всё напрасно»

[Weisshaupt Fortress]

Название: «Всё напрасно» (All For Nothing)
Автор: Kissy
Разрешение на перевод: Запрос отправлен
Пейринг/Персонажи: Алистер, спойлер
Категория: джен, AU
Жанр: драма
Рейтинг: R
Размер: ~1700 слов
Примечание: АU расходится с эпилогами DAO. Ключ 74. Случайные вторжения демонов в прошлом станут ностальгическими воспоминаниями перед лицом тех чудовищ, с которыми мы столкнёмся. (Леди-Искательница Аландра Вель, "Истинная опасность магии")

За стойкой пустой таверны сидел молодой человек и потягивал из кружки эль. Он ненавидел эль. Сейчас он отдал бы что угодно за бокал охлаждённого вина. Красного — оно нравилось ему больше всего, а ещё сильнее — то, как он его добывал. Последним даром лозы была старинная бутылка, украденная из местной церкви.

Он мысленно усмехнулся. О, разве есть что-то слаще плодов дел твоих?

Стоявший у другого конца стойки бармен настороженно разглядывал молодого человека. Снова и снова протирая и без того чистую столешницу, он не сводил глаз с чужака, ласкающего кружку губами. Чуть ли не целую вечность спустя чужак поднял взгляд на бармена и поманил к себе. Кивнув, бармен медленно пошёл вдоль стойки.

— Что тебе налить, друг? — спросил бармен с густым орлесианским выговором. — Определённо не эль, как я вижу.

— Да, — ответил молодой человек, — эль мне не по душе.

— Ты его слишком медленно пьёшь. Он когда нагреется, по вкусу становится похож на ослиную мочу. Может, вина?

Смущающие бармена глаза незнакомца загорелись.

— Ты читаешь мои мысли. — Он подтолкнул недопитую кружку бармену. — Преврати это в вино.

— Всенепременнейше... — начал говорить бармен, но его прервала пролетевшая над дверьми-крыльями пустая бутылка, разлетевшаяся на тысячу осколков от удара о табурет. Молодой человек подскочил от неожиданности, а бармен устало вздохнул. — Ох... только не снова...

— Конец близок! Он наступает! Покайтесь перед Создателем!

Вслед за пьяным и желчным криком в таверну ворвался его обладатель. Нетвёрдо стоя на ногах, он помахал бармену.

— О! Да это же мой самый любимый человек на свете! Джером, мне нужно вино!

Бармен по имени Джером вздохнул.

— Я говорил уже миллион раз, старик: тебе здесь не рады. Убирайся прочь!

Седой бородач нетвердой походкой подошёл к стойке, хлопнул на неё монету в полкроны.

— Вина, друг мой. Лучшего, что у тебя есть. — Он улыбнулся Джерому. — Ты ведь не откажешься от такой кучи серебра, верно?

Перед стариком как по-волшебству возникла бутылка отличного выдержанного вина.

— Ты же знаешь, что не откажусь, — угрюмо отрезал Джером. — Ты получил чего хотел. Теперь проваливай.

— Приятно иметь с тобой дело. Прощевай, — ответил через плечо пьяница, направляясь к двери.

Ударившись о дверной косяк, он отскочил, ничуть не огорчившись.

— Пардоньте, мадам, — сказал он и вышел.

Молодой человек проводил его взглядом.

— Кто это был?

Джером развел руками.

— Местный чудик. Принесло в город недели две назад. — Он посмотрел на двери-крылья. — А кто он и откуда, никто даже и не знает...

Не успел он договорить, а незнакомец уже распахивал перед собой двери. Джером медленно покачал головой, глядя на болтающиеся взад-вперёд створки.

— Странный, — сказал он.

***

Пьяницу он нашёл в переулке позади скобяной лавки, довольного и напевающего себе под нос. Пьяница поднёс бутылку к губам и, к изумлению молодого человека, одним глотком опустошил почти на четверть. Громко рыгнул, причмокнул губами и только потом заметил незнакомца.

— А, ты! Видел тебя у Джерома. Поди сюда! — Он поманил молодого человека. — Давай, присядь ненадолго. Выпей, что ли.

Молодой человек неуверенно шагнул к пьяньчуге. По правде говоря, подходить ближе он не хотел — от старика разило до небес. Собрав всю волю в кулак, он сел рядом.

— Кто ты? — спросил молодой человек.

Пьяница издал порядком нетрезвый смешок.

— Это уже не имеет значения. У меня нет ни имени, ни дома. — Старик посмотрел на незнакомца уголком воспалённого глаза. — Ну а ты-то кто?

— Я... Медраут, — ответил застигнутый врасплох молодой человек. — Просто Медраут.

— Отвисшие титьки Андрасте, — с трудом выговорил старик. — Кто ж навесит на своего ребенка такое имя?

— Меня так назвала мать, — ответил Медраут.

— И твой папаша её не остановил? — закатил глаза пьяница. — Не то чтобы мне было до этого дело, но...

Медраут взял бутылку из дрожащих пальцев мужчины. Он уже видел, что этого человека слишком поздно спасать. Судя по бледности, его печень почти разъедена циррозом.

— Я никогда его не встречал. Во любом случае, мой отец... его больше нет.

Старик издал какой-то звук, должный изображать сочувствие.

— Ещё один ублюдок в Тедасе... Куда катится этот мир... — Он постучал по бутылке костяшками пальцев. — Выпей, а то я сейчас заберу её у тебя и сам всё допью.

Медраут сделал большой глоток и в животе расцвёл огонь. Он облизнул губы и перед глазами встали роскошные виноградники в предгорьях.

— Это был хороший год для вина. Удивительно, что ты можешь себе такое позволить.

Седые брови взлетели, едва не сомкнувшись с такими же седыми волосами.

— С чего это ты взял? Если я выгляжу как безумный бродяга, это ещё не значит, что я и есть безумный бродяга. — Заметив, что его пьяные разглагольствования не вызывают отклика, он медленно опустил плечи. — Это не значит, что я не безумный... Я это так, просто...

Медраут молча сел напротив старика, и тот беспокойно заёрзал.

— Военные трофеи, мальчик. Почти всё спустил, но золото от продажи моих доспехов и оружия ещё осталось. А ещё вещи добрые есть. — Он шмыгнул, мазнул запястьем по носу и развел руками. — Собираешься меня ограбить? Можешь хоть всё забрать. В конце концов, вещи это просто... вещи. Я не смогу забрать их с собой... Не туда, куда я отправлюсь.

Он потянулся за бутылкой, но Медраут отвёл её подальше и подался вперёд.

— Боюсь об заклад, что ты и вполовину не так безумен, как мне об этом говорили, или не настолько, как бы тебе хотелось, чтобы об этом думали..

— О, я безумен, сынок... из-за моей крови, — старик издал пьяный смешок. — А ты умный малый, знаешь? Быстрый ум, да острый язык... Знавал я кое-кого вроде тебя, много лет назад. По крайней мере, — закончил он, — я думаю, что она ушла... из этого мира, в смысле. Тедас жёстко стелет, а я не удивлюсь, если большая часть моих старых друзей, если не все, умерли, а прах их развеян.

— Да? — проронил Медраут.

Неужели именно его он искал все эти годы? Неужели этот полуживой доходяга был тем самым изгнанником? Полной уверенности у Медраута не было. Все пьяницы Тедаса становятся похожи друг на друга, когда допиваются до такого состояния.

— И почему ты так думаешь?

— Потому что, — ответил старик, скрещивая руки на тощей груди, — я хочу этого. Я был другим, когда-то. Всё, что делало меня тем, кто я есть, вырвали из меня, и я стал ничем. Мои... друзья... да пусть они сгниют в Бездне, мне всё равно.

Неожиданно пьяница сплюнул и прошипел:

— Проклятая лживая сука! Я верил... нет, знал, мы с ней будем вместе ровно столько, сколько позволит нам наш смертный приговор... Но она обманула меня... Она обещала, что останется со мной, если я выиграю на том Собрании земель. Но она позволила убийце жить, наплевав на то, что я хочу. А чтобы подсыпать соль на рану, эта сука примкнула к Аноре... Демоны б побрали её глаза. А я ж упрямый был, я ж ушёл.

Он наклонился и вырвал бутылку из рук Медраута, сделал большой глоток и закашлялся.

Медраут сидел на корточках и ждал, когда старик отдышится — или просто свалится и умрёт. Для него это мало что значило. Первое впечатление Медраута не обмануло, он наконец-то нашёл того, кого искал.

— И что ты делал потом, Страж?

— Ну, я... — Пьяница нахмурился. Он уставился на Медраута воспалёнными глазами. — Я никогда не говорил, что я Страж... Откуда ты это знаешь?

Он сощурился, вглядываясь в золотистые глаза Медраута. Почему при виде глаз мальчишки в голове зазвенели тревожные колокольчики?

"У него жёлтые глаза... совсем как…" — Старик охнул от осознания.

Создатель всеблагой во славе Его.

— Ты. — Старик отпрянул от своего заклятого врага, упираясь спиной в кучу мусора. — Ты... ты мужик?

Что ж, заварил кашу, так не жалей масла.

— Ну, что я могу сказать... Ошибочка вышла, — беззаботно ответил Медраут. — Когда дело дошло до ритуала, выяснилось, что знаний у меня поменьше, чем у Флемет. Что-то пошло не так, и я... То есть Морриган родила сына.

Последний из Тейринов одарил Медраута дрожащим подобием улыбки, затем кивнул и ткнул в него дрожащим пальцем.

— Ты... Приятель... Ты снишься мне в предсмертном сне. Я никогда не доберусь до Глубинных троп. Я упал замертво где-то в переулках Вал Руайо. — Он фыркнул. — Чудесно.

Молодой человек продолжил, словно Алистер вообще ничего не говорил:

— Быть мужчиной довольно странно. Когда моё тело постарело, завладеть телом этого мальчишки оказалось вовсе нетрудно. Поскольку его тело служило вместилищем для души Архидемона, Медраут вырос действительно очень могущественным. Мне нравится ощущать себя мужчиной с огромной магической мощью, но когда я начну стареть, это всё усложнит. — Медраут поджал губы. — Полагаю, я смогу похитить какую-нибудь хасиндку и обрюхатить её. Пятьдесят на пятьдесят, что она родит дочь, так что вполне может быть, я верну себе свою женственность. Рано или поздно я доведу Ритуал до совершенства.

Тихое хихиканье принца-бастарда превратилось в сдавленный, завывающий утробный хохот. Заткнув уши руками он хохотал, так, что его глаза едва не лезли из орбит, а легкие хрипел.

— Заткнись! — заорал он. — Убирайся! Когда я велю своим морокам заткнуться, они должны затыкаться! Так что заткнись и проваливай!

— Я не предсмертная галлюцинация, Алистер. Как бы ты этого не хотел. — Медраут протянул руку и провёл пальцами по щеке, покрытой седой щетиной. — Ты чувствуешь это, Алистер? Ты слышишь Зов?

Жёлтые глаза светились в сгущающейся темноте, и Алистер пополз прочь, дрожа от страха. Рот Медраута изогнулся в отвратительном подобии улыбки.

— О, ты чувствуешь. Хочешь узнать, почему? — Он ухмыльнулся. — Потому что прошлый Мор не кончится никогда. Архидемон взывает к тебе, потому что он не совсем мёртв.

— Что? — прошептал Алистер.

— Он здесь, дурак, — сказал Медраут, приложив руку к груди. — Он здесь, и ему так уютно делить это тело с Морриган... и с Медраутом. Он тоже здесь. Мы все здесь, в этом весьма удобном сосуде.

Медраут пожал плечами и очаровательно улыбнулся съежившимуся Алистеру.

— После того, как ты убил Флемет, я наведался туда. Её душа ждала моего возвращения. Но она ничего не могла противопоставить мощи Древнего Бога. Все ведьмы Коркари, которых Флемет когда-то поглотила, да и сама она, здесь, во мне. Имя мне Легион.

Помолчав, Медраут приподнял брови в притворном сочувствии.

— Бедный Алистер. Позволишь предложить тебе кое-что? — Когда тот застонал от ужаса, глаза Медраута полыхнули злобой. — Найди крепкую пеньковую верёвку и удавись. Это принесёт гораздо меньше боли, чем путешествие по Глубинным тропам, такому как ты... особенно в свете последних вскрывшихся обстоятельств.

Алистер снова застонал, и Медраут развёл руками.

— Сомневаюсь, что ты вообще справишься, учитывая твоё состояние. Досадно, да? — Медраут встал и погрозил Алистеру пальцем. — Прощай, мой ущербный друг. Повеселись, отбиваясь от моих прислужников.

Свирепо улыбнувшись, Медраут предоставил Алистера самому себе.

Потрясённый, Алистер сидел, невидяще смотря туда, где недавно стоял молодой человек. Вдруг он всхлипнул и начал раскачиваться на месте, обхватив тощими руками такой же тощий живот.

— Впустую — произнёс он слабым, дрожащим голосом. — Всё, чем я пожертвовал. Всё, что мы сделали... Всё без толку. Это всё было напрасно.

Он повалился на кучу отбросов, свернулся калачиком, и пронзительно закричал.

The END.

Примечание от автора и переводчика: кто без гугления узнал, к чему отсылает имя "Медраут" — тому печенька.

@темы: Алистер, джен, «Halloween: All Hallows' Eve»

---

«Halloween: All Hallows Evening» — мини

[Некто в маске с мабари]

Название: «За Серых Стражей»
Автор:

Пейринг/Персонажи: Натаниэль/Сигрун, Натаниэль/ОЖП
Категория: гет
Жанр: dark, AU
Рейтинг: R
Размер: 1323 слов
Предупреждение:

спойлер

боди-хоррор
Примечание: ключ: 100. Я уже слышу голоса, даже наяву: голос – прекрасней которого мне не встречалось в жизни - взывает ко мне из бездны. Во сне я вижу Черный город, и меня влечет туда. Что-то там есть, правда о том, что такое скверна, скверна, которая роднит нас с порождениями тьмы...

- Выпьем, - предложил Натаниэль. - Ты ведь всегда любила красное.
- И сейчас люблю, - подтвердила Сигрун, поднимая с камней флягу. - За Серых Стражей?
- За Серых Стражей, - согласился он.

...

Первый раз между ними случился, когда он получил официальное назначение на должность Командора.
Безусловно, Натаниэль давно видел, как Сигрун смотрела на него, потому не был удивлён, когда она приняла его предложение. Намного больше Натаниэля удивило, что он оказался у неё первым. Ей, прошедшей Пыльный город, Легион Мёртвых и Посвящение в Стражи, оказались совершенно неизвестны тонкости любви. Но она была влюбленна в него и хотела учиться. А он был готов стать хорошим учителем.
Он делал с ней всё, что только мог пожелать. Что никогда не предложил бы простой сельской девушке или же леди. Её тело подчинялось ему. Она быстро училась. У неё появлялись собственные фантазии, которые заводили его ещё больше. Мир страстей, сосредоточенный только между ними, - словно молния, искрящаяся между пальцами мага.
Он подарил ей медальон в виде стрелы. "Ты пронзила моё сердце, как мои собственные стрелы всегда пронзали цель", - и тогда это уже было правдой. Он был влюблён в неё и в ту пьянящую свободу, которую ему дарили их отношения.
Иногда он, правда, боялся её. Когда во время страсти она начинала твердить о том, как бьёт гарлоков одной левой. Или как душит крикунов.
Они всегда ходили на вылазки вместе. Шутили потом, что счастливые талисманы друг друга, что всегда пробьются, если будут рядом.
Однажды он сильно повредил руку, вылазка уже была подготовлена, он назначил вместо себя другого Стража. Сигрун поцеловала его на прощание, сказала, что исключение должно закрепить правило - она как раз недавно прочла об этом в книге.
Он долго смотрел на удаляющихся Стражей из окна своего кабинета в Башне Бдения.
Никто из отряда уже не вернулся.

...

- Перед битвой Андерса казнили. Он умер как мятежный маг, а не как Серый Страж, наверное, он до конца так себя и ощущал - сбежавшим из Круга магом, а не покинувшим службу Стражем. А вот Веланна - молодец! Видела бы ты, как она строит новичков. Особенно после того, как те впервые напьются с Огреном. Хотя знаешь, мне кажется, Огрен с Веланной наконец нашли общий язык. Хотя, что тут скажешь - они-то настоящие Серые Стражи.
Сигрун прикрыла глаза.
- Знаешь, мне кажется, Андерс просто никогда не понимал по-настоящему, что значит быть Серым Стражем. Не понимал, какой великий дар получаем мы с Посвящением. Какое это счастье - способность уничтожать Порождений Тьмы. Намного важнее всего другого. Ты ведь согласен?
- Ага, - быстро бросил Натаниэль. - А представляешь, старуха Вулси...

...

Это была идея Делайлы. Разумеется, Натаниэль знал аптекаря Хенли, а вот его дочь - Элли - видел впервые. У неё были светлые вьющиеся волосы, большие красивые глаза, длинные тонкие пальцы и косой глубокий шрам от верхней губы до шеи, плохо скрываемый нанесённой косметикой. А ещё - мягкий покладистый голос и нежный смех - она смеялась над всеми его шутками. Делайла тоже улыбалась, бросая на Натаниэля выразительные взгляды. Ужин прошёл хорошо. Как и все последующие вечера, в которые Натаниэль навещал дом аптекаря, или дни, когда провожал Элли после службы в церкви, рассказывая какие-то незначительные мелочи из жизни Башни. Она внимательно слушала его, улыбаясь и пугаясь ровно в тех местах, в которых он и ожидал. О свадьбе сговорились через месяц.
...когда после праздника Натаниэль поднялся в спальню, его невеста уже была там. На Элли была длинная тканая сорочка. Она сидела на краюшке их новой кровати, которую Натаниэль на прошлой неделе сколотил вместе с её отцом, глядела на него снизу вверх. В её взгляде был страх и решительность - этим она немного напоминала Сигрун. Он сел рядом, коснулся завязок у её шеи. Кровать тихо скрипнула. Он мимолётно подумал о том, как Сигрун сама торопливо скидывала одежду, чтобы отдаться ему на сухой хвое леса Вендинг, на холодных камнях Глубинных Троп, на месте сражения среди чернеющих трупов Порождений Тьмы... У них с Элли никогда не будет ничего подобного. Наверное, к счастью.

...

Натаниэль огляделся. Коридор, по которому он пришёл, завалило камнями. Но тут был и другой - тропа уходила вверх, откуда лился мягкий синий свет. Когда Натаниэль проходил ближе, услышал ровный стрекот - похоже цикады, а значит его расчёты верны - наверху сейчас ночь.
Сигрун сидела на камнях будто не чувствуя холода.
- У тебя кто-то есть, Натаниэль? - внимательно глядя на него, спросила она. - Новая подружка? Или может жена? Мы не виделись какое-то время, а тебе всегда нужен был кто-то рядом. Ты даже засыпать один боялся. Было бы понятно...
- Жена? - Натаниэль постарался придать своему голосу как можно больше безмятежности, даже удивления. - О, видно, что ты сама никогда не была замужем. Брак навешивает на тебя кучу обязанностей, ненужной суеты, а уж если появляются дети... Нет уж, никакая жена или подружка, не отпустила бы меня сюда так легко, особенно зная, кто меня тут ждёт. Зная, что ты всегда значила для меня. Нет, я один-одинёшенек. Жена, тоже придумала! - Он засмеялся.
Она засмеялась тоже. Захлопала. Звук вышел сухим: клац-клац.
Натаниэль отвёл взгляд.

...

Первый день в увольнении он даже радовался. Он действительно соскучился по дому, по бессмысленной болтовне Элли, по горячей домашней еде вместо сухого походного пайка. Уже за ужином его настроение испортил тесть, со своими жалобами на протекающую крышу и намёками, что зять мог бы больше заботится о доме. Тогда Натаниэль почувствовал, что его настоящий дом - это Башня Бдения, там-то он был полноправным хозяином.
Утром в его дверь постучали Стражи. Они извинялись, что отвлекают Командора в его выходной, но дело такое: вернулись разведчики и сообщили, что встретили Сигрун. Саму её толком не видели, но слышали, как она сказала, что пока должна остаться на Тропах, и что есть важная информация, которую она готова сообщить лично Командору. Ему протянули карту, к которой был приложен медальон-стрела. Сомневался Натаниэль меньше минуты.

Элли плакала, а Натаниэль уже жалел, что рассказал ей причину. Жалел он, конечно, не её, а то, что теперь приходилось выслушивать этот рёв.
- Ты ведь обещал, - всхлипывала она. - Десять дней - только наши. Без работы, без твоих вечных дружков из таверны. И что же теперь сбегаешь на второй день к бывшей любовнице?..
- Это мой боевой товарищ, - холодно отвечал он. - Она в опасности и я должен помочь. Больше некому.
- Я думала, мы сходим к преподобной матери, к детям в приюте. Ты им всем очень нравился. Маленькому Томасу особенно.
- А с чего ты взяла, что я вообще хочу детей, - разозлился Натаниэль. - Особенно таким образом? Нет уж, милая, ты знала, что тебя ждёт, когда шла за Стража. А теперь захотелось тихой жизни с мужем-лавочником, по выходным латающим крышу, и побыть хорошей мамочкой для приёмыша? Разве я обещал подобное?
Она уже не плакала, просто сидела и смотрела на него своими большими грустными глазами.
Натаниэль тяжело вздохнул.
- Подумай, чего ты действительно хочешь, Элли. Стоит ли мне вообще возвращаться.
С этими словами он вышел.

...

- А я знала, - весело сказала Сигрун. - Вот правда знала, что ты придёшь! Это ведь так здорово, Натаниэль, вместе убивать Порождения тьмы. Я им теперь просто головы откусываю, как садовыми ножницами. Убивать их и любить друг друга, ты ведь за этим пришёл?
Она подалась вперёд, как для поцелуя, Натаниэль не выдержал и отпрянул. Тогда Сигрун отпрянула тоже - удивлённо, словно увидевший незнакомое насекомое зверёк. А потом побежала.
Побежала по стене тейга, перебирая длинными скорпионьими лапами и покачивая тяжёлым хвостом с жалом на конце. Бежала и тихо смеялась, вращая восемью глазами, сжимая и разжимая клешни, заменявшие ей руки. Сухой звук: клац-клац.
После третьего круга Натаниэль не выдержал и рванул в единственный открытый проход, с резким подъёмом вверх - к свету.
Он бежал выше и выше. Цеплялся за острые стены. Хвала Создателю, коридор не разветвлялся, не вынуждал его делать выбор.
Он просил прощения у Элли. Он обещал, что теперь у них всё будет хорошо. Он будет проводить с ней всё свободное время. Теперь без обманов, без пьянок в тавернах. И у них будут дети. Они заберут из приюта маленького Томаса или крошку Дотти. А может сразу обоих? И он будет отличным отцом. И наконец-то хорошим мужем, он обещает...
Натаниэль остановился так резко, что чуть не упал на спину. Прохода не было. Стена перед ним была цельная. Глухая. Синеватое свечение исходило от оголённой лириумной жилы, а звуки, принятые им за стрекот цикад, издавала стайка спаривающихся подземных жуков.
Сознанием Натаниэля завладела безмятежная пустота, длившаяся бесконечные мгновения, пока за своей спиной он снова не услышал сухое: клац-клац.

@темы: гет, «Halloween: All Hallows' Eve»

---

«Halloween: All Hallows Evening» — мини «На глубине ищут не только смерти»

[Некто в долийской маске]

Название: На глубине ищут не только смерти
Автор:  охуевший лорд ашер (эйджлорд ашер)

Пейринг/Персонажи: оригинальный,

упоминаются

Инквизитор, ша-бритолы
Категория: джен
Жанр: даркфик, психологический хоррор, намеки на боди-хоррор
Рейтинг: R
Размер: 1435 слов
Предупреждение:

спойлер

смерть персонажа
Примечание: события текста происходят параллельно DLC «The Descent»; ключ 88. У Хартии тысячи лиц под землёй: честные купцы, аристократия из благородной касты и богачи из торговой — лишь прикрытие для тысяч контрабандистов, жуликов и убийц в подполье. (Варрик Тетрас, "Дела клоачные")
Ссылка на фикбук: url

У Хартии тысячи лиц под землей – и одно из них принадлежит Легиону Мертвых. Это лицо – особенное, не изуродованное благородством каст, но перекошенное татуировкой неприкасаемого. Оно лишено родных черт, оно – погребено заживо.

Особо горькой правда ощущается, когда легкие заполняет сырой, неожиданно пьянящий воздух, точнее, его остатки; легкие точно провариваются в парах лириума. Спертые миазмы Глубинных Троп и тейгов вспоминаются с усмешкой; губы кривятся, издают тихий свист – и тот змеится эхом.

Лицо вздрагивает, под ним шевелится тело, и разум успокаивается: движение – основа жизни.

Камень долго терпит и не ищет своего, к нему со временем возвращается каждый. Легионеры смиряются с этим быстро, секут сомнения с каждой битвой и жадно тычут кровавыми пальцами в глыбы, валуны, гранитные плиты. Кровь застывает, буреет и сходит хрупкими чешуйками, но и такой короткой памяти легионерам хватает.

Им, но не Корину – он продолжает цепляться за кусочки жизни даже теперь.

Ощупывает лицо: мясистый нос, бугристые, заросшие прыщами скулы, колючие темные брови, глаза, губы – все на месте. На впалых щеках угри продолжают войну с растительностью, борясь за каждый дюйм кожи. Многодневную щетину Корин не считает: проплешины со шрамами обгладывают гордость – за обесценившийся шутливый титул «Самой ухоженной бороды Хартии». Воспоминание входит иглой под череп, точно цепляя мозговые извилины и разделяя – под затяжной, поросший ужасом всхлип.

Корин бьет себя по щекам; тьма размахивается, толкает в грудь. На доспехе, кажется, трескается все лишнее: грязь и ржавчина разлетаются, точно от пораженного. Корину отчаянно хочется грешить на скверну, он тянется к лириумной – странной, с короткими шипами, растущими попарно – жиле: она сияет, слепит, жжет глаза, а при касании – шипит и разгрызает кожу.

Корин отдергивает руки и слизывает проступившую кровь; раны пощипывает, на языке оседает кислый вкус.

Кровью или деньгами, Хартия берет свое; Корин расплачивается всем сразу.

Он попадает в Легион вопреки справедливости; короткая соломинка не делит правых и виноватых, она живет недолго и беспечно, пока ее со злобой не ломают надвое. Корина выбирают из таких же опальных, ехидно сочувствуют и прикрывают наказание мнимой выгодой: «В Орзаммаре все равно ты вычерпал все ресурсы; саботируй в других местах – и Хартия о тебе вспомнит».

Кровь горчит на языке, ладони с дрожью сжимаются в кулаки, в глазах постепенно проясняется. Темнота обретает форму грубо прорубленных туннелей, лоснится влажным светящимися каплями – но, присмотревшись, Корин видит, что они моргают.

Он тщетно вслушивается – землетрясения стихли – и уговаривает себя, что в темноте стучат не его зубы, а рушащиеся камни.

Под ногами что-то хлюпает, значит, он продолжает двигаться. Корин сомневается, но обернуться страшнее, чем продолжать. В спину толкают страхи – облечь их в плоть, обернувшись, физически невозможно – и упрямство.

Корин предает Хартию, а следом и Легион. Он саботирует контрабанду лириума, но вроде бы верные связи обрывает кинжал Хартии; он отбивает атаки порождений тьмы, а сам ищет возможность наживиться; он с отвращением встречает Инквизицию – остроухий мешок с костями и посохом доверие отторгнул одним видом – и все же крадется по ее следам, обшаривая углы.

В какой-то момент мародерство карается: землетрясение выбивает из рук резную шкатулку, толкает лицом в камень, и Корина насквозь пронзает хруст костей или раскалывающихся камней – он понимает не сразу.

Он находит путь к себе толчками; сознание возвращает память частями: разбитая шкатулка под ладонью, брошенный впопыхах еще теплый факел, путаные коридоры. Мелькают образы дверей с выбитыми по центру вмятинами – мастерство гномьего строительства не пробить ни одним тараном; их сторожат причудливые механизмы на крови и шестеренках. Кровь Корина к ним не липнет, мгновенно испаряется, ссадины словно до сих поршкурит. Обглоданные кости раздвигают границы воспоминаний: трупы выстраиваются в череду мутных знаков, из глазниц вываливаются жирные черви.

Меч Корина – последняя связь с Хартией – тянет кровавые песни, пробуждая хозяина, и тот ловит себя у мертвого порождения тьмы. Он всматривается в безносое лицо: гнилые зубы врастают в мышцы, лохмотья кожи прорезаны черными венами – скверной.

Камень настойчиво возвращает память, и Корин надеется, что это – сродни отцовской поддержке.

Он постепенно ловит отзвуки скрипящих подъемников, скрежет очередных массивных дверей, размытые силуэты. В грязи по-прежнему видны следы – узкие ступни не выбирали дорогие, другие, пошире и подлиннее, старались обходить.

Темнота ловит Корина, заставляет споткнуться, нырнуть лицом в густой дрожащий воздух и осознать, что он давится обманутой смертью. Кашель тянет легкие вверх, царапает глотку, выталкивает из глаз слезы; лицо крутит агонией, оно уязвимо, словно надорванная паутина.

Боль – прочная металлизированная нить; она проходит сквозь бусины воспоминаний, готовит подношение для смерти. Корин вцепляется в нее, стирая ладони в мясо, ведь понимает: он дышит по ошибке.

Камень благоволит, требует искупления – за предательства, – а он выпрашивает вдохи, разменивает их на кровь и плоть.

«Дурная малодушная сделка», – звучит из ниоткуда; не сразу доходит, что это хрипит он.

Россыпь голубоватого свечения снова моргает, шорохом проносится по стенам, сметает влагу – соленую, щиплющую язык. Корина слегка отпускает, он начинает различать настоящее и резко отдергивается от жилы.

Лириум пропитывает воздух так глухо, что создает иллюзию: к потолку тянутся ребра, подернутые лучащейся лазурью краской; вырванный позвоночник пока их удерживает, но Корин теперь видит, что кости трескаются.

Он тянется за мечом – впустую, нашаривает лишь вмятину на доспехе.

Пальцы не гнутся, почти не слушаются; ногти оторваны с мясом, фаланги сбиты – раны глубокие, на ощупь пузырятся чем-то вязким. Сукровица – верный спутник легионеров; ею негласно отмеряют стойкость, смеются, что уравнивают силы, но смех стихает бульканьем после того, как снова приходят крикуны.

Корин судорожно вдыхает, тщетно разгоняет мысли; он понимает, что мечет страх в небытие. Он под завалом хлипких воспоминаний, он помнит стоянку легионеров, и намеченный Инквизицией путь, и странный ритм землетрясений, и почему он здесь, и что на него впервые давит камень.

Он помнит – как будто крадет эти воспоминания; он их стыдится и отторгает – вгрызается в израненные пальцы с необъяснимым голодом; сукровица и кровь на вкус едкие, а под мерцанием капель – забивают горло.

Корин выкашливает все обратно, ноги уже не держат, колени сводит, и он падает, впустую прикрыв лицо. Облезлая борода впивается в ладони, напоминает – как бьет без жалости – о том, что он даже не легионер. Значит, и смерть не примет достойно, попробует сторговаться – ведь если попадется на обмане, ссылать его дальше некуда.

Он может по доброй воле шагнуть глубже, но хочет вернуться – обратно, в Орзаммар. Неистово, до едва сдерживаемого вопля пытается вспомнить хотя бы Пыльный Город, но нет – воспоминания меркнут, их заливает алчность труса.

Корин находит точку опоры, невольно бьется локтем о колено и пятится на четвереньках, стараясь не всматриваться в глаза тьмы. Ему кажется, он дышит так громко, что слышно и на поверхности; воздух проходит сквозь ноздри со свистом, а легким все мало, мало, мало.

Камень содрогается вновь, мелкая галька бьет по спине – и ей отзывается эхо. Корин не хочет вслушиваться, но он себе не хозяин. Его сбривают, будто щетину, лишают рассудка – и он верит, что боролся до конца.

Он вспоминает о тварях, крадущих лица покойников, о каменных, жадных до лириума духах, о грозных многорогих креталях – когда-то гордости гномских укротителей, – о глубинных охотниках с выпученными маслянистыми глазами, о массивных порождениях металла и камня – големах; он забивает себя этим до полусмерти.

Но движется, скребет просоленные влагой камни, передвигает ноги; тугие наколенники мешают, от них ломит суставы. Тьма за его спиной оживает, пускает вдогонку шаги и лязг металла, и Корин готов обернуться, покаяться – пощады ради. Тело бунтует, тянет за шкирку на инстинктах, велит не смотреть на стены – мерцание с них будто стекает, вяжет непостижимый узор, а Корину чудятся шестеренки.

Он выжимает весь пот из тела, конечности не успевают друг за другом – а впереди виднеется знакомая постройка. Корин не может вспомнить названия, ему хватает блеснувшего в просвете рычага и вида большого неогороженного квадрата, готового взнестись по каменным балкам к знакомому камню.

Корин торопится, бессмысленно клянется метить кровью каждый валун, твердит, что сожжет все то, что заготавливал Хартии, и начинает хныкать, моля пощады. Он давится потом, соплями и рвотой – почти не мерзко, если глотать быстро, – но быстро отхаркивает, домарывая ладони.

Он слышит, что его догоняют – неспешно, со снисходительной насмешкой, – и с ломотой в крике взывает к жалости.

– Пожалуйста!.. – он всхлипывает, ползет, а ногу уже придавливает тяжелым, металлическим. – Я не хочу… – с усилием вырывается, а ужас пожирает заживо, раскалывая мир выше на сотни воспоминаний – и каждое колет сердце. – Я не хочу умирать!

Он не выдерживает, срывается на визг, сдается. Жуть налетает, вдавливая в камень, срывает то, что Корин звал собой, – во тьму брызжут предательство, обман и моча. Он давится очередным всхлипом, а из груди прорывается металл; острое лезвие ввинчивается в него, и тянется хмельной душок.

Корин думает, что дыра в грудине светится, как ребра-обманки, и пробует выкрутить к спине руки; он явно уверен – выдирать позвоночник будут заживо. На уровне плеч хрустит так, что крик перекрывает густое эхо; по телу проходит судорога, сметает все нервы к сердцу – реальная агония разгорается только сейчас, выдавливает остатки пульса и пробивает череп; мозг, кажется, уже бродит, пованивая.

Его хватают за волосы – рука тяжелая, с пляшущим на наручах лириумом; в глазах мутнеет столь медленно, что Корин успевает взвизгнуть, прежде чем клинок входит в глотку.

Он возвращается в Камень со своим настоящим лицом – паразитирующего на гномьем теле ничтожества.

@темы: джен, «Halloween: All Hallows' Eve», оригинальные

---

«Halloween: All Hallows Evening» — драббл «Тело»

[Некто в маске саирабаза]

Название: «Тело»
Автор:  LenaSt

Пейринг/Персонажи: Дориан, Сирил де Монфор
Категория: джен
Жанр: dark, AU
Рейтинг: PG-13
Размер: 540 слов
Предупреждение: преслэш
Примечание: ключ 75. Создатель даровал мне второй шанс, и я его не упущу.

— У тебя превосходный вкус.

Сирил де Монфор одобрительно огляделся — даже на его искушенный взгляд покои Дориана впечатляли. Халамширал не мог похвастаться убранством, поэтому многие привозили привычные предметы обстановки с собой. На самом деле, так поступили почти все, кого знал Сирил — кроме ферелденцев, но что взять с собачников с их провонявшими псиной подстилками.

— Тевинтерцы знают толк в роскоши, не хуже орлесианцев.

Сирил коротко рассмеялся, наблюдая, как Дориан разливает густое темное вино по ониксовым бокалам. Невероятно, как способны преобразить комнату ковры, занавеси и подушки, украсив голые стены, изгнав из них неприветливый холод и разочаровывающую пустоту.

— В чем еще тевинтерцы знают толк?

Ему давно нравился Дориан. Красивый, смуглый, изысканный.

— Скоро узнаешь, — Дориан подмигнул ему, и Сирил вновь восхитился непринужденностью его манер. Все-таки приятно проводить время с человеком своего круга, даже если он тевинтерский маг. Сирил прекрасно знал, что с магами дела иметь не стоит, и уж тем более, доверять им, но в случае с Дорианом запретный плод казался еще слаще и манил неудержимо.

— Подождешь, пока я сброшу эту тяжелую сбрую? — Дориан потер шею, ослепив Сирила блеском перстней. — Драгоценное каринусское шитье стоит каждой отданной за него монеты, но один Создатель ведает, как чешется от него все тело.

Сирила бросило в жар от мысли, что сейчас Дориан переоденется в легкую шелковую накидку, под которой не будет ничего, кроме этой гладкой атласной кожи. Быть может, ему будет позволено прикоснуться губами к алым полосам, оставленным жесткими серебряно-золотыми нитями.

Дориан выскользнул за бархатные занавеси. Сирил пригубил вино, тягучее, медово-сладкое, отдающее легкой перечной горечью и дымчатостью чернослива; посмаковал, катая на языке. Взгляд его приковал небрежно брошенный Дорианом небольшой, туго набитый кожаный мешок, в котором явно угадывалось что-то круглое.

Сирил занес над ним ладонь, колеблясь, бросил взгляд на занавеси. С момента ухода Дориана миновало каких-нибудь пару минут, времени в его распоряжении вполне достаточно. Любопытство одолевало его, тихо советуя взглянуть, что же там прячет тевинтерский посол.

Пальцы нетерпеливо распутали кожаные завязки. Мгновение Сирил смотрел на содержимое Дориановой клади, вдыхая резкий слезоточивый смрад разложившейся плоти, затем едкая желчь поднялась из взбунтовавшегося желудка, подступила к горлу, обожгла небо.

На Сирила смотрела отрубленная мужская голова. Белые, как тухлые яйца, глаза, черные губы, сведенные предсмертной судорогой. Некогда смуглая кожа пожелтела, ссохлась, отставая от плоти крупными чешуйками.

Дориан стоял за спиной. Краем сознания Сирил отметил, что на нем не роскошное одеяние, а черный бесформенный балахон.

— Мне очень жаль, аматус, — печально шепнул Дориан. Лезвие кинжала впилось Сирилу в горло, рот наполнился кровью. Пошатнувшись, он сделал шаг назад, запутался в ворсе ковра. Дориан поддержал его, осторожно уложил на пол.

Хрипя, Сирил тщетно пытался вздохнуть, сплевывая льющуюся изо рта кровь. Темнота обступила его, и больше он ничего не чувствовал.

Дориан бережно вынул голову из мешка, водрузил на широкое серебряное блюдо. Смочив кончики пальцев в крови Сирила де Монфора, он размазал ее по мертвым губам, словно угощение. Опустился на колени, положив ладонь на восковое чело, прикрыл веки.

Голова ожила, наморщила лоб, вращая затянутыми бельмами глазами, зашевелила сухими губами. Жилистая, покрытая трупными пятнами шея дрогнула, в горле заклокотало.

— Отец, — почтительно произнес Дориан. — Жду, что ты скажешь.

На мгновение мутные глаза замерли, ссохшиеся ноздри втянули воздух, затем скрипучий голос ответил:

— Неидеально. Но на первых порах сойдет.

— Прекрасно, отец.

Дориан поднялся, взял посох.

— Потому что когда ты увидишь остальных членов Священного Совета, ты будешь просто счастлив, что я выбрал для тебя именно это тело.

@темы: джен, «Halloween: All Hallows' Eve»

---

«Halloween: All Hallows Evening» — Мини «Ужин отдай врагу»

[Некто в маске с мабари]

Название: «Ужин отдай врагу»
Пейринг/Персонажи: банн Эсмерель, лорд Эддельбрек, лорд Гай, упоминается леди Мораг
Категория: джен
Жанр: пропущенная сцена
Рейтинг: PG-13
Размер: 1203 слова
Предупреждение: каннибальская интрига
Примечание: Ключ 67: «Развлекая посещавших ее знатных гостей, банна любила показывать им захваченные статуи и потчевать мрачными рассказами об авварских суевериях, большую часть которых она выдумывала тут же, на ходу. (Брат Дженитиви, «В поисках знания: путешествия церковного ученого»)»


Лорд Эддельбрек терпеть не мог напыщенные приёмы, но в особенности — у банна Эсмерель. Глядя на гобелены и антиванские ковры, он подсчитывал, сколько же людей можно было прокормить на их стоимость; на серебряную посуду же проявилась странная аллергия, отчего другие лорды посмеивались. Эсмерель не просто кидала в глаза пыль или собирала блестящее барахло — она демонстрировала власть над людьми, указывая на их место. Так что когда появились приборы с позолотой, для Эддельбрека специально оставили комплект серебряных.

Этот вечер не отличался от остальных, разве что формальным поводом: новым увлечением банна. После Мора и тысяч смертей, в том числе знати, тут и там на чёрном рынке всплывали бесхозные предметы искусства, вот и Эсмерель прикупила себе странный набор авварских статуй в идеальном состоянии, — и почти в человеческий рост! — чтобы шокировать гостей размахом.

Лорды вздыхали и охали, нахваливая качество и руку неизвестного мастера, и спрашивали, как же доставили их в сохранности, на что Эсмерель ответила:

— Аввары настолько близки с духами, живущими в святынях, что следуют за ними куда угодно. Вот, смотрите!

Она отдёрнула тяжёлые гардины, демонстрируя ещё одну покупку — высшую точку своего невежества, как подумал Эддельбрек, — живого аввара в накидке из шкур. Он был воистину громаден и, что странно, совершенно невозмутим. Тяжёлым взглядом он равнодушно окинул залу и уставился куда-то в небытие, но так смотрели не воины, чья стать, несомненно, проглядывалась в мускулатуре и широких плечах, а убийцы. Гости в растерянности переглянулись, но Эсмерель словно того и добивалась: хлопнула в ладоши, и аввар играючи взвалил бочку с вином на плечо.

— Это очень интересно, — щебетала хозяйка, пока гости плелись за ней, точно стая гусей. — Проливать кровь подле статуи — плохая примета: духи иначе станут злыми и обрекут аввара на несчастье. Так что, господа и дамы, вам нечего бояться!

По робким улыбкам было понятно, что её увещевания мало кого утешили, хотя лорд Гай с большой охотой первым приложился к бочонку и попробовал что-то спросить у новой игрушки банна. Эддельбрек же кое-что знал о культуре авваров — поверхностно, из книг путешественников и легенд — и понимал, что всё это выдумки, но решил не срывать представление: пусть себе развлекается, старая ведьма.

Дамы хлопали глазами, слушая новые выдумки о суровом, жестоком крае, где и Создателя нет, а какие-то духи и Отец Гор — уж не демоны ли?

— Что вы, что вы, — улыбалась Эсмерель, — для защиты от злых духов есть шаман… ох, да, наверняка отступник… слово которого — закон. Вы когда-нибудь слышали об одержимых в горах? — Несколько человек охотно покачали головами. — Всё потому, что аввары сохранили традиции наших общих предков, которые я, признаться, тоже осваиваю.

Лорд Гай пьяно хрюкнул и примирительно поднял ладони. Слуги вовремя подали горячее, и неприятный конфуз словно бы никто не заметил. Эсмерель ничего не попробовала — настолько была увлечена своими историями — и углублялась в дебри фантазий, нагоняя дешёвой жути. Эддельбрек пожевал губами, размышляя, хочет ли он провести завтрашний день с зудящей крапивницей на ладонях, но его милая леди пихнула супруга в бок и красноречиво зыркнула в его тарелку, мол, «ешь, старый упёртый баран!», так что пришлось взяться за серебряные приборы.

Тем временем Эсмерель увещевала, что жестокость — неотъемлемая часть выживания в суровых условиях для суровых людей, и разодетые, упитанные лорды понимающе кивали.

— Я сочувствую им, — говорила она нарочито слезливо, и несколько дам даже всплакнули. — Готовить приходится только на костре, в темноте своих пещер. Кошмарно, кошмарно!

Затем Эсмерель подала знак, и слуги вынесли блюда; зал тут же наполнился въедливым запахом гари. Перед Эддельбреком поставили скукоженного цыплёнка, из чёрной шкуры которого торчали обугленные пеньки плохо выщипанных перьев. Мысль не наедаться перед ужином дома теперь казалась ошибкой. Гости с унылыми лицами ковыряли свои блюда, косо поглядывая на улыбающуюся Эсмерель. Лорд Гай оценил аутентичность вечера и охотно вцепился зубами в жёсткую отбивную, оценив интересный привкус дикости. Огромный аввар, ссутулившись, замер у края стола наподобие статуй, нервируя своей неподвижностью.

— …И всё же жестокость завораживает, не правда ли? Она напоминает о смерти и заставляет больше ценить жизнь. Потому я так восхищена обычаями авваров. Например, вы знали, что при строительстве крепостей они замуровывали своих избранных духами соплеменников живьём, чтобы укрепить их душами фундамент? Да-да, дорогие, наша Башня Бдения — одна из таких крепостей! В древнем подземном склепе Командор обнаружил неупокоенных — кто, если не страдающий дух жертвы их пробудил?

Впечатлительные гости так и застыли с занесёнными ножами и вилками. Почувствовав, что заполучила всеобщее внимание, банна уже не умолкала:

— Согласитесь, что крепости до сих пор невредимы, а кланы авваров сильны. Нам следует у них поучиться. — На этом месте скептично настроенный Эддельбрек поёжился, взглянув на заострённые черты лица Эсмерель, словно кто-то другой — некая демоническая сущность — проступал через кожу. Однако тон её был весел и невозмутим, отчего гости продолжали чувствовать себя в безопасности. — Предательство ближнего считается у них тяжелейшим преступлением, но казнями, как мы, аввары не злоупотребляют: куда эффективнее наказать соплеменника, заполучив его верность через страх. По-моему, это гениальная идея. Например, обманув шамана, преступник отведает плоть любимого человека на глазах у всего клана. Дух захватывает, правда?

Несколько человек переглянулись, прекрасно понимая, с кем себя ассоциировала Эсмерель, и та с жадностью поймала каждый предательский взгляд, усмехнулась и махнула рукой, увенчанной тонкими кольцами, как самая настоящая королева.

— Думаете, что умнее прочих? Спешу огорчить: я тоже слышу шёпот кое-каких духов. Недавно они напели об интересной сделке: якобы наш новый… эрл, — она брезгливо выплюнула это звание, как сгусток желчи, — договорился о крупной поставке продовольствия, и по странному совпадению лорд Гай в тот же день потерял целое стадо коров и коз от набега порождений тьмы.

Захмелевший лорд изменился в лице, лишь когда услышал своё имя; пожал плечами и пошутил:

— Значит, Серые Стражи не брезгуют заражённой тухлятиной.

Банн Эсмерель смерила его ехидным взглядом и промолчала, но когда лорд Гай подумал, что доказать его махинации ей нечем, и демонстративно вернулся к отбивной, она вдруг спросила:

— Дорогой лорд Гай, почему вы сегодня один, без леди Мораг? Обычно вы с ней неразлучны.

— Видимо, сегодня ей нездоровится? — протянул тот, покосившись на Эсмерель. Та чуть склонила голову и оскалилась в широкой улыбке.

— Думаю, вы плохо её искали.

Эддельбрек похолодел, а его леди вцепилась в руку так сильно, что захотелось вскрикнуть, как мальчишке. Когда лорда Гая стошнило в собственную тарелку, слуга мигом убрал беспорядок и заменил приборы, словно подобное происходило регулярно; лицо его растеряло хмельную красноту и побледнело в тон боевого раскраса аввара, нависшего рядом. Одна из дам тоже не смогла удержать подгоревший ужин в желудке, лорды повскакивали с мест с криками; началось форменное безумие, однако Эсмерель и бровь не повела.

— Вы бегаете, как куры с отрубленными головами — никакого порядка! И вы надеетесь переиграть убийцу Архидемона? Какой вздор!

Лорд Гай свалился со стула и уже на полу запачкал чуть переваренными отбивной и вином дорогущий антиванский ковёр. Красная лужа походила на кровь. Аввар сделал шаг в сторону, схватил его за шиворот и приподнял как котёнка, чтобы Эсмерель смогла полюбоваться.

— Жизни леди Мораг ничего не угрожает — она ждёт в гостевых покоях. В следующий раз, друг мой, вы сразу вспомните этот вечер и сто раз подумаете, прежде чем пойдёте на сделку без моего ведома, правда ведь? Говорила же, что аввары — гениальный народ!..

Сглотнув кислый ком, Эддельбрек почувствовал себя совершенно разбитым; он понимал женщин, которые не сдерживали слёзы. Эсмерель превзошла саму себя и перешла все границы в своей войне против Серых Стражей. Уже завтра она могла раскрасить лицо на манер аввара и принести реальную жертву, не моргнув глазом. Никто не смел лишать её власти.

Ещё она сказала, что леди Мораг в сохранности — но в целости ли? За весь вечер Эсмерель так и не притронулась к еде.

@темы: джен, «Halloween: All Hallows' Eve», Эсмерель, Гай (лорд), Эддельбрек

---

«Halloween: All Hallows Evening» — Мини «Падение»

[Некто в маске с мабари]

Название: «Падение»
Автор:  Агглютинация (Gwenhwyfar)

Пейринг/Персонажи: семья Амеллов и многие другие
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: R
Размер: 5206 слов
Аннотация: Следователи допрашивают служанку, работавшую у Ревки Амелл, о загадочном исчезновении ее хозяйки.
Примечание: ключ 68. «Ребенка, проявляющего признаки магии, следует погрузить в воду, пока он почти не перестанет дышать. Если магия в нем еще слаба, она умрет раньше ребенка».
Ссылка на фикбук: url

Я клянусь вам, клянусь, я ничего про это не знаю. Ничего плохого я не делала. Я работала тогда у Амеллов — убирала постели, чистила комнаты, еще я белье стирала, занавески стирала, много мозолей на них набила. Когда я к Амеллам пришла, уже не те были времена, в которые их имя открывало все двери. В доме постоянно были окна зашторены. Тридцать лет назад это было: у нас холера бушевала, много людей унесла, у брата хозяина моего жена умерла, а вслед за ней и сам брат — жить, говорят, не захотел. Помню как сейчас, что я ходила по дому, а под ногами ковры, я их все отчистить не могла, да такие толстые, да пыльные, что идешь — а шума от шагов нет; ходила по дому — как воровка. И окна зашторены: что день, что ночь — не поймешь. Только идешь и знаешь, что снаружи за стенами холера. И вокруг пахло… сладко-сладко так травами пахло. Хозяин, лорд Фостен, все говорил, его тошнит от этого запаха. Хозяйка — дочь хозяина, я имею в виду, леди Ревка, — клала эти травы себе под подушку. Засушенные, конечно. Тронешь их — они рассыпаются, и по рукам этот запах ползет, ползет…

Какие травы, говорите? Да стебельки такие… сухие-сухие. Сейчас вспомню. Хозяйка-то, она как на сносях была, так без этой травы будто жить не могла. Когда спать ложилась, все между руками их мяла, и они по постели сыпались, по подушке сыпались, от них желтые следы оставались, я все их отчистить не могла, столько мыла извела — а они все пятнами, пятнами. Вспомнила, кажется: э… эн… эмбриум. Эмбриум, так говорила хозяйка. Помню, от нее им пахло, как в лекарской лавке: я ее под руку по лестницам водила — а вокруг запах вьется; я ей мыться помогала — а дух, пока волосы ей не прополоскаю, стоял такой, что святая Андрасте, как сама хозяйка-то не чувствовала? А вы знаете, сладкий-сладкий такой запашок, но как будто бы нехороший. Словно с гнильцой. А если травинку одну пожевать — хозяйка так делала — то во рту горько.

Так лекарь из Церкви сказал поступать. Страшная, знаете, была зима, а хозяйка дитя ждала. Пятый ее ребенок. Лекарь сказал, надо на себе носить эмбриум: дитя здоровее будет. Двух-то старших девочек к тому времени в Круг забрали — вы-то знаете, вы все это знаете — бедные девчонки; помню, как забирали храмовники первую, криков-то на весь город было; плакала, бедняжка, словно ее заживо резали — это я про хозяйку сейчас, не про дочку. А девочке, Агате, семь лет было в тот год; хозяин решил храмовников в дом не пускать, да только на площади полгорода столпилось поглазеть; так вот, пока он с храмовниками торговался да торговался, девчонка решила удрать и в окно вылезла, тут-то ее и поймали. Это, я, конечно, все не видела, я тогда у младшей дочери де Лансе работала, это мне все потом рассказали, а уж я-то вам пересказываю. А что? Весь город это говорил.

Так вот, хозяйка с травой-то этой не расставалась. Помню леди Ревку как сейчас: высокая, белая, волосы чернее вороньих перьев, руки и ноги — как нитки, венки по запястьям бегут. Ни молодая, ни старая, весь город в лицо ее знает, хотя она из дома почти не выходит. Помню: стоит передо мной, брюхатая, я ей платье шнуровать помогаю, а платье не сходится. Я и смеюсь: точно сын будет, большой и сильный, настоящий воин. И она в ответ смеется — да так смеется, как если бы птица лесная трещала. Хозяйка ведь четырех дочерей родила, вдобавок старшие ведьмами уродились. Муж ее все мальчика хотел, наследника.

Муж-то?.. Да торговец, Густав Доннелл, родом вроде бы из Оствика. Никто о нем прежде не слышал, пока он на дочери Амеллов не женился. Торговал тканями, одеждами, всем таким. Денег-то у него было вдосталь, чтоб с Ревкой Амелл свадьбу сыграть, а места среди лордов для него не было. Когда я у леди Ревки в служанках ходила, он все дома не бывал, по торговым делам в разные города мотался. Может, просто на нее, затворницу, не хотел смотреть. Мне повариха старая рассказывала: когда вторую девчонку храмовники уводили, муж хозяйки приказал двери запереть, дочку на руки схватил, к себе прижал. Лорда Фостена тогда дома не было. Вот, помнится, в главной зале у нас лежали ковры ривейнские, стены были красным шелком обиты, по стенам портреты предков Амеллов развешены; и стоит он, торговец Доннелл, среди этого великолепия, да с девочкой на руках, а глаза — как безумные. Вытаращил глаза, сверкает взглядом по сторонам, на портреты Амеллов посматривает, а храмовники уже мечами дверь ломают.

Хозяйка перед мужем на колени бросается, упрашивает: пусти ты их, пусти, они же все вокруг разнесут, весь город смотреть соберется; а он и говорит ей: и так все смотрят, хуже не будет. Он вторую дочку больше всех любил и баловал; ее в честь бабки по отцу назвали, Эльзой, и не прогадали — сильно на отца была похожа. Кудряшки были светлые-светлые, и не сказать, что от Амеллов родилась. Хозяйкин муж кричал через дверь на храмовников, да зря. Как храмовники в дом ломились, городские мальчишки на крыши высыпали — посмотреть на зрелище. Песенку еще такую пели: «У Амеллов, у Амеллов трюки ведьмины в крови, всем известно, что Амеллы страшной магией больны: посмотрите на них — к двери пятятся, зубы скалятся, слезки катятся; потому что у Амеллов руки до локтей в крови…»

Как это — о чем? Да слухи ходили, якобы так и так, то ли лорд Аристид, патриарх Амеллов, замышлял что-то против наместника, то ли наместник имели к Амеллам какое-то нехорошее дело, в общем, слухи такие ходили, а может быть, ничего и не было. История с дочерью лорда Аристида — сюда же. Ну, та, которая с малефикаром сбежала.

Как — не с малефикаром? Вам-то откуда знать? О, не отводите глаза. Посмотрите на меня: я могла бы вас и упрекнуть, ведь я служила когда-то Амеллам, как-никак; да разве сбежала бы Лиандра по своей воле? Он околдовал ее, зуб даю. Это он проклял всех Амеллов. С тех пор счастья в их семье не было ни капли. Лиандра — она ведь мою хозяйку так любила, много времени с ней проводила, уже когда с тем магом сношения — понимаете ли, о чем я — имела; вот с нее проклятье на хозяйку мою, которая тогда первенца ожидала, и перекинулось. Лиандра с леди Ревкой вечерами болтала, за руки хватала, обнимала ее на прощание — мне так рассказывали. Оттого и дочки хозяйкины не в Амеллов родились…

Говорили еще, будто бы это наместник, испугавшись за свое место — многие благородные были его правлением недовольны, — задумал отравить жизнь своему сопернику и подослал Лиандре этого пройдоху-мага. Это, конечно, может быть, и так, только вот крепкой свиньей надо быть, наверное, чтоб такую череду несчастий неприятелю устроить. Сохрани нас Создатель иметь таких врагов.

Или, все говорили, девочки ведьмами уродились, потому что годы плохие были, штормовые. В порту корабли опрокидывало, паруса рвало. Да кто его будет знать. Вот, значит, говорю, тридцать лет назад холера по городу бесилась, и хозяйка — особенно как тетка ее, леди Бетанн, померла — будто с ума сошла. Взбрело ей в голову, что в такую дурную зиму точно маг народится. Ночами с постели вскакивала, на колени бросалась так, что стук о пол было слышно, и начинала причитать: долго молилась, то кланялась, то руки к потолку поднимала, и так плакала, что подушка потом сырая вся становилась. Я ночами к ней заходила, все говорю: леди Ревка, Андрасте вас слышит, только колени себе не разбейте да ребенка не убейте, пока плачетесь. А она с каждым днем все тает и тает. Беру ее за руки — а руки все в этом, демоны б его побрали, эмбриуме. Так и плюнуть хочется, а я все продолжаю увещевать. Смотрю на нее — а она будто вот-вот головой о стену, глаза — бешеные, под глазами круги черные. Ну, думаю, не доносит ребенка — или помрет при родах. Когда женщина помереть готова, это же сразу видно.

И муж ее этот год в Оствике зимовал. Киркволл перекрыли, чтобы заразу не разнести, и никого из города не выпускали, да почему-то никого и не впускали — в толк никак не возьму, почему. Вот и жили они дома: лорд Фостен, леди Ревка да бестолковый младший брат ее, да придут демоны по его дурную голову; он потом, как оказалось, во время холеры контрабанду в город возил, на вырученные деньги хотел себе поместье купить; и две хозяйкины дочки младшие, пяти и шести лет. О, как хозяйка их любила! Если б только вы видели, сколько в нашей хозяйке было любви, — если бы вы видели, вы бы сейчас надо мной не смеялись…

Она сама шила им платья, делала игрушки. Вышивала для них платки — всю зиму сидела и вышивала, исколола иголкой все руки, да только крови ни капельки не было: так холодно было, что руки ее замерзали в ледышки. Страшная была зима. В Киркволле снег падает редко, но тогда ковром укрыло, как бриллиантами. Девочки сидели на подоконнике, шторы украдкой приоткрывали, выглядывали на площадь — там все сверкало белым, но им было запрещено выходить. Можно было весь день сидеть у окна и никого не увидеть. В Нижнем городе, бывало, если кто-то из членов семьи заражался, он уходил из дома, спал в подворотне, умирал где-нибудь на улице, а в Верхнем городе стражники, да сохранит их Создатель, такого не допускали. Окна нашей главной залы выходили на площадь, а против них были окна поместья лорда Аристида — мертвое место с запечатанными дверями. А я приходила и гоняла девочек с подоконника, как котят, потому что надо было закрыть шторы…

…Так сказала хозяйка. Она хотела, чтобы шторы были задвинуты. Кто я такая, чтобы с ней спорить? Она среди белого дня вышивала при свечах. Она проводила дни полулежа в особом кресле, потому что у нее постоянно болела спина, и со стороны казалось, она спит с открытыми глазами. И засушенные цветочки эмбриума. Она была на них помешана. Я сама разбрасывала их по ее постели. Еще у нас была Линелла, та старая повариха, которая гоняла меня по кухне метлой, и она всю зиму не выходила из кухни, потому что от этих цветов ее тянуло чихать.

Ближе к положенному сроку хозяйка велела мне подыскать для ребенка кормилицу, но ни одна женщина не хотела входить в проклятый дом. Тогда я привела сестру Церкви, которая взялась прочитать молитвы во всех комнатах. Брат хозяйки, намедни напившийся, спал без задних ног в винном погребе, укрывшись стащенной конской попоной; когда сестра вошла, он проснулся от шума ее шагов, зарычал спросонок и попытался вылезти из-под грязной попоны. Перепуганная сестра выбегала из погреба, крича, что в доме завелись демоны.

Мне-то было смешно, а вот хозяйка все плакала да плакала. Я уж и за руку ее беру, и по плечу поглаживаю, а она будто меня не слышит. Недобрые, говорит мне, предчувствия. Заставила святую сестру помолиться вместе с девочками. А те еще маленькие, не сообразят толком, кто такой Создатель. Августина — та, что постарше из двух была, — еще кое-как да понимала; она тихая была, молчаливая, самая болезненная из детей, потому что хозяйка, когда ее носила, ноги о плиты Казематов сбивала, умоляя вернуть старшую дочку. Может, потому, что она слабая была, ее проклятье и перескочило. Младшая же из четверых — Эвелина, кажется, — была девчонка с перчинкой. Молитву-то она повторила исправно; вот только хозяйка словно в воду глядела.

Зима была, говорю, бесконечная. Это была большая удача — когда случились морозы, болезни пошли на спад, но мы в это не поверили. Помню, стою я на пороге у спальни хозяйки, смотрю в пыльную закрытую штору и думаю: мы отрезаны от мира внешнего, кто знает, что там за стенами? Только снег и пустота. Может, болезни больше нет: не коснулась нас — и то хорошо. Может, наоборот, весь город опустел. Дети все эти месяцы провели взаперти. Однажды вечером в детской спальне две маленькие подрались из-за куклы; старшая вырвала куклу у младшей, но уронила — и та разбилась. Слышу обиженные детские крики, бегу наверх и уже на лестнице чувствую запах: что-то горит, и жар все ближе. Холодею, вся потом покрылась; вижу отблески на стене. Огонь уже на дверь перекинулся, к счастью, она была открыта; вбегаю в комнату — замираю. Девочки друг к другу прибились в дальнем углу, огромными глазами смотрят: богатый ковер полыхает, как подожженное поле, пламя по ножкам кроватей ползет, от искр шелковые обои тлеют, шторы висят горелой бахромой, а посреди всего этого лежит разбитая кукла, нитяные волосы догорают, лопнувшие стеклянные глаза растекаются.

Забрали Эвелину в Круг, забрали. Вот и все. Лорд Фостен в один день постарел. Хозяйка, как услышала, легла и не вставала. Даже не смотрела на приход храмовников; потухла, будто тлеющую свечку загасили. Мальчишки под окнами песенку распевали, мы с Линеллой помои им на головы выливали. Хозяйке подходил срок родов, мы все смотрели на нее, будто она уже в погребальный костер ступала. Один из храмовников поделился, мол, рано в наших девочках магия просыпается; говорил, обычно такое бывает, когда в семье магов много. Хозяин его прогнал за такие слова. Я, услышав это, к хозяйке убежала, стучусь в ее комнату, а хозяйка мне не отвечает. Вхожу без стука — она в кресле, в руках шитье, пустые глаза перед собой таращатся, на холодных руках линии проступили; не тронешь — подумаешь, что уже не жива. Она мне ни слова не сказала. Ветер еще был страшный в тот день. Казалось, достаточно из дома выйти — и тебя унесет. Вы видели когда-нибудь, как снег хлопьями падает в море? Нет? Приезжайте в Киркволл…

…Не дергайте меня! Головой своей клянусь, мы в Киркволле никогда не видали такой бури со снегом, ни до, ни после того дня. Я проводила леди Ревку наверх, в ее спальню; мне пришлось почти нести ее на себе, тогда-то я, наверное, спину и сорвала, до сих пор мучаюсь. Шла, помню, шла и долго хозяйку о чем-то уговаривала. Несколько раз я вечером проходила мимо ее комнаты; хозяйка не спала, дверь была приоткрыта, в спальне горела одна свеча, но потом погасла — я решила, что леди Ревка наконец уснула, и ушла в нашу с Линеллой комнатушку. Проснулись мы среди ночи — обе одновременно; хозяйка стояла на нашем пороге, бела как полотно, белее своей ночной рубашки, чудом к нам ногами пришла. Твердо, коротко говорит: зовите повитуху. Мы так и ахнули: как это, срок еще не пришел. Да ей, наверно, надоело все это. Как к смерти своей готовилась.

Мы и побежали: я за повитухой, а Линелла — хозяина будить. А брат хозяйкин так и пропал куда-то из виду, а муж ее так и не возвращался. Я по городу через снег и бурю бежала и все думала: добрая, дорогая наша хозяйка, ей бы жить, а в ней это проклятье, и на детей оно перешло. А вы, орлесианцы, не знаете, наверное, какие зимой в Киркволле бывают ветра. По щекам, по ушам колотит — страшно. Перед глазами — пелена снега, как плотная простыня. Бьешь кулаком в дверь, а кулак будто бы и не твой, а чужой. На море тогда шторм такой поднялся, что половину причалов снесло, волны на набережную выплескивались, она наутро вся ледяная была. А как я домой вернулась с повитухой, то девчонку, Августину, сразу погулять вывела — эту-то птичку болезненную — чтоб та криков роженицы не слышала; так и стояли посреди площади, посреди ночи, под навесом какой-то торговой палатки, боясь шагу ступить. Девочка палкой узоры на снегу рисовала, колечки, галочки; палка по мостовой постукивает, ветер завывает, за плащ забивается. Страшная, говорю, была ночь.

И вот в эту-то ночь хозяйка наша родила мальчугана. Быстро, будто с сердца скинула. Я как увидела младенца, не поверила: хилый был мальчишка, слабый, как котенок. А в комнате-то, в комнате этим эмбриумом так и пахло, повитуха все морщилась, морщилась. Смотрю по сторонам, а сама ногой растрепанные сухие стебельки под кровать забрасываю. Повитуха кладет младенца на живот хозяйке, говорит с деланным восторгом: гляди, какой хорошенький славный наследник. А та на руки его не берет, отвечает: заберите его, не хочу его, приведите мне моих дочерей. Привели ей Августину; девчонка ошалела совсем, глазами хлопает, за мамкину руку хватается. Линелла мне и говорит тихо: смотри-ка, а хозяйка ничего, держится. Как работу рутинную делает, только совсем погасла. Хозяин видит это и сам не рад: наследник — это хорошо, только дочь дороже. Унесли мы с кормилицей младенца, положили в колыбель, сами качаем, думаем, а ветер за окном ревет и ревет.

А кормилица — та была совсем юная девушка. Эльфийка; хозяин не хотел брать эльфийку, говорил, соседи плохо посмотрят, да только куда уж было хуже. Она, впрочем, хорошая была, здоровая, плечи крепкие, волосы светлые. Говорят же, что у светленьких молоко лучше. Вот она сидит с младенцем, кормит его, от холода на плечи шерстяной платок накинула; а ее так и спрашиваю: а ты магии не боишься? Она мне отвечает: нет, не боюсь, вон же хозяйка как себя бережет, всю комнату эмбриумом обвесила. Говорит так, а глазами зыркает по сторонам, ушами передергивает, плечи ссутулила. Сдалась, продолжает: боюсь, говорит, только работать где-то да надо. Держит на руках мальчишку, смотрит на него, как если б мясницкий нож в руках держала, а не живого человеческого ребенка. Говорит, приглушив голос: вон, смотри, какие у мальчика глаза темные, взгляд недобрый. Да в такую страшную ночь родился. Точно маг будет.

Смеюсь на нее: гляди, а то вдруг будет твое молоко сосать да ненароком в жабу тебя превратит. Да только не смешные шутки-то были. Говорю: вон среднюю девочку проклятие перескочило, может, и этого проскочит. А кормилица мне: это еще не известно, перескочило ли. И верно, ведьма такая, угадала; все думали, что Августину страшное дело обошло, да просто она была не как сестры и дожила нормальной девочкой до целых тринадцати лет; а потом — и она под проклятием сломалась. Потому что в Церкви-то этого не расскажут, но проклятие не снимешь эмбриумом, ничем не снимешь — только голову покрывай да готовься умирать. Помню как сейчас: сидит эта эльфийская девочка, голову младенца поддерживает — как на блюдечке держит…

Хозяйка-то?.. Ума не приложу, чего она вас так волнует. Вот говорите вы, что взялись — спустя тридцать-то лет! — разобраться в ее исчезновении, а я вам говорю, чего тут разбираться. Жить она не захотела — вот и перестала жить, тут и понимайте как хотите. А младенца она на руки дней так через пять взяла. С ребенком на руках комнату шагами мерила; ребенок возился, она его чуть встряхивала, он успокаивался. Только тогда-то она ему имя выбрала — перебрала на наших глазах несколько и назвала тем, на которое ее отец указал. До этого мальчик у нас безымянный был.

Да вы бы видели, что это был за младенец! Сразу видно, что родился в ночь. Почти не кричал, разве что когда требовал пищи или когда нерасторопная эльфийка слишком туго его пеленала. Кормилица мне сказала, что вроде бы повитуха так волновалась, что младенцу ножку повредила, а мы и не заметили, он же, демон его возьми, не кричал. Кормилица с ним возилась с утра и до ночи, а хозяйка, едва оправилась, снова принялась за шитье. Когда ни зайдешь к ней — все шьет и шьет. На мальчика несколько рубашек сшила, а потом — как плотину в ней прорвало: принялась расшивать платки цветами, да такими яркими, красный с фиолетовым, желтый с розовым. Только это и делала.

Да что уж тут говорить, так и весна пришла. Сын лорда Аристида, того, который от холеры помер, вступил в права наследования — теперь поместье напротив нашего не пустовало. Говорили, когда он вернулся из путешествия, дом было полным-полон трупов умерших от холеры слуг, но это все, конечно, просто слухи, вы же не верите слухам, да?

К весне будто бы и хозяйка наша расцвела. Вы сейчас мне не поверите, а она каждую неделю в выходной день — всю весну и все лето — к дочерям своим ходила. Ей было разрешено. Она, бывало, плащ накинет, на голову капюшон, да так и идет по городу, и никто уже ее не узнает и не помнит. Посмотрел бы кто ей в лицо — не подумал бы, что она была когда-то самая завидная в городе невеста, ну разве что после Лиандры, но ту в детстве кому-то из де Лансе обещали.

Вот, помню, так она и идет в простом платье пешком до самого причала, — и я иногда с ней ходила, — платит лодочнику, переправляется к Казематам. Там нас встречают храмовники, под конвоем проводят в глубину крепости. Хозяйка обнимает своих девчонок. Старшей из трех тогда уже двенадцать было, второй десять, а самой маленькой едва шесть исполнилось. Все они были порознь и даже, казалось, друг друга не любили. Хозяйка им что-то рассказывала, а они ей — почти ничего. Смотрели важно, как настоящие ведьмы. Она дочкам дарила вышитые шейные платки, только те их никогда не носили, потому что другие дети смотрели с завистью. Кого-то из девчонок вроде хотели перевести в другой Круг — то ли в Оствик, то ли в Старкхевен — потому, что в киркволльском много уж маленьких детей было, а может, из вредности. Лорд Фостен им не позволил, сам обивал пороги значительных лиц.

Тут и муж хозяйкин вернулся. Как он был рад наследнику! Ругался, правда, что в кормилицы эльфийку взяли, да молчал — куда уж тут скажешь, да и кому скажешь, не старику же хозяину, надо же его пожалеть. Кормилица от мужчин в доме как от огня шугалась, а ребенка будто с рук не снимала. Но вы бы видели, что это был за мальчишка! Волосы принялись отрастать — чернее, чем у самой матери, хотя казалось бы, куда черней. Глазищами черными смотрит и, бывало, за весь день звука не проронит. Мы уж думали с кормилицей: может, он немой? Та мне и отвечает: немые дети тоже кричат. Я и спрашиваю: как же они кричать-то будут, если они немые? В общем, не радовались мы, что наследник родился. Я каждый день к нему в кроватку эмбриум клала, и у кормилицы тоже руки все пахли этими травами, и даже молоко, наверное, пахло, потому что хозяйка ей приказывала по вечерам веточку жевать. Когда муж хозяйки прибыл, шторы в доме раздвинули, все светом залило, даже будто и получшело. Только все, конечно, знали, что леди Ревка неизлечимо больна. Не то чтоб какой-то болезнью, а просто больна. Она мне все напоминала ту разбитую куклу на горящем ковре в детской, у которой волосы сгорели, глаза разбились, а грудь была разворочена.

И вот тем летом открылось страшное. Брата хозяйки обвинили в контрабанде. Лорд Фостен был возмущен таким лживым беспочвенным обвинением против сына уважаемого — некогда уважаемого — семейства; но ему на стол легли доказательства. Я помню тот день, когда из кабинета лорда Фостена доносились такие крики, будто перед ним стоял не сын, а враг. Хозяйка сказала, что ей нехорошо, и ушла из дома, а мы с Линеллой сбились с ног в ее поисках, и даже не видели — мне кормилица потом рассказала — как лорд вышвырнул сына из кабинета за волосы. Августина все это наблюдала, долго меня потом расспрашивала, что да как, да почему этак. С тех пор не прояснялась наша черная полоса. Лорд Фостен, казалось, не вылезал из суда. Сотни золотых ушли у него на попытки доказать невиновность сына, но попытки эти были просто смешные. Хозяйка и муж ее твердили, что лорд Фостен разорит семью, но он был меж двух огней — за ущерб торговле хитрые лорды могли стребовать суммы и побольше. К осени мы снова задернули шторы; это было хорошее лето, но последнее лето, потому что проклятье наступало на наш порог, леди Ревка так постоянно и говорила, я только за ней повторяю. Брата ее я больше никогда не видела.

Вот так мы жили до той осени — как изгнанники, как посмешище, запертые в своем поместье, а за стенами все — враги. Хозяйка повторяла, что ей хочется уехать, но лорд Фостен наотрез отказывался покидать Киркволл. Он говорил, что Амеллы — кровь от крови и плоть от плоти этого города, что бы ни плели сплетники; с тех пор как он, будучи младшим сыном, стал патриархом Амеллов, много пришлось ему наговорить о том, как он восстановит былую славу. Крепко ему судьба наподдала. Я помню, какая тишина стояла в поместье Амеллов в середине осени; и это при том, что в доме были дети. Я сдружилась с кормилицей: мы обе были без семьи, без друзей, и знали, что когда все закончится — а все обещало очень скоро закончиться — нам будет некуда идти. Ну а теперь даже не вспомню, как ее звали: А… Ар… Ан…? Не знаю, демоновы эти эльфийские имена. Каждый день я начищала полы, потому что пыль, оседающая на паркете, раздражала хозяйку. Каменоломни, дававшие добрую часть дохода, лорд Фостен распродал за это лето, чтобы погасить долги; антиванские ковры пополнили коллекцию старшего де Каррака, заплатившего за них порядочную сумму — та ушла на запас дров на зиму; фамильное оружие выкупил Жан Люк; остался только щит с гербом Амеллов, и лорд Фостен в отчаянии повесил его на стену между портретами отца и деда. Вы видели герб Амеллов? Клетка с птичьими головами. Нет-нет, это не шутка, это не шутка…

Про мальчика? А что про мальчика-то; дурная была осень. Помню, я вхожу в детскую и вижу, как в середине пустой комнаты сидит на полу кормилица, дремлющего мальчика на коленях держит, а тот свернулся, как в ракушке, только носом подергивает, запах ему эмбриума, видите ли, не нравится. Поднимает она голову, смотрит на меня, а взгляд — безжизненный. Тихо-тихо говорит: не могу я так больше. Мальчик — точно колдун. Говорит мне: ты только посмотри, я отворачиваюсь на секунду — а предметы вокруг движутся. Зажмурю глаза — а они все меняют свое положение. Я отвечаю: это все тебе приснилось. Не может он быть магом в таком раннем возрасте — он еще ползать едва научился, куда ему колдовать. А она мне повторяет: точно, точно колдун, вокруг него даже воздух стылый. Я и задумалась. Вы улыбаетесь, улыбаетесь, а в глаза-то вы ему не заглядывали, тому мальчишке. Сразу видно, когда у человека злые глаза.

Я и задумалась тогда. Была я как-то раз в церкви — был конец жнивня, дожди лили как из ведра, — задержалась я там, чтобы дождь переждать, и повстречала эльфийку-то эту, кормилицу. Удивилась. Та мне признавалась: так и так, ходит она постоянно в церковь, уши под капюшоном прячет. Если не Андрасте, так кто же поможет? Я слышала, она как-то ночью тихонько всхлипывала; захожу в детскую — а кормилица там прилегла на ковер, на последний наш ковер, его де Каррак не выкупил, потому что он был весь обгорелый; прилегла у кроватки и лицо руками закрыла. Чувствую — а воздух дрожит от напряжения, будто искры невидимые пролетают. Тогда-то меня ужас пробрал; я воззвать к Андрасте было хотела, но побоялась детей разбудить. Кормилица мне наутро признавалась: милый, чудесный у Ревки Амелл мальчуган, но страшно с ним, страшно!

Спросила она как-то совета у матери Церкви, как поступить; долго не решалась ему последовать, но тянуть уже было боязно. Как сейчас это помню: будит меня кормилица посреди ночи. Ушами шевелит, руки заламывает: помоги, дорогая, одна не могу. Зачем-то полотенце через руку перекинуто. Поднялись мы с ней наверх, мимо открытой комнаты хозяйки прокрались; послушали, как та дремлет — чутко, как кошка. Вхожу вслед за кормилицей в детскую спальню и вижу: шторы широко раздернуты. Ночь светлая, звездная, на пол отблески двух лун льются, как струйки водяные. Кормилица так рот руками и закрыла, чтобы не закричать. Берет она, помню, мальчика на руки — тот просыпается, сонно головой ворочает — кормилица его укачивает, чтоб ненароком мать не разбудить, нашептывает ему что-то ласковое, а голос дрожит-дрожит. Прохожу на цыпочках мимо кроватки Августины, тихо спрашиваю: ты что задумала-то, девочка? Кормилица и говорит мне: сейчас научу.

Спускаемся с ней вдвоем по лестнице, ступаем на цыпочках, по паркету-то шаги гулкие, крепкие, щелк-щелк. Крадемся по дому, как чужие. Эльфийка к себе мальчика прижимает, по головке поглаживает: спи, спи, милый; я иду со свечой в руке, рука дрожит от холода — по ночам камины не топим — и воск на пол капает. Входим на кухню. Кухня большая, от свечи пятнышко света совсем крохотное, только окна у нас там были тоже большие, и столько света от звезд лилось, что будто теплее стало. Пока я свечи ищу, кормилица мальчика на пол сажает, из кладовой большой медный таз выволакивает — начищенный, сияющий, как зеркало медовое. Из двух больших ведер, что в углу стояли — набрала же я воды, точно знала! — наполняет она этот таз. Мальчишка сонно все это разглядывает, носом клюет, но не кричит, не жалуется. Подхватывает кормилица его на руки, в лоб целует, встряхивает легонько: не спи, дружок.

Спрашиваю ее: что тебе мать в Церкви сказала? Она мне и отвечает: чтобы колдовство из ребенка выбить, нужно его в холодную воду погрузить с головой, пока дышать почти не перестанет; тогда магия в нем умрет, а сам он жив останется. Качаю головой, заглядываю в этот медный таз, смотрю, как по воде бежит лунная дорожка. Говорю: надо бы дверь на кухню закрыть. Пока я закрывала дверь и зажигала свечи, мальчуган нехорошее почуял. Возиться стал на руках у кормилицы. Сердце у девчонки колошматится, она мальчика теснее к себе прижимает; говорит, не могу, давай ты. Рукой ему ко рту тянется, на случай, если кричать начнет. А если, спрашиваю, не справимся? И сама себе отвечаю: его, мальчишку-то, одна кормилица и любит. Пробую воду; и вправду ледяная. Смотрю в нее, и кажется, что дна там нет, только омут, в нем звезды отражаются. Решаюсь; беру ребенка на руки, говорю: купаться будем, милый. И, как был, в рубашке — с головой в воду.

Вода на пол выплеснулась. Ну, думаю, для твоего же блага. Кормилица отвернулась, глаза закрыла. Удерживаю голову мальчика под водой — слежу, как тоненькие пузырьки воздуха к поверхности поднимаются — если в нем и вправду есть магия, то он не умрет, а если нет? — подхватив под руки, вытаскиваю из воды, животом себе на коленку, руками сжать грудь — от отца еще это помнила, я же в портовом городе выросла. Вода льется изо рта; да дышит вроде. Вообще кругом вода — на полу, на моей юбке; кормилица, всплеснув руками, хватает ребенка, в полотенце заворачивает. И вот тут-то он, сидя в полотенце у нее на руках, малясь очухавшись, начинает орать. Облегченно переглядываемся — и кормилица рукой ему прорезавшийся голосок зажимает…

Да не мучила я ребенка! Отчего вы так на меня смотрите? Не хотела я его убить! Я ему же счастья хотела, ему и матери, достаточно уже его семья горя повидала. Ничего страшного ведь не случилось, все обошлось. Хозяйка? Не узнала, не узнала. Мы знали, что она не узнает, прямо-таки чувствовали. Вас там не было, вы не говорите. Да что вы спрашиваете меня-то про хозяйку! Исчезла она, исчезла, не прошло и недели, и к мальчику, наверное, ни разу за это время не заходила. Недолго ее искали — хоть следов не нашли, да дело было ясно. Где она? Уж точно не здесь. Может быть, в море. Если она и была жива, когда лорд Фостен прекратил поиски, то она точно не хотела быть Ревкой Амелл. Муж ее разругался с хозяином — тут-то и вылили друг на друга все давние смертные обиды — и уехал из Киркволла, забрав с собой детей; с тех пор я их не видела. Про девочку-то слышала, что и ее не обошло проклятье, а про мальчика — ни слуху. Может, мы его уберегли. Лорд Фостен вскоре продал поместье — не уследила, кому — и тоже исчез. Не знаю, где он теперь, но тоже не здесь…

Все? Хватит с вас? Ну наконец-то. Долго же вы меня терзали. Я вам все-все рассказала, клянусь головой. Не знаю я ничего больше ни про хозяйку, ни про ее детей. Могу я идти? И на том спасибо…

***

Служанка поднялась с места, размяла захрустевшие плечи. Мужчина и женщина, сидевшие напротив нее, почти одновременно кивнули: иди. Женщина встала и приоткрыла дверь, из которой в плотно закрытую комнату потянуло свежим воздухом; заколыхались огоньки свечей, при свете которых ее рыжие волосы казались водопадом пламени. Пробормотав себе под нос что-то вроде «типичные орлесианцы», служанка удалилась. Ее шаги еще долго стучали по коридору.

— Ее проводят к выходу? — спросил мужчина. Женщина кивнула. — Здесь легко можно потеряться, — он откинулся на спинку кресла: — Только посмотри, нас приняли за орлесианцев. Это все из-за дурацких доспехов с символом Церкви. Кажется, Кассандра произвела на весь Киркволл потрясающий эффект. Или для того, чтобы работать на Жрицу, надо быть орлесианцем, а?

— Неправда! — женщина затворила дверь. — Я ферелденка.

— Ну вот и я ферелденец, — развеселился мужчина. Он сидел, закинув ногу на ногу и сцепив в замок руки, покрытые нитями грубых, едва заживших рубцов. — Надо сказать, слушать такие истории — куда веселее, чем искать Хоука. Нам было бы намного проще найти его, если бы мы чувствовали магические излучения родового проклятия Амеллов…

— Как ты себя чувствуешь? — женщина подошла к нему, присела на подлокотник кресла. — После… такого.

— Лучшая сказка на ночь, — с энтузиазмом отозвался мужчина, поймал руку своей собеседницы и поцеловал костяшки пальцев. — Конечно, Ревка Амелл мертва, а дочерей мы никогда не отыщем, но все это было очень… занимательно. Никогда не любил запах эмбриума. Но только посмотри на меня — неужели у меня и вправду такие злые глаза?..

@темы: джен, Леандра, Ревка, «Halloween: All Hallows' Eve», оригинальные

---

[Некто в маске саирабаза]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

«Halloween: All Hallows Evening» — Перевод мини «Фарфоровые Куклы» (Porcelain Dolls)

[Weisshaupt Fortress]

Название: «Фарфоровые Куклы» (Porcelain Dolls)
Автор: FenZev
Автор перевода:  mari5787 (mari5787)
Разрешение на перевод: Получено
Пейринг/Персонажи: Келдер, Лия
Категория: джен
Жанр: хоррор, трагедия
Рейтинг: R
Размер:1673 слова
Предупреждение: графическое насилие, смерть.
Аннотация: Как же она красива. Как прекрасно ее фарфоровая кожа блестит на солнце. Какие чудесные оттенки пурпура расцветут на этой коже под моей рукой. Меня зовут Келдер, и я художник.
Ссылка на фикбук: url

Я провел в эльфинаже несколько часов, наблюдая за их повседневной жизнью. Они живут в ужасных условиях, но свет в их глазах никогда не угасает. Так приятно видеть такой восторг, слышать успокаивающий смех, вдыхать сладкий, сладкий аромат, когда они проходят мимо меня.

Но они меня не замечают. Пока не станет слишком поздно. Как сладко они бьются в моих руках, пока их дыхание согревает мою ладонь, которой я заглушаю их крики. Адреналин бурлит в моем теле, прямо под кожей, когда их глаза расширяются все больше от мыслей, проносящихся в их головах. От одного единственного вопроса, что я с ними сделаю.

Но они такие красивые. Их фарфоровая кожа сияет на солнце, как маяк в ночи. Она зовет меня, умоляет о прикосновении. Такие безупречные... Словно пустой холст, ожидающий, чтобы его превратили в произведение искусства, расписанный синим, пурпурным и багряно красным.

Я сделаю это с ними. И не только.

Наконец-то я вижу самую яркую жемчужину из всех. Ей, кажется, только что исполнилось восемнадцать лет, ее грудь едва расцвела. Ее зеленые глаза сверкают от радости, когда она гоняется за своим младшим братом вокруг большого сучковатого дерева. Она не поймет, что находится в опасности, пока не станет слишком поздно. Все, что от нее останется, − это забытый во дворе мяч, за которым она гонялась.

Я делаю первый ход. Так легко играть на ее доброте. Я выхожу из тени и мягко произношу:

− Простите, но вы не могли бы мне помочь? У меня там маленькие котята, которых я совершенно не знаю как накормить, они голодают!

Она широко улыбается, ее белые зубы отражают солнечный свет, и я понимаю, что она попалась. Девушка следует за мной за угол чужого дома, где лежит пустой ящик, а в заборе притаилась дыра, чтобы незаметно выскользнуть из Киркволла. Я тихонько мяукаю, чтобы полностью втянуть в свою игру. Она наклоняется к ящику, поднимает крышку, и я начинаю действовать.

Одна рука обнимает ее за талию, другая прикрывает рот, и я ныряю в дыру в заборе. О, она такая дерзкая! Пытается вырваться из моих рук, бьет ногами меня по голеням, пока я несу ее на Рваный берег. У меня есть для нее особое место в моем запутанном лабиринте. Глубоко внутри оно ожидает ее.

Я чувствую, как колотится ее сердце, как кровь бежит по венам. Это так волнующе. Она начинает дрожать, ее кожа становится холоднее, и я не могу сдержать улыбку на своих губах. Ее страх возбуждает меня. От ее ногтей на моей плоти остались следы в виде полулуний; бедняжка не понимает, что это то, чем я наслаждаюсь больше всего. Борьба, ее потребность вырваться на свободу. Звуки ее криков теряются под моей рукой, прижатой к ее рту.

Мы подходим к пещере, и ее прекрасные широко раскрытые глаза становятся еще шире. Моя рука влажна от слез, которые непрерывно льются из ее глаз, и я едва могу смотреть на нее. Она слишком красива, слишком совершенна. Я должен исправить это, прежде чем мы продолжим.

Я ставлю ее на ноги и хватаю за затылок, заставляя посмотреть на меня. Я отпускаю ее рот, этот идеальный рот с восхитительно пухлыми губами, и она не кричит. Правой рукой я ласкаю левую сторону ее лица, от края глаза до подбородка, а затем поднимаю руку в воздух. Тыльная сторона моей ладони резко опускается и касается ее лица, но она не падает, так как моя хватка удерживает ее на месте. Она кричит, этот душераздирающий звук отдается эхом в каменных стенах, и я улыбаюсь.

Ее щека краснеет, под глазом образовывается небольшой синяк. На губе выступает капля крови, следом вторая, там, где ее зубы, должно быть, задели плоть при ударе. Я провожу большим пальцем по этой губе, размазывая кровь по той же стороне, где ее ударил. То что надо.

Она ошеломленно молчит, когда я тащу ее дальше в пещеру, ее руки цепляются за мои, крепко удерживающие ее мягкие рыжие волосы у основания черепа. С каждым нашим шагом я все больше волнуюсь, а она все больше пугается. Мы идем все дальше, вглубь по туннелям усеянных каменной резьбой, пока не достигаем конца пещеры. Здесь не услышат ее крика.

Я бросаю ее на землю и закатываю рукава до локтей.

− Как тебя зовут? − спрашиваю я эльфийку, дрожащую на холодном полу.

Она не отвечает сразу. Не отвечает, пока я не смотрю на нее с ненавистью из-за необходимости ждать.

− Я… Я Накаша.

− Накаша, − говорю я вслух. − Красивое имя для красивой девушки. − Я не могу отвести от нее глаз. Она посасывает свою нижнюю губу, которая слегка распухла от моего предыдущего удара. Ее юбка задралась, обнажая голые ноги, и я замечаю, насколько они безупречны. Я опускаюсь на колени, и она оказывается в нескольких дюймах от меня. Я хватаю ее за лодыжку. − Не двигайся, − предупреждаю я ее. − Если ты пошевелишься или попытаешься убежать, я причиню вред твоей семье. Твоему отцу, твоей матери, твоему маленькому братику, ты поняла?

Накаша кивает и замирает, пока я обхватываю пальцами ее лодыжку и надавливаю. Затем я вытаскиваю кинжал из-за пояса, смотрю, как ее глаза снова расширяются, и прижимаю лезвие к ее бедру. Я слышу, как рвется плоть под острым лезвием, когда прокалываю и веду длинную идеальную багряно-красную линию от ее бедра до лодыжки. Она громко кричит, но не двигается. Послушный маленький эльф. Я думаю, что люблю ее.

Я отпускаю ее лодыжку и смотрю вверх, когда крики замолкают. Она снова всхлипывает, громче и чуть более истерично. Заставь ее перестать плакать! − требует голос в моей голове, и я на мгновение отступаю назад. Они были такими тихими, эти голоса. Почему они приходят именно сейчас? Почему?

− Успокойся, малышка, − мягко говорю я ей. − Они не любят, когда ты плачешь.

Накаша смотрит мне прямо в глаза, на ее нижних ресницах зависли слезы.

− Кто? − шепчет она, пока я наблюдаю, как она осматривает комнату, как будто мы не одни.

Я игнорирую ее вопрос и снова принимаюсь за работу. Я хватаю ее за другую лодыжку и создаю такую же безупречную линию. На этот раз после душераздирающего крика она не плачет. Я вдавливаю большие пальцы в разорванную плоть и размазываю ее теплую кровь по коже, закручивая спирали и круги, создавая одинаковые узоры на каждой ноге. Теперь она начинает походить на произведение искусства, моя великолепная, потрясающая эльфийка.

Я вытираю кинжал о штаны, прежде чем наклониться к ее вытянутым ногам. Я осторожно прижимаю лезвие к ее виску, и она зажмуривается.

− Открой глаза, − приказываю я, и она делает это. Я позволяю самому кончику проткнуть маленькую дырочку прямо возле ее глаза; глаза, который почти закатывается, следя за моим движением. Я хватаю ее за волосы, чтобы удержать голову, и провожу лезвием вниз по щеке. Она не двигается, не кричит, не плачет, пока я не отстраняюсь и не отпускаю ее.

Слезы, падающие из ее глаз, смешиваются с кровью, оставляя прекрасные розовые линии на ее лице. О, это намного красивее, чем я мог себе представить! Одна сторона ее лица в багровых линиях, другая − нежно-розовая с фиолетовым синяком под глазом, там, где я ее ударил. Я не обращаю внимания на ее слезы и заставляю замолчать демонов внутри себя, создавая шедевр на теле Накаши. Я пристально смотрю на нее, пока она не перестает плакать и кровь не перестает течь, а потом наклоняю к ней лицо. Я чувствую сладкий металлический запах и облизываю ее лицо, испытывая потребность попробовать жидкость, которая поддерживает в таком сияющем существе жизнь.

Я хватаю ее за руку и прижимаю лицом к каменному полу. Она снова плачет, думает, что я ее не слышу. Заставь ее перестать плакать! Я приподнимаю ее голову за волосы и шепчу в длинное острое ухо:

− Накаша, моя окровавленная фарфоровая куколка, для нас обоих будет лучше, если ты перестанешь плакать. Я не буду повторять снова, − я дергаю ее голову в сторону, и в этот момент ее тело замирает.

Я поворачиваю голову вслед ее взгляда и вижу то, что видит она: мои другие произведения искусства. Они прислонены к стене, все держатся за руки, ноги связаны вместе. Первая смотрит на вторую, третья − на четвертую и так далее. Девятая одинока, ей не на что смотреть, кроме стены.

− Мой шедевр,− сообщаю я ей. − Ты составишь Кейе компанию, когда я закончу с тобой. Она была одинока уже три дня.

Тело подо мной начинает трястись, и я понимаю, что мое время на исходе. Кровь не течет так хорошо, когда они без сознания. Я провожу руками по ее волосам и подношу нож к ее горлу. Тепло ее тела на фоне холодной стали моего кинжала − так поэтично. Я закрываю глаза, чтобы перейти к заключительному акту.

− Не плачь, Накаша. Не дыши. Глубоко вдохни и задержи дыхание.

Она послушна до самого конца, мой некогда чистый холст. Один медленный взмах моего клинка, и ее последний звук − приглушенное бульканье, когда кровь растекается под ней и попадает в рот. Я снова переворачиваю ее и открываю веки, наблюдая, как жизнь исчезает из нее. Последняя слеза вырывается из ее разбитого глаза, падая с виска на ухо. Я облизываю оставленный след и кладу голову ей на грудь. Тебе нужно больше, говорит мне голос. Он всегда говорит мне об этом. Они слишком красивы. Им нужно преподать урок!

− Нет! − внезапно рыдаю я, и меня захлестывает осознание того, что я сделал. Кожа под моей щекой все еще теплая, и я обнимаю ее. Я плачу в ее грудь, которая больше не поднимается и не опускается. Всегда все заканчивается именно так. Всегда слишком поздно, они уже давно мертвы. Почему никто не хочет мне помочь? Почему они не хотят слушать? Я стараюсь, я так стараюсь, но не могу остановиться!

***

Я снова сливаюсь с тенью большого дерева, мои глаза смотрят на молодую девушку лет пятнадцати. Изумрудно-зеленые глаза, волосы цвета красного дерева и безупречная фарфоровая кожа без единой царапины. Я слышу, как пожилой мужчина зовет ее, и замираю. Лия, ее зовут Лия. Она подбегает к старику с распростертыми объятиями. Он обнимает ее, и я ревную. Как бы мне хотелось, чтобы эти маленькие белые ручки обвились вокруг моей шеи, когда я проведу лезвием вниз по ее позвоночнику.

Да, моя дорогая, милая, прекрасная Лия. Ты будешь моей.

@темы: джен, «Halloween: All Hallows' Eve», Келдер, Лия

---

«Halloween: All Hallows Evening» — Драббл «Висельник»

[Некто в долийской маске]

Название: «Висельник»
Автор:  LenaSt

Пейринг/Персонажи: Алистер, Голданна, ОМП
Категория: джен
Жанр: дарк
Рейтинг: R
Размер: 978 слов
Предупреждение: тревожащие темы

спойлер

каннибализм
Аннотация: однажды побывав в Тени, Алистер, изгнанный из Денерима, все еще мечтает туда вернуться; таймлайн Dragon Age 2

Чужаков было двое — смуглые, хорошо одетые, как смог различить Алистер, которому, если говорить начистоту, таковыми казались все, кто был одет лучше него самого. Судя по акценту — откуда-то с севера. Похожи на работорговцев, но кому какое дело, раз их пустили в «Висельник», значит, достойные люди.

Они устроились за большим столиком в углу, который Корф предпочитал отдавать компаниям, собиравшимся поиграть в «алмазный ромб», в расчете на хорошую сумму заказа и щедрые чаевые. Стало быть, денежки у них водились.

Для Алистера это было важно: раз есть деньжата — то есть смысл подсесть к ним и рассказать про ферелденского принца в изгнании, чье имя опорочено ложью и грязным обманом. Такие господа, как эти, обычно охотно слушали и хорошенько наливали.

А это главное. Еда дело такое, Алистер привык не есть по два-три дня кряду, сказывалась давняя закалка, еще в бытность Серым Стражем. Но об этом он вспоминать не любил, то ли дело история о наследнике трона, загубленном интригами.

Он осушил кружку дерьмового, разведенного водой с сахаром — а ощущение, будто мочой — эля, который украдкой слил из недопитых стаканов; вытер рот рукавом засаленной куртки и уже было встал, чтобы подойти поздороваться, как чужаки сами приметили его.

— Эй, парень, — сказал один, тот, что с виду постарше, с аккуратными тонкими усиками, перетекающими в изящную бородку. — Как там тебя?..

Второй, помладше, в красивом кожаном плаще — Алистер давно его приметил, когда-то и у него был похожий, теплый, удобный, — усмехнулся и похлопал по сиденью рядом.

— Похоже дела не очень, да?

Алистер сел, обшарив глазами стол — бутылку с ривейнским крепленым он увидел еще издали. Его любимое пойло, от него в желудке становилось тепло, на висках выступал пот, а сердце билось, точно в ожидании чуда. Но главное было не это. От двух бутылок Алистер мог уходить.

Это был его секрет. Алистер никому его не рассказывал, это вам не байки про принца травить, это личное. По-настоящему значимое. Иногда, когда удавалось раздобыть стоящую выпивку — вот как эта — Алистер уходил. Как в Кинлохе, когда он очутился в одном очень особенном месте. И там было то, к чему он стремился всю жизнь. Семья. Там был он, были Голданна и племянники. Был дом, небогатый и полутемный, но бесконечно уютный; был теплый вечер, и они все ужинали за одним столом после тяжелого, но плодотворного дня.

Чужак в добротном плаще что-то отрывисто произнес и улыбнулся. Не по-хорошему, с подвохом, Алистер знал такие улыбки. Но сейчас ему было плевать. В грубой глиняной кружке, которую брехливый Корф выдавал за орлейскую керамику, плескалась вожделенная бордовая жидкость, чуток мутноватая, но все равно прекрасная. Острый запах браги, исходивший от нее, казался Алистеру изысканным ароматом.

Он обхватил кружку обеими руками, бережно, чтобы не расплескать ни капли, поднес к губам и сделал глоток. А затем еще один, и пил, пока не осушил до дна. Бородатый тут же подлил еще, и Алистер снова выпил, мысленно ликуя. Сегодня. Судьба подарила ему новый шанс.

Когда принесли вторую бутылку, Алистер уже наполовину проник в свое волшебное королевство. В этот миг ему не нужен был трон, не нужны были ни Страж-командор, ни честь, ни память, ни рассудок. Все, чего он хотел — таилось в мутной дымке снов наяву, в которые невозможно попасть спящему.

Алистер сознавал, что чужаки поднимают его со стула, удерживая под руки, ведут к выходу, смеясь и обмениваясь сальными шуточками с гостями.

«С виду и правда принц, пусть тощеват, но какие крепкие у него плечи».

«…а какой зад. И красавчик, если как следует его отмыть да сбрить эту клочковатую щетину».

Кто-то глумливо присвистнул им вслед.

Все это уже не имело значения. Голданна накрыла на стол и теперь кликала детей, нарочито суровым голосом, но пряча улыбку. Алистер поднес к губам прохладное горлышко бутылки, которую он цепко ухватил со стола, не давая чужакам разлучить его с источником счастья.

Милая, милая Голданна. Волосы у нее были — золото. Лицо немного усталое, с тонкими складками у губ и кончиков глаз, но самое прекрасное из всех когда-либо виденных.

Она помогла снять ему куртку, дыша в лицо смолистым запахом табака и рома. Руки ее, сильные и проворные, торопливо расстегнули пояс. Он прислонился к стене, тусклый свет фонаря светил откуда-то с небес. Кто-то рассмеялся, хрипло и возбужденно. Алистер вновь отхлебнул из бутылки, и тьма рассеялась.

Голданна сидела напротив, подперев подбородок ладонью, выжидающе улыбалась. Дымящаяся тарелка перед Алистеровым носом была наполнена потрохами с красной подливой. Острый соленый запах недоваренной требухи в свернувшейся крови проник в ноздри. Он был голоден, поэтому кусал, рвал и ел, давясь, быстро жуя и глотая вкусные, жесткие, но сладкие куски; горячие, брызжущие соком, стекающим по подбородку.

Мяса было так много, что его вечно пустой желудок наконец-то наполнился. Но голод не отступал, требуя продолжать трапезу. Голданна поощрительно смеялась, уговаривая его съесть еще кусочек. Вот этот, из шейной мякоти, с тонкими кровяными жилками и белым ободком жира. Или вон тот, язык, с нежной пупырчатой кожицей, которую приятно жевать, чувствуя, как во рту скапливается жирная слюна. Или косточку, которую можно разгрызть, чтобы добраться до сахарного маслянистого мозга…

Голданна и дети захлопали в ладоши. Они радовались за него. Их лица тускнели, становясь все тоньше, все прозрачнее. Алистер терпел сколько мог, не мигая, пытаясь удержаться, заякориться, но разум подвел его, безжалостно расплываясь и вновь собираясь в зернистую ночь где-то на портовых задворках Киркволла.

Алистер открыл слезящиеся глаза. Сырой ветер холодил мокрые лицо и руки. В висках шумел не до конца выветрившийся хмель. В зубах застряли кусочки мяса и тонкие до остроты жилки, неприятно врезавшиеся в десна. Вкус кровяной подливы заставил его облизнуться, а затем переполненный до боли желудок сжался, исторгая из себя горячую вязкую жижу с волокнами плоти.

Под ногами лежали тела чужаков. Алистер бегло осмотрел их — хорошо, вряд ли их теперь кто-то узнает, разве что по одежде.

Он обшарил карманы чужаков, очистив их от денег и бумаг, обтер влажные липкие руки об их щегольскую одежду, завернулся в кожаный плащ — действительно почти такой же, как был у него когда-то, застегнул штаны — и неторопливо побрел к «Висельнику», предвкушая, как отсчитает монеты обалдевшему Корфу да как закажет сразу две бутыли ривейнского. Или даже четыре.

И наконец-то вернется в свой сон-мечту, может быть, навсегда.

@темы: Алистер, Голданна, джен, «Halloween: All Hallows' Eve», оригинальные

---

«Halloween: All Hallows Evening» — Мини «Не наша битва»

[Некто в маске саирабаза]

Название: «Не наша битва»
Автор:  LenaSt

Пейринг/Персонажи: ж!Тревельян, Дориан, Варрик, Блэкволл
Категория: джен
Жанр: хоррор, AU
Рейтинг: PG-13
Размер: 1990 слов
Примечание: вольная трактовка судьбы семьи Д'Онтер

— Это будет простое задание, — пообещала Жозефина, сверившись с записями. — Поместье Шато Д’Онтер, несколько лет простояло опустевшим, с тех пор, как одержимая демоном юная леди Д’Онтер убила всю свою семью.

— Проще некуда, — поддакнул Варрик, — и теперь только дождь, плесень и ожившие мертвецы царствуют в этом прелестном месте, не так ли?

Жозефина чуть наморщила смуглый лоб.

— Мертвецы, совершенно верно. И еще демоны. — Она обвела взглядом присутствующих. — Местные очень просили Инквизицию разобраться. И хорошо заплатили за эту любезность.

Эвелин Тревельян не хотелось участвовать в этой вылазке. Изумрудные могилы вгоняли ее в тоску буйством ядовитых, навечно пропитанных влагой красок. Мягкая, точно живая почва под ногами, неприятно липнущая к каблукам.

— Но если там разрыв, Инквизитор…

Да-да, конечно, тогда понадобится ее метка. Эвелин покосилась на левую руку. Ее подергивало тусклой, ноющей болью, словно где-то глубоко под кожей засел нарывающий чирей.

*

Снова эта надоедливая зелень. Эвелин поежилась: нет, все-таки ей никогда не нравились Изумрудные могилы. Ехать все же пришлось, Инквизиция никогда не отказывала нуждающимся. В конце концов, их четверо и они сильны, что может пойти не так?

За распахнутыми ворота Шато Д'Онтер притаилась мертвая тишина.

— Если бы тут был Разрыв, тут бы уже была свора демонов, — задумчиво сообщил Варрик, поглаживая Бьянку.

— О, он может быть во внутреннем дворе, — включился в обсуждение Дориан.

Блэкволл молча озирался, сжимая рукоять меча.

— Давайте запустим Героя вперед, а сами постоим тут и посмотрим, что с ним будет? — предложил Варрик.

— Тише.

Эвелин было нехорошо. Метка донимала ее всю ночь, то обжигая лихорадочным жаром, то обдавая леденящим холодом. Блэкволл тоже не сомкнул глаз, то обнимал ее, кутая в одеяло, то подносил питье к пересохшим губам.

— … или, быть может, ты, Посверкунчик? Мертвецы ведь по твоей части.

— Вот только в округе ни одного мертвеца.

— Серьезно? — Варрик недоверчиво уставился на него. — Твой внутренний магуйский радар?

Дориан, непривычно серьезный, вышел вперед и коснулся посохом ворот, увитых плющом.

— Это самое мертвое, что я чую. Ворота и гниль, которой пропитано все в этом месте.

— Семья Д’Онтер очень боялась, что их дочь заберут в Круг, — сказала Эвелин. — Когда стало ясно, что она наделена способностями, ее родители нанимали магов и храмовников, чтобы те удерживали ее под контролем. Они предусмотрели все.

— Значит, не все, — сказал Блэкволл. — Судя по тому, что случилось дальше.

— Наверное, все погибли. — Дориан покачал головой. — Я чую смерть, но она тихая, упокоенная.

— Мы так и будем стоять тут, запугивая друг друга? — поинтересовался Варрик.

— Я хочу сказать, Жозефина отправила нас сюда, потому что местные жители жалуются на мертвецов и демонов, которые приходят из поместья. Здесь не может быть только упокоенных.

Дориан пожал плечами.

— Кстати, а что случилось с самой малюткой Д’Онтер? Она умерла?

Эвелин нахмурилась. По словам Жозефины, она… она… Жозефина же что-то говорила о ее судьбе, но что именно?

— Я не знаю. Не могу вспомнить.

Блэкволл успокаивающе положил руку ей на запястье.

*

Кабинет лорда Д'Онтера встретил их тишиной и пылью, затхлым запахом заброшенности и рассеянными по полу полуистлевшими обрывками бумаги. Эвелин подняла один из них, посеревший, точно покрытый паутиной листок, крошащийся в пальцах.

Сэр Родрик сбежал прошлой ночью. Слуга сказал, что слышал шум ближе к рассвету. Оставил золотые, что я дал ему. Трусливая крыса, позабыл даже про деньги.

Хорошо, что остальные все еще тут.

Моя Мелинда... Такая способная…

Эвелин отряхнула ладони.

— Не знаю, что тут произошло, — заглядывавший ей через плечо Варрик покачал головой. — Но у меня от этого мурашки.

— Он нанимал для нее храмовников.

Эвелин потерла левую руку. Тянущая боль ушла, превратившись в монотонный, раздражающий зуд. Она вопросительно посмотрела на Дориана: он должен понять, что это означает.

— Потому что маги больше не справлялись. Думаю, это был сильный демон. Ну или южные маги слабее, чем мне казалось.

— Что если она все еще здесь, — сказал Блэкволл. — Маленькая леди Д'Онтер. Что если она жива? Что если так и осталась в этом поместье?

Мертвецы… И еще демоны

Так говорила Жозефина. Так почему мы вообще здесь? На многие мили вокруг поместья царили лишь тишина, ослепительная зелень и бесконечные влажные пустоши болот, обманчиво спрятанные под цветущими травами.

— Необязательно жива. Иногда магия бывает такой… — Дориан запнулся, подбирая слова. — Неправильной. И тогда она убивает своего хозяина. Я видел подобное, и не однажды.

— Нужно обыскать особняк.

*

Длинные светлые коридоры, залитые мерцающими солнечными лучами. Молчание было таким полным, таким абсолютным, что звенело в ушах. Эвелин переступила через жирные черные следы на полу, размазанные, словно кто-то волок обездвиженное тело.

Магия

Эвелин остановилась, чувствуя, как дрожит воздух. Они были не одни в этом просторном, обманчиво безопасном и светлом особняке, тихом и вязком, как невидимое болото.

Комната в дальнем конце коридора. Над ней — стилизованные, выцветшие буквы-аппликации, когда-то составлявшие витиеватую надпись. «М» и «Е», и, кажется, «А».

— Мелинда. Ее звали Мелинда Д'Онтер.

Эвелин помедлила на пороге, готовясь войти. Комната была пуста, лишь мириады пылинок кружились в потоке белого света. Блэкволл подобрал с полу очередную записку, бережно сжав ее грубыми пальцами и прочел вслух.

Мастер Гилберт спустился вниз, его время пришло.
Папа ушел, так было надо.
Но непременно вернется.
Как и все они.

Сумбурно и так же неясно, как и записи лорда. Никто не думал, что эти строки будут прочитаны, а лишь они и остались, осколки оборванных жизней ее авторов.

На стене неловкими каракулями, криво, жирно и черно было выведено:

ХОЧУ ПОИГРАТЬ

— Мне кажется, ей было страшно. — Дориан провел рукой по столешнице, вытер испачканную пылью ладонь о край мантии. — И очень одиноко. В такие моменты я начинаю думать, что ваши Круги — не такая уж и паршивая идея.

— Может быть, родители оказали ей плохую услугу, — сказал Блэкволл.

— О, им было плевать. Они волновались за доброе имя семьи.

Варрик не стал заходить, предпочтя остаться на пороге. Он приспустил арбалет с плеча, так, чтобы касаться крестовины.

В дальнем углу стояла кадка, из которой замысловато вились стебли изысканного, неведомого Эвелин растения. Дориан, восхищенный красотой цветка, коснулся белых лепестков, но тут же, выругавшись, отдернул руку. Прекрасная снежная головка опала, обнаружив водянистые сгнившие стебли.

Внимание Эвелин привлекло другое: близ корней, в черной маслянистой земле лежала небрежно прикопанная крохотная тряпичная куколка. Из тех, в которых играют нищие дети. Грязная, неуклюже сшитая из мешковины, наряженная в разлохмаченную юбку и испятнанную блузку, пестрящую прорехами.

У куколки были две плохо пришитых ноги, руки, а голову, маленькую и бесформенную, украшали белые плоские глаза и овальный рот, полный редких черных зубов. Омерзительная игрушка, настолько, что Эвелин не могла отвести глаз, зачарованная ее какой-то нелепой гармонией.

— Моя леди?

Блэкволл обнял ее за плечи, выдернув из странной сосредоточенности. Дориан и Варрик настороженно смотрели на нее, точно ожидая подвоха.

— Пойдем отсюда.

Краем глаза Эвелин уловила движение, но обернувшись, не увидела ничего.

Безумие какое-то.

*

Внутренний двор Шато Д’Онтер был безусловно красив, это признала даже Эвелин, исполненная ненависти к этому месту. Простой, прямоугольный, в классическом стиле, обсаженный по периметру роскошными, аккуратно постриженными деревьями; с симметричными клумбами, пламенеющими буйством цветов искусно подобранных оттенков. Выложенные белым тесанным камнем дорожки обрамляли фигурные кустарники.

И тем чужеродней казались тела, лежащие на безупречных дорожках и клумбах, распростертые на идеальных газонах. Справа от Эвелин земля в углу вспучилась, словно пытаясь исторгнуть одного из мертвецов, зарывшегося в нее лицом вниз по самые плечи.

Это был мужчина, коротко стриженый, с могучим затылком. Одетый в потрепанную, грубо зашитую прямо на нем мешковину.

Дориан встал над телом, пнул его в бок носком сапога, переворачивая на спину. Повел носом, пытаясь уловить гнилостные миазмы. В прорехах лохмотьев тускло поблескивала рыжина.

— Что бы это ни было, оно не мертвое, — наконец сказал он.

— Что?

— Это не труп, Эви. Чем бы ни была эта тварь, она не мертва. Срань Создателя, я даже не знаю, применимо ли к нему вообще это понятие.

Присмотревшись, Эвелин различила покрытые ржавчиной пластины, виднеющиеся из-под мешковины. Остатки храмовничьего доспеха.

Дориан вынул нож, опустился на колени, провел лезвием по шее мертвеца, вспарывая вялую белесую плоть. Из раны полилась гниль, смешанная с комками земли. Ни крови, ни сукровицы. Ничего.

— Демоны меня раздери, — прошептал Блэкволл, и тут же осекся.

Из раскрытого рта мертвеца выполз слизняк и шустро сбежал на пол, оставляя за собой длинный маслянистый след.

Варрик выругался.

— Нахрен это все. Нахрен деньги, нахрен Жозефину с ее поручениями.

Надо убираться отсюда, нечего нам здесь делать — пробормотала Эвелин, озираясь. Левая рука наливалась кровью, метка горела, но вовсе не так, когда рядом был Разрыв. Совсем иначе.

Дориан попятился. С тихим шорохом труп поднялся, неуверенно покачиваясь на полусогнутых ногах.

В белых глазах вспучилась тьма.

— Надо уходить, — медленно проговорил Дориан, не сводя взгляда с мертвеца. — Это ошибка. Это не…

Мертвец равнодушно повел головой, словно примериваясь. На его запекшихся губах выступила черная пена. Он открыл рот, обнажив частокол потемневших, игольно-острых зубов во рту. Слишком тонких и длинных, чтобы быть человеческими.

Он двигался странно, рывками, точно влекомый невидимыми нитями. Из-за деревьев донеслось громкое шуршание. Словно кто-то брел по дальним аллеям, шаркая обернутыми в ткань ступнями. Множеством ступней.

Блэкволл ударил тварь мечом, метя в живот. Меч увяз, пойманный в ловушку липкой черной плоти, которая с омерзительным чавканьем сомкнулась вокруг лезвия. Труп с неожиданным проворством отшатнулся, увлекая Блэкволла за собой, но тот каким-то чудом удержал равновесие, выпустив оружие.

— Что это за демон?

Эвелин судорожно перебирала в памяти весь известный ей бестиарий.

Дориан обернулся, глаза у него были такими же безжизненными, как у чудовища перед ними.

— Это не демон! Я не могу ничего с ним поделать, я никогда подобного не видел!

Тварь была уже совсем рядом. Она теснила их вглубь двора, не давая осмотреться.

— Отойдите. Все отойдите!

Эвелин подняла руку, стиснула кулак, готовясь разрядить метку. Сила, сосредоточенная в ней, разрывала связь с Тенью для всех, кто оказывался в радиусе ее действия. Мертвец приближался, медленно, пошатываясь, но все же неумолимо. Лицо его плыло, менялось, точно что-то пыталось пробраться сквозь кожистую оболочку.

Левая рука судорожно сжалась. Метка безмолвно вгрызлась в плоть, оплавляя кожу. Эвелин взвизгнула, кусая губы. В ноздри ударил запах паленого мяса.

Что, что оно такое?!

Метка не слушалась ее.

Вдруг Эвелин поняла. Дориан прав: это не мертвецы. Маленькую леди Д’Онтер хорошо обучили, она не одержимая. И никогда ею не была.

— Уходим! — крикнула она, разрушив охватившее всех оцепенение.

— Что случилось?— повторял Варрик, механически разряжая Бьянку, утыкивая существо болтами, которые не причиняли ему ни малейшего вреда. — Почему ничего не вышло?

Блэкволл наотмашь ударил настойчивую тварь шитом, отбросив на несколько футов.

— Это не мертвецы и не демоны. Это ее создания, — едва выговорила Эвелин, глядя на приближающиеся к ним новые изломанные фигуры, обтянутые мешковиной, — Мелинды Д'Онтер. Ее куклы.

Твари, небрежно слепленные из плоти, влажной гнили, черной рыхлой земли, грубого тряпья и колдовского проклятия, исказившего искры жизни Создателя. Но при этом так похожие на людей. Потому что они и были людьми, — когда-то.

Что-то ожило внизу, под толщей каменных плит. Беснующаяся метка запылала с новой силой. Где-то в недрах зашевелилось нечто, сонное и могущественное. Внутренним взором Эвелин увидела глубокие норы, уходящие вглубь земли, сквозь черные влажные пласты почвы, листвы, перегноя. Невидимые нити гнили, соединяющие все еще живые тела и разум, юный, бесхитростный и по-детски жестокий.

Сила, слишком мерзкая, чтобы всецело принадлежать этому миру. Эвелин вспомнила слова Дориана: случается, что порой магия бывает неправильной. Эта же была — испорченной.

Они просто сбежали. Оседлали лошадей и неслись во весь опор сквозь мокрую липкую листву, перепрыгивая через назойливые корни — пока не стемнело, и Изумрудные могилы остались далеко позади. Гнали, бросив в стенах поместья темный голос неведомой магии, оставив Мелинду Д'Онтер в ее жутком не-одиночестве.

Это не наша битва, думала Эвелин, баюкая воспаленную ладонь. Видит Создатель, иногда лучше просто оставить все как есть, не вмешиваться.

Облегчение она испытала, лишь когда ворота Скайхолда мягко сомкнулись за спиной. В этой морозной вышине, ощущая сотни футов камня под ногами, в сухом разреженном воздухе Инквизитор Эвелин Тревельян наконец почувствовала себя в безопасности.

Очутившись в своих покоях за толстыми дубовыми дверями, возле пылающего камина, Эвелин закуталась в шерстяную накидку, взлохматила волосы. Боль в обожженной руке понемногу стихала. Что-то привлекло ее внимание, что-то маленькое и темное возле кровати. Эвелин опустилась на колено — тряпичная куколка. Чем-то смахивающая на ту, найденную в комнате Мелинды. Но, конечно же, просто похожая поделка. Огонек узнавания вспыхнул и потух. Эвелин стиснула зубы, она слишком устала. Проклятый Шато Д'Онтер остался в прошлом, но пройдет немало дней, прежде чем ее ноздри перестанут обонять терпкий смрад гнили.

Она бросила игрушку на пол и бережно отерла ладонь, на которой остался жирный черный след. Опустилась на подушки и позволила себе наконец закрыть глаза.

Эвелин Тревельян спала, и метка на ее левой руке наливалась черным огнем.

@темы: Варрик, джен, Блэкволл, ж!Тревельян, «Halloween: All Hallows' Eve», Дориан

---

«Halloween: All Hallows Evening» — мини «Тьма внутри» (Darkness Within)

[Weisshaupt Fortress]

Название: «Тьма внутри» (Darkness Within)
Автор: suilven
Автор перевода:  mari5787 (mari5787)
Разрешение на перевод: Запрос отправлен
Пейринг/Персонажи: Йован/Лили
Категория: джен
Жанр: хоррор, дарк
Рейтинг: R
Размер: 1474 слова
Аннотация: Дороги в Эонар нет, лишь еле заметная среди травы пыльная тропа. Лили сталкивается с последствиями предательства Йована.
Ссылка на фикбук: url

В Эонар нет дороги.

С тех пор как несколько дней назад они свернули с главного тракта, они шли по тонкой тропинке, вьющейся среди кустарников; пыльная тропа едва виднелась в выжженной коричневой траве. Всю дорогу она держит голову опущенной, пока солнечные лучи падают на ее волосы. Во рту у нее пересохло от жажды, но она молчит. Все происходящее едва ли кажется реальным, хотя она могла бы легко протянуть руку и коснуться одного из двух храмовников, идущих рядом с ней. Они даже не обращают на нее внимания — да и зачем? У нее нет магии, она не воин... они знают, что она уже сломлена.

Форт — это гнетущая каменная масса на горизонте, словно впитывающая в себя краски с неба. На мгновение она забывает дышать, потому что с каждым усталым шагом стены становятся все выше. Она делает вид, что не замечает россыпи костей, наполовину зарытых в землю: хрупкие осколки, похожие на черепки разбитой керамики; толстые кости, источающие силу, изрытые выбоинами; череп, верхняя часть которого расколота, как яичная скорлупа, с пустыми глазницами, которые тупо смотрят на них сквозь завихрения пыли.

Небо кажется тусклым, когда они проходят сквозь стены и попадают во внутреннюю часть крепости. Храмовники оставляют ее здесь, и один из них, тот, что с печальными глазами, бросает взгляд назад, прежде чем ворота закрываются за ними. Новый храмовник ведет ее внутрь; его голос звучит странно и хрипло, словно он очень редко им пользуется. Он приказывает ей раздеться и Лили удивляется тому, насколько не задумываясь это делает, методично вынимая каждый кусочек своей прежней жизни и аккуратно складывая его на скамью рядом с собой. Храмовник выглядит старым и изношенным, как камень вокруг, как все это место; как будто его кожа и волосы покрыты пеплом. Он не ухмыляется, а только протягивает ей простую льняную рубаху, чтобы она надела ее. Странно думать, что в последний раз она стояла вот так − обнаженная и уязвимая − с Йованом. Воспоминание тянет крючковатые пальцы к глубинам души, норовя вытянуть на свет то, что лучше оставить похороненным, поэтому она быстро натягивает ткань через голову, когда храмовник манит ее вперед.

Ей следовало бы интересоваться тем, что ее окружает, но Лили охватывает апатия. Они поднимаются по лестнице, ведущей в недра форта, камень под ногами становится все холоднее. В воздухе висит странное безмолвие, похожее на тишину спальни перед утренним пробуждением, но которое так и не сменяется успокаивающим шепотом повседневных звуков. Только шорох ее шагов по лестнице, глухой лязг доспехов храмовника и зловещее ощущение пустоты. Они поднимаются все выше и выше − снаружи крепость не казалась такой высокой, − проходя этаж за этажом по длинным коридорам, ответвляющимся от лестницы. Вдоль каждого коридора выстроились двери, все закрытые; их обитатели молчаливы и неподвижны.

Когда лестница заканчивается, храмовник ведет ее по самому верхнему коридору к единственной открытой двери. Не моргнув глазом, он жестом приглашает ее войти, и дверь за ней захлопывается. Задвижка со щелчком встает на место, прежде чем его шаги удаляются вдаль.

Комната лучше — чище — чем она ожидала. Эонар всегда представлялся ей подземельем с сырыми, грязными камерами, кишащими крысами. Ее комната... кажется почти комфортной. В углу соломенный тюфяк, маленький столик с единственным стулом, даже есть окно, забранное решеткой. Она стоит так некоторое время, прежде чем лечь на тюфяк. Кажется, что прошла целая вечность с тех пор, как она в последний раз спала, и тяжесть усталости тянет ее вниз, в сон.

***

Когда она просыпается, уже темно, даже больше, чем темно. Словно колодец черноты поглотил ее целиком, и она лежит совершенно неподвижно, напряженная и выжидающая. Лили ощущает тишину вокруг себя, как вздымающиеся бока какого-то огромного зверя, отчего ее сердце болезненно колотится в груди. Она пытается сглотнуть, но в горле пересохло. Сама тьма давит на нее, и она боится пошевелиться, почему-то уверенная, что оно чувствует ее страх. Ее дыхание сбивается, перемежаясь испуганными вздохами. Завеса здесь тонка − до нее доходили все слухи об этом месте. Она не может не вспомнить истории, которые пересказывали друг другу тихим шепотом в девичьих спальнях церковные послушницы, и теперь все слухи об этом месте наваливаются на нее, погребая под собой любую надежду на успокоение.

Она помнит окно. Там было окно. Она видела его. Снаружи должен быть хоть какой-то проблеск лунного света. Ее охватывает дикий страх, перерастающий в безумную панику, когда она бросается с тюфяка к стене. Окно на месте − она хватается руками за решетку, − но внизу вместо пейзажа — непроницаемый мрак. Небо окутано густым туманом, земля внизу — просто дымка.

Нет выхода. Нет спасения. Она поворачивается, прижимаясь спиной к окну, оправдывая себя тем, что то, что снаружи, должно быть безопаснее того, что внутри. Лили всхлипывает, желая, чтобы тьма ушла, но она цепляется за нее. Мгновение тянется, пока она ждет, что спадет напряжение, ждет, что из темноты вырвется какой-нибудь ужас, прежде чем поглотит ее... но ничего не происходит. Она сползает по стене, сворачивается калачиком, обхватывает руками колени и плачет.

***

Она не помнит, как заснула, но когда открывает глаза, то снова видит свет. Сначала ей трудно пошевелиться, потому что мышцы все еще скованы и болят после сна на полу. Поднос с едой и водой проскальзывает в маленькое отверстие в нижней части двери, и она одеревенело двигается к нему; события ночи просачиваются в ее мысли. Она заставляет себя есть. Еда, как и сама комната, на удивление хороша − довольно сытное рагу и толстая краюха хлеба − хотя она так ее и не пробует. Закончив, Лили заталкивает поднос обратно и пользуется ведром, которое ей предоставили, чтобы справить нужду.

День проходит в гнетущей тишине. Она придвигает стул поближе к окну и садится, прислонившись головой к решетке. За окном ничего не видно − одно и то же серое пятно сверху и снизу − Лили понимает, что все это место каким-то образом защищено. И все же здесь, рядом со светом, она чувствует себя в чуть большей безопасности.

Когда тени удлиняются, ее тело начинает дрожать. Она не может заставить себя лечь, поэтому вместо этого тащит тюфяк к окну. Прижавшись спиной к стене, она сидит и ждет, когда наступит ночь.

***

Новая ночь такая же, как и предыдущая.

Она раскачивается взад-вперед, желая, чтобы время прошло. Она должна молиться, но слова Песни словно поглощаются вакуумом этого места, и ничего не выходит.

***

Еще один день.

Еще одна ночь.

Дни пролетают слишком быстро, ночи тянутся невероятно долго. Она уже потеряла счет времени, которое провела здесь. Ее рубаха теперь грязно-серая, как кожа храмовника, который привел ее сюда и запер. Она ловит себя на том, что ее сознание плывет − она так устала.

***

Сегодня все по-другому. Она слышит крики. Как бы ни был ужасен этот звук, есть странное утешение в том, что она не одна. И только когда звук не прекращается, Лили понимает, что кричит она.

***

Она больше не может переваривать еду и отодвигает поднос, так ничего и не съев. Лили пытается вспомнить, почему она здесь; ее голова кажется ужасно тяжелой, как будто она сделана из камня.

— Лили?

Голос вырывает ее из раздумий, пробуждая воспоминания. Она поднимает голову, когда к ней подходит мужчина и опускается на колени рядом с тюфяком. Его глаза мягкие и теплые, наполненные добротой и заботой, и ей требуется мгновение, чтобы понять, что это не сон. Он смотрит на нее так, словно боится пошевелиться.

— Лили, — шепчет он, — это я.

— Йован? — она удивлена, что все еще может говорить, хотя вырвавшийся изо рта звук едва ли похож на ее голос.

Он кивает.

— Я пришел, чтобы забрать тебя отсюда.

Он выглядит знакомым, но не совсем таким, каким она его помнит. Она крепко прижимает колени к груди, желая, чтобы в его словах было больше смысла.

— Нет ничего, кроме этого места.

Теперь Йован выглядит печальным.

— Я обещаю, что есть. Я могу освободить тебя, если ты мне доверишься.

Она не может сдержать смех, который рвется наружу. Она помнит, как однажды доверилась ему.

— Я тебе не верю.

— Теперь все по-другому. Я изменился, — он проводит пальцами по волосам. — К тому же, ты же не хочешь остаться здесь. Пойдем со мной.

Она долго изучает его лицо.

— Как?

— Я не понимаю...

— Как? Как ты сюда попал? Как мы сможем уйти? — она медленно встает, одной рукой опираясь на стену для равновесия.

— Я не мог жить, зная, что ты здесь в ловушке из-за того, что я сделал. Мне так жаль, Лили, — он протягивает руку и касается ее; холодные пальцы скользят по ее щеке. — Обещаю, я все объясню позже. А сейчас нам нужно идти, пока не стало слишком поздно.

— Пока не стемнело? — она ничего не может поделать с дрожью, которая выдает ее страх.

Он энергично кивает.

— Пойдем со мной.

— Что нужно сделать?

— Я могу сотворить заклинание, которое защитит тебя. Когда мы выйдем отсюда, храмовники тебя не увидят, — он наклоняется вперед, почти нетерпеливо. — Ты просто должна дать мне разрешение использовать заклинание.

Она делает паузу и думает, прежде чем ответить.

— Начинай.

Он снова касается ее щеки.

— Ты только скажи, что впустишь меня, иначе ничего не получится.

Это Йован. Мужчина, которого она любила — нет, любит − и он здесь, действительно здесь. Есть что-то, что Лили должна помнить, но это ускользает, прежде чем она может сосредоточиться. Больше никакой тьмы. Она почти всхлипывает.

— Ты можешь войти.

Он опускает голову, и его губы касаются ее губ.

— Спасибо.

@темы: Лили, Йован, джен, «Halloween: All Hallows' Eve»

---

«Halloween: All Hallows Evening» — Мини «Соблазн»

[Некто в маске варгеста]

Название: «Соблазн»
Пейринг/Персонажи: Себастьян Ваэль/Солона Амелл
Категория: гет
Жанр: драма
Рейтинг: R
Размер: 741 слово
Предупреждение: не детальное описание постельной сцены, упоминание смерти персонажей
Примечание: Солона и Ваэль знакомы с детства

— Ну же, милый, обрати внимание на меня.

Солона, как гибкая кошка прогнула спину и томно посмотрела в глаза Себастьяну, который пытался игнорировать влажные пухлые губы, изогнутые в соблазнительную усмешку, и маленькую родинку у их правого краешка. Получалось это у него отвратительно.

Вспомнить, как все обернулось вот так, у принца не получалось. Мысли в голове спутались, воспоминания перемешались вместе с мечтами и снами. Реальность и Тень сплелись в нее.

Вокруг было темно. Только несколько догорающих свечей давали возможность рассмотреть в деталях девушку. Дрожащие ресницы, тонкий алый шелк легкого платья, оголённые плечи, румянец на щеках и сбитое, лихорадочное дыхание. Лицо, знакомое до боли в сердце.

— Прекрати приходить ко мне, — еле слышно прошептал Себастьян.

В ответ на это Амелл только рассмеялась и наклонилась к нему. Почувствовав прикосновение к лицу, Себастьян громко сглотнул и уставился невидящим взглядом на красочный церковный витраж.

— Ну как же я буду без тебя, мой принц?

Ее шепот проникал сквозь кожу, отравляя кровь, дробя кости до пыли. Солона. Его маленькая, прекрасная Солона сейчас выглядела так мягко и порочно... Ее одеяния сползли еще ниже, открыв вид на ложбинку между грудей и Ваэль, не сдержавшись, уставился на открытый участок молочной кожи.

Это было игрой, в которой он проиграл преждевременно и бесповоротно. Еще в тот момент, как встретил Амелл впервые, как увидел отблески огня в ее глазах и удивленное выражение лица.

— Солона...

Имя давало горечью на языке. Ее хотелось обнять, прижать к себе и не отпускать никогда. Запереть в клетке как птицу. Поцеловать развязно, впиться зубами в кожу на шее, оставляя собственнические отметины, исследовать руками ее тело, соединять языком все ее родинки на животе и бедрах в созвездия...

Девушка засмеялась, когда Себастьян все же собрался с духом и отстранил ее от себя. Хватит. Он уже не тот, каким был раньше. Вера его и обеты непоколебимы даже перед ее лицом. И все греховные желание должны отойти на второй план, а лучше и вовсе исчезнуть. Правда же?

— Почему ты так холоден?

Воздух наполнился пьянящим цветочным ароматом, а все свечи вспыхнули синим потусторонним огнем. В таком свете лицо Солоны казалось болезненно бледным, впалые скулы выделялись больше, что, по мнению Себастьяна, не умаляло ее красоты и привлекательности. Она была из того типа людей, которым к лицу было абсолютно все, даже смерть. Возможно, в нем это говорила давняя любовь или, может, вина, но эти холодные блики на коже будили в нем самые сильные животные страсти. Для него она в любом обличии была самым большим соблазном, отказаться от которого невозможно. Как капля орихалка в бокале с вином. Одно невинное движение Амелл вызывало в разы больше эмоций чем самые откровенные танцы блудниц.

Солона прижала свою ладонь к груди мужчины, вырывая того из раздумий. Его сердце так и продолжало ускоренно биться от волнения, периодически сбиваясь с ритма.

— Обними меня, — из рта Солоны потекла тонкая струйка крови, — ты же сам этого так хотел, милый. Обними меня.

Атмосфера резко изменилась. Себастьян застыл и от отчаяния не мог выговорить ни слова. Его внутренности будто стянуло в тугой узел. В голове проносились урывочные воспоминания о том, как она стояла на краю подоконника и смело смотрела ему в глаза, как с жестокой усмешкой отвергала чувства, как выбрала свободу вместо высокого титула и дорогого кольца, как выбрала храмовника и как сам Себастьян выбирал себе траурные одежды. Голова от этих мыслей только разболелась и, не выдержав, Ваэль присел на лестницу, не обращая внимания на забытые прихожанами записки. Не зная, что делать, он потерянно смотрел на Солону и искал глазами что-то, что убедит его в том, что она реальна. Что он нормальный.

— Поцелуй меня, мой прекрасный принц, — Амелл растрепала свои длинные волосы и стянула плавным движением с одного плеча ткань одеяния, прерывая тишину. — Поцелуй, — практически умоляла она со слезами на глазах.

И смотрела так, что желания неповиноваться ей даже не появлялось. Себастьян потянулся к ней, забывая все свои клятвы Андрасте и Создателю, не обращая внимания на кровь, что продолжала течь из ее рта и возникнувшее сомнение. Все его внимания сосредоточилось на Солоне, на ее дыхании, поглаживаниях, горьких губах. Он забыл о том, что находится в церкви, забыл обо всем окружающем мире, о том, что было раньше. Все что было важно для него в тот момент — она.

Его руки поглаживали плавный изгиб шеи, пальцы путались в длинных волнистых волосах, периодически легко оттягивая их назад. На краю сознания пролетела мысль, что это неправильно и Солоны давно уже нет. Будто чувствуя его небольшое сомнение она полностью стянула с себя одежду, представ пред Себастьяном полностью нагой.

За окнами началась гроза. Молнии разрывали небо на части, озаряя одинокую фигуру внутри церкви яркими, мимолетными всполохами.

@темы: гет, Себастьян Ваэль, ж!Амелл, «Halloween: All Hallows' Eve»

---

Halloween: All Hallows Evening — Драббл «Все из-за тебя»

[Некто в маске варгеста]

Название: «Все из-за тебя»
Автор:  Емелюшка

Пейринг/Персонажи: Мэриан Хоук, фоном Малкольм Хоук, Бетани Хоук, Карвер Хоук, Лиандра Хоук, Гамлен Амелл
Категория: джен
Жанр:
Рейтинг: G
Размер: 279 слов
Ссылка на фикбук: url

«Все из-за тебя, — смеется отец, обнимая мать за талию — Если бы ты не надумала появиться на свет, вряд ли бы я осмелился просить руки вашей мамы». Мать тоже улыбается, глядя на Мэриан, но в глазах ее холод. Мама несчастна — она до сих пор не может забыть роскошь семейного имения и никак не может привыкнуть к тяжелой домашней работе. Мэриан подхватывает тяжелый таз с бельем и идет к проруби. От ледяной воды пальцы сводит судорогой. Ничего. В конце концов, все это из-за нее.

«Все из-за тебя! — рыдает мать. — Ты должна была защитить ее...»

Окровавленный кусок плоти на камнях не похож на человеческое тело. Сплюснутая голова, смятая грудная клетка, сахарно-розовые на изломе кости руки. Мэриан отворачивается. У малышки Бетани хватило духа не побежать, защищая маму. Если бы она сама не отпрянула с пути чудовища, сестра была бы жива. Карвер бережно обнимает маму за плечи, уводит прочь. Мэриан не плачет: все из-за нее.

«Все из-за тебя! — мать трясет ее за грудки. — Я же просила оставить его дома… »

На руках Карвера уже нет ногтей, черные струпья отваливаются с мясом, обнажая сухожилия. Лицо превратилось в обтянутый кожей череп, по которому причудливой татуировкой ветвятся темные, вздутые вены. Мэриан достает нож, снимает с брата нагрудник. Потом долго сидит, уткнувшись лбом в остывающее плечо. Что толку рыдать: все из-за нее.

«Все из-за тебя! — кричит Гамлен. — Храмовники правы: нужно запереть вас всех!»

Белоснежная фата, сизое лицо, спекшиеся губы, темные круги у глаз. Неровный шрам цвета подгнившего мяса на шее. Чудовищный кадавр с лицом ее матери. Если бы она успела раньше...

«Я люблю тебя, — шепчет мама. — Я горжусь тобой».

«Все из-за тебя» — слышит Мэриан.

@темы: Бетани, Карвер, джен, Леандра, ж!Хоук, Гамлен, Малкольм Хоук, «Halloween: All Hallows' Eve»

---

Halloween: All Hallows Evening — «Несломанная роза»

[Некто в маске с мабари]

Название: «Несломанная роза»
Автор: Meghren

Пейринг/Персонажи: Анора Мак-Тир, м!Амелл, Рендон Хоу, Логейн Мак-Тир, Алистер Тейрин, Хайбрен Брайланд, Леонас Брайланд, Эрлина, Винн, Лелиана, Кайлан Тейрин
Категория: джен, элементы гета
Жанр: драма, дарк, пропущенная сцена, фэнтези, экшн
Рейтинг: R
Размер: 2077 слов
Предупреждение: неграфическое изнасилование, упоминания пыток, смерть основного персонажа и второстепенных, прямая цитата из повести А.К. Толстого "Упырь"
Примечание: Анора Мак-Тир хочет спасти Ферелден от отца и отца от себя самого. Да вот только в терзаемом Мором и смутой королевстве очень сложно найти верных союзников.
Ссылка на фикбук: url

    Раньше Анора верила, что снова увидит солнце: разве годится кухаркин сын в короли, а полубезумный малефикар — в его советники? «Ферелден помнит вас, королева. Мужайтесь», — шептали ей иные стражники и служанки, а верная Эрлина рассказывала, что женщины Гварена и поныне вышивают полотна с зелёным драконом.
    Теперь она в бессильи сжимает кулаки, и отросшие обломанные ногти больно врезаются к кожу. Гварен ныне пожалован Брайланду, что дал самозванцу золото и рыцарей, привёл на его ложе свою дочь — глупую, жестокую и вздорную, но с изобильным чревом, а обезображенный пытками труп Эрлины долго висел над окном тогдашнего узилища Аноры вместе с трупами других заговорщиков — в назидание.
    В её новой башне нет окон, лишь почерневшие плесневелые стены и мерный звон ледяных капель.
    А всё, что у неё осталась — это гордость. И надежда на то, что очередная ошибка самозванца станет последней.
    Например, такая, как сожжение Амарантайна.
    Холодную тишину прорезают шаги — пока далёкие, у самого изножья башни. Анора ждала, что теперь за ней непременно придут, но вот с чем — с короной на алой подушке или с острым топором палача?
    Шаги всё ближе. Латные сапоги стражников — двух или трёх, цоканье когтей мабари по осклизлым ступеням — за долгие месяцы в темноте слух у неё обострился, как у глубинной драконицы. Впрочем, хищную стремительную поступь Амелла она бы узнала и так — помнит ещё с поместья Хоу.
    Правда, тогда эти шаги несли ей свободу.

***

    — У Ферелдена уже есть королева, а я лишь командую её войсками! — бросает отец недовольным баннам, сжав сильверитовую перчатку.
    Королева-марионетка, королева, которая не правит, но может лишь смотреть, как будет уничтожен Ферелден. Руками отца и её именем.
    Открывая двери поместья Хоу, она ничем не рискует, ведь что ждёт её в случае неудачи? Даже если Хоу донесёт о разговоре отцу, кому поверит всесильный регент — единственной дочери или советнику, который вот-вот впадёт в немилость? Анора нужна отцу живой и здоровой, она нужна ему на Собрании, она нужна ему королевой, чтобы её именем вершить беззаконие.
    Пальцы нервно комкают бело-голубой шёлк юбок. Как мог герой реки Дейн обернуть меч против тех, кого когда-то клялся защищать?
    Почему великий полководец не слышит беженцев с юга, почему не понимает, что скоро тьма придёт и сюда тоже, и что моровым тварям, исторгнутым землёй будто в наказанье, будет всё равно, в чью плоть вгрызаться голодными зубами? Порождения тьмы не пожалеют ни шпионов Орлея, которых так яростно ищет отец, ни забитых обитателей денеримского эльфинажа. Ферелден или тот, кто когда-то давно скупо улыбался первым шагам Аноры и заплетал ей косы мозолистой от меча рукой?
    Анора не хочет выбирать.
    — Нам нужно объединить силы против отца на Собрании земель, — говорит она, набросив на лицо паутину лёгкой улыбки. — Тогда мы наконец сможем остановить гражданскую войну и выбрать достойного правителя. Меня.
    — И вы хотите, чтобы рядом с сильной королевой стоял сильный король, верно, ваше величество? — прямо спрашивает Хоу. Под воротом его расшитого серебром дублета сверкают грубые кольчужные звенья — Денеримский мясник не может чувствовать себя в безопасности даже в собственном поместье.
    Анора выдерживает его алчный липкий взгляд, голубая чашка в её руках почти не дрожит, а румяна и белила скрывают итог долгих бессонных ночей. Ставленник отца, прибравший к своим рукам треть богатейших ферелденских земель, не тронутых Мором, может стать ценным союзником. Достаточно сильным, чтобы дать бой чудовищам, и достаточно слабым, чтобы не претендовать на трон самому, лишь стоять за спиною правящей королевы, пусть даже надев корону консорта.
    Ведь это будет продолжаться ровно до тех пор, пока вынужденный союз не станет ей в тягость.
    — Именно так, ваша светлость, — её губы обжигает ароматный травяной чай. — Сразу после Собрания мы пошлём воронов в Орлей — порождений тьмы не одолеть без Стражей, а потому мы должны рискнуть.
    У Хоу коротко стриженый седой затылок, дряблеющая кожа на шее и удушающая медвежья хватка. Анора понимает это после, когда он, грубо вывернув ей руки, тащит её по коридорам поместья, когда бросает на кровать, разрывая платье, когда тяжело наваливается сверху.
    Медведь с гобелена зловеще скалит зубы, в ушах поселяется пронзительный звон.
    — Будьте благоразумной, моя королева, и не пытайтесь сбежать, — на прощание Хоу даже целует ей руку. — Думаете, ваш отец станет тосковать по очередной шпионке Орлея? Если, конечно, доживёт до Собрания земель.
    Мягкие сапоги Хоу — кожа молодого дракона — спешат к двери, щёлкает засов.
    Её долго тошнит горечью в ночной горшок, и она впервые в жизни рада, что её чрево бесплодное и мёртвое, как высохшая роза.
    Хоу посмел запереть её. Посмел обесчестить. Опьянел ли он от крови, проливаемой им с молчаливого дозволения отца, или и правда прячет козыри в расшитых рукавах дублета? Неужели он думает убить отца и выставить на Собрании свою кандидатуру? Хоу забрал себе Хайевер и Денерим, а теперь возжелал и трон Каленхада?
    Этого допустить нельзя.
    Хоу присылает с Эрлиной еду и несвежие платья, сшитые по последней моде. Должно быть, снял их с замученных знатных пленниц — его жена умерла много лет назад, а единственная дочь сбежала с простолюдином.
    Сжав зубы, она вытирается, гонит вновь подступивший к горлу тяжёлый ком, скрывает укусы Хоу под слоем белил, оставленные им синяки на запястьях — под желтоватым кружевом, боль почти вынутой из тела души — за спокойным уверенным взглядом.
    Она допустила чудовищную ошибку, но пока она жива. Она должна быть сильной — ради Ферелдена.
    Даже если ради этого ей придётся заключить союз с самозванцем.
    — Эрлина, ты должна выбраться отсюда и найти Серых Стражей.

***

    Значит, всё-таки смерть. Окажись она на месте Амелла — поступила бы так же. Особенно сейчас, когда Амарантайн превратился в руины, когда поднялось приливной волной побережье, когда опасно накренился трон под самозванцем.
    Хотя нет — она бы избавилась от соперника сразу после Собрания земель.
    Анора знает и понимает, но постыдный животный страх на мгновение сковывает её разум, заставляет забиться в угол камеры, подобрав под себя босые ступни.
    Но лишь на мгновение. В детстве она приказывала расцарапанным коленкам не болеть, а теперь заставляет себя подняться и гордо вскинуть подбородок.
    — К чему столько стражников? Канцлер Ферелдена боится слабой женщины? — бросает она распахнувшейся двери.
    Она чувствует, как её сухие потрескавшиеся губы расходятся в презрительной усмешке — такой, как нужно. Жаль, нельзя выпрямиться полностью — мешает тяжёлая цепь.
    Амелл возвращает ей злую кинжальную улыбку:
    — Я никогда не считал тебя слабой, Анора.
    Его острые скулы тронуты желтизной, под глазами залегли серые бессонные тени. Что тебя тревожит, канцлер — малая родина, обращённая в человеческий пепел, или окровавленный венец, что вот-вот упадёт с головы твоего ручного короля?
    Желчное лицо идёт неровными красными пятнами, как от пощёчины — кажется, вопрос попал в цель.
    — Мне не о чем говорить с тобою, — выплёвывает он надтреснуто. А из-за его узкой спины выходит палач.
    В руках палача нет ни топора, ни яда, лишь тёмная удавка из тех, что свивают для контрабандистов или вороватых фригольдеров, которым вздумалось поохотиться в королевских лесах.
    Она снова усмехается. Если Амелл решил напоследок унизить её недостойной королевы смертью, то он просчитался — она лишь горда быть дочерью своего отца, героя реки Дейн, великого полководца, рождённого крестьянином.
    Из горла льётся сухой простуженный хохот.
    Как там говорилось в старой гваренской песне? «Не сетуй, хозяйка, и будь веселей, сама ж ты впустила весёлых гостей!»

***

    — Я сожалею о том, что случилось с сером Коутрен, но… наверное, иначе было нельзя.
    Она приказывает голосу не дрожать, но позволяет высоким нервным ноткам прорваться сквозь слова, запутаться в запахе смолистых дров — королеве к лицу неподдельное беспокойство о судьбе подданных, но не животный страх за свою жизнь.
    Если, конечно, она намерена оставаться королевой и дальше.
    — Отчего же? Вам нужно было лишь не предавать нас при первой же возможности, — говорит Амелл поверх сцепленных в замок пальцев. — У вас… весьма странные представления о благодарности.
    Мантия на нём чистая и опрятная, прачки уже отстирали с неё кровь Хоу, Коутрен и бледной рыжеволосой девушки, которую Амелл принёс в поместье Эамона на руках.
    Поймав взгляд, с которым Амелл передавал девушку старой целительнице, Анора поняла, что женские чары, от которых терял голову её славный глупый Кайлан, сейчас будут бессильны, и ей останется только язык власти.
    Впрочем, сейчас оно и к лучшему.
    — А чего ты ожидал? Ты выдал меня самому доверенному человеку моего отца. Ты очень плохо знаешь, как тут обстоят дела!
    — Я знаю по меньшей мере то, что Логейн не стал бы убивать вас, ведь вы — его единственная дочь, его единственный ключ к трону, — усмехается Амелл.
    Проклятый Эамон!
    —… Чего не скажешь о том, в чьих жилах и правда течёт кровь Серебряного Рыцаря.
    Амелл не лжёт — самозванец похож на Кайлана как на родного брата. Быть может, его она убедила бы куда проще, но она не желает говорить с марионеткой. Ей нужен кукловод.
    — Разве я присягал тебе на верность? Почему я должен был ставить твою жизнь превыше жизней моих людей? Превыше жизни сына Мэрика? — продолжает он, грубо нарушая протокол. Глаза у Амелла голубые и прозрачные, но на их дне плещется змеиный яд пополам с безумием. Действительно, лишь безумец дал бы бой вооружённому до зубов отряду Коутрен, столь невовремя оказавшемуся у ворот поместья Хоу (кто привёл их? кто-то из уцелевших слуг? случайный прохожий, услышавший шум боя? отец?). И только безумец вышел бы из этой битвы победителем. — Чем вы столь особенны, ваше величество?
    Анора набирает в грудь воздуха. Она и не ожидала, что переговоры будут лёгкими: она не может предложить ни королевской крови в своих жилах, ни боевых заслуг отца, ни изобильного чрева. Ещё и эта Коутрен, демоны б её побрали.
    — Я правила этой страной пять лет, и страна процветала. Принц Алистер рос на псарне. Несомненно, он хороший человек и хороший Страж, но сейчас нам нужен хороший правитель, — говорит она, вытравливая из голоса остатки волнения. — Ты похож на человека, который искренне печётся о благе Ферелдена, а потому я не сомневаюсь, что ты сделаешь правильный выбор. Получив трон, я не забуду тебя. Безусловно, принц Алистер пообещает то же, но нужна ли тебе благодарность слабого короля?
    — Я уже говорил, что не присягал вам на верность, — говорит Амелл, по-змеиному прикрыв глаза. А потом кивает в сторону покоев самозванца. — Впрочем, ему тоже. Наш союз не задался с самого начала, но давайте попробуем ещё раз. Так что вы говорили о благодарности?
    Её убеждают не слова, но жадность, с которой он их произносит. Он требует титулы, земли, пост советника, молчит разве что о консортской короне.
    — Мой отец должен остаться в живых после низложения, — сводит она брови. — Он будет выслан в Вольную Марку.
    — Неужели вы думаете, что мы сможем одолеть порождений без помощи героя реки Дейн? — спрашивает Амелл. — Логейн Мак-Тир будет призван в ряды Серых Стражей и после победы продолжит служить Ферелдену. Хороший полководец нужен нам не меньше, чем хороший правитель.
    Согласится ли отец? Простит ли он её когда-нибудь? Она бы многое отдала за то, чтобы вновь вернуть беззаботные дни детства, крики чаек в солёном гваренском воздухе и повести о жестоких сражениях, которые отец умел превращать в волшебные сказки.
    Во рту становится солоно, к глазам подступают непрошеные слёзы.
    — Да будет так, — кивает Анора, подходя к камину. — А хорошему правителю нужен мудрый советник.
    Разумеется, она сдержит данное Амеллу слово: оставит при дворе, пожалует титулом эрла и отнятым у Хоу Амарантайном. Рассвет, увы, приходит лишь после самой густой тьмы, и Ферелден едва ли можно будет поднять из руин бескровно. Кого легче обвинить в перегибах и неизбежных ошибках — мудрую и нежную Ферелденскую Розу или жадного до власти малефикара, который откусил кусок не по зубам? А потом Амелл — если, конечно, останется жив — тихо удалится замаливать грехи в один из баннорнов опустошённого Мором юга или буйного побережья. Например, в Чёрные болота.
    Самозванец же, вздумай он оспаривать её права, сложит голову на плахе.
    Анора прикусывает щёку, глядя на каминное пламя. Это будет не вероломством, но необходимостью, что поможет Ферелдену выстоять и окрепнуть в тёмные времена — подобно тому, как розы тянут к солнцу свои побеги, пробуждаясь после долгой зимы.
    Впрочем, Амелл своих обещаний не собирался исполнять вовсе.
    — Я всего лишь хотел защитить тебя, дочка! — горько говорит отец, и в его глазах нет ненависти, только глубокая печаль.
    А в следующее мгновение его голова, отрубленная мечом самозванца, тяжело падает к её ногам, пачкая подол кровью, а на её запястьях щёлкают грубые кандалы.
    Самозванец — то ли из слабости, то ли из извращённого милосердия — заменяет ей казнь пожизненным заточением, а стоящий за его спиной Амелл досадливо хмурится, но не решается спорить прилюдно.
    Дворяне чествуют нового короля, начавшего своё правление с казни, а её волокут прочь из тронного зала, в темноту одной из башен Форта Драккон.
    Кто-то из баннов сочувственно смотрит ей вслед, но ей жаль не себя и даже не отца, погибшего в бою, как и подобает героям.
    Ей жаль Ферелден, по её вине попавший в руки слабаку и безумцу.

***

    — Будь ты проклят, безумный канцлер! Твоё падение близко!
    Она снова заходится кровавым кашлем. От факельного света глазам становится больно, а её лицо, отразившееся в луже дождевой воды на полу, похоже на оскал обтянутого кожей черепа.
    — Возможно. Но ты этого уже не увидишь, — зло усмехается Амелл, а потом вдруг добавляет:
    — О Ферелдене можешь не беспокоится — он в надёжных руках.
    Палач затягивает удавку на её шее.

@темы: Анора, Рендон Хоу, м!Амелл, джен, «Halloween: All Hallows' Eve»

---

Halloween: All Hallows Evening — "Искусство применения ядов"

[Некто в долийской маске]

Название: «Искусство применения ядов»
Автор:  Tintael (Aldariel)

Пейринг/Персонажи: герцог Антуан Викомский
Категория: джен
Жанр: пропущенная сцена, стихи
Рейтинг: PG
Размер: 125 слов
Примечание: по мотивам линейки клана Лавеллан из DA:I
Ссылка на фикбук: url

Виком с опаской взирает на новых соседей:
Эльфы осели в одной из ничейных долин.
Морщат носы недовольные лорды и леди;
Эльфка-служанка бестрепетно топит камин.

Герцог умеет утешить: снижает налоги
И обновляет систему очистки воды.
Маг из Тевинтера под благовидным предлогом
Смотрит колодцы, фонтаны и даже пруды.

Для остроухих стараться? Не много ли чести?
Эти, быть может, дождутся к грядущей зиме...
Но эльфинажные крысы из мелочной мести
Вместе с долийцами город вручают чуме —

Так говорят; в это — верят... И всё — как по нотам:
Бьётся с отрядом наёмников клан Лавеллан;
Виком — дуреет от страха, захлопнув ворота;
Пишет депешу для Старшего лорд Антуан.

Эксперимент три недели с успехом ведётся,
Герцог и свита готовы идти до конца.
Скалится красным из всех “обновлённых” колодцев
Лириум.
ᅠᅠᅠТолько не он — отравляет сердца.

@темы: джен, «Halloween: All Hallows' Eve»