Для Meredith*s Knight

[Weisshaupt Fortress]

Для:  Meredith*s Knight
Автор:  МКБ-10
Название: Идолы. Истуканы.
Бета: нет
Пейрин/Персонажиг: templar!Карвер/Мередит; Мариан Хоук
Категория: гет
Жанр: драма
Рейтинг: R
Размер: миди (5 800 слов)
Предупреждение: POV Карвера, жестокость, отсутствие сюжета (это, скорее, разросшаяся зарисовка о Карвере-храмовнике)
Комментарий автора: Для потрясающей  Meredith*s Knight, которая дарит мне веру в себя и делится кинками))

1.
Попробовал бы кто-то ее не пустить! Нет, Мариан не из тех, кого можно удержать уговорами, окриком, даже преградившей путь алебардой... От дяди Гамлена в ней больше, чем полагает она сама, поэтому там, где невозможно проложить дорогу силой, она проходит хитростью. Кажется, и во внутренний двор казематов, куда заказан путь неблагонадежным горожанам, а тем паче – магам (у кого-то, возможно, еще остались сомнения, что Мариан – маг, но сегодня таких станет в разы меньше), она пробралась с помощью взятки и невыполнимых обещаний.
И пока она ведет себя тихо, ее не посмеют выставить. Но она не ведет себя тихо. Эта женщина не знает слова «тихо», точнее, забывает его, когда видит Карвера.
Он бледен, как погребальная рубашка их отца, в которой того отнесли на костер. На скулах цветут алые пятна, ничего общего с румянцем, больше похоже на ожог. Два красных пятна от ожога или удара наотмашь. Мариан прекрасно знает эту гримасу. Карвер в ярости - и стыдится. Его сестра ворвалась в Казематы, чтобы поговорить с ним, возможно, высмеять или обругать, сообщить ему, как глупо он поступил, уйдя с храмовниками. Ему ужасно стыдно. Хочется кричать или убежать без оглядки.
Беда заключается в том, что он не может сказать ни слова. Первый выход в караул для новобранца – сродни посвящению. По стойке смирно. Подбородок выше. Взгляд только вперед. Щенки, вы больше не отбросы и выблядки Киркволла, на ваших плечах – тяжелый груз, ответственность за мир и тишину в этом городе, забота о том, чтобы ни один одержимый демоном нелюдь не тронул женщину или ребенка. И только попробуй почесать нос, сучонок. А ты притуши оскал, хоть одна улыбка – и отправишься драить казармы.
То же самое было в армии, хотя там караульные перекидывались сальными шуточками и обсуждали девчонок. В разрушенном, но залитом медовом солнечным светом, и оттого прекрасном Остагаре не было места унынию и тишине. А потом, когда их предали и разгромили, никто не выставлял караульных...
Мариан замирает напротив. В ее широко распахнутых глазах (сетрица ниже ростом, ненамного, но ниже) Карвер видит себя: маленького, с плотно сомкнутыми губами и пламенеющим мечом на груди.
«Я не скажу ни слова, – дает он себе зарок. – Пусть даже меня пытают. Я объясню ей все потом, но сейчас выдержу эту пытку и ничего не скажу»
– Карвер, - начинает она. Тянет руку к его лицу. Рука худая, костлявая, со стертыми в кровь костяшками, и он смотрит на эту руку, не понимая, куда делась ее сила. Щеки Мариан ввалились, кожа лица обветрена, шелушится. По ней можно прочитать маршрут экспедиции, как по карте: Морозные горы, гномьи норы, долгий морской путь назад...
А Карвер в это время отмахивался от мух в Киркволле, спорил с матушкой и, наконец, решился сделать выбор, самый важный в своей жизни.
– Карвер, это все мне назло? – одними губами спрашивает Мариан.
Его бросает в жар. Как… как она могла подумать такое?! Он порывисто шагает вперед, но замирает, словно налетев грудью на невидимую стену. На ступенях противоположного крыла стоит монна рыцарь-командор, смотрит то ли в спину старшей Хоук, то ли на Карвера, не понять, потому что она заслоняется от солнца рукой в латной перчатке. Выражение красивого властного лица абсолютно непроницаемое. Мариан не видит ее, но чувствует взгляд и нервно поводит плечами.
– Просто объясни, – просит она, все еще не оглядываясь. – Да, мы не ладили. Да, я была не лучшей сестрой. Но почему сперва было не поговорить со мной? Мы могли бы все решить, я всегда была на твоей стороне, Карвер.
Он крепко сжимает челюсти. Хочется сказать: «На моей стороне? Это называется – на моей стороне? «Карвер, в полк ты не вернешься, бери только оружие и припасы, мы уходим немедленно». Так командуют боевым мабари, а не людям, с которыми считаются… Так нельзя».
– Карвер… Хватит, не молчи.
В глазах Мариан полыхают синие молнии. Она все еще держит себя в руках, голос ровен. Но она на грани и вряд ли спала нормально последнюю пару дней.
Рыцарь-командор равнодушно взирает на птиц, чистящих перья на стенах Казематов. Грязные, ржаво-коричневые перья. Стервятники, что с них взять…
Карвер неподвижен и нем. Он смотрит мимо сестры. Смотрит, как по лицу рыцаря-командора скользит теплый солнечный луч.
Так выглядит его мечта. В доспехах и славе, облеченная властью, в сиянии солнца и белого золота своих волос. Как же Мариан до нее далеко!
– Истукан! – в отчаянии шепчет сестра. – Стоишь, как каменный истукан у гномьих пещер! За что ты так со мной, Карвер?
Он молчит, и она отступает, гордо выпрямив спину, как кошка, которую не пустили в дом, уходит, задрав хвост трубой. А следом скрывается в своей твердыне и рыцарь-командор, но в самый последний момент Карвер ловит на себе ее заинтересованный взгляд. Ему хочется улыбнуться, но это запрещено, а Карвер очень стоек. Поэтому он сохраняет каменное выражение лица, и краем глаза видит, как сухие губы Мередит складываются в легкую полуусмешку: она им довольна.

2.
Его карьера в ордене складывается головокружительно, хотя он понятия не имеет, за какие заслуги его почти сразу из послушников посвящают в рыцари. Армейский опыт не в счет, да и способным его не назовешь. Точно так же, как и прочие молодые храмовники, на церковных службах он переворачивает пластинки пояса, чтобы вспомнить слова молитвы. Шевелит губами, вместо забытых слов говоря «тра-та-та», все эти песнопения никогда ему не давались.
Но его переводят в офицерское крыло, и сама монна рыцарь-командор присваивает новый чин перед строем.
Утомительные караулы теперь случаются все реже, а драить казарму не приходится совсем. И Карвер чувствует легкий восторг оттого, что его золотая мечта становится еще на шаг ближе. Монна рыцарь теперь занимает все его мысли, хотя он все еще обманывает себя, полагая, что она – лишь символ его будущей славы. Ему хочется и славы, и власти, но еще сильнее ему хочется коснуться Мередит, узнать, на самом ли деле она из металла и камня, или ее волосы пахнут солнцем…
Он думает о ней вечерами. Думает на учениях, раз за разом занося над головой деревянный тренировочный меч. В рейде по улицам Киркволла, выискивая места сборищ отступников, он представляет ее. Она недостижима, но кто помешает ему думать о ней?
Она не замечает его, тот взгляд, на ступенях Кзематов, остается единственным, принадлежащим только ему, ее взглядом. Единственным, пока она не выбирает его своим охранником. «Своим» – сильно сказано, теперь он и еще тройка храмовников несут стражу на этаже, где расположены ее покои. В его обязанности входит хорошо отоспаться днем и заступить в караул с последними лучами солнца.
В своих ночных бдениях он слышит, как скребутся мыши в деревянных перекрытиях, как позвякивают доспехи стражей в противоположном конце коридора, когда то один, то другой стараются размять плечи или почесаться, как пощелкивает в светильниках горящее масло. Рядом с покоями Мередит горят только масляные светильники, никаким магическим штучкам тут не место. И Карвер, почти двадцать лет своей жизни проведший бок о бок с магами, да и сейчас живущий в цитадели магов, успокаивается от их ровного света. Как же хорошо знать, что кто-то рядом ненавидит магию так же сильно, как и ты.
А еще он слышит (или это только кажется ему), как за плотно запертыми дверьми ходит из угла в угол рыцарь-командор. Перечитывает и перебирает письма, садится писать, но откладывает перо или бездумно пересыпает песок из склянки на стол, собирает в горсть и вновь отправляет в склянку. Глубоко за полночь к ней входит усмиренная: значит, пора переодевать всесильную монну ко сну. Карвер старается не давать волю своим мыслям: иначе начнешь представлять, как, ослабив крепления и расшнуровав латы, служанка предмет за предметом снимает доспех с Мередит, подает ей свежую рубашку и, возможно, даже греет воду, если в покоях рыцаря-командора есть все необходимое для купания.
Это стыдные фантазии. Желания, которым не дано осуществиться. Уж лучше бы он мечтал задрать юбку какой-нибудь кухарке или прачке... Нет, они волнуют его, даже, пожалуй, больше, но только образ Мередит, железной даже без своих доспехов, трогает его и заставляет что-то сладко сжиматься в груди, а не в паху.
Если бы уметь, он писал бы ей стихи. Исписывал все стены, чтобы выйдя из комнат, она внимательно и чуть хмурясь, читала бы эти глупые признания, плотно сжимала губы и посылала искать виноватого.
Он, пожалуй, вытерпел даже карцер, только бы она узнала, как сильно горит в груди при мысли о ней.
Но она не узнает, холодная, как статуя под сводами церкви, неприступная, будто крепость. Его золотой идол. Его святая.
Все меняется в один момент, и Карверу кажется, что кто-то (не Создатель, он всегда молчит, а какой-то древний веселый бог) услышал его молитвы.
За стенами Казематов рассвет, он ощущает его по холоду камня и душному запаху перегоревшего масла, но в этой части здания нет окон, и убедиться, что снаружи уже тлеет снизу непроглядная тьма, нет никакой возможности. Монна рыцарь выходит в полном облачение, чуть скрипнув тяжелой дверью. Верная Эльза держится по левую руку.
– Хоук, – ровно произносит Мередит, и Карвер не сразу понимает, что так обращаются к нему. Он не любят родовое имя. Настолько, что готов поверить: рыцарь-командор просто заканчивает фразу, и говорит она о его беспокойной сестре, не о нем.
– Хоук, подойди.
Сглотнув, он делает пару шагов вперед.
– Слушаюсь, монна.
Мередит смотрит на него долгим, хмурым из-за несусветной рани взглядом. На ее лбу одна длинная и глубокая морщина, словно от удара мечом, таких не бывает у женщин, не в ее возрасте (Карвер уверен, что Мередит младше его матери, возможно, так и есть). Зато такие были у его отца...
– Ты пойдешь со мной.
– Да, монна, – он коротко кивает, готовый выполнить любой приказ. За внутренности словно хватает горячая рука. «Она позвала меня. Я ей нужен!»
Он все еще пытается поверить, но думать некогда: рыцарь-командор и усмиренная быстро идут к дверям, Карвер следует за ними. За его спиной оставшиеся храмовники перешептываются и стараются скрыть зевоту.
В узких окнах лестничного пролета брежжит слабый рассвет.

3.
Они спускаются под землю.
Только теперь Карвер начинает понимать, почему Казематы называются Казематами. Несколько этажей каменной громады, высящейся на рукотворном острове – пустяки по сравнению с уходящими вниз корнями древней тюрьмы. Крепость и впрямь напоминает строенный больной зуб, источенный бесконечными гнилыми тоннелями. Нестерпимо пахнет сыростью и грибницей, а еще в душном воздухе разлит запах старой крови, и Карвер начинает верить старинным преданиям о том, что рабов здесь убивали не сотнями, тысячами, и кровь, уже использованная для ритуала какого-нибудь чокнутого магистра, стекала в море по глиняным трубам. Да и такие ли старинные эти россказни?
Его монна спускается по лестницам, не оборачиваясь, Карвер едва поспевает за ней. Очень хочется спросить: «Куда мы идем?», именно поэтому он только сильнее смыкает губы. Не хватало погубить все глупым вопросом.
Да и сам вопрос становится ненужным, когда Карвер понимает, что означают металлические звуки, которые он слышит вот уже некоторое время. Мерные, звонкие, успокаивающе приятные. Точно так же в лотерингской кузне опускался и поднимался молот, отбивая пластичную сталь. В Лотеринге во времена его детства ковали косы и серпы, а не мечи, и он не чувствовал тревоги, когда слышал размеренные удары. Там, где война - частая гостья, должно быть, совсем по-другому...
Но что могут ковать здесь, в душных каменных пещерах? Разум отказывался выискивать ответ. Но Карвер спокоен: если будет нужно, монна скажет сама, а нет, значит не его ума это дело. Он верит ей безоглядно.
– Здесь кузница усмиренных, - сообщает Мередит. - Пришлось найти самого способного из всех мастеров, чтобы он сработал оружие, которое мне нужно. Куда лучше подошел бы гном, но ублюдки отказываются работать с моим материалом.
Зычный голос рыцаря-командора перекатывается под сводами, и Карвер покрывается мурашками от его звуков.
Женщина приоткрывает низкую дверь и входит, чуть нагнувшись. Окованная листами железа, створка кажется непосильной для человеческих рук, толщиной она с тело взрослого мужчины. Карвер поражается силе своей монны, но в следующий момент забывает мысль, которую не додумал. Он никогда не видел столько усмиренных зараз. Это не кузня, это лаборатория: необычно чистая и просторная, с рядами колб и флаконов на многочисленных полках, с очагом по центру, в котором горит бездымное пламя, со светильниками на длинных цепях. Потолок ее недостижим и скрывается во тьме. Люди в длинных одеждах и со знаком солнца на лбу приветствуют рыцаря-командора слаженным низким поклоном.
Карвер стоит чуть сбоку от Мередит и замечает, что у нее дергается щека. Сам себя он видеть не может, но знает, что и у него лицо застывшее, будто маска. Можно сколько угодно ненавидеть магов и считать, что быть истуканом с пустыми глазами благо для слабых духом или трусливых, но видеть этих... это... просто невыносимо.
На секунду он представляет среди усмиренных сестру. Погасшие синие глаза, солнечный круг меж бровей, никогда не улыбающиеся губы... Он сглатывает слюну, пытаясь загнать поглубже вовнутрь испуганного мальчишку, которому вдруг сильно, очень сильно захотелось домой.
– Герард, – подзывает Мередит, и сухощавый старик подплывает к ней, держа руки по швам, будто они, как какой-нибудь инструмент, не нужны ему сейчас, и поэтому он не считает целесообразным задействовать их мышцы.
– Монна Станнард, материал оказался более сложным для обработки, чем мы предполагали вначале. Понадобится больше времени и больше ресурсов.
– Все, что требуется, – коротко отвечает она, хмурит золотистые брови. Старик замирает рядом, абсолютно равнодушный. – Сейчас мне сложно наблюдать за вашей работой. Поэтому здесь неотлучно будет находится молодой Хоук. Обращайтесь к нему с просьбами и отчитывайтесь обо всем, что может меня заинтересовать.
– Сударь, – старик переводит пустой взгляд на Карвера. Глаза у него прозрачные, как вода. Карвер кивает, еще ничего не понимая.
– Хоук, – Мередит смотрит в сторону, не на него. Но это отнюдь не неловкость. Ее слишком сильно увлекает то, что творится у очага. Несколько усмиренных, большей частью, сильные мужчины, колдуют над массивной наковальней: мерно, в строго отведенные интервалы времени, опускают и поднимают молоты, молотки, молоточки, и под их инструментом светится что-то, сияет нестерпимо красным, и всполохи ложатся на стены. Карвер устремляет взгляд туда же, и ему вдруг кажется... ему кажется, что он слышит где-то в глубине себя отчаянный скрежещущий крик. Не человеческий, не звериный, даже драконы так не кричат. Так плакала бы скала, будь скала ребенком и умей она ненавидеть. Карверу хочется зажать уши, но это ведь не поможет. Нужно отыскать и заткнуть какую-то рану в душе, в Тени, может быть. Тогда эта судорога его отпустит.
– Хоук, – повторяют ему, как деревенскому дурачку, – теперь за ходом работ будешь следить ты. Помни, все, что происходит в подземельях, не оглашается наверху. Это наша тайна, моя и твоя, Эльза не в счет, она не проговорится. Тебе все ясно?
– Вы меня проверяете, рыцарь-командор? – спрашивает он внезапно севшим голосом. И сам себя готов проклясть за этот опасный, пустой вопрос.
Она усмехается. Демон побери, он в первый раз видит ее такой: словно монна Станнард смотрит на милого, дурашливого щенка. И плевать, что этот щенок – он сам.
– Я знаю, на что ты способен, Карвер Хоук. И насколько ты верен. Поэтому нет, я не проверяю тебя. И не повторяю, что твоей сестре тем более ничего не должно стать известно.
Возможно, она ждет от него «Она не моя сестра. У меня нет семьи, только Орден», но Карвер никогда не скатится до подобного.
– Благодарю вас, монна, – склоняет он голову. – За ваше доверие. Но... могу я спросить...
Она поворачивается к нему всем корпусом.
– Тебя интересует, что создается здесь?
– Да... - он все еще слышит внутри низкий скрежет и едва в силах разлепить губы. – ...монна.
– Меч, – бросает она, направляясь к двери. – Меч из древнего лириума с глубинных троп.
И только когда створки закрываются за ней, Карвер наконец начинает понимать, что к чему.

4.
Герард оказывается толковым парнем, усмирение он выбрал сам, уже почти сорок лет назад, потому что не считал себя способным справиться с Истязаниями. И ничуть не жалел: он занимался любимым делом – зачаровывал вещи и изготавливал магические артефакты. Но даже для него принесенный с глубинных троп металл был... он не мог объяснить. Трудной задачей? Нет, не то, хотя Герард долго и отчаянно ломал свою умную голову, пытаясь придумать, как сделать субстанцию ковкой... Тяжелой повинностью? Пожалуй, хотя усмиренный и не был способен испытывать разочарование от своей работы. Но дело продвигалось плохо, металл не поддавался, а ковать меч нужно было на живую, исправить огрехи можно, когда куешь детскую игрушку, а не грозное оружие...
А еще это было болезненно. Болезненно даже для Герарда, намертво отрезанного от Тени, а уж для Карвера это превращалось в пытку. Постоянная болтанка внутри, словно под ногами не камень, а палуба корабля, головные боли, ощущения шепота не на ухо, а из глубины головы. Будто собственная кровь говорила с ним на непонятном наречии. И Карвер отчаянно боялся, что когда-нибудь разберет слова.
Усмиренный называл его «Мастер Хоук» и частенько отправлял отдохнуть или хотя бы вдохнуть немного свежего воздуха во дворе Казематов. Сам он из подземелий не выбирался никогда.
Карвер никогда не уходит, хотя толку от него мало.
– Чем это было? – спрашивает он у Гегарда. – Когда его принесли, чем это было? Куском камня?
– Это был идол, – терпеливо объясняет усмиренный. – Очень древний, я не встречал подобных изображений даже в старинных книгах. Он не был похож на гнома, скорее на... на ребенка...
Карвер вздрагивает. Он старается, чтобы его конвульсивных движений не заметили усмиренные. Не хватило, чтобы о его трусости донесли Мередит.
Его монна сначала слишком редко спускается в подземелья, а потом – делает это слишком часто. Карвер убеждает себя: это потому, что процесс наконец-то сдвинулся с мертвой точки, они обнаружили, с чем сплавить этот первозданный лириум, слишком не похожий на обычный по свойствам и консистенции, чтобы его стало возможным ковать. Монна Станнард стоит рядом с очагом, похожая на призрак в его мертвенном свете, на губах – легкая полуусмешка, а голову она чуть склоняет к плечу, будто слушает что-то – и ей нравится то, что она слышит.
Карвера немного пугает то, какой она становится. С нее, словно краска со статуи, чешуйками оползает золотистый блеск, лицо становится жестче и все чаще напоминает маску... Злую каменную маску с провалами глазниц, только глаза Мередит блещут лириумом даже ярче, чем сам лириум. Немного пугает? Нет. Карвер боится ее, как никогда и ничего не боялся.
Наверное именно поэтому однажды он почти против собственной воли обнимает ее за талию. Они стоят неподалеку от очага, и они здесь одни, усмиренные не в счет, им все равно, даже если Карвер запоет или станцует джигу. Мередит тихо и грозно рычит, но не делает попытки ударить или оторвать ему руку. Чуть позже он понимает, что она лишь выдохнула сквозь зубы, просто даже ее дыхание похоже на рык. Он отодвигает ее капюшон, чтобы коснуться волос. Потом отводит прядь волос, чтобы коснуться шеи. От нее пахнет камнем, металлом, а еще еле заметно, но все же, пахнет солнцем. И морской солью. Как он не замечал раньше, что она насквозь пропитана соленым морским бризом?
– Что ты от меня хочешь, мальчик? – спрашивает она тихо.
Карвер чувствует, как от ее голоса у него подкашиваются ноги. Хочется спросить – как можно нахальнее, хотя он, разумеется, способен сейчас только на сдавленный лепет: «И как давно к вам не приставали с неприличными предложениями, монна? Вы уже забыли, чего от вас могут хотеть?»
И он, конечно, молчит. Поэтому она разворачивает его к себе, точно таким же движением, каким уходила бы из захвата (и, видит Создатель, она легко отбросила бы его к стене, только пожелай), и смотрит в глаза. Карвер не может отвести взгляд, точно его околдовали. У Мередит мертвенное, бледное лицо, запавшие щеки, высохшие губы. И все равно она нестерпимо прекрасна.
– Я задала вопрос, Хоук, – медленно произносит она. – Отвечай.
Карвер падает на колени. Он не знает, почему. Он понимает, что обнимал ее по велению плоти, но сейчас... Это зов духа, золотое жжение в груди.
Это то, что он хотел сделать всегда.
– Монна, – шепчет он. Берет обеими руками ее стальную ладонь. – Вы очень устали. Вы не бережете себя. Позвольте проводить вас в покои?
– Хоук? – она изгибает бровь. Так она смотрела бы на пьяного, на обдолбавшегося лириумомом, ровно за секунду до того, как велела бы отправить виновного в карцер. Но Карвер не пьян. С ним что-то творится, его ведет, шепот крови в ушах становится нестерпимым, но это внезапно кажется очень правильным.
– Просто позвольте мне... – просит он одними губами.
Кажется, скажи она ему сейчас «Умри за меня», он бросится на меч, не раздумывая.
Но она лишь слегка кивает, отдает распоряжения Герарду и идет к тяжелой двери выхода. Карвер следует за ней. А потом шагает впереди, чтобы осветить ей путь.
Лицо Мередит совершенно непроницаемо, холодно, хмуро. Карверу страшно, когда ее взгляд упирается в спину, он чувствует его, словно острие копья между лопаток.
Но где-то в висках радостно шепчет кровь, а в груди разливается золото, и он наконец-то разбирает слова. Простые, как выбитый на монете девиз: «Служи ей. Служи ей. Служи»
И он хочет только одного: покориться.

5.
– Отпустите служанку.
Она делает знак рукой, и Эльза послушно удаляется, плотно прикрыв за собой дверь.
Первым он снимает с монны венец. Ему всегда казалось, что о его края можно порезаться, так и есть: острые грани, которые он потрогал из любопытства, едва не ранят пальцы.
Мередит нетерпелива, капюшон она сдергивает сама, показывает ему, как расстегнуть наплечники, вместе они снимают с нее кирасу, металл тяжел и холоден, но изнутри доспех согрет теплом ее тела.
Карвер мог бы стать хорошим прислужником, он ловок и расторопен, а еще то и дело порывается встать на колени, будто рыцарь-командор – не женщина, а золотая статуя Андрасте.
Но она женщина, он понимает это, когда откладывает последнюю деталь доспеха и видит, как она выправляет волосы из-под воротника верхней рубашки, ярко-алой, как свежая кровь.
Волосы длинные, до лопаток, они золотые и немного вьются.
– Ты этого хотел, Карвер? – спрашивает она, но в голосе нет вопроса. Это звучит, как утверждение: «Ты этого хотел».
– Вы не назвали меня Хоуком, – он поднимается с колен. Греет руки, потирая их друг о друга. В Казематах холодно.
– Тебя это раздражает, – она улыбается. – Заметно...
Карвер хмурится, и Мередит внезапно усмехается не как жестокое божество, а как самая обыкновенная девчонка, едва ли не его ровесница:
– ..а я не хочу тебя обижать.
Она бы могла учить детей, внезапно поражается Карвер. У нее могли бы быть свои дети.
– Монна...
– Налей мне выпить, Карвер, – говорит она. – И иди сюда.
Она притягивает его за ворот, когда он еще льет вино, рубиновая струя плещет мимо кубка, на руки Карверу, теперь они будто в крови. Ее сила – почти мужская. Карверу хочется показать, что и он не слабее, да он и впрямь не слабее, потому что прижимает к себе ее тело и внезапно ощущает, что Мереди Станнард не вылита из металла. Она тоньше него, хоть и широкоплеча, как все женщины-воины, и у нее восхитительная грудь, выпуклость которой он чувствует через две ее рубашки. Он собирает ткань в складки, тянет вверх и снимает их обе. Мередит толкает его к столу, берет кубок, салютует кому-то и отпивает большой глоток. А в следующий момент уже целует Карвера, и терпкое вино льется ему в рот; он рефлекторно глотает.
Они целуются, словно хищники, которые только что распотрошили добычу, и рты у обоих в чужой крови. Мередит рычит, рвет его губы зубами, кажется, она не умеет иначе. Карвер еще несколько мгновений назад представлявший, как подхватит ее под бедра и усадит на стол, сам оказывается прижатым к его жесткому углу.
Мередит, совершенно обнаженная (он боится смотреть! хочет – и боится) кладет руку ему на грудь, ведет все ниже, но при этом глядит на него, не отрываясь. У нее жуткое, почти злое лицо, и Карвер запоздало догадывается, что так она выглядит в возбуждении. И неважно, что это: кровавая резня, выступление перед тысячей горожан или тело молодого любовника. Она принимает все как вызов. И бросается в бой.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что это Карвер оказывается лежащим на спине среди ее книг, листков пергамента, склянка с песком едва не падает, и женщина ловит ее у самого пола. А потом забирается на Карвера, он сжимает ладонями ее узкие, как у мужчины, бедра, помогая опуститься, и ей, кажется, нравится, какие сильные у него руки... Он всхлипывает, когда она принимает его в себя. Грудь у нее не слишком большая, кожа золотится в свете единственной свечи, крупные темно-розовые соски кажутся припухшими. Карвер прихватывает один губами.
Мередит наклоняется и кусает его в шею. И еще раз. И еще. Карверу кажется, что она загрызет его, когда достигнет пика, и ему нравится эта мысль. Она резко двигается на нем, напрягается впалый живот. Он пытается целовать ее грудь, он хочет целовать ее всю, но она требовательна и хочет так, как нравится ей, поэтому он раз за разом подставляет шею, и его божество впивается в кожу, как голодное животное.
Одного раза ей не хватает. У Карвера затекло все тело, поэтому она разрешает пройти в спальню, хоть и без особого удовольствия.
Ее комната аскетична: простая кровать, как у всех офицеров-храмовников, пара ларей и сундуков в углу, стойка для доспехов, задернутое окно.
Она роняет Карвера на кровать, но он бунтует и подминает ее под себя. В нем много силы и азарта, и он наконец-то хочет исполнить давно желанное: посмотреть на нее сверху вниз, распаленную, с растрепавшимися волосами, с исцелованными грудями.
Монна Станнард смотрит на него, как на пищу. Он еще не насытил ее голод. А еще он чувствует, что ей нравится его нахальство, поэтому он будет продолжать. Уложит ее, забросит ее ногу себе на бедро, войдет не рывком, а плавно, чтобы прочувствовать, как горячо и мокро у нее внутри – от его собственной спермы и ее смазки.
«О, Создатель!» – хочется шептать ему, но создатель здесь не причем, он никогда не откликается на зов.
И поэтому он всхлипывает:
– Монна...
А потом понимает, что говорит: «Моя, моя, моя!»
– Заткнись, – спокойно велит она. И он замолкает.

6.
«Служи ей», – этот шепот отравляет его денно и нощно, но служить становится все труднее. Можно сколько угодно оставаться в ее покоях, можно трахать ее на письменном столе и в ее постели, можно, чувствуя себя сопливым юнцом, прокрадываться под ее дверь, чтобы послушать, как на пересыпает песок из склянки на стол и обратно, можно говорить ей: «Люблю вас» (он проговорился и выболтал это в одну из ночей) – она не услышит. Не почувствует. Не откликнется даже недовольным ворчанием.
Он – инструмент для нее, удовлетворяющий похоть, несущий стражу у очага, где куется ее оружие, послушный, верный, больше не «Хоук», родового имени она тоже его лишила... Просто «Карвер», который, к тому же, чаще всего понимает ее и вовсе без слов: как Герард, как Эльза, как любой из ее слуг.
Вот только ему хочется говорить. Слова жгут ему язык каленым железом, и он уже почти готов обрушиться на нее с упреками... Но в Казематы приходит Авелин: и привычный мир рушится, странно, что никто не хочет присесть и прикрыть голову руками...
– Леандра мертва, Карвер. Ее убили. Церемония сожжения назначена назавтра, но... есть деликатная проблема. Прошу, приходи, Хоук тебе все объяснит.
Деликатная проблема заключается в том, что тело матери ей не принадлежит. Это противоестественный кадавр, составленный из кусков чужой плоти. Карвер едва сдерживает тошноту, приподняв покрывало: ступни принадлежат одной, ноги до колена – другой, суставы сочленены искусно, но это все же кукла, марионетка, забава для какого-то ублюдка-мага...
Он опускает и начинает оправлять простыню. Неловко, неумело, и одну из ступней все еще видно, пальцы маленькие и уже начинают разлагаться...
– Как мы будем ее хоронить? – спрашивает Мариан, глаза у нее совершенно сухие. – Ее тело нашли отдельно, мы можем сжечь его вместе с ней, но я не хочу, чтобы это привлекло внимание. Думаю, отвезем все это подальше за город. Мерриль предлагает развеять ее прах над морем. Ты согласен?
Это какой-то горячечный бред... Говорить о сожжении, бояться, что станут трепать за спиной...
– Мы можем попытаться отделить ее голову...
– Мариан, прекрати!
Она сидит, согнувшись, теребит ворот мантии. Лицо спокойное.
– Хорошо, не будем этого делать. Как считаешь, на церемонию стоит позвать родственников всех прочих женщин? Все же мы сжигаем и их.
– Мариан!
Он быстро подходит к ней, хватает за руку. Кисть безвольная и худая, со дня похода на Глубинные тропы прошло так много времени, а она все еще не обросла мясом.
– Да, братец?
Она смотрит безжизненно, отрешенно, это совсем не та Марин, которая рычала на него во дворе Казематов. Эту Мариан покинула жизнь. Она и сама напоминает куклу. Или статую. Или истукан.
Чтобы порадовать сестру (а в его жизни случалось и такое, Мариан-подросток иногда забиралась на сеновал и сидела, нахохлившись, а Карверу хотелось ее порадовать), он иногда обещал ей: я сделаю все, что ты хочешь. Ну не дуйся, ну улыбнись. Он был готов посулить ей самое невыполнимое: я не буду с тобой спорить! Не буду дразнить! Я буду вести себя хорошо. Хочешь, отдам лошадку? И деревянный меч, вот, возьми, он совсем как настоящий.
Тогда он еще не понимал, из-за чего горюет сестра, он иногда и сам обзывал ее «проклятым магом» (тихо и только дома), а потом плакал от жалости, когда она уходила на свой сеновал, громко хлопнув дверью и шипя «Я придушу этого щенка». Что ж, отношения у них всегда были донельзя идиллическими...
Вот и сейчас ему хочется пообещать ей это невозможное «Я буду вести себя хорошо», и он говорит, сжимая ее худую руку:
– Мариан, я вернусь. Я тебя не оставлю. Хочешь?
Она поднимает голову и смотрит на него в упор. У нее кривая, как кинжал, улыбка. Вероятно, она проглатывает несколько первых пришедших на ум фраз: «Не то, что бы я не хотела, Карвер...», «С каких это пор ты идешь на попятный, мой маленький рыцарь?», «Думаешь, в поместье стало уютнее за последнее время?»
Но говорит она совсем другое:
– Ты ведь делаешь то, что должен... Защищаешь их от нас... Иди, Карвер, там ты действительно нужен.
Она отнимает руку и начинает растирать виски. Жест: оставь меня, ненадолго, не бойся, я скоро приду в себя. Она всегда приходит в себя, эта необыкновенная женщина. Карвер чувствует, в внутри все сжимается в тяжелый ком, в горле начинает горчить.
Он касается пушистых, вечно торчащих во все стороны волос Мариан, таких же непослушных и черных, как его собственные, а потом выходит, стараясь двигаться неслышно. Получается плохо – новенькие доспехи лейтенанта слишком гремят.
Да, он произведен в лейтенанты, минуя звание капрала, и все Казематы уверены, что это оттого, что у них с Мередит есть общая и грязная тайна. Они не знают, до какой степени правы.
Хочется плакать. Он проходит в комнату, где лежит тело-не-тело их-не-их матери, целует в лоб мертвую голову и быстро идет к выходу.
Нужно вернуться до смены караула. Пока ему еще есть, куда возвращаться.

7.
Что делать, если ты слишком верен, чтобы уйти и слишком беспомощен, чтобы исправить хоть что-то?
На его глазах монна Станнард меняется, словно жажда могущества выедает ее изнутри. Она больше не пахнет морем, и солнцем тоже не пахнет. Она почти не улыбается, и от ткани ее облачения тянет сыростью подземелий.
Она по-прежнему ненавидит магию – и в то же время проводит все свое время среди магических артефактов и усмиренных. Теперь она держит Карвера подальше от кузни, от очага, от загадочного металла, и Карвер даже рад этому, потому что больше не слышит отчаянных воплей внутри головы.
Все, что он может – стоять на страже у двери. Молчать. Провожать ее до покоев. Спать с ней и уходить перед рассветом.
Он уверен, что как-то иначе представлял себе жизнь храмовника, но он все еще одержим Мередит – и поэтому не смеет ей возразить. Когда она подзывает, он приходит. Он просто не может не прийти.
Однажды он решился на непростительную дерзость: он целовал ее руки и пытался уговорить – «То, что там, внизу, в подземелье, оно вас губит, монна, вы думаете, что оно вас спасет, но это совсем не так... Я же вижу. Я вижу, что с вами творится. Я не хочу, чтобы это творилось. Оставьте это, умоляю!»
Мередит слушала его, сидя на кровати, руки были опущены вдоль тела, безвольны, будто у Мариан в ту последнюю встречу. Лицо казалось еще более мертвенным, чем обычно. Карвер не смотрел ей в глаза, но она не возражала, и он продолжал увещевать.
А потом она ударила его, коротко, наотмашь, будь она в доспехе, он навсегда остался бы с изуродованным латной перчаткой лицом.
– Заткнись, щенок, – сказала она совершенно спокойно, пока он с ужасом стирал с разбитой губы выступившую кровь. – Никогда не становись между мной и им. Слышишь?
Он слышал.
И слышит до сих пор: шепот «Служи ей» не замолкает ни на секунду. Он повинуется, потому что, если Мередит нельзя остановить, он будет рядом до конца.
Что-то страшное надвигается на Киркволл, он чувствует это, но не может противиться. Он мечен, так же, как и его госпожа. И, видимо, обречен.
Нельзя слишком сильно любить то, что никогда тебе не подчинится. Он твердил бы это Мередит. Ей, потому что себе он и без того повторяет это ежесекундно. Когда видит ее, когда хочет коснуться ее волос, стоя на шаг позади в разговоре, когда не может уснуть и ласкает себя, думая о ней. Она оставляет на нем синяки и укусы, а в мечтах они просто целуются, без рычания, без борьбы, не как звери или подземные твари, как обычные мужчина и женщина...
Больно знать, что этого не будет никогда.
Он несет караул, прислонившись к стене у окованной железом двери, когда слышит ее приглушенный, но властный голос:
– Карвер. Подойди.
И что-то в этом голосе заставляет сердце замереть. Ужас накатывает на Карвера свирепой приливной волной.
– Я здесь, монна.
Она стоит в центре громадного помещения, и его углы по-прежнему теряются в тени, а высота потолка кажется неизмеримой. Но теперь темнота еще гуще, а тени – злее, потому что в ее руке алым негреющим светом пылает меч. Он похож скорее на чудовищный наконечник копья, рубящая часть безобразно массивна. Меч кажется живым существом. Хищником. Кровопийцей и людоедом. Мередит, даже в своих латах, выглядит хрупкой, держа его в руках.
На ее лице вдохновение, почти экстаз. И это не вызов... Карвер никогда не видел у нее такой улыбки и таких мечтательных глаз. Так, может быть, смотрела совсем юная Мередит, рекрут-храмовник, как и положено рекруту, влюбленная в рыцаря-командора Гильяна...
Карвер слышит скрежет, потом чувствует вкус крови — и только тогда понимает, что скрипнул зубами так, что едва не выплюнул их.
Но она ждет, и ему приходится выдавить из себя улыбку.
– Посмотри, Карвер. Ведь он прекрасен!
Он безобразен, но Карвер склоняется перед ней, кивает послушно.
– Да, моя госпожа.
Меч светится изнутри, по грозному острию перетекают больные всполохи. Он живет. И Карверу хочется крикнуть: вы же хотели беречь людей от одержимых! Почему вы сами стали одержимой, монна? Почему я одержим вами... За что это нам? Почему?!
Герард смотрит на дело рук своих, и глаза у него пусты. Усмиренным не страшно, они ни о чем не жалеют... Иногда им и впрямь начинаешь завидовать.
– Благодарю, мастер, – говорит Мередит, а потом одним ударом сносит голову старику, и та отлетает в сторону с глухим стуком; хлюпая, хлещет кровь.
- Второго такого он уже не сделает, даже если найдется еще один лириумный истукан.
Затаившиеся усмиренные возникают из темноты, уносят тело и протирают пол. Мередит трогает острие кончиком пальца.
– Он хорош.
Карвер усилием сдерживает дурноту и кивает:
– Да, госпожа.
На мгновение ему кажется, что Мередит и ее торжествующий клинок сливаются воедино. Что его богиня начинает сиять изнутри, но это всего лишь блики от лезвия отражаются в пластинах нагрудника.
– Идем, Карвер.
Она вкладывает меч в специально сработанные, отделанные алым ножны за спиной, это движение опасно и грациозно. Поворачивается спиной и спокойно шагает к выходу.
«Успею?» – думает Карвер, сжимая пальцы на рукояти кинжала. Руки отчаянно потеют, его бьет озноб.
Я должен успеть...
Она оборачивается. Глаза синие, яркие и влюбленные.
– Ну что же ты медлишь, Карвер?
И он, безвольно уронив руку, идет следом, не видя перед собой ничего. Неуклюжий, как каменный гномий истукан.

@темы: гет, Карвер, Мередит, Secret Santa 2012/2013

Comments

[tmplr]

О боги мои. О БОГИ МОИ!

Санта, милый, любимый, я тебя обожаю! *всхлипывает, вытирает нос кулаком* Настолько в яблочко - по всем кинкам, по всем мозолям, точно по тому, как я вижу и Мередит, и Карвера.

У меня нет таких слов, чтобы сказать, насколько это прекрасный подарок. Огромное человеческое спасибо!





(а можно репост же?)

[tmplr]

Нет, я просто не могу молчать, дайте я ещё разок скажу, что это прекрасно. А то третий раз перечитала уже.

Стопроцентное попадание в моё видение персонажей.
То, как она меняется под воздействием меча. То, что убила мастера. Пояс Карвера, пояс с пластинками, о да!
Отношение Карвера к ней, её к нему... эта сцена на столе... ох, Создатель.

Санта, я тебя люблю.

[Orlesian warden]

Meredith*s Knight, о, вы меня понимаете, да!

[tmplr]

да-да?) в чём именно?))

[Orlesian warden]

О, этот текст мною тоже прочтен трижды, если не больше. Болезненный и сильный. Пояс - да, меня он тоже очень порадовал.

[tmplr]

храмовничий пояс - мой личный кинк, на самом деле
тут полтекста - мои кинки
да уж, я не просто довольна подарком, я подрагиваю руками, сгрызла ноготь и выкипела забытый чайник.

[Orlesian warden]

Я вас прекрасно понимаю ^_^

Автор, я в дрова. Вы непередаваемо прекрасны. Я хочу поцеловать ноги вашей статуи и записаться в разносчики вам молока и газет. Правда, чтоб все так писали. Я в таком восторге, вы бы знали.

[Гость]

пуррр-пурр-пуррр! я автор я не хочу ничего, я хочу собственную старую в полный рост, молока и газет)))
а если серьезно, дорогой заказчик, ужасно-ужасно лестно, что вам пришелся по душе подарок! больше всего хотелось именно сделать приятное! ну потому что вот! вы прекрасны!

[tmplr]

видите, автор, что вы с нами делаете. мы вам газеты носить готовы, молоко... ну хотите - ещё и тапочки?)

но...

(но, милый автор, то с комментарием к подарку вы ох как погорячились: из всех, кто может сказать обо мне такое, только один человек участвует в санте)

впрочем, тапочек, молока, газет и статуй это не отменяет

Автор, я настаиваю! Я вам охапку отступников принесу, только возьмите меня в разносчики!

Автор, я настаиваю! Я вам охапку отступников принесу, только возьмите меня в разносчики!

Автор, я настаиваю! Я вам охапку отступников принесу, только возьмите меня в разносчики!

[Гость]

там в комментарии к фику, который "от автора" уже знатный деанон))) но мы же сделаем невинные моськи и никому не признаемся, да?^^

[tmplr]

Cathar, нормальные дела, у меня в дайрике ты надеешься, что автор промагуй)) а тут отступников собралась пачками таскать)
тащи автору Мередит, не прогадаешь

Гость, разумеется. ума не приложу, кто мог это написать. но это божественно. я уже присмотрела себе фразу под ник.

[Гость]

автор хочет Карвера! автор совершенно точно знает, что с ним делать!

[tmplr]

отдать его монне командору, разумеется, что же ещё

[ler.]

В доспехах и славе, облеченная властью, в сиянии солнца и белого золота своих волос.

зафапалась на эту фразу)

прекрасный текст, автор, спасибо за него!

[tmplr]

Я призываю всех шипперить эту прекрасную пару

Автор, я настаиваю! Я вам охапку отступников принесу, только возьмите меня в разносчики!

[KirioSanjouin]

Вау, автор, это СИЛЬНО! Это...тут было много вдохновенно-матерных слов, но я их стер Короче, я не фанат этой пары, и вообще ни разу Мередит, но текст же АФИГЕНЕН!!! И Карвер, и его метания, и все-все-все! Короче один из случаев, когда это все "не мое", но читать - аж дух захватывает!

[Aihito]

Автор, вы прекрасны.

[Papa-demon]

Потрясающая вещь! Очень живая и сильная.
Мередит великолепна - роскошная и страшная женщина.
Бедный, бедный Карвер!

Я получила невероятное удовольствие от текста.
Очень здорово. Большущее спасибо автору!

[МКБ-10]

KirioSanjouin, Aihito, Papa-demon, огромное спасибо за отзывы, дорогие! ужасно приятно, что текст заставил отозваться - и не только моего прекрасного заказчика! нет таких слов!)))
да, Карвера в этой истории очень жалко, но он свой путь выбирает сам...

[МКБ-10]

ler., Cathar, спасибо вам за вдохновляющие комментарии!

ну а заказчик сам про себя все знает!

[tmplr]

МКБ-10, и про себя, и про тебя.

[Soul of Light]

Отлично и живо написано, оставляет какое-то эмоционально рваное ощущение - словно штормит.)
А это очень, очень здорово, когда текст так действует.)

Еще раз спасибо Meredith and her Templar за рекомендацию.))

[МКБ-10]

здорово, что вам понравилось! спасибо!