Название: «Что если?..»
Рейтинг: NC-17
Персонажи и пейринги: Карвер/фем!Хоук, Бетани, Лиандра, Андерс
Жанр: agnst, ust, het, missing scene, hurt/comfort
Размер: миди
Аннотация: Карвер с ранних лет испытывал довольно противоречивые чувства к своей старшей сестре.
Предупреждения: инцест, секс с несовершеннолетними, non-con, жестокость, смерть персонажа
От автора: кинково. Сложнее этого мне пока ничего не доводилось писать.
Лишь пара бездумно брошенных фраз
Тебя надломят, как тонкую ветку
И пусть никто не поймет нас
Но сердце твое пол замком и в клетке
Пусть прячась от правды за ложной свободой
Захочешь ты мести, жестокой, как Мор
Нам зверя не скрыть от своей природыНам зверя не скрыть от своей природы.
В доме темно и пахнет вереском. Пара окон открыта настежь, ветер гуляет по первому этажу, овевая все ночной прохладой. Луна тускло светит в спину, в ее лучах медленно танцуют пылинки.
Карвер топчется на пороге, дышит полной грудью. Видно, что он вымотан. Поначалу он даже не замечает Мэри, притаившейся в углу прихожей.
— Что ты сделал? — тихо спрашивает она, и в который раз за эти сутки Карвер вздрагивает из-за нее.
— Тьфу ты… — шипит брат, найдя взглядом в тени голубоватый силуэт, — напугала.
— Пугливым стал, с чего бы? — цокает языком Мариан, — Где Винс?
— Как Бетани? Как мама? — вопросом на вопрос отвечает Карвер, почему-то оборачиваясь и оглядываясь, как зверь. Он делает несколько шагов внутрь дома, приближаясь к сестре, сидящей на большом сундуке, и та медленно встает.
Что-то в них поменялось. Оба жалеют о чем-то. Оба смотрят друг на друга иначе. Мариан видит на шее у брата кулон отца, и прикусывает губу в смятении.
— Бет спит. Мама сегодня у Мириам, — качает головой Мариан и снова спрашивает, — что ты сделал?
Карвер смотрит на нее в упор. Он так близок, что телесное тепло почти ощущается физически.
— Показать, что я сделал? — наконец, произносит он. Мэри выдыхает прерывисто:
— Да.
Он без слов берет ее под локоть и тянет за собой, сжимая руку сильно, но не слишком. Выходя на улицу Мариан дрожит слегка — она давно сняла обувь, привыкшая ходить босиком, а земля ночью холодная. Карвер бросает взгляд на ее аккуратные ступни, потом на нее. Борется с желанием взять ее на руки и утащить куда-нибудь в лес, где их никто не найдет, где никто не скажет…
— Сапоги надень, — цокает Карвер, прикрывая глаза от раздражения рукой. Пока Мэри возится с обувью, он стоит на улице и глубоко дышит холодным воздухом. На его сильных, мускулистых руках мурашки… на этот раз действительно от холода. Но когда она касается тонкими пальчиками его шеи сзади… это просто невыносимо терпеть.
— Идем, — он грубо хватает ее за запястье и тащит вперед. Мариан почти не сопротивляется, в ее глазах какая-то обреченность… и ненормальная надежда. На что она надеется? Что он сейчас утащит ее в лес, где их никто не найдет, и никто не скажет…
— Да, пусти ты, мне больно! Сама пойду, — рычит Мэри, вырывая руку вдруг. Они останавливаются посреди поля, Карвер ловит ее взгляд через плечо.
— Нам надо к реке, — в его голосе тоже слышится обреченность и Мариан понимает. Они больше не пытаются коснуться один другого, просто идут, бок о бок, слушая прерывистое дыханье друг друга. Умеренный шаг приводит их к нужному месту у реки. Вокруг ни души. От воды, блестящей в лунном свете, веет сыростью, рыбой и холодом.
— Что теперь? — спрашивает Мэри, ее плечи бьет мелкая дрожь, — ты что... Туда его...
— Нет, — быстро мотает головой Карвер, потом вздыхает и... Начинает раздеваться. Стягивает безрукавку, сбрасывает сапоги под удивленным взглядом Мариан.
— Что ты делаешь... — она пялится на него беззастенчиво и долго, пытаясь подобрать слова, пока брат не избавляется от штанов и не подает голос:
— Я оставлял здесь плот, но судя по тем следам, — парень указывает рукой на глинистую землю, где видны несколько косых бороздок, уходящих в воду, — его унесло течением. А если ты и правда хочешь увидеть, что я сделал... нам надо на тот берег. Можешь, конечно, поискать вдоль русла , но только время потеряешь...
— А сказать, что там, ты конечно не можешь? — ворчит Мэри, панически ища место, куда бы деть свой взгляд. Ему лишь пару месяцев назад исполнилось семнадцать, но тело у него взрослого, крепкого мужчины. Карвер усмехается:
— Ты сама хотела увидеть. Впрочем, вода холодная, братец. Простыть не побоишься?
Это не напоминает разговор из разряда "как я спрятал тело". Это больше похоже на детскую игру. Мариан понимает, что это глупо. Очень глупо, но ничего не может с собой поделать. Всего лишь одно "не побоишься?" и против собственной воли девушка загорается духом азарта и соперничества. Это абсолютное безрассудство, даже членовредительство. Детский спор: кто лучше. Мэри просто не может позволить брату переплыть реку без нее. И плевать, что в такой воде может запросто свести ноги, плевать, что если не поторопиться, можно заработать переохлаждение... Карвер выбрал самую узкую часть реки, так что если постараться, можно было преодолеть ее меньше, чем за пятнадцать минут.
— Не дождешься,— фыркает старшая Хоук, стягивает с себя платье, и прячет под камень на берегу, туда же, куда спрятал одежду брат. Карвер отворачивается и скользя по мягкой, илистой, липкой земле, входит в воду. Он убеждает себя, говорит себе зайти как можно глубже, чтоб посмотрев назад — не увидеть ничего лишнего. Но обернувшись — он разочарован. Она по шею уже в воде и стучит зубами.
— Чего встал? Давай показывай, куда плыть... — прикрикивает севшим голосом она и младший Хоук делает широкое, размашистое движение руками, после чего ныряет в темную глубь речки. Не забывает, конечно, обрызгать Мэри сильным ударом ног по воде. Мариан ругаясь, следует его примеру. Вода — как лед — очень скоро начинает резать и колоть кожу, мышцы, напряженные до предела в желании посоревноваться в скорости. Над гладью воды то и дело всплывают две мокрые, тяжело дышащие головы, хватающие ртом воздух, кажущийся горячим в контрасте с речной водицей. И каждый раз, всплывая после нырка, одна темноволосая голова ждет, пока появится другая, потому что... Страшно. Судороги вот-вот подступят...
Они и подступают, уже у самого берега. Благо Карвер успевает коснуться ногами дна, прежде, чем от ступни до колена его пронзает резкая боль, не давая двигаться. Он вскрикивает почти беззвучно, танцуя на пальцах второй ноги... Мэри, все же ушедшая на пол корпуса вперед, слышит, замирает и бросается к нему. Вода остужает ее касания, но Карверу все равно кажется, что ничего горячее, и постыднее чем руки Мариан — на свете нет. Опираясь на сестру, он выползает на берег и падает на траву, проклиная себя за глупость.
— Карвер! Болван! И почему тебя вечно тянет переоценивать свои силы? Как ты обратно поплывешь, а?! Слышишь ты, пень бессовестный, зачем надо было это устраивать?
— Я тебя не заставлял! Ай...
— Ты же мог утонуть! — Мэри тянет ступню брата как можно ближе к щиколотке, снимая судорогу.Только убедившись, что нога брата функционирует и в порядке, она, сцепив зубы, садиться рядом с дрожащим братцем и позволяет себе выдохнуть.
— Спасибо большое! — раздраженно выплевывает Карвер, краснея от стыда. Как так выходило всегда, что что бы они не делали, сестра всегда выходила победительницей?
-Ты знал, что я не смогу отказаться! — толкает его в плечо Мариан, — наглый провокатор...
— Но ты же не дура, Мэри.
— Да... похоже дура. Сама ведь должна понимать, что тут и замерзнуть насмерть недолго... — пожимает плечами Мариан и тут братец наконец замечает, что ее голос дрожит ничуть не меньше, чем у него. Ей просто повезло. Если б судорога напала и на Мэри тоже — вот тогда бы было трудновато выбраться на берег...
— Спасибо, — выдыхает Карвер сипло, убирая влажные пряди со лба. Мариан кивает, мелко дрожа и глядя в одну точку на воде.
— Ну, показывай, где Винс и поплыли обратно. — произносит после небольшой паузы Мэри, вставая. Она понимает, что, что б не замерзнуть, нужно двигаться.
Карвер искоса бросает на сестру долгий взгляд. А до Мэри только сейчас доходит, как же сильно она сглупила. То, как он смотрит на ее ноги, на ее едва прикрытое тело...
— Где Винс?
— Дома у себя.
— Что? — голос Мэри холоднее, чем вода в реке. Голос Карвера же спокоен необыкновенно:
— Я отнес его домой, сказал отцу, что парень напился до демонов, орал что-то про магию упал и заснул в кустах ползучей крапивы. Даже если он с утра и попробует выдать Бет, если вообще вспомнит что-то, то ему вряд ли поверят... Да и зачем ему высказывать кому-то как легко его уложила девка Хоуков. А по дороге домой я столкнул плот ребят Дивенсов в реку... Для правдоподобности, — разглагольствовал братец, чуть согнув ноги в коленях и упираясь в них локтями, трепал свои мокрые лохмы, чтоб быстрее высохли.
— Ты... Тыы.. — Мэри в ступоре смотрела на него сверху вниз минуты две, никак не желая принять тот факт, что он не шутит. Злость за эту выходку поднималась в ней постепенно, но все быстрее и быстрее, закипая в крови. Мариан даже не поняла, как это вышло, но в следующее мгновенье после того, как глаза застила красная пелена ярости, девушка уже сидела на траве и колотила парня по голове, плечам, спине, лицу ругая на чем свет стоит.
— Мелкая падла, гаденыш! Сволочь! Я из-за тебя перепугалась, как идиотка, я уснуть не могла, места себе не находила, думала, что же нам теперь делать с Винсентом, а ты... Да как ты смел, вообще?! Как совести хватило?! А ну хватит ржать, я с тобой разговариваю! Считаешь это смешно? — лицо Мэри пылало от стыда, хотя ее по-прежнему трясло от холода. Карвер тихо и гаденько хихикал, никак не реагируя на ее истерику и это только больше бесило Мэри. Отвесив ему звонкую пощечину, девушка снова вскакивает на ноги и идет к воде. Ей опять плевать, что второго такого заплыва ей вряд ли выдержать — так сильно хочется убраться подальше от опротивившего братца...
— Стой, Мэри, замерзнешь же... — он хватает ее за руку и так сильно тянет на себя, предупреждая ее шаг — что Мариан не удерживает равновесия и падает прямо на него. Пару секунд она с визгом борется с ним, утопая в своей злости, но потом резко затихает, полностью придавленная к земле сильным мужским телом.
— Что...— у нее в голове как будто щелкает и вся злость мгновенно испаряется. Остается лишь одна больно давящая мысль — она знала с самого начала, зачем он тащил ее сюда . И хотела этого. И хочет.. Она не играет злость, но разрывается на части и злится больше на себя, чем на него.
Потому что сама... согласна. Она отвратительна самой себе.
— Ты замерзнешь, — напоминает ей Карвер, — отогрею и отпущу.
— Сама согреюсь... — она даже не сопротивляется физически, и голос ее слабеет с каждой секундой. Лишь какая-то видимость правильности и твердости остаются с ней, на поверхности. Но если копнуть поглубже, внутри лишь одно огромное, колотящееся сердце, оказавшееся почему-то между ног.
— Помнишь, отец говорил, что лучше всего отогреваться в таких условиях, прижимаясь друг к другу? Я тебе жизнь спасаю... Так что лучше бы тебе быть благодарной...— он тяжко дышит, сдерживается. Хотя кое-что он все же не может сдержать. Мокрая ткань трусов — слабая преграда для горячего члена, упирающегося Мариан в бедро. Она глядит на него своими большими, темными от расширившихся зрачков глазами и видит в его взгляде похоть, стыд, страх, сожаление.. даже боль и чувство вины. И любовь. Она видит в его глазах отражение своих собственных и как-то инстинктивно первая тянется поцеловать его.
Им больше не холодно. Трава мокрая, но они этого не чувствуют, в горячем поту. Белье бесформенными тряпками валяется чуть в стороне. Они катаются по берегу, словно бы все еще соревнуясь, но в этом споре они могут выиграть лишь оба… проиграв. Мэри водит руками по спине, шее, груди молодого мужчины, выпивая все его чувство, что он вкладывает в поцелуй. Карвер скорее чувствует, чем видит или сознает, как она приглашающе раздвигает ноги, как обхватывает его ягодицы, трется лоном, мокрым от желания. Ему больно ее целовать, уже немеют губы... Больно двигаться, так хочется войти в нее... даже думать больно. С Мэнди такого не было... Ни с кем такого не было.
Это какое-то звериное желание, неконтролируемое. И взаимное. Мэри приподнимается и сама направляет его твердую, пульсирующую плоть в нежное, тугое нутро, расступающееся под напором. Ее рука так сжимает его член, что у Карвера темно перед глазами.. Ему кажется, что она задерживает его и дразнит, поглаживая складками головку, но на самом деле не проходит и секунды, как он входит в нее на всю длину. Мариан сипло кричит от удовольствия, а Карвер начинает двигаться, медленно, с оттягом, и только задним умом понимает, что она не девственница. Но думать об этом некогда.
Она поглощает, засасывает его в себя , откинувшись назад и закусив костяшку указательного пальца на левой руке. На каждый толчок она отвечает сдавленным стоном и Карвер буквально чувствует, как по ее телу проходят волны дрожи, передаваясь и ему. В какой-то момент он переходит на дикий темп, вставляя жестко и бездумно, и в головах у обоих не остается ничего, кроме мысли об этом грязном, быстром, хлюпающем движении. Пульсация похожая на агонию, внезапно взрывается, обрушиваясь на них когда уже нет сил терпеть... Они кончают почти одновременно, слившись в этом животном экстазе и долго еще потом лежат без движения. У Мариан отнимаются ноги, а в животе горячо от его семени... оно стекает по бедрам на траву и ей хорошо, бесконечно хорошо, и не хочется вытереться... Карвер крепко обнимает ее, целуя в шею и держит так, словно нет ничего и никого дороже этой женщины.
А потом они понимают. Понимают, что сделали. Понимают, что надо возвращаться. Мариан поджимает губы, закрывает глаза и тихо хнычет, накрывая ладонями лицо. Брат… он ее брат. Младший брат, он был ребенком совсем еще недавно. А она… это она его совратила? Взрослая, испорченная и извращенная сестричка. До чего же противно….
Карвер обнимает ее, успокаивая, ласково и лениво целуя мокрые щеки. Брат. И любовник.
— Что… что мы будем теперь делать? — спрашивает она тогда, когда, наконец, приходит время брезгливо сполоснуть бедра и с трудом натянуть влажное белье. Ее голос напряжен, она не смотрит на братца.
Карвер медленно повторяет ее действия, пристально и неотрывно изучая ее длинные, стройные ноги. Она красива. Ужасно красива. Только слепой или евнух не захотели бы женщину с такими изящными лодыжками, с таким изгибом бедер, с такой нежной, гладкой кожей и аппетитным задом. Но у Карвера такое чувство, будто его обманули. На что он надеялся? Что будет первым?
— Кто он? — спрашивает Хоук младший, почти без надежды.
— Что? — Мариан устало глядит на него. Искреннее или нет — ее недоумение вполне правдоподобно. По лицу юноши пробегает судорога, и он поднимается на ноги.
— Мы никому не скажем. Вот что мы будем делать, — отрывисто проговаривает он и идет к реке.
— Все… будет как раньше? — спрашивает сестра, но он не слышит ее, решительно ныряя с берега в воду.
Ничего не будет, как раньше.
И в чистой душе не умыть позорИ в чистой душе не умыть позор
«Кто он?»
Он спрашивает ее об этом так часто, что строить из себя непонимание становится невозможным. Поначалу вопрос был безобидным. Он мог спросить это невзначай, когда они шли с мельницы домой или пытались заставить мула на пахоте сдвинуться с места. Потом он внезапно спросил об этом ночью, когда Мариан тихо ругаясь, собиралась с сеновала домой, вытаскивая из непослушных волос целые пучки соломы.
Однажды этот вопрос возник прямо посреди животного соития, срываясь с его губ одним из стонов.
Теперь он спрашивает постоянно, не давая Мариан прохода. Неуверенный, ревнивый, глупый мальчишка!
Она не может избегать его. Она не в силах продержаться дольше двух часов, как в груди появляется ноющее чувство тоски и скребучее — боли, будто ее режут по живому. С того момента, как они снова переплыли реку и вернулись домой поздней ночью, Мариан начинает понимать — что какую-то часть себя оставила на той стороне. Ту часть которая содержала мораль и здравомыслие… Все же, что осталось при ней, неотвратимо и безудержно любит Карвера всем своим естеством. Желает его. Нет, не желает, хочет, теряя голову, до свирбящего зуда и тупой боли, до дрожи в ногах. Это все неправильно, неестественно, гадко и стыдно! Мэри теперь не может в смотреть в глаза матери, становится нервозной, часто садится мыться и застревает у бочки по несколько часов, пытаясь отмыть его запах… ей, кажется, что все узнают… по ее грязному взгляду, по запаху его пота и семени, которым она пропиталась насквозь за последние недели. И тогда она умрет, рассыплется на части от стыда. Их связь неправильна. Она была бы неправильна, даже если б братом и сестрой они не были — Карвер младше Мариан на шесть с лишним лет. Никто бы не понял. Подобное было недопустимо. Нельзя!
Но от того, что нельзя — ей хочется сильнее.
Он трахает ее часто и больше всего любит брать сзади. Ему нравится играться с ней, с ее молочно-белой кожей, такой же, как у него самого — лишь ущипнув, можно оставить след. Иногда он почему-то берет в руки и целует ее босые ступни, с одержимостью во взгляде, а припадая к ее соскам, так жадно сосет и кусается, что боль превращается в тягучее, искаженное наслаждение и Мариан даже нравится грубость...
Поначалу они осторожны. Договариваются заранее, выбирают место и время, такое, чтоб их не могли застукать. Но чем дальше все заходит, тем сильнее кружится голова от похоти… и становится плевать на осторожность. Карвер становится грубее и требовательнее. Однажды их чуть не застает присмиревший с недавних пор Винс, и, кажется, даже эта дура Мэнди начинает что-то подозревать.
Мариан до сих пор не понимает, почему позволяет взять себя у стены, стоя, грубо, в закоулке за домом Рейнольдов. Почему она не может отбиться от него, когда в поле они бросают работу и занимаются любовью прямо на пашне?
И где опять ее разум, когда она пускает его ночью в свою комнату? Они трахаются прямо там, на полу, чтоб не скрипеть кроватью, и Мариан до боли в челюстях закусывает край своей сорочки, чтоб ее стоны не разбудили мать и сестру. Стыдно… Создатель, как стыдно… и так хорошо…
— Кто он? — спрашивает Карвер, резко вставляя и останавливаясь, наблюдая в глазах женщины под собой туман вперемежку со страхом и стыдом. Мариан сдавленно дышит, делая вид, что не слышит вопроса. Руки ее пытаются ласкать его, но в этот раз… что-то не так.
Разве только в этот раз?..
— Кем он был? — повторяет брат, повелительно двигая бедрами, вдавливая женщину под собой в деревянный пол. Он становится чересчур грубым, и это вырывает Мариан из липкого тумана, она с ясностью глядит в глаза брата и видит там… ярость. Ей хочется сопротивляться. Больно. Тяжко.
— С кем ты была, Мариан?! Отвечай мне… — он сжимает со злобой ее кисти, так, что еще немного и, кажется, сломает их.
— Прекрати… — хрипит Мэри, пытаясь вырваться. Но он не дает ей и шанса, а чтоб не мешала ему, переворачивает на живот одним рывком, и продолжает вставлять дико, как собака. Мариан рычит от злости, пытается уползти, но только лишь дерет и занозит коленки… а внутри все бурлит от его грубости, и что-то, что-то жаркое хочет вырваться из нее наружу истерическим криком.
— Пусти меня… сейчас же!
— Кто он? — повторяет брат, как заклинание, ожесточенно. Мэри хнычет от боли, хнычет от собственного бессилия и сдается, выпуская из себя то, что жжет изнутри. Слезы проворными струйками стекают по красным щекам в приоткрытый, искривленный в гримасе рот. Внутри все сжимается в судорогах подступающего оргазма и Мариан тоненько стонет.
— Мэри? — раздается вдруг откуда-то издалека голос Бетани.
Все обрывается. Карвер замирает, взмокший, жадно вдыхающий воздух трепещущими ноздрями. Он все еще внутри Мариан, все еще не готов покончить с этим. Он прислушивается чутко, как и Мэри, к скрипу половиц под мягкой поступью их сестры.
— Мариан, с тобой все в порядке? — неуверенно и тихо произносит ее ласковый голос совсем недалеко от двери. Иглы острого, непередаваемого, ледяного ужаса пронзают Мэри, большие голубые глаза с узкими точками зрачков косятся на дверь.
— Мне… снился кошмар. Все… все хорошо, — каким-то невероятным образом она берет себя в руки. Пульсация неподвижного члена во влагалище едва не сводит ее с ума.
Бетани уходит не сразу. Слышно, как она мнется за дверью.
— Хочешь рассказать? — робко спрашивает девушка по ту сторону двери, прислоняясь лбом к дверному косяку. В этот момент Карвер проводит рукой по спине Мариан снизу вверх, заставляя женщину вздрогнуть, и хватает ее за волосы. Открыв рот в беззвучном крике, едва сознавая, что делает, она отрывает руки от пола и поднимается на колени, облокачиваясь на грудь брата, прилипая к чуть подостывшему, потному мужскому телу. В этой позе Мариан лишь больше насаживается на его твердую плоть.
— Скажи, пусть уйдет, — шумно шепчет Карвер сестре в шею. И начинает двигаться, крепко удерживая ее в своих руках. Мариан не может сопротивляться.
— Бетани…
Толчок. Наглые руки собственнически сжимают грудь, тянут и теребят соски.
— Нет, не…
Еще пара толчков, выбивающих воздух из легких. Мужские пальцы намеренно причиняют ей боль.
— Уходи. Просто уходи! — Мариан почти умоляет. Бетани молчит, ее недоумение и подозрение как будто висит в воздухе. Она… определенно слышит. Слышит, но боится поверить.
Что если…
Ее поспешный уход двое любовников в комнате оставляют без внимания. Не смотря на всю боль, на это грубое насилие, Мариан кончает, когда внутрь ей выстреливает горячая струя спермы. Она издает тихий писк и обмякает в руках брата, как безвольная кукла. Карвер долго не решается ее отпустить.
— Ты сама виновата, — выдыхает он вместо того, чтоб извиниться.
Потом поднимает, держа бережно, прижимая к себе, словно убаюкивая, и кладет на кровать, укрывает. Мариан послушна, как ребенок. Она не смотрит на него, но он видит застывшее в ее небесно-голубых глазах выражение боли. Стыдно ли ему?
— Кем он был?
— Два года назад сынок нашего дорогого банна устроил охоту в лесу по ту сторону Имперского Тракта. В Лотеринг по его приглашению съехались знатные отпрыски… — заговаривает вдруг Мариан. Потом смолкает.
— И кем же был… он? — кивает Карвер, припоминая сумбурное оживление деревни по случаю приема высоких гостей. Он помнил сутолоку местных и удивление при виде тощих, тонконогих коней, помнил, как солдаты банна грызлись с хасиндами, и незнакомые люди с высокомерными лицами выгуливали породистых мабари на фермерских полях.
— Разве это так важно? — тихо вопрошает Мэри, прикрывая глаза. Карвер неловко гладит ее по плечу, он не может ответить «нет». Ревность и обида раздирают изнутри несмотря ни на что. Хотя она и не должна ему ничего. Она ведь даже не должна была быть с ним сейчас. Как все это было… неправильно…
— Мама ничего не знает. Бетани думает, что он был оруженосцем. Но он не был. Я бы никогда… я бы вообще никогда не стала этого делать, если б не…
— Если бы не что? — выдавливает молодой мужчина, отворачиваясь, чтоб не видеть распухшего лица поникшей женщины. Он не видит ее блеклой улыбки, но слышит в голосе:
— Его лошадь поранила ногу и они застряли в лесу, недалеко от болота. Я собирала эльфийский корень для отца, и тут из кустов на меня выпрыгнул лохматый мабари, лаял и лизал руки, тянул меня за собой. Пес привел меня к нему, а я помогла им выбраться из лесу.
— Как благородно, — тихо цедит Карвер, — и что, этот высокородный кусок дерьма отблагодарил тебя?
Мариан напрягается против своей воли. Она поднимается на локте и в упор смотрит на профиль братца, не желающего поворачивать к ней лицо.
— Он нравился мне. В его глазах было чувство. Запал. И я видела в нем… искренность! — жестко проговаривает она, — если хочешь знать, Бейлиф — его подарок.
— Значит, ты отдалась какому-то богатею за собаченку? — Карвер по прежнему не в силах держать язык за зубами за что тут же получает хлесткую пощечину. На бледной, еще слегка влажной от пота щеке тут же расцветает неровное красное пятно.
— Если ты еще раз позволишь себе оскорбить меня, паршивый мальчишка, я тебя поколочу на глазах у твоих деревенских олухов. Ты не имеешь никакого права меня винить в чем-то. Ты итак уже позволил себе слишком много, — Мариан говорит отрывисто. Внутри у нее что-то саднит, но женщина держится, держится до последнего. Карвер молчит, разглядывая свои покрытые мелкими мозолями ладони.
— Где же сейчас твой принц? — он спрашивает это почти без насмешки. Тут он вдруг видит, с какой болью в Мариан отзываются воспоминания и впервые начинает ощущать стыд за то, что вообще принудил ее к этому разговору.
— Он вернулся в свои земли. Я не… я не жалею ни о чем. Мы ничем не были обязаны друг другу… — ее голос срывается, когда она снова отворачивается к стене, — правда, он обещал приехать. Год назад еще. Но я никогда и не рассчитывала, что это случится…
Карвер слышит по ноткам фальши в голосе Мэри — она ждала своего безымянного принца. Ждала целых два года, и дальше бы ждала, если бы не ее озабоченный младший братец-извращенец. Он опять... опять что-то испортил. Чувство презрения к самому себе захлестывает его и Карвер резко встает, сжимая руки в кулаки:
— Что же если он вернется, Мариан?
— Это уже не важно, — обреченно проговаривает сломленная женщина на кровати.
Конечно же, знатный юноша, встреченный ею в лесу позапрошлой весной как и все юноши его положения и возраста не рассматривал увлечение деревенской девушкой, как нечто серьезное. А даже если и рассматривал… это не имело значения так или иначе хотя бы потому, что Мариан приняла на себя страшный позор, после которого не могла позволить себе и шанса надеяться на милость молодого дворянина. Да на чью бы то ни было милость.
И Карвер ясно чувствует это. Чувствует, как позор и отвращение пожирают сломленную женщину на кровати буквально изнутри. Уже давно, день за днем. И в этом есть его вина… Что же он должен ей сказать? Что!? Признать себя виновным? Упасть в ноги и каяться?
— Ты… сама виновата, — второй раз произносит он с искренним отчаяньем в голосе. Его ухода Мариан и не замечает вовсе, бледно улыбаясь навсегда потерянным мечтам и полузабытым воспоминаниям.
Покуда ты помнишь об этом — люби... Ревнуй, ненавидь и до хрипа зови
Того, кто уже не вернетсяПокуда ты помнишь об этом — люби… Ревнуй, ненавидь и до хрипа зови
Того, кто уже не вернется
Остагар… Остагар наполнен болью. И разбитыми надеждами. Еще вчера бравые солдаты плечом к плечу со Стражами из Орлея топтались на пепелищах, давя сапогами гнилые черепа Моровых Тварей, еще вчера Кайлан торжественно вещал перед своими верноподданными, что Мор будет побежден здесь, на последнем рубеже… и вот он финал грандиозного сражения — воздух наполняет пепел, запах горелой плоти, смерти и животного страха. Орлейцы разбиты, кровожадно гогочущие гарлоки поднимают на копья их головы, и копаются в кишках. Голодное воронье, пораженное скверной, с остервенением клюет бельма ферелденских солдат, в куче тел которых при всем желании нельзя отыскать короля… но вовсе не потому, что тот спасся. Кайлан висит на пиках, высоко над мостом, взирая на место побоища с выражением тусклого ужаса застывшего в мертвых глазах. Его предали и обманули. Весь Остагар наполнен болью от этого предательства.
С поля боя спаслись не многие. Дезертиры, те, кто испугался в самом начале, те кто был на периферии и каким-то чудом оставшиеся незамеченными Ордой. Те, кого увел за собой безразличный тейрн Гварена.
И Мариан с Карвером.
Они держатся рядом с самых начал, еще тогда, когда на площади у церкви банн объявляет о призыве на войну. Держатся рядом и после, в каждой битве… но они не близки более. Уже год с той самой ночи. С тех самых пор они всего лишь брат и сестра, избегающие смотреть друг другу в глаза. Они дерутся бок о бок, прикрывая один другого, но не в силах более протянуть руку для ласкового касания… или пощечины. Что бы не думали и чего бы не ощущали.
Остагар на время сближает их. Когда они бегут через лес, широкая косая рана на боку, рассекающая Карверу кожу и мясо почти до самых ребер, мешает держать темп. Мариан и сама не уходит из битвы невредимой — все руки исполосованы порезами, а глаза слезятся от какой-то едкой дряни, которую недруг бросал под ноги. Брат и сестра поддерживают друг друга — бредут, в одной руке держа оружие, другую же опуская на крепкое плечо. Они не признают, но ужасно боятся друг за друга. Они и не ушли бы далеко, если б не пес Мариан — большой, серый, мощный, как волк, он поднимает их во время привалов громким воем, и бросается в атаку, спасая от разведчиков Порождений и диких зверей, чьи кровожадные, наполненные пеной пасти кричат о том, что скверна расползается все дальше и дальше от места проклятого побоища. С завидной скоростью. Оба Хоука отлично понимают, что если эта дрянь доберется до Лотеринга раньше них — все потеряно, мать и Бетани не выстоят и не спасутся.
Когда усталость становится непосильной, они падают на землю и кое-как стараются отдохнуть. Поесть. Развести костер. Мариан собирает все съедобные и лечебные травки с корешками, которых становится все меньше в погибающих от скверны местах. Карвер пробует найти хоть какое-то мясо, пересиливая внутреннее отвращение к собаке сестры, берет Бейлифа на охоту. Почти все, что они делают — проходит в тягостном молчании, которое изредка прерывается лишь встревоженным лаем мабари.
Им тяжело вдвоем. Особенно по ночам. Приходится дежурить по очереди, даже полагаясь на острый слух пса они не могут позволить себе послабление. Карвер не может спать. Ему проще сидеть и бесцельно пялиться на костер, прижимая к себе оружие, изводя себя до нервной дрожи. Иногда он засыпает, но просыпается почти сразу же, иногда дремлет с открытыми глазами и перед мысленным взором его воспаленного сознания проносятся мириады мыслей. О битве и о доме. О воинах, на которых он хотел быть похожим, но не мог, посрамляемый сестрой, прикрывающей его от любой угрозы в каждой драке. О знатных господах, пришедших на зов короля, среди которых он каким-то образом пытался отыскать того…. Того самого. Проклятого собачника, чье незримое присутствие ощущалось в воздухе с тех самых пор, как Мариан рассказала о нем. Ненависть, ревность, глубокое разочарование и боль, перекрывающие усталость… они не дают уснуть.
А старшую Хоук клонит в сон куда чаще, чем ей хотелось бы.
Во сне Мариан всякий раз видит одну и ту же жуткую сцену. Нападения на лучницу, которую Твари тащат за ноги, за руки, за волосы… куда-то вглубь своей копошащейся массы. Она совсем еще молоденькая, не старше Мэри, белокурая, как сама королева… Эти прекрасные локоны дерут клочки и орошают кровью, хватая оскверненными лапами, впиваясь когтями цвета блевотины в белоснежный лоб. В единственном не заплывшем глазу девушки, зеленом, как первая весенняя трава, Мариан видит бесконечный, засасывающий в себя и всепоглощающий ужас, от которого можно провалиться в беспамятство. Крик несчастной девушки теряется где-то на полпути к сорванным связкам, а перебитые кости конечностей не дают сопротивляться … И Мариан подсознательно понимает, что будет с той девчонкой. Она не отдает себе отчета, когда кидает кинжал точно рассекая исполосованное царапинами бледное переносье. И вместе с этим разбитым челом в волне Порождений исчезает гномий клинок, тот, что подарил Мариан брат.
Всякий раз просыпаясь в поту Мэри натыкается на пустой взгляд Карвера в тусклом свете затихающего костерка. И ей хочется прижаться к нему, заплакать, почувствовать его тепло, утешиться и утешить его. Но они не близки более. Они настолько чужды друг к другу насколько вообще могут себе позволить.
Когда они, наконец, возвращаются домой, времени, чтоб отдохнуть почти не остается. Деревня встречает их тихо, но радушно. Такая же, как и всегда, не смотря на порядевшие, обесплодившие земли. Лотеринг словно застыл во времени, лениво текущем по тихой речушке, вдоль приземистых деревянных домишек. Только небо выдает приближение огромного горя… серое, полное набрякших облаков, больное и словно натянутое… кажется, пусти в него стрелу и, как старая тряпка, оно с треском прорвется, обрушивая на ферелденские земли ледяной, полный скверны и крови, ливень.
А может, оно кажется таким лишь парочке дезертиров, едва ли способных избавиться от воспоминаний Остагара. Но времени мало. И оба Хоука это знают.
Они идут кратчайшим путем, через поле Барлина, где Карвер усталости едва не наступает в свежий капкан.
— Стой! — Мариан хватает его за локоть и одергивает, как малое дитя. Но едва ловит его злой взгляд и убирает руку, встряхивая ею так, словно обожглась. Хотя ладонь наоборот — холодная, а в промежутках между пальцами мгновенно становится липко от пота.
— Свои ноги лучше береги, — тихо, словно оправдываясь, бросает брат сестре вместо спасибо. Мариан поджимает губы и взъерошивает волосы усталым жестом, обходя блестящий от яда капкан. А перед глазами всплывают тонкие губы, целующие ее щиколотку. В груди что-то тупо ноет, но старшая Хоук упрямо идет вперед, обгоняя брата, и младшему приходится ускорить шаг, чтоб не отстать.
Они врываются в дом, избитые и уставшие, не дают ожидающим их женщинам даже обнять себя, поторапливая резкими, короткими фразами. Сборы проходят крайне быстро. С собой — лишь самое необходимое.
Небо затягивается мрачной, серой поволокой, темнеющей к югу. Они бегут, теперь уже все вместе. И поначалу их преследователей выдает только ветер — он доносит вонь прогорклого, тухлого мяса. Потом становится слышно, где-то там, за холмами выжженой земли, смех, похожий на утробное ворчание диких зверей… а потом Бейлиф убивает первого генлока, бросившимся с кривым серпом наперерез Лиандре.
— О, Создатель, Создатель милосердный! — в ужасе бормочет на бегу, выбивающаяся из сил мать троих детей. В тот момент, когда стайка порождений тьмы вдруг оказывается в плену у огненных шаров и ледяных стрел, Лиандра — возможно впервые — думает о том, что родить ребенка-мага было не такой уж ужасной вещью. Малькольм гордился бы своей малышкой Бетани, уверенно и твердо водящей посохом по воздуху, защищая родных. Малькольм гордился бы всеми тремя. Не смотря на раны и усталость Карвер по-прежнему бьется с запалом и отчаяньем, как и Мариан.
Как и Мариан.
Они натыкаются по дороге на трупы и на живых. Раненный храмовник и крепкая женщина с тугим жгутом, обвязанным вокруг морковной копны волос, становятся небольшим подспорьем к этому маленькому отряду Лотерингских беглецов. В какой-то момент им даже начинает казаться, что они сумеют скрыться и окажутся в том чуждом иноземном мире, по ту сторону моря, где когда-то Лиандра Амелл крепко спала на мягкой перине, плотно ела и не утруждала свои белые руки работой сложнее художественного шитья. В какой-то момент, в крохотный, незначительный, блеклый и мимолетный момент… перед тем как…
— Карвер! Стой!
Тварь появляется из ниоткуда, брызгая слюной и низко опуская рогатую, угрожающую голову. Алчно раззевывая пасть, огр сотрясает землю, надвигаясь на толпу людишек. Разве может один уставший и израненный мальчишка с мечом что-то противопоставить этой громадине…
— СТОЙ! — Мариан слишком далеко, чтоб одернуть его за руку. Слишком далеко, чтоб помочь в этой бессмысленной схватке, отвлечь зверя на себя, отдать себя в жертву, не его — не мальчишку, которому нет и полных девятнадцати.
Кости хрустят, в ушах звенит визг вперемежку с криком боли. Меч выпадает из рук, а кулаки молотят, продолжают молотить, куда придется, потому что глаза застилает красная пелена… весь левый бок пронзает ужасная боль, удар за ударом, когда рогатый деспот, словно капризное дитя игрушкой, лупит по земле искалеченным человеческим телом. Чудовищное сравнение. Чудовищная боль! Но эта боль… ничто, по сравнению с мыслью о Мариан. Она останется одна… Больше никто не сможет вот так глупо и безрассудно, пускай и неудачно, до слез обиды защищать ее честь и жизнь… от кого бы то ни было, от огра или пошлого мальчишки из деревни.
Карвер умирает. С невысказанной мукой на лице. Видит ли он как разъяренная сестра убивает Порождение Тьмы, так жестоко, как будто демон Гнева вселился в нее? Уже нет. Видит ли он, как она рычит надрывно, и бьется в истерике над его бездыханным телом, судорожно икая, беззвучно крича, повторяя его имя, как заклинание? Уже нет. Слышит ли он признания в любви и угрозы самоубийства, роящиеся в голове Мариан Хоук, на языке превращающиеся лишь в набор нечленораздельных, резких звуков и беспорядочных поцелуев?
— Карвер… Карвер! Пожалуйста! Я прошу тебя! Карвер! Вернись… вернись… — темноволосую женщину, измазанную в крови и скверне будто разрывает изнутри, когда она прижимает тяжелую, чуть сплющенную и опухшую голову мертвеца к своей груди и воет раненным волком. Ей вторит большой серый мабари. А безутешная мать, и прозревшая сестра, и люди, оказавшиеся случайными свидетелями этой сцены они… они понимают. То, что нельзя понять.
Покуда ты помнишь об этом — не плач, и верь пока можешь, от всех неудач
Что если хоть память спасется?Покуда ты помнишь об этом — не плач, и верь пока можешь, от всех неудач
Что если хоть память спасется?
Ничего не осталось.
Пусто. Начинаясь где-то у кадыка до самых почек внутри давящая, беспросветная пустота. Губы могут улыбаться и натягиваться в хищном оскале, руки выполнять самую черную работу — но внутри пусто, как в высохшем колодце. И чужие слова утешения — мелкие подачки, что бросают туда окружающие, с уханьем летят в зияющую бездну.
Мариан Хоук живет в Киркволле. Каждый день, поднимаясь еще до первых петухов, она идет в портовые доки, прихватив с собой Бетани, туда, где у них работа с ушлой эльфийкой по имени Атенриль. И каждый день трудится, отрабатывая долг этой остроухой, который та заплатила за несчастных ферелденских беженцев. За трех беженцев рода Хоук. Не за четверых.
Им удалось спастись, им, и суровой рыжей женщине отдавшей Моровой Орде своего мужа. Не важно как, и не слишком понятно — зачем. Чтобы жить? Чтобы жить, когда умер он?
Она должна была почувствовать себя свободнее. Ей были противны те отношения, они вызывали горячее желание отмыться, как-то избавиться от этой въевшейся в душу грязи… может быть, снять с себя кожу… но Мариан любила Карвера. Любила так, как не могла бы полюбить никогда в жизни больше. Глупого, несносного, ревнивого мальчишку, вечно всем недовольного… она видела того, кем он мог бы стать. Она видела в нем любовь. Искренность… запал.
Мариан не задумывается об этом уже несколько месяцев. Ее глаза пусты, губы улыбаются, руки открывают замки и шарят по карманам. Днем она похожа на одного из тех гномьих истуканов, которым так дивилась Бетани всякий раз оказываясь в гномьем квартале. Ночью она утопает в своем одиночестве, не в силах даже заплакать. Иногда еще она гладит в пальцах потертый камушек — медальон, который так любили отец и брат. Ее горе было бы даже естественным, если б не ее болезненная страсть ласкать себя, шепча о Карвере.
Бетани знает. Лиандра делает вид, что не видит, не знает и не слышит ничего. А еще… еще есть Гамлен. Тот самый странный дядюшка, брат, при воспоминании о котором Лиандру трясло. Но он по крайней мере жив, мстительно думает Мариан, наблюдая с безмолвным равнодушием, как мать ругается со своим братцем, «великодушно» приютившим их семейство у себя в халупе. Неизвестно почему, но в такие минуты Мариан молчит и осуждает… но не дядюшку, а мать. За что?
Возможно за то, что в ее крови тоже есть эта отвратительная черта — питать ненормальные симпатии к родственникам. Возможно, за то, что Лиандра винит ее, именно Мэри — в смерти Карвера. А может, просто от бессилия.
Время бежит быстро, но Мариан не становится лучше. Киркволл — серый город, полный пустых и безликих домов, однотипных и простых, и людей, в которых слишком много ферелденских черт. Однажды, сторожа контрабанду антиванского яда в порту, Мариан замечает в толпе мрачного храмовника с черными волосами, непослушно топорщащимися на голове. И в этот момент пустоту словно пронзает что-то, но явно не луч света. Боли, граничащей с безумием, может быть. Ей даже кажется, что это галлюцинация, порожденная терзающими ее в ночи фантазиями. В тот день она останавливает угрюмого рыцаря, чуть ли не прижимает к стене, с сумасшедшим блеском в глазах пытаясь понять кто перед ней. Но это не он. Всего лишь мимолетное сходство.
С тех пор она видит его в каждом встреченном по пути мужчине, в каждом новом знакомом. Даже в гноме или эльфе она способна увидеть какую-то черту — усмешка, взгляд, мановение руки или тембр голоса… и все это вызывает в ней отвращение, выливающееся в болезненную бессонницу ночами. Она мучается мыслями, на которые никто не даст ответа. А каким бы он стал теперь? Что бы говорил, что бы делал? Если б он остался жив… рискнула бы она снова поцеловать его?..
Иногда, она может напиться и забыть о нем, но только до тех пор, пока не спадет хмель.
Карвер преследует ее, кажется, абсолютно везде. Как демон. Как какое-то наваждение. И даже дома, встреченная каким-нибудь натужным упреком Гамлена, она лишь слышит его слова произносимые губами ненавидимого дядюшки. В такие моменты ей хочется ударить его, избить до полусмерти за это ужасное сходство.
Что уж говорить об отражении в зеркале, откуда на нее смотрят глаза, сочетающие во взгляде печаль с возмущением и едва скрываемым отчаяньем? Что говорить о Бетани?
— Я могу тебе как-то помочь? — жалобно спрашивает сестра. У нее та же кожа, тот же нос, те же волосы на ощупь. Иногда Мэри даже приходит безумная идея поцеловать эту нежную девочку, чтобы попробовать — на вкус ее губы такие же, как у него?
— Оставь меня, — отвечает на вопрос младшей сестры старшая Хоук и прикрывает уставшие, красные от напряжения глаза.
Однажды, долг Атенриль оказывается оплачен. И пустота поглощает всю Мариан, от темных мешков под глазами, вплоть до ломких ногтей на ногах. Остается лишь одержимость. Паранойя, делающая каждого прохожего копией давно погибшего мужчины. Он повсюду… и нигде. Мэри переходит грань, за которой не остается выхода… Она не чувствует жалости, ни к сестре, ни к матери, не чувствует ничего, что могло бы хоть как-то оживить застывшие внутренности.
Ей хочется хорошенько напиться. В Висельнике впрочем, всегда открыто. Хоук сидит у барной стойки, опрокидывая в пустой желудок кружку за кружкой отвратительной жижи, воняющей табаком, грязными тряпками и крысиным дерьмом. Напивается достаточно быстро для того, чтоб решение, которое она так долго откладывала, наконец, было принято.
— Слышали? Говорят, что Мор-то в Ферелдене — не настоящий! Никакого Мора не было, собачники все придумали… — болтает один пьянчуга другому.
— Ага… иди и скажи это Кусланду … — икает обиженно какой-то светловолосый увалень в углу.
Мариан даже не вздрагивает, услышав знакомую фамилию. Когда-то… когда-то она мечтала о том, что потерявшийся в лесу юноша, назвавшийся Айданом, даст о себе знать… она верила, что сможет быть счастлива. А теперь ей все равно. Ничего не осталось. Внутри зияет дыра и лишь совсем чуть-чуть мерзко от его низкого обмана и гавкающей подачки…
Перед глазами мутнеет быстро, пожалуй, даже слишком. Яд, украденный у контрабандистов, силен, и учитывая голодные спазмы в животе, должен действовать еще быстрее. В желудке у Хоук болезненно жжется и от колик, ничего не различая перед собой, она опрокидывает со звоном очередную посудину, которую подсовывает ей Корф. И блюет на свои сапоги.
— Мэри… Мариан! — слышит она, как будто сквозь толщу воды и летит на пол, прямо в свежую лужицу болотного цвета. И все стихает. Последнее что она видит — потертый камешек на веревке, наполовину запачканный вонючей блевотиной. И это кажется ей неправильным. Ужасно, дико неправильным, только протянуть руку и очистить его она уже не в силах. Исчезает пустой, серый мир с этими безликими людьми, в каждом из которых она видела одного несносного мальчишку…
Но ненадолго. Боль возвращается снова. Оживляет. Сначала режет в груди, потом чуть ниже, потом в носу. Как будто бы очень тяжело вдохнуть.
— О, слава Андрасте… она приходит в себя! — заплаканный голос Бет.
— Подождите. — напряженный голос, незнакомый. Он мужской, но при этом чуть-чуть плаксивый, уставший и… потерянный. Мариан не может понять, почему этот слабый голосок с непонятным акцентом кажется ей таким похожим… на ее собственный.
Вместо того, чтоб разобраться в своих мыслях, Хоук делает вдох и судорожно дергается набок, пытаясь срыгнуть и вытолкнуть из горла несуществующий липкий комок.
— Спасибо вам… я думала, что это конец…
— Подождите! Я еще не закончил…
В глубине желудка, наконец, стихает последний тлеющий огонек. Все тело слегка колотит, но боли нет. Мариан открывает глаза и с трудом различает в полумраке чью-то потрепанную мантию и посох. Потом бледную руку с длинными пальцами, сжимающими маленький сероватый камушек.
Мэри тянется к нему, впервые за целый год ощущая хоть какие-то чувства. Радость? Страх? Благоговейную истерику, если такое возможно. Дрожащие руки, в шрамиках и царапинках, попахивающие отвратным элем из «Висельника», сжимают дорогой сердцу медальон.
А потом Мэри видит бледное, худое лицо, заросшее щетиной и усталые карие глаза, в глубине которых словно бы плещется лириумный свет, голубой, как небо. В этих глазах печаль сочетается с затаенным возмущением и едва скрываемым отчаяньем.
— Вы хотели отравиться, монна. Зачем? — волшебник спрашивает устало, даже как-то укоризненно.
— Меня… мучает… демон, — хрипло проговаривает Мариан, широко-распахнутыми глазами вглядываясь в незнакомца. А потом, наконец, позволяет себе зарыдать от боли. Громко, навзрыд. Слезы бегут неудержимо — словно внезапно пробившийся источник, на дне казалось бы высохшего колодца.
Целитель хмурится и что-то проверяет пасами руки. Потом понимает, глядя на взволнованную девушку, назвавшуюся сестрой. Его взгляд скользит по помещению, от одного мелкого побирушки, спящего на полу, к другому, стоящему в очереди за какой-то очередной микстурой.
Женщина на кровати беззвучно плачет, сгибаясь под тяжестью неизвестного горя. Она не одержима. Более того, теперь даже не больна. Но целитель не может почему-то просто взять и отвернуться от нее.
Он медленно вдыхает, собираясь с невеселыми мыслями. Отделить демона от тела можно лишь, убив тело. Даже если демон — это воспоминания. Но неужели у нее не осталось ничего светлого, ничего доброго от того образа, который теперь причинял ей такую боль?
— У меня есть зелья, убивающие память. Я мог бы дать вам их, монна, — садясь на край утлой койки, выдыхает Андерс. Но в красных от слез, усталых глазах, в бледном лице, таком похожем на его отражение в зеркале, он не видит ничего, кроме протеста:
— Нет, — женщина прижимает занятный андерфелский медальон к себе и шепчет, с неожиданным чувством в голосе, словно просыпаясь от долгого, очень долгого сна, — это память!
И Андерс выдыхает, почти свободно — кое-что светлое еще осталось.
@темы: Бетани, Андерс, гет, м!Хоук, Карвер, Secret Santa 2013/2014
-
-
02.01.2014 в 01:56Прежде всего, я надеялась, что подарок будет именно по этой заявке, потому что на данный момент это самая кинковая для меня пара в DA.
Текст тяжёлый во всех смыслах, и это прекрасно. Прекрасно, что нет хеппи-энда и непростые отношения брата и сестры оборвались, не завершившись. Прекрасно, что первым мужчиной Мариан был Кусланд (я начала это подозревать и робко надеялась, что так и окажется). Прекрасно, что в финале она приняла именно такое решение. И вот это вот "хочется убежать, спрятаться, закрыться, чтоб он догнал, нашел и раскрыл" - просто похитило моё сердце.
Отдельное спасибо за размер фика
Сонет, в который сложились названия глав, я тоже оценила. Это ваш?
В общем, я считаю, что самый сложный в вашей практике фик удался на отлично. Спасибо за подарок, дорогой Санта
-
-
02.01.2014 в 04:53Такое напряжение, такое ангстище на протяжении всего фика, такая страсть, накал эмоций! И кинки, кинки!
А в некоторые метафоры хочется укутаться, как в пледик и жить так, потому что они восхитительны Т_Т
Так много, так продумано, так охуенно - этот фик останется в моем сердце и в любимой ДАшной коллекции *0*
Автор, огромное вам спасибо, я вас люблю!
-
-
02.01.2014 в 05:10-
-
02.01.2014 в 05:17-
-
02.01.2014 в 21:12Meredith and her Templar, Драгоценный Санта, вы просто космос
Спасибо, очень приятно, что вам понравилось) мне было боязно, что это немного не то, чего вы хотели, дорогой заказчик, ибо это прегейм, в режиме глаголов настоящего времени да и писалось достаточно тяжело... но я испытываю искреннюю радость, что успелось вовремя и взяла тот объем, которого эта тема заслуживает. Меня лично этот пейринг цепляет уже очень давно и ваша заявка очень кстати разбудила вдохновение)
Сонет, в который сложились названия глав, я тоже оценила. Это ваш?
Сонет мой, и он был придуман как основа к фику, своеобразный план, если можно выразиться так.
Еще раз спасибо за отзыв)
aka Haru,
Спасибо вам) мне очень приятно
-
-
03.01.2014 в 02:52А что же касается глаголов настоящего времени, тут я могу сказать следующее. Почему-то считается, что писать в настоящем времени – дурной стиль и безвкусица. Никого не слушайте и пишите как пишете. Конечно, таким стилем можно написать безвкусицу, но если кто-то думает, что фанфики, написанные «правильно», в прошедшем времени от третьего лица, безвкусицей не бывают, то он глубоко заблуждается. Ваш фик, я считаю, настоящее время не испортило)
Есть что побетить в плане запятых, но это уже мелочи, просто потому что, ну! Фанфик про Карвера и Мэриан! Какие тут вообще могут быть запятые, когда такое творится!
И, эм, у меня есть бестактный вопрос... а зачем вы в процессе написания фиков карандашные стёрки едите?
-
-
04.01.2014 в 18:02Писала на парах частенько, и в основном карандашами. А грызть наконечники у пишущих принадлежностей у меня с детства дурная привычка
-
-
04.01.2014 в 18:59Мередит определенно была хорошей девочкой в этом году, раз Санта носит ТАКИЕ подарки!)))
-
-
04.01.2014 в 20:36Мередит собирается быть плохой девочкой и дальше
-
-
08.01.2015 в 04:58Спасибо-спасибо-спасибо за таких чудесных, сложных и небанально раскрытых Мэри, Карвера и Бетани. Мэри не богична, Карвер не лузер, а Бетани не залюблена до смерти. Я вас люблю, автор.