я твой эльфинаж венадаль шатал
Название: Своя воля
Автор: Остроухий засранец
Бета: Остроухий засранец
Пейринг/Персонажи: Аметин, ж!Кусланд, отсылка к ж!Кусланд/Айона
Категория: джен, намёк на фемслэш в прошлом
Жанр: драма
Рейтинг: PG
Размер: около 1000 слов
Предупреждение: хэдканон о будущем Аметин
У Айоны светлые волосы — нежные, почти платиновые, они лучше любого украшения оттеняют строгую красоту её лица. Аметин, не дыша, наблюдает, как её мать расчёсывает и тщательно укладывает волосы. Айона служит леди Ландре как фрейлина — огромная честь для эльфийки! — и потому должна быть безупречна.
Идеальная — всегда прекрасна и свежа, безукоризненно одета (в эльфинаже так наряжаются только на собственную свадьбу, да и то лишь те, кто может себе такое позволить), всегда тиха и сдержана, с источающим любезность мягким голосом (леди Ландра любит слушать её пение и декламацию)... Аметин мечтает стать такой, когда вырастет. Все говорят, что у неё материны глаза, так может, и ей так же повезёт.
Мама говорит, что для этого нужно не только везение, что нужно не просто обладать милой внешностью, но и очень много трудиться. «Всё в этом мире зависит от людей, — нежно говорит она дочери. — В их власти вознести тебя или растоптать. Чтобы надеяться на награду, ты должна стать им полезной и приятной. Недостаточно просто быть послушной и знать своё место. Аметин, жизнь моя — радуй глаз, угождай, научись угадывать и исполнять пожелания прежде, чем они станут приказом — и ты будешь счастлива. Люди, подобные леди Ландре умеют ценить тех, кто их радует».
Когда Аметин была младше, она хотела знать, почему люди обладают такой властью, почему эльфы не могут сами распоряжаться собой, почему над ними должна быть чужая воля? Потом она поняла, что просто так устроен мир. Наверное, эльфы не годятся ни для чего получше, но хотя бы слуги из них выходят хорошие — если стараться.
Аметин обещает маме, что будет стараться.
Жаль, что поместье леди Ландры не так велико, чтобы мама могла забрать её к себе. С тех пор как папы не стало, девочка живёт с маминой троюродной сестрой, и хоть они не бедствуют, Аметин жалеет, что не может видеться с мамой чаще.
Идеальная — всегда прекрасна и свежа, безукоризненно одета (в эльфинаже так наряжаются только на собственную свадьбу, да и то лишь те, кто может себе такое позволить), всегда тиха и сдержана, с источающим любезность мягким голосом (леди Ландра любит слушать её пение и декламацию)... Аметин мечтает стать такой, когда вырастет. Все говорят, что у неё материны глаза, так может, и ей так же повезёт.
Мама говорит, что для этого нужно не только везение, что нужно не просто обладать милой внешностью, но и очень много трудиться. «Всё в этом мире зависит от людей, — нежно говорит она дочери. — В их власти вознести тебя или растоптать. Чтобы надеяться на награду, ты должна стать им полезной и приятной. Недостаточно просто быть послушной и знать своё место. Аметин, жизнь моя — радуй глаз, угождай, научись угадывать и исполнять пожелания прежде, чем они станут приказом — и ты будешь счастлива. Люди, подобные леди Ландре умеют ценить тех, кто их радует».
Когда Аметин была младше, она хотела знать, почему люди обладают такой властью, почему эльфы не могут сами распоряжаться собой, почему над ними должна быть чужая воля? Потом она поняла, что просто так устроен мир. Наверное, эльфы не годятся ни для чего получше, но хотя бы слуги из них выходят хорошие — если стараться.
Аметин обещает маме, что будет стараться.
Жаль, что поместье леди Ландры не так велико, чтобы мама могла забрать её к себе. С тех пор как папы не стало, девочка живёт с маминой троюродной сестрой, и хоть они не бедствуют, Аметин жалеет, что не может видеться с мамой чаще.
***
«Будь хорошей девочкой, жизнь моя», — Айона целует дочь на прощание. Её леди едет в Хайевер, и фрейлина не представляет, когда вернётся к Аметин. Может быть, та вырастет из этого платья за время их разлуки — дети растут быстро.
Каждый вечер Аметин тщательно расчёсывает свои волосы. Они обычные русые, совсем не такие красивые, как у мамы, но торжественные взмахи гребешка напоминают о ней.
Каждый день Аметин приходит к воротам эльфинажа и ждёт.
Остатки разбитого под Остагаром войска возвращаются в город. Люди говорят о Море, об ужасных тварях, о гражданской войне. Однажды кто-то говорит, что замок Хайевер разрушен, и все его обитатели убиты за измену.
Поместье Лоренов пустует со дня отъезда леди.
Айона обещала вернутся. Аметин продолжает ждать её.
Каждый вечер Аметин тщательно расчёсывает свои волосы. Они обычные русые, совсем не такие красивые, как у мамы, но торжественные взмахи гребешка напоминают о ней.
Каждый день Аметин приходит к воротам эльфинажа и ждёт.
Остатки разбитого под Остагаром войска возвращаются в город. Люди говорят о Море, об ужасных тварях, о гражданской войне. Однажды кто-то говорит, что замок Хайевер разрушен, и все его обитатели убиты за измену.
Поместье Лоренов пустует со дня отъезда леди.
Айона обещала вернутся. Аметин продолжает ждать её.
***
Рыжеволосая женщина в потрёпанном доспехе останавливается перед эльфинажными воротами и будто хочет войти, но останавливается, увидев Аметин.
— Ты... — обращается она и хмурится, будто пытается вспомнить имя, хотя откуда ей знать его? — Дочь Айоны?
Аметин в смятении, но послушно кивает, пытаясь изобразить реверанс.
— Похожа, — говорит женщина, продолжая хмуриться, словно это её нисколько не радует. — Твоя мать убита. О тебе есть кому позаботиться?
...Она стоит и хватает ртом воздух, пытаясь понять, что сказала эта женщина. Мама убита. Кто-то убил её. Мамы больше нет. Она не вернётся к Аметин.
Рыжеволосая женщина делает шаг и опускает руку в перчатке лучника на детское плечо.
— Айона спасла мне жизнь, — произносит она отрывисто. — Я в долгу перед твоей семьёй. Отведи меня в дом, где живёшь.
У неё голубые глаза, холодные и светлые, как зимнее небо, и Аметин не поверила бы человеку с такими глазами, она никуда не пошла бы с человеком, у которого такие глаза, но женщина смотрит, и что-то есть в её взгляде, отчего девочка молча поворачивается и идёт — сквозь ворота, с тяжёлой рукой на плече.
— Аметин, — произносит она тихо, словно это имеет какое-то значение. — Меня зовут Аметин.
Никто больше не назовёт ей «жизнь моя». Аметин смаргивает слёзы. «Люди не должны видеть тебя плачущей, — говорила мама, — это некрасиво и будет им неприятно».
Женщина кивает:
— Я — Элиссив Кусланд, Аметин.
— Ты... — обращается она и хмурится, будто пытается вспомнить имя, хотя откуда ей знать его? — Дочь Айоны?
Аметин в смятении, но послушно кивает, пытаясь изобразить реверанс.
— Похожа, — говорит женщина, продолжая хмуриться, словно это её нисколько не радует. — Твоя мать убита. О тебе есть кому позаботиться?
...Она стоит и хватает ртом воздух, пытаясь понять, что сказала эта женщина. Мама убита. Кто-то убил её. Мамы больше нет. Она не вернётся к Аметин.
Рыжеволосая женщина делает шаг и опускает руку в перчатке лучника на детское плечо.
— Айона спасла мне жизнь, — произносит она отрывисто. — Я в долгу перед твоей семьёй. Отведи меня в дом, где живёшь.
У неё голубые глаза, холодные и светлые, как зимнее небо, и Аметин не поверила бы человеку с такими глазами, она никуда не пошла бы с человеком, у которого такие глаза, но женщина смотрит, и что-то есть в её взгляде, отчего девочка молча поворачивается и идёт — сквозь ворота, с тяжёлой рукой на плече.
— Аметин, — произносит она тихо, словно это имеет какое-то значение. — Меня зовут Аметин.
Никто больше не назовёт ей «жизнь моя». Аметин смаргивает слёзы. «Люди не должны видеть тебя плачущей, — говорила мама, — это некрасиво и будет им неприятно».
Женщина кивает:
— Я — Элиссив Кусланд, Аметин.
***
Командор Башни Бдения мало похожа на даму-аристократку. Она не нуждается в компаньонке или камеристке, у неё нет личной служанки. Она сама одевается, сама моется и причёсывается, сама ухаживает за своими доспехами и оружием. На праздность и изящные развлечения у неё нет ни охоты, ни времени, так что Аметин и этим не может ей услужить.
У Аметин теперь есть собственная комната — не очень большая, но зато принадлежащая лишь ей, и там есть даже ванна и книжный шкаф, и старый гардероб из тёмного дерева (его дверцы жутковато и таинственно скрипят).
Элиссив видится с девочкой каждый день — расспрашивает об её уроках или спускается вместе с ней на крепостной двор, где есть манекены для отработки ударов и мишени для стрельбы.
Командор совсем не против потратить немного своего ценного времени на остроухую девчонку, и её люди следуют этому примеру. Аметин не служанка и не фрейлина, она воспитанница Командора, а это не так уж мало.
Наверное, ей повезло.
Айону убили стрелой. Элиссив никогда не рассказывает подробностей, только «она пожертвовала собой, чтобы я могла спастись», но однажды проговорилась, что это была стрела. Аметин тренируется с луком в любую погоду; она ненавидит его и она покоряет его так же, как покоряет свою ненависть. В глазах Элиссив стынет одобрение.
Элиссив говорит, что силу можно черпать в любых сильных чувствах, но сначала нужно преодолеть их, встать над ними, чтобы они не могли управлять тобой.
Аметин очень старается. Одобрение Элиссив греет, но она старается не для того, чтобы угодить ей, а ради себя.
Если Элиссив в крепости, то вечером она заходит к Аметин, давая возможность поделиться новостями, и расчёсывает её отросшие и совсем потемневшие волосы.
«Всё в этом мире зависит от нас, — говорит она однажды, усердно орудуя гребнем, словно перед ней важный кусок работы, требующий скрупулезного выполнения. — От тебя, от меня... Будущее в наших собственных руках. Только тебе решать, кем ты станешь, Аметин».
У Аметин теперь есть собственная комната — не очень большая, но зато принадлежащая лишь ей, и там есть даже ванна и книжный шкаф, и старый гардероб из тёмного дерева (его дверцы жутковато и таинственно скрипят).
Элиссив видится с девочкой каждый день — расспрашивает об её уроках или спускается вместе с ней на крепостной двор, где есть манекены для отработки ударов и мишени для стрельбы.
Командор совсем не против потратить немного своего ценного времени на остроухую девчонку, и её люди следуют этому примеру. Аметин не служанка и не фрейлина, она воспитанница Командора, а это не так уж мало.
Наверное, ей повезло.
Айону убили стрелой. Элиссив никогда не рассказывает подробностей, только «она пожертвовала собой, чтобы я могла спастись», но однажды проговорилась, что это была стрела. Аметин тренируется с луком в любую погоду; она ненавидит его и она покоряет его так же, как покоряет свою ненависть. В глазах Элиссив стынет одобрение.
Элиссив говорит, что силу можно черпать в любых сильных чувствах, но сначала нужно преодолеть их, встать над ними, чтобы они не могли управлять тобой.
Аметин очень старается. Одобрение Элиссив греет, но она старается не для того, чтобы угодить ей, а ради себя.
Если Элиссив в крепости, то вечером она заходит к Аметин, давая возможность поделиться новостями, и расчёсывает её отросшие и совсем потемневшие волосы.
«Всё в этом мире зависит от нас, — говорит она однажды, усердно орудуя гребнем, словно перед ней важный кусок работы, требующий скрупулезного выполнения. — От тебя, от меня... Будущее в наших собственных руках. Только тебе решать, кем ты станешь, Аметин».
***
Когда небеса рвутся, обнажая зелёный испод мира, Аметин двадцать лет. У неё длинные тёмные волосы, которые она каждый день тщательно расчёсывает и заново убирает в тугую косу. Такая причёска бесцеремонно обнажает острые уши, но немногие решаются выказать явное пренебрежение к тихой миниатюрной девушке — исходит от неё что-то неявно намекающее, что это не лучшая идея.
Небеса рвутся, люди вокруг громко переговариваются, кричат, страх и смятение в их голосах.
Аметин возвращается в трактир, проскальзывает к стойке и опускает на неё кошель.
— Будь так добр, сухарей и воды на неделю, — говорит она трактирщику мягким голосом, которому хочется подчиниться.
Поправляет за спиной колчан и ждёт свой заказ. Даже если она неверно расценила расстояние, вряд ли дорога к месту разрыва будет намного дольше.
«Вырасти собой», — не то попросила, не то велела ей Элиссив давным-давно.
И Аметин обещала.
Небеса рвутся, люди вокруг громко переговариваются, кричат, страх и смятение в их голосах.
Аметин возвращается в трактир, проскальзывает к стойке и опускает на неё кошель.
— Будь так добр, сухарей и воды на неделю, — говорит она трактирщику мягким голосом, которому хочется подчиниться.
Поправляет за спиной колчан и ждёт свой заказ. Даже если она неверно расценила расстояние, вряд ли дорога к месту разрыва будет намного дольше.
«Вырасти собой», — не то попросила, не то велела ей Элиссив давным-давно.
И Аметин обещала.
Название: Ночной вызов
Автор: Остроухий засранец
Бета: Остроухий засранец
Пейринг/Персонажи: ОМП, спойлерЗевран/ж!Табрис
Категория: джен и последствия гета
Жанр: юмор
Рейтинг: PG
Размер: 1679 слов
Краткое описание: Мойте руки перед едой, кушайте кашу по утрам, а главное — предохраняйтесь, если не хотите быть как герои этого текста.
Кодекс: Knightslayer. Вольный перевод автора текста.
Самой известной эльфийской преступницей в Орлее была Алидда из Халамширала, арестованная в 4:45 Чёрного века за убийство трёх шевалье. На суде, возглавляемом Верховной Жрицей Клеманс I, было обнаружено, что Алидда убила двенадцать шевалье в качестве возмездия за традицию рыцарей в качестве «выпускного» отправляться в трущобы и нападать на эльфов, нарушивших комендантский час. Алидда сбежала и убила ещё двадцать шевалье, двоих — в бою один на один, прежде чем её загнали в угол, и она, дабы избежать пленения, перерезала себе горло собственным кинжалом.
Хеллиус уже собирался гасить свечи, покончив с вечерним чтением — с которым, как обычно, затянул до глубокой ночи, уж больно интересная попалась рукопись. Он с некоторым сожалением выбрался из постели, чтобы вернуть книгу на полку — и обнаружил, что в доме не один. Казалось, ещё секунду назад единственным живым созданием на подоконнике был цветущий эмбриум в горшке, но теперь по соседству с ним восседал некий тёмный силуэт, не поддающийся опознанию из-за надвинутого на лицо капюшона.
Хеллиус не успел толком испугаться — вернее сказать, сердце его пропустило удар, но больше от неожиданности, чем от возникших в мозгу картин жестокого убийства с последующим расчленением или чего-то столь же живописного. Неведомый гость соскочил с подоконника и в два шага сократил расстояние между ними.
— Ты, — обратился он к Хеллиусу охрипшим голосом, в котором опытный слушатель уловил бы, пожалуй, истерические нотки, — ты врач?
— Как вы сюда попали? — в растерянности выдал тот первое, что пришло на ум. — Третий этаж!
— По крыше. Врач или нет?
— Врач, разумеется, на первом этаже вывеска...
— Хорошо. Пошли. Быстро, — непрошеный гость бесцеремонно схватил его за запястье и потянул к окну, словно рассчитывая, что Хеллиус в состоянии будет так же непринуждённо выйти в него, как он сам — вошёл.
— Минутку! — Хеллиус попробовал вывернуть руку из захвата и оказался неприятно удивлён крепкой хваткой визитёра: тот, хоть и был ниже него на добрую голову, попытки высвободиться словно бы и не заметил. — Во-первых, я никуда не пойду, сперва не надев штанов. Во-вторых, я однозначно не выйду из дома через окно. И в-третьих, если вы хотите, чтоб я штопал дырки на каком-нибудь... я должен знать характер повреждений, чтобы взять все необходимые инструменты!
Всё потихоньку вставало на свои места. Раз к нему ввалились среди ночи — значит, он срочно нужен как профессионал. Типичное дело, и Хеллиус был к этому готов ещё когда выбирал, на кого пойти учиться. Раз вошли в окно и не потрудились даже представиться, значит, скорее всего, есть раненый, имеющий проблемы с законом. Раз визитёр в состоянии, близком к панике — спорить с ним пока что выйдет себе дороже. Кто поручится, что гуляющий по крышам тип соблюдает законы Камберленда и не имеет при себе оружия? Проще уж делать то, что от тебя хотят, по крайней мере, поначалу. Совсем уж трусом Хеллиус себя никогда не считал, но и геройствовать тоже не рвался.
— Не надо штопать, — запротестовал визитёр, лихорадочно теребя край капюшона. — Надо идти. Быстро!
И с этими словами он вновь потянул Хеллиуса к окну.
— Да что же... Штаны! — возопил тот. — Без штанов не пойду!
— Штаны, — повторил за ним следом визитёр, будто пытаясь вспомнить, что означает это слово. Совсем голову потерял, что ли? — Штаны. Хорошо. Надевай штаны. Только быстро.
— Сердечно благодарю, — отозвался Хеллиус, между делом перебирая в уме содержимое своей сумки. Хорошо ещё, как раз вчера проводил ревизию на случай вот таких вот внезапных явлений. Надо штопать или не надо, а всё же лучше быть во всеоружии. — И мы всё же выйдем через дверь. Я настаиваю.
Хеллиус не успел толком испугаться — вернее сказать, сердце его пропустило удар, но больше от неожиданности, чем от возникших в мозгу картин жестокого убийства с последующим расчленением или чего-то столь же живописного. Неведомый гость соскочил с подоконника и в два шага сократил расстояние между ними.
— Ты, — обратился он к Хеллиусу охрипшим голосом, в котором опытный слушатель уловил бы, пожалуй, истерические нотки, — ты врач?
— Как вы сюда попали? — в растерянности выдал тот первое, что пришло на ум. — Третий этаж!
— По крыше. Врач или нет?
— Врач, разумеется, на первом этаже вывеска...
— Хорошо. Пошли. Быстро, — непрошеный гость бесцеремонно схватил его за запястье и потянул к окну, словно рассчитывая, что Хеллиус в состоянии будет так же непринуждённо выйти в него, как он сам — вошёл.
— Минутку! — Хеллиус попробовал вывернуть руку из захвата и оказался неприятно удивлён крепкой хваткой визитёра: тот, хоть и был ниже него на добрую голову, попытки высвободиться словно бы и не заметил. — Во-первых, я никуда не пойду, сперва не надев штанов. Во-вторых, я однозначно не выйду из дома через окно. И в-третьих, если вы хотите, чтоб я штопал дырки на каком-нибудь... я должен знать характер повреждений, чтобы взять все необходимые инструменты!
Всё потихоньку вставало на свои места. Раз к нему ввалились среди ночи — значит, он срочно нужен как профессионал. Типичное дело, и Хеллиус был к этому готов ещё когда выбирал, на кого пойти учиться. Раз вошли в окно и не потрудились даже представиться, значит, скорее всего, есть раненый, имеющий проблемы с законом. Раз визитёр в состоянии, близком к панике — спорить с ним пока что выйдет себе дороже. Кто поручится, что гуляющий по крышам тип соблюдает законы Камберленда и не имеет при себе оружия? Проще уж делать то, что от тебя хотят, по крайней мере, поначалу. Совсем уж трусом Хеллиус себя никогда не считал, но и геройствовать тоже не рвался.
— Не надо штопать, — запротестовал визитёр, лихорадочно теребя край капюшона. — Надо идти. Быстро!
И с этими словами он вновь потянул Хеллиуса к окну.
— Да что же... Штаны! — возопил тот. — Без штанов не пойду!
— Штаны, — повторил за ним следом визитёр, будто пытаясь вспомнить, что означает это слово. Совсем голову потерял, что ли? — Штаны. Хорошо. Надевай штаны. Только быстро.
— Сердечно благодарю, — отозвался Хеллиус, между делом перебирая в уме содержимое своей сумки. Хорошо ещё, как раз вчера проводил ревизию на случай вот таких вот внезапных явлений. Надо штопать или не надо, а всё же лучше быть во всеоружии. — И мы всё же выйдем через дверь. Я настаиваю.
***
Хеллиус был морально готов к тому, что добираться до места придётся в какой-нибудь сомнительной повозке, где ему придётся ехать в компании мрачных головорезов. Или к тому, что ему завяжут глаза и будут долго таскать по подворотням с целью сбить с толку и запутать следы. Или ещё к чему-то в этом духе. Но нежданный гость разочаровал его: ничего такого не случилось, никто не поджидал их в тёмной подворотне, и добираться до места требовалось на своих двоих, хотя всю дорогу до окраины коварный ночной похититель норовил сорваться на бег и утянуть за собой и Хеллиуса. На осторожные попытки хоть что-то разузнать он реагировал своеобразно, и в душе Хеллиуса всё больше укреплялось подозрение, что его визитёр в принципе мало что соображает из-за подступающей паники. Любопытно было узнать, что же довело его до такого состояния. И можно ли вообще подобное заштопать, или лучше сразу предложить искать мага-целителя, пока ещё не поздно...
Доведя Хеллиуса до ничем не примечательного домишки, его визитёр вдруг прекратил метания и вошёл внутрь чуть ли не на цыпочках и не дыша. Невольно проникнувшись, Хеллиус последовал его примеру, но абсолютно бесшумным стать не сумел и немедленно наступил на чрезвычайно скрипучую половицу.
— Кто там ещё шарится? — послышался из-за неплотно прикрытой двери женский голос. — Зев, это ты, что ли? Лучше б это был ты, я злая, как сто архидемонов!
— Что случилось? — всполошился нежданный гость, немедленно забывая про Хеллиуса и всовываясь в комнату.
— «Что случилось», он ещё спрашивает! Клятый клубок под кровать укатился, и как я его теперь достану?.. Давай вот сам теперь доставай и вяжи эти сволочные носочки, а моих сил больше нет!
Хеллиус, не в силах больше маяться в неизвестности, тоже всунулся в комнату, благо его визитёр освободил место —видать, и вправду полез доставать клубок из-под кровати.
Помимо означенной кровати и мнущегося возле неё нежданного гостя в комнате обнаружилась глубоко беременная эльфийская женщина в ночной рубашке, вызвавшая в памяти смутное копошение — вроде бы где-то Хеллиус это лицо уже видел... Смуглая, как антиванка, но акцент вроде бы ферелденский. И не спросишь так сразу... Женщина бродила по комнате с раздражённым видом, но при виде возникшего в дверном проёме Хеллиуса отвлеклась от мрачных мыслей:
— Всё-таки притащил? Вот говорила же, сама справлюсь, так нет...
— И как давно ты справляешься? — полюбопытствовал Хеллиус, заканчивая топтаться на пороге и заходя в комнату. Всё окончательно встало на свои места: даме подошёл срок рожать, а будущий отец ударился в истерику и побежал добывать ей клубок, врача и что там ещё они просят, свежих персиков посреди зимы? Хотя нет, это ещё не в родах...
— Пару часов. Ты не огорчайся, сэр доктор, что тебя посередь ночи похитили, — эльфийка склонила голову набок и с явным интересом вслушивалась в собственные ощущения, — у нас в роду это дело никогда надолго не затягивалось. Да и вправду, сами бы справились, если б вот этот гений, — она кивнула на коварного похитителя, переминающегося возле неё без дела, — не накрутил себя заранее.
— Это самое обычное дело, — светски подтвердил Хеллиус, пристраивая сумку на пол возле кровати, — но с приглядом врача всё-таки будет лучше.
В обычное время он не постеснялся бы обратить внимание клиентов на то, что услуги его не бесплатны и далеко не каждому жителю эльфинажа по карману, но Хеллиус никогда не жаловался на невнимательность, а потому приметил и стоящие в уголку весьма недешёвые сапоги дамы, и некоторую необжитость жилья, указывающую на то, что сей домишко эта парочка скорее всего снимает... ну и тот факт, что будущий папаша всё-таки оказался при оружии. От спрятанных в разнообразных экзотических местах кинжалов и Создатель ведает чего ещё он избавился вместе с плащом, попросту свалив всё это добро кучей на стол.
— Э, нет, друг мой, — сказал Хеллиус. — Эта рабочая поверхность мне понадобится. Причём в чистом состоянии. Здесь есть где воды нагреть?
— Есть, — эльф смотрел на него глазами утопающего и без слов вопрошал — «говори, что делать».
— Вот и нагрей побольше воды, да вымой почище столешницу. И держись рядом. На случай, если мне понадобится ассистент. И не сметь падать в обморок! — припечатал Хеллиус.
Эльфийка захихикала. Она, кажется, воспринимала происходящее как своеобразное развлечение и, в отличие от своего спутника жизни, священного трепета перед грядущим не испытывала. Правда, по манере двигаться Хеллиус опознал в ней женщину, бывавшую на поле боя, так что это его не слишком удивило. Ну а после того, как нервный эльф организовал ему возможность вымыть руки и осмотреть пациентку, он обнаружил на её бёдрах внушающие трепет шрамы, оставленные когтями не иначе как берескарна, если не хуже, и окончательно снял с повестки ночи вопрос «как успокаивать роженицу, если та впадёт в истерику».
Доведя Хеллиуса до ничем не примечательного домишки, его визитёр вдруг прекратил метания и вошёл внутрь чуть ли не на цыпочках и не дыша. Невольно проникнувшись, Хеллиус последовал его примеру, но абсолютно бесшумным стать не сумел и немедленно наступил на чрезвычайно скрипучую половицу.
— Кто там ещё шарится? — послышался из-за неплотно прикрытой двери женский голос. — Зев, это ты, что ли? Лучше б это был ты, я злая, как сто архидемонов!
— Что случилось? — всполошился нежданный гость, немедленно забывая про Хеллиуса и всовываясь в комнату.
— «Что случилось», он ещё спрашивает! Клятый клубок под кровать укатился, и как я его теперь достану?.. Давай вот сам теперь доставай и вяжи эти сволочные носочки, а моих сил больше нет!
Хеллиус, не в силах больше маяться в неизвестности, тоже всунулся в комнату, благо его визитёр освободил место —видать, и вправду полез доставать клубок из-под кровати.
Помимо означенной кровати и мнущегося возле неё нежданного гостя в комнате обнаружилась глубоко беременная эльфийская женщина в ночной рубашке, вызвавшая в памяти смутное копошение — вроде бы где-то Хеллиус это лицо уже видел... Смуглая, как антиванка, но акцент вроде бы ферелденский. И не спросишь так сразу... Женщина бродила по комнате с раздражённым видом, но при виде возникшего в дверном проёме Хеллиуса отвлеклась от мрачных мыслей:
— Всё-таки притащил? Вот говорила же, сама справлюсь, так нет...
— И как давно ты справляешься? — полюбопытствовал Хеллиус, заканчивая топтаться на пороге и заходя в комнату. Всё окончательно встало на свои места: даме подошёл срок рожать, а будущий отец ударился в истерику и побежал добывать ей клубок, врача и что там ещё они просят, свежих персиков посреди зимы? Хотя нет, это ещё не в родах...
— Пару часов. Ты не огорчайся, сэр доктор, что тебя посередь ночи похитили, — эльфийка склонила голову набок и с явным интересом вслушивалась в собственные ощущения, — у нас в роду это дело никогда надолго не затягивалось. Да и вправду, сами бы справились, если б вот этот гений, — она кивнула на коварного похитителя, переминающегося возле неё без дела, — не накрутил себя заранее.
— Это самое обычное дело, — светски подтвердил Хеллиус, пристраивая сумку на пол возле кровати, — но с приглядом врача всё-таки будет лучше.
В обычное время он не постеснялся бы обратить внимание клиентов на то, что услуги его не бесплатны и далеко не каждому жителю эльфинажа по карману, но Хеллиус никогда не жаловался на невнимательность, а потому приметил и стоящие в уголку весьма недешёвые сапоги дамы, и некоторую необжитость жилья, указывающую на то, что сей домишко эта парочка скорее всего снимает... ну и тот факт, что будущий папаша всё-таки оказался при оружии. От спрятанных в разнообразных экзотических местах кинжалов и Создатель ведает чего ещё он избавился вместе с плащом, попросту свалив всё это добро кучей на стол.
— Э, нет, друг мой, — сказал Хеллиус. — Эта рабочая поверхность мне понадобится. Причём в чистом состоянии. Здесь есть где воды нагреть?
— Есть, — эльф смотрел на него глазами утопающего и без слов вопрошал — «говори, что делать».
— Вот и нагрей побольше воды, да вымой почище столешницу. И держись рядом. На случай, если мне понадобится ассистент. И не сметь падать в обморок! — припечатал Хеллиус.
Эльфийка захихикала. Она, кажется, воспринимала происходящее как своеобразное развлечение и, в отличие от своего спутника жизни, священного трепета перед грядущим не испытывала. Правда, по манере двигаться Хеллиус опознал в ней женщину, бывавшую на поле боя, так что это его не слишком удивило. Ну а после того, как нервный эльф организовал ему возможность вымыть руки и осмотреть пациентку, он обнаружил на её бёдрах внушающие трепет шрамы, оставленные когтями не иначе как берескарна, если не хуже, и окончательно снял с повестки ночи вопрос «как успокаивать роженицу, если та впадёт в истерику».
***
Она не соврала, процесс и впрямь шёл быстро — с шансами Хеллиус мог вернуться домой на рассвете. В промежутках между схватками она болтала с ним и подтрунивала над всё ещё паникующим супругом, или кем он там ей приходился. Упомянула, что ребёнка они безуспешно пытались заделать уже не первый год, так что Хеллиус мысленно снял с папаши пару штрафных очков — и впрямь, заволнуешься тут! От личных вопросов дама, впрочем, умело уходила, а в беседе держала себя куда уверенней, чем обычно позволяют себе эльфийки. Чувствовалась у неё этакая старая привычка ставить себя наравне с людьми. Очень интересно, откуда бы.
Пациенткой, впрочем, она оказалась идеальной — несмотря на уверения, что и без него бы справилась, она исправно делала всё, что ей велели, ни на что не жаловалась и не ныла, а когда от неё требовалось приложить усилия, забавно пыхтела, напоминая Хеллиусу некое сложное гномье устройство с шестернями и котлами.
Дитя геройства матери не оценило и попыталось родиться, извернувшись боком, так что в какой-то момент пыхтения стало недостаточно для выражения всей гаммы эмоций, и в ход пошла базарная ругань, только почему-то на антиванском. Хеллиус, чьи познания в этом языке были достаточно скромны, на всякий случай запомнил несколько новых выражений. А потом быстро провёл пару манипуляций, вследствие которых младенец всё-таки осознал свою неправоту, мамаша выдала ещё несколько крепких словечек, а папаша приобрёл нездорово-сероватый оттенок лица.
— Держи, счастливый отец, — сказал Хеллиус, убедившись, что тот осознаёт себя и в обморок падать не собирается, и вручив ему не шибко аккуратно завёрнутого в полотенце наследника. — Поздравляю, у вас девочка. Теперь не дёргаемся пару минут, я буду шить.
— А ну дай сюда, — потребовала мать голосом измотанного полководца, только что выигравшего главное сражение. — Мелкая какая. И страшненькая. На Шейлу похожа.
— А по-моему, больше на Огрена, — возразил отец, к которому на глазах возвращался здоровый цвет лица.
— Надо будет ему письмо послать. А то вдруг он и не знает.
— И как мы её назовём?
— О! — Хеллиус не видел лица эльфийки, будучи сосредоточен на фигурной штопке более деликатных её частей, но, судя по голосу, задумала она нечто весьма коварное. — У меня есть на примете отличное имя. Алидда.
— Ну, это уже просто жестоко, mi amor.
— Я знала, что ты оценишь. Эй, сэр доктор! — окликнула его эльфийка. — А что скажешь, когда можно будет начинать второго делать?..
Пациенткой, впрочем, она оказалась идеальной — несмотря на уверения, что и без него бы справилась, она исправно делала всё, что ей велели, ни на что не жаловалась и не ныла, а когда от неё требовалось приложить усилия, забавно пыхтела, напоминая Хеллиусу некое сложное гномье устройство с шестернями и котлами.
Дитя геройства матери не оценило и попыталось родиться, извернувшись боком, так что в какой-то момент пыхтения стало недостаточно для выражения всей гаммы эмоций, и в ход пошла базарная ругань, только почему-то на антиванском. Хеллиус, чьи познания в этом языке были достаточно скромны, на всякий случай запомнил несколько новых выражений. А потом быстро провёл пару манипуляций, вследствие которых младенец всё-таки осознал свою неправоту, мамаша выдала ещё несколько крепких словечек, а папаша приобрёл нездорово-сероватый оттенок лица.
— Держи, счастливый отец, — сказал Хеллиус, убедившись, что тот осознаёт себя и в обморок падать не собирается, и вручив ему не шибко аккуратно завёрнутого в полотенце наследника. — Поздравляю, у вас девочка. Теперь не дёргаемся пару минут, я буду шить.
— А ну дай сюда, — потребовала мать голосом измотанного полководца, только что выигравшего главное сражение. — Мелкая какая. И страшненькая. На Шейлу похожа.
— А по-моему, больше на Огрена, — возразил отец, к которому на глазах возвращался здоровый цвет лица.
— Надо будет ему письмо послать. А то вдруг он и не знает.
— И как мы её назовём?
— О! — Хеллиус не видел лица эльфийки, будучи сосредоточен на фигурной штопке более деликатных её частей, но, судя по голосу, задумала она нечто весьма коварное. — У меня есть на примете отличное имя. Алидда.
— Ну, это уже просто жестоко, mi amor.
— Я знала, что ты оценишь. Эй, сэр доктор! — окликнула его эльфийка. — А что скажешь, когда можно будет начинать второго делать?..
***
По настоянию счастливой мамаши, проявившей в этом вопросе воистину воинское упрямство и драконью кровожадность, счастливый папаша отправился проводить Хеллиуса до половины пути по предрассветным улицам Камберленда. Не пребывая в состоянии перманентной паники, он производил куда лучшее впечатление — пожалуй, Хеллиус теперь даже мог понять, что эта без меры боевая дама в нём нашла. И то, что он ухитрился совершенно незаметно для Хеллиуса, который всегда гордился своей наблюдательностью, подсунуть ему мешочек с приятно удивившей его суммой, достойно завершило образ парочки странных эльфов в его голове.
А спустя несколько дней в книжной лавке он внезапно понял, почему эта эльфийка казалась ему знакомой. Но это, пожалуй, было уже совсем неважно.
А спустя несколько дней в книжной лавке он внезапно понял, почему эта эльфийка казалась ему знакомой. Но это, пожалуй, было уже совсем неважно.
Название: За подарком
Автор: Остроухий засранец
Бета: Остроухий засранец
Пейринг/Персонажи: м!Табрис, м!Сурана, ОМП
Категория: джен
Жанр: повседневность, modern!AU
Рейтинг: PG
Размер: 1889 слов
Предупреждение: ненормативная лексика
Обычно никто не говорил «эльфинаж» или «гетто». Эти слова не поощрялись, как привлекающие внимание к расслоению общества. Последние лет сорок в обиход плотно вошло словосочетание «эльфийский район», иногда заменяемое на «рабочие кварталы», что было не вполне корректно, поскольку количество людей-рабочих по-прежнему равнялось, а то и превосходило число эльфов тех же специальностей, и излишне говорить, что жили они не в эльфинаже.
Но наименование «эльфийский район» кварталы создавало иллюзию этнической самости и независимости, что немаловажно в стране (и мире), где для людей и для эльфов по-прежнему работают раздельные учебные заведения, досуговые заведения, скамьи в общественном транспорте — и так далее.
Разумеется, существовала и какая-то борьба за права — митинги, опасные выходки, нарушающие общественный порядок, а иногда даже публичные выступления уважаемых людей.
Всё это прошло как-то мимо Алима Сураны, хотя он мало того, что был эльфом, так ещё и родился в эльфинаже. Просто он был магом, выяснилось это рано, и всю свою сознательную жизнь он провёл в Круге, а о собственном происхождения знал только из личного дела. Круги были единственным в Тедасе местом, где царило почти абсолютное расовое равноправие — в процентном соотношении, у эльфов рождалось довольно много магов, и они обычно бывали достаточно способными, чтобы завершить обучение без потерь. Привыкшие к уважению и толерантности, они неохотно покидали магическую систему, и обычно оставались заниматься научной или преподавательской деятельностью, укрепляя внутрипрофессинальную легенду о большей по сравнению с людьми предрасположенности эльфов к магии (восемьдесят процентов преподавателей Кругов всегда были остроухи, да и великие открытия частенько делались лицами неудобной расовой принадлежности).
Сурана обо всём этом никогда не думал. Честно говоря, он и о существовании сегрегации-то вспомнил, только выйдя в город и сев в трамвай — уж очень странно на него косились. Хорошо ещё, что он был в приметной мажеской форме, и никто не высказал ему замечания, что он сидит не в своей части салона.
Разумеется, никакие стены эльфинаж не отгораживали. Это слишком напоминало бы плохую карикатуру на агитплакат времён войны, гетто орлейских нацистов. Тем не менее, сами эльфы соорудили нечто вроде официального входа — огромную арку из сломанных авто и строительной техники, подержанной мебели и всякого хлама. Пару месяцев назад какая-то эльфийская активистка сожгла здесь себя заживо при большом стечении народа, в знак протеста против несправедливости судебной системы по отношению к расовому меньшинству. Сейчас на одной из «колонн» примерно на середине высоты арки, в остове стоматологического кресла свернулся мальчишка лет десяти на вид, и курил, стряхивая вниз пепел.
Сурана стоял перед воротами, чувствуя себя как никогда неуместно. Чувствуя себя человеком.
Наконец он глубоко вздохнул и прошёл под аркой. Порыв ветра сбросил ему на голову «бычок», к счастью, погашенный.
Но наименование «эльфийский район» кварталы создавало иллюзию этнической самости и независимости, что немаловажно в стране (и мире), где для людей и для эльфов по-прежнему работают раздельные учебные заведения, досуговые заведения, скамьи в общественном транспорте — и так далее.
Разумеется, существовала и какая-то борьба за права — митинги, опасные выходки, нарушающие общественный порядок, а иногда даже публичные выступления уважаемых людей.
Всё это прошло как-то мимо Алима Сураны, хотя он мало того, что был эльфом, так ещё и родился в эльфинаже. Просто он был магом, выяснилось это рано, и всю свою сознательную жизнь он провёл в Круге, а о собственном происхождения знал только из личного дела. Круги были единственным в Тедасе местом, где царило почти абсолютное расовое равноправие — в процентном соотношении, у эльфов рождалось довольно много магов, и они обычно бывали достаточно способными, чтобы завершить обучение без потерь. Привыкшие к уважению и толерантности, они неохотно покидали магическую систему, и обычно оставались заниматься научной или преподавательской деятельностью, укрепляя внутрипрофессинальную легенду о большей по сравнению с людьми предрасположенности эльфов к магии (восемьдесят процентов преподавателей Кругов всегда были остроухи, да и великие открытия частенько делались лицами неудобной расовой принадлежности).
Сурана обо всём этом никогда не думал. Честно говоря, он и о существовании сегрегации-то вспомнил, только выйдя в город и сев в трамвай — уж очень странно на него косились. Хорошо ещё, что он был в приметной мажеской форме, и никто не высказал ему замечания, что он сидит не в своей части салона.
Разумеется, никакие стены эльфинаж не отгораживали. Это слишком напоминало бы плохую карикатуру на агитплакат времён войны, гетто орлейских нацистов. Тем не менее, сами эльфы соорудили нечто вроде официального входа — огромную арку из сломанных авто и строительной техники, подержанной мебели и всякого хлама. Пару месяцев назад какая-то эльфийская активистка сожгла здесь себя заживо при большом стечении народа, в знак протеста против несправедливости судебной системы по отношению к расовому меньшинству. Сейчас на одной из «колонн» примерно на середине высоты арки, в остове стоматологического кресла свернулся мальчишка лет десяти на вид, и курил, стряхивая вниз пепел.
Сурана стоял перед воротами, чувствуя себя как никогда неуместно. Чувствуя себя человеком.
Наконец он глубоко вздохнул и прошёл под аркой. Порыв ветра сбросил ему на голову «бычок», к счастью, погашенный.
***
Улицы эльфийского района производили гнетущее впечатление — многие здания явно нуждались в ремонте, а то и вовсе находились в откровенно аварийном состоянии, компенсируя это разве что яркими граффити и — иногда — свирепо отдраенными окнами в пёстрых занавесках. Встречающиеся на улицах машины были, в основном, неновыми и не в лучшем состоянии, но и они частенько были вызывающе расписаны, и из них неслась громкая агрессивная музыка.
За полчаса Суране не встретилось ни одного человека и, кажется, никого, у кого можно было бы спросить дорогу — местные эльфы смотрели на него так же косо, как и люди в трамвае, а кое-кто и пялился с нескрываемой неприязнью. Не раз и не два нервничающий с каждой минутой всё сильнее юноша замечал, как небольшие группки шумной молодёжи при его приближении замолкают и провожают его какими-то нехорошими взглядами. Идея подойти к ним с вопросом его совсем не прельщала. Между тем, названия улиц и номера домов были в этих местах скорее редкостью, чем правилом.
Наконец Алим присмотрел молодую и даже довольно симпатичную женщину замотанного вида, которая неторопливо шла вдоль улица, катя перед собой коляску с ребёнком и разглядывая себя во всех попадающихся витринах.
— Простите великодушно, — обратился к ней Сурана. — Не подскажите ли, как мне пройти к Баночному переулку? Там ещё забегаловка на углу, «Едальня» называется...
Женщина остановилась и уставилась на него так, будто призрака увидела.
— Тебе зачем?
— Мне нужен маленький музыкальный магазинчик «У Бага»...
— Не слышала, — резко ответила женщина, внезапно полностью теряя интерес к разговору и развернула коляску, толкнув Сурану. — Отцепись.
Он остался стоять как идиот, немо глядя ей вслед. В этот момент ему на плечи с двух сторон опустились неласковые руки двух незаметно подошедших молодых эльфов. Его крутнули, и он оказался лицом к лицу с одной из тех самых компаний, что смотрели на него с таким неодобрением.
Пятеро парней, две девчонки, все — в клетчатой ткани и тусклой коже, с большим количеством тёмных металлических деталей и грубо выглядящих украшений, эксплуатирующих темы смерти и страданий. У некоторых на виду были татуировки или обильный боди-арт, а то и просто макияж — листики, шипы, рога, стрелы и прочие подобные вещи, отдающие варварством.
— Эй ты, дрищ цирковой, — лениво окликнул парень с выбритыми и татуированными висками. — Ты чего это к нашим бабам пристаёшь? Тебя жизни давно не учили?
— Ты тут чё ваще забыл, хуй-магуй? — более энергично подпела светловолосая девица, тыча Алима в грудь кулаком (к счастью, силу она не прикладывала). — Тя учитель-хуитель не учил не лезть туда, где без тя тесно?
Алим сглотнул, разглядев две кобуры на её тощих бёдрах. Вряд ли, конечно, она так открыто носила их в цивильных районах — но и он сейчас был не в цивильном районе...
— Это же эльфийский квартал, — сказал он осторожно, но с достоинством. — А я эльф, так что тут всё должно быть в порядке.
— Эльф он, погляньте на него! — взвыла девица и вновь ткнула его кулаком, на сей раз посильнее. — Задрищ плоскоухий!
— Детка, — произнёс доселе молчавший эльф, самый высокий и внушительный в компании. Волосы на его голове были выбриты, за исключением широкой ярко-рыжей полосы посередине, и оттопыренные уши вызывающе топорщились, щерясь множеством остроконечных серег. — Ты, кажись, заблудился немного, а?
— Да, — обрадовался некоторому прояснению Сурана. — Я ищу музыкальный магазинчик «У Бага» что в Баночном переулке. У меня есть карта...
— Давайте выкинем его за ворота, и дело с концом, — перебил татуированный. — Кажись, ёбнутый или стукач.
— Погодь, — высокий придвинулся, так что Алим отступил бы, если б его не держали. — Эй, детка, а скажи-ка братьям-эльфам, — он ухмыльнулся, вокруг послышались смешки, — чё ты надеешься у Бага купить? Чё-то такое, что снаружи тебе не продадут?
— Ну, вообще-то да, — кивнул Алим. — Понимаете, у моего наставника скоро юбилей, и хочется подарить ему что-нибудь особенное. Он большой ценитель старой музыки, на пластинках, и часто рассказывал, как в детстве бегал в этот магазинчик... вот я и подумал — вдруг он ещё работает, и там можно приобрести что-нибудь из раритетов...
— Ёбнутый, — заключил татуированный. — Не врёт, кажись.
Эльфы переглянулись. Наконец высокий сказал:
— Ладно, ребят, идите, я этого провожу. Полисы нам тут ни к чему, если его прирежут.
Остальные пожали плечами. Алима отпустили.
Высокий стянул свою кожанку и бросил Алиму:
— Надень, авось не так бросаться в глаза будешь...
Кожанка была тяжёлая. На апельсиново-оранжевой майке эльфинажки был нарисован знак радиоактивной опасности, а руки оказались по самые плечи в «рукавах» татуировок, отчего казались одетыми.
Алим безропотно надел чужую куртку — она была ему велика и длинна, но он парадоксально почувствовал себя почти-уютно.
— Эй, покупатель винилового старья, — насмешливо обратился к нему высокий, — у тебя бабки-то есть?
— Деньги? — уточнил Сурана. — Конечно. Показать?
— Совсем ебанулся? — эльфинажка нахмурился, взял его за локоть и потащил вниз по улице. — Ты вообще понимаешь, куда припёрся? Ночью тебя тут за первым углом раздели бы и разули, и хорошо, если потом живым отпустили, лошара ты плоскоухий. Или тебя наставничек не научил?
— Наверное, он и сам не знал, — предположил Сурана. — Ему было пять, когда его забрали. Он мало что помнит.
Высокий пробормотал нечто трудно уловимое и наверняка нецензурное.
— Меня зовут Алим Сурана, — сказал Алим. — Не называй меня, пожалуйста, оскорбительными прозвищами, это неприятно.
— Уж я думаю! — фыркнул высокий. Потом добавил. — Меня Шпалой кличут.
— А можно... по имени? Я не уверен, что смогу вот так взять и назвать тебя Шпалой.
На этот раз эльфинажка расфыркался всерьёз, но в конце концов всё-таки признался, что его зовут Дарриан.
— Скажи, пожалуйста, Дарриан, — поинтересовался Алим осторожно. Дорогу им перебежала облезлая беременная кошка. — Почему все здесь так относятся к таким как я? Я ведь тоже эльф, но все смотрят на меня как на человека.
— Хуже, — без малейшего сочувствия отозвался Дарриан, резким рывком выдёргивая спутника из ямы в асфальте прежде, чем тот толком провалился. — Такие как ты продались шемам за тёплую подстилку и сытную кормёжку. Вы сами стали как шемы, думаете как они, говорите как они... это пиздец.
— Но нас ведь никто не спрашивает! — удивился Алим. — Я вообще был совсем маленьким, когда меня забрали. Это делается не для того, чтобы уменьшить число эльфов, просто если маг не получает нужного образования...
— Да заткнись, — отмахнулся Дарриан. — Ты вот скоро учёбу закончишь?
— Я рассчитываю, что в течение года...
— И чем потом займёшься?
— Ну... — Алим немного растерялся от резкой смены темы. — Тут многое зависит не от меня... В общем случае — пойду ассистентом, а если мне подпишут бюджет — то получу собственную лабораторию для изучения воздействия лириума на генетические мутации... собственно, я надеюсь выиграть грант на кое-какие исследования в области...
— Вот! — перебил Дарриан. — Слышишь себя-то? Никто из вас не возвращается в гетто, чтобы работать за гроши на общину. Вот о чём речь.
— Но научная работа направлена на благо всего общества, не только людей или эльфов...
Не то чтобы Алим надеялся переубедить Дарриана, но и возможности у него такой не оказалось — Дарриан затормозил перед тёмной пыльной витриной музыкального магазинчика и резко бросил:
— Веди себя тихо и не болтай, пока к тебе не обратятся. Говорить буду я.
И аккуратно, даже деликатно, постучал в дверь и вошёл.
За полчаса Суране не встретилось ни одного человека и, кажется, никого, у кого можно было бы спросить дорогу — местные эльфы смотрели на него так же косо, как и люди в трамвае, а кое-кто и пялился с нескрываемой неприязнью. Не раз и не два нервничающий с каждой минутой всё сильнее юноша замечал, как небольшие группки шумной молодёжи при его приближении замолкают и провожают его какими-то нехорошими взглядами. Идея подойти к ним с вопросом его совсем не прельщала. Между тем, названия улиц и номера домов были в этих местах скорее редкостью, чем правилом.
Наконец Алим присмотрел молодую и даже довольно симпатичную женщину замотанного вида, которая неторопливо шла вдоль улица, катя перед собой коляску с ребёнком и разглядывая себя во всех попадающихся витринах.
— Простите великодушно, — обратился к ней Сурана. — Не подскажите ли, как мне пройти к Баночному переулку? Там ещё забегаловка на углу, «Едальня» называется...
Женщина остановилась и уставилась на него так, будто призрака увидела.
— Тебе зачем?
— Мне нужен маленький музыкальный магазинчик «У Бага»...
— Не слышала, — резко ответила женщина, внезапно полностью теряя интерес к разговору и развернула коляску, толкнув Сурану. — Отцепись.
Он остался стоять как идиот, немо глядя ей вслед. В этот момент ему на плечи с двух сторон опустились неласковые руки двух незаметно подошедших молодых эльфов. Его крутнули, и он оказался лицом к лицу с одной из тех самых компаний, что смотрели на него с таким неодобрением.
Пятеро парней, две девчонки, все — в клетчатой ткани и тусклой коже, с большим количеством тёмных металлических деталей и грубо выглядящих украшений, эксплуатирующих темы смерти и страданий. У некоторых на виду были татуировки или обильный боди-арт, а то и просто макияж — листики, шипы, рога, стрелы и прочие подобные вещи, отдающие варварством.
— Эй ты, дрищ цирковой, — лениво окликнул парень с выбритыми и татуированными висками. — Ты чего это к нашим бабам пристаёшь? Тебя жизни давно не учили?
— Ты тут чё ваще забыл, хуй-магуй? — более энергично подпела светловолосая девица, тыча Алима в грудь кулаком (к счастью, силу она не прикладывала). — Тя учитель-хуитель не учил не лезть туда, где без тя тесно?
Алим сглотнул, разглядев две кобуры на её тощих бёдрах. Вряд ли, конечно, она так открыто носила их в цивильных районах — но и он сейчас был не в цивильном районе...
— Это же эльфийский квартал, — сказал он осторожно, но с достоинством. — А я эльф, так что тут всё должно быть в порядке.
— Эльф он, погляньте на него! — взвыла девица и вновь ткнула его кулаком, на сей раз посильнее. — Задрищ плоскоухий!
— Детка, — произнёс доселе молчавший эльф, самый высокий и внушительный в компании. Волосы на его голове были выбриты, за исключением широкой ярко-рыжей полосы посередине, и оттопыренные уши вызывающе топорщились, щерясь множеством остроконечных серег. — Ты, кажись, заблудился немного, а?
— Да, — обрадовался некоторому прояснению Сурана. — Я ищу музыкальный магазинчик «У Бага» что в Баночном переулке. У меня есть карта...
— Давайте выкинем его за ворота, и дело с концом, — перебил татуированный. — Кажись, ёбнутый или стукач.
— Погодь, — высокий придвинулся, так что Алим отступил бы, если б его не держали. — Эй, детка, а скажи-ка братьям-эльфам, — он ухмыльнулся, вокруг послышались смешки, — чё ты надеешься у Бага купить? Чё-то такое, что снаружи тебе не продадут?
— Ну, вообще-то да, — кивнул Алим. — Понимаете, у моего наставника скоро юбилей, и хочется подарить ему что-нибудь особенное. Он большой ценитель старой музыки, на пластинках, и часто рассказывал, как в детстве бегал в этот магазинчик... вот я и подумал — вдруг он ещё работает, и там можно приобрести что-нибудь из раритетов...
— Ёбнутый, — заключил татуированный. — Не врёт, кажись.
Эльфы переглянулись. Наконец высокий сказал:
— Ладно, ребят, идите, я этого провожу. Полисы нам тут ни к чему, если его прирежут.
Остальные пожали плечами. Алима отпустили.
Высокий стянул свою кожанку и бросил Алиму:
— Надень, авось не так бросаться в глаза будешь...
Кожанка была тяжёлая. На апельсиново-оранжевой майке эльфинажки был нарисован знак радиоактивной опасности, а руки оказались по самые плечи в «рукавах» татуировок, отчего казались одетыми.
Алим безропотно надел чужую куртку — она была ему велика и длинна, но он парадоксально почувствовал себя почти-уютно.
— Эй, покупатель винилового старья, — насмешливо обратился к нему высокий, — у тебя бабки-то есть?
— Деньги? — уточнил Сурана. — Конечно. Показать?
— Совсем ебанулся? — эльфинажка нахмурился, взял его за локоть и потащил вниз по улице. — Ты вообще понимаешь, куда припёрся? Ночью тебя тут за первым углом раздели бы и разули, и хорошо, если потом живым отпустили, лошара ты плоскоухий. Или тебя наставничек не научил?
— Наверное, он и сам не знал, — предположил Сурана. — Ему было пять, когда его забрали. Он мало что помнит.
Высокий пробормотал нечто трудно уловимое и наверняка нецензурное.
— Меня зовут Алим Сурана, — сказал Алим. — Не называй меня, пожалуйста, оскорбительными прозвищами, это неприятно.
— Уж я думаю! — фыркнул высокий. Потом добавил. — Меня Шпалой кличут.
— А можно... по имени? Я не уверен, что смогу вот так взять и назвать тебя Шпалой.
На этот раз эльфинажка расфыркался всерьёз, но в конце концов всё-таки признался, что его зовут Дарриан.
— Скажи, пожалуйста, Дарриан, — поинтересовался Алим осторожно. Дорогу им перебежала облезлая беременная кошка. — Почему все здесь так относятся к таким как я? Я ведь тоже эльф, но все смотрят на меня как на человека.
— Хуже, — без малейшего сочувствия отозвался Дарриан, резким рывком выдёргивая спутника из ямы в асфальте прежде, чем тот толком провалился. — Такие как ты продались шемам за тёплую подстилку и сытную кормёжку. Вы сами стали как шемы, думаете как они, говорите как они... это пиздец.
— Но нас ведь никто не спрашивает! — удивился Алим. — Я вообще был совсем маленьким, когда меня забрали. Это делается не для того, чтобы уменьшить число эльфов, просто если маг не получает нужного образования...
— Да заткнись, — отмахнулся Дарриан. — Ты вот скоро учёбу закончишь?
— Я рассчитываю, что в течение года...
— И чем потом займёшься?
— Ну... — Алим немного растерялся от резкой смены темы. — Тут многое зависит не от меня... В общем случае — пойду ассистентом, а если мне подпишут бюджет — то получу собственную лабораторию для изучения воздействия лириума на генетические мутации... собственно, я надеюсь выиграть грант на кое-какие исследования в области...
— Вот! — перебил Дарриан. — Слышишь себя-то? Никто из вас не возвращается в гетто, чтобы работать за гроши на общину. Вот о чём речь.
— Но научная работа направлена на благо всего общества, не только людей или эльфов...
Не то чтобы Алим надеялся переубедить Дарриана, но и возможности у него такой не оказалось — Дарриан затормозил перед тёмной пыльной витриной музыкального магазинчика и резко бросил:
— Веди себя тихо и не болтай, пока к тебе не обратятся. Говорить буду я.
И аккуратно, даже деликатно, постучал в дверь и вошёл.
***
В маленьком тёмноватом помещении уютно пахло старым деревом. За стойкой сидел эльф такого древнего вида, что Алим затаил дыхание. Эльфы вообще-то старели медленнее людей, долго сохраняя относительную бодрость и подвижность: Алим знал мага, которому было уже больше ста, он был совершенно сед и руки у него слегка тряслись, но он до сих пор превосходно читал лекции по теормагу без опоры на свои записи, по памяти.
Так вот, если отталкиваться от этой аналогии, владельцу магазинчика было, наверное, не меньше тысячи лет. Он был крошеный, сморщенный и по большей части лысый.
— Добрый день, дядюшка Баг, — произнёс Дарриан, шагнув вперёд, и учтиво согнулся, вроде как поклонившись.
— А, малыш Дарриан, — добродушно проскрипел старичок и лицо его собралось складками вокруг сощуренных в улыбке глаз. — Здравствуй-здравствуй. Как поживает твой отец и эта проказница Шианни?
— Они шлют заверения в глубочайшем уважении.
— Хорошо, хорошо. А это что за мальчик с тобой? Стар я стал, не узнаю.
— Это мажонок, забрёл к нам, вот ищет твой магазинчик, хочет купить учителю пластинку, — он выделил голосом последнее слово, будто в таком магазине можно было купить что-то другое. — Юбилей у того или что-то в этом роде.
— Хорошо, хорошо. Молодёжь не должна забывать стариков. Ну подойди, мальчик, погляди, может и подберём твоему учителю чего.
Алим, оробевший от лёгкого недопонимания происходящего, послушно подошёл. Постоянно ощущавшееся напряжение Дарриана было ему непонятно — он сам очень мило поболтал со старичком-продавцом, у того нашёлся даже раритетный довоенный сингл «Орлейской плесени» «На хуй Вал-Руайо, пора валить!» Алим рассыпался в благодарностях и удалился, прихватив своего сопровождающего, который перед уходом долго заверял продавца в своём уважении и обещал обязательно скоро зайти и рассказать все новости.
Старичок кивал, улыбаясь, и просил «малыша» проводить Алима до ворот, а то как бы его не обидели какие шалопаи...
За порогом Дарриан чуть расслабился, но хранил каменное молчание, пока они не дошли до ворот. Постепенно темнело, улицы пустели, собирался дождь. За пределами эльфийского района зажигались фонари.
Алим отдал Дарриану его куртку с чувством лёгкого сожаления.
Тот надел своё имущество, оглянулся, потом вздохнул, натянул капюшон, сунул руки в карманы, ссутулился и сказал:
— Пошли, провожу тебя до твоего гадючника. Ты ж, небось, никогда по ночным улицам не шлялся. Прицепится ещё кто.
— Очень мило с твоей стороны, — обрадовался Алим, которому и впрямь не хотелось так скоро расставаться.
Дарриан фыркнул.
Так вот, если отталкиваться от этой аналогии, владельцу магазинчика было, наверное, не меньше тысячи лет. Он был крошеный, сморщенный и по большей части лысый.
— Добрый день, дядюшка Баг, — произнёс Дарриан, шагнув вперёд, и учтиво согнулся, вроде как поклонившись.
— А, малыш Дарриан, — добродушно проскрипел старичок и лицо его собралось складками вокруг сощуренных в улыбке глаз. — Здравствуй-здравствуй. Как поживает твой отец и эта проказница Шианни?
— Они шлют заверения в глубочайшем уважении.
— Хорошо, хорошо. А это что за мальчик с тобой? Стар я стал, не узнаю.
— Это мажонок, забрёл к нам, вот ищет твой магазинчик, хочет купить учителю пластинку, — он выделил голосом последнее слово, будто в таком магазине можно было купить что-то другое. — Юбилей у того или что-то в этом роде.
— Хорошо, хорошо. Молодёжь не должна забывать стариков. Ну подойди, мальчик, погляди, может и подберём твоему учителю чего.
Алим, оробевший от лёгкого недопонимания происходящего, послушно подошёл. Постоянно ощущавшееся напряжение Дарриана было ему непонятно — он сам очень мило поболтал со старичком-продавцом, у того нашёлся даже раритетный довоенный сингл «Орлейской плесени» «На хуй Вал-Руайо, пора валить!» Алим рассыпался в благодарностях и удалился, прихватив своего сопровождающего, который перед уходом долго заверял продавца в своём уважении и обещал обязательно скоро зайти и рассказать все новости.
Старичок кивал, улыбаясь, и просил «малыша» проводить Алима до ворот, а то как бы его не обидели какие шалопаи...
За порогом Дарриан чуть расслабился, но хранил каменное молчание, пока они не дошли до ворот. Постепенно темнело, улицы пустели, собирался дождь. За пределами эльфийского района зажигались фонари.
Алим отдал Дарриану его куртку с чувством лёгкого сожаления.
Тот надел своё имущество, оглянулся, потом вздохнул, натянул капюшон, сунул руки в карманы, ссутулился и сказал:
— Пошли, провожу тебя до твоего гадючника. Ты ж, небось, никогда по ночным улицам не шлялся. Прицепится ещё кто.
— Очень мило с твоей стороны, — обрадовался Алим, которому и впрямь не хотелось так скоро расставаться.
Дарриан фыркнул.
Название: Во тьму
Автор: Остроухий засранец
Бета: Остроухий засранец
Пейринг/Персонажи: Зевран/ж!Табрис
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Размер: ~ 1720 слов
Краткое описание: Зевран провожает Табрис в Орзаммар
Кодекс: Призыв
Одна судьба у наших двух сердец:
Замрёт твоё — и моему конец!
У. Шекспир, сонет 22
Замрёт твоё — и моему конец!
У. Шекспир, сонет 22
— Пить, — едва шелестит слабый голос. — Пить.
Зевран лезет в дорожный мешок, достает флягу с водой и осторожно подносит к запекшимся губам. Табрис судорожно глотает, обливаясь и едва не захлебываясь. Зевран вытирает ее губы и шею припасенным на такой случай куском мягкой ткани, и поудобнее устраивает ее голову у себя на коленях. Осторожно убирает с ее лба прилипшие пряди волос и чувствует, что лихорадка у нее усилилась. Они в пути уже три недели, и Табрис, кажется, утратила последние силы. Он оглядывается по сторонам, пытаясь понять где они, но никаких знакомых ориентиров не замечает. Кругом ферелденская глушь — леса, холмы, горы на горизонте. Их телега, влекомая парой медлительных друффало, отчаянно скрипит на ухабах. Возница — пожилой крестьянин — выпил слишком много эля и теперь дремлет с вожжами в руках. Можно было бы нанять экипаж получше и добраться до места побыстрее, но Зевран сам выбрал эту телегу и этих друффало, ему не хотелось спешить. Уже нет смысла — они почти на месте. День-другой, может неделя, и все.
— Спи, ми амор, — шепчет он, и, едва касаясь, проводит пальцем по ее щеке. — У нас еще есть время.
«У нас еще есть время» — эту фразу он произносил очень часто на протяжении последних шести лет, с того самого дня, когда Табрис призналась, что начала слышать Зов. Зевран всегда знал, что если не случится какого-нибудь чуда — рано или поздно Табрис уйдет от него, чтобы умереть на Глубинных Тропах. Они искали это чудо очень долго, больше десяти лет, но все оказалось напрасно. Способ, которым Великая чародейка Фиона избавилась от скверны, так и не нашелся. Сама она тоже не могла сказать — что послужило причиной. В свое время Табрис и Зевран, каждый по отдельности, написали Лелиане, которая была близкой подругой леди Инквизитора, с просьбой устроить им встречу с Фионой. Та согласилась и рассказала все, что знала, поделилась предположениями и даже мимолетными идеями на интересующую их тему, но, к сожалению, никакой пользы это не принесло. Оставалось только надеяться на старину Авернуса, который до сих пор коптил небо и продолжал исследования в своей башне в Пике Солдата. Но окончательного успеха не достиг и он. Возможно, чтобы прожить так же долго, как он сам — надо быть магом крови, или просто магом. Впрочем, это неважно. Благодаря Авернусу им удалось выиграть у смерти целых одиннадцать лет сверх возможного. Одиннадцать лет, четыре месяца и восемнадцать дней до того момента, когда Зевран сам понял, что тянуть больше нельзя. Сорок один год — почти вечность для любого Серого Стража. Алистер, король Алистер скончался пять лет назад. В последнем своем письме он писал, что собирается в Вейсхаупт, что Зов усиливается, и он не намерен превратиться в вурдалака на глазах у своих подданных. Его корабль попал в шторм в Недремлющем море и затонул. Два года назад Огрен, едва ли бывавший полностью трезвым хоть пару дней в месяц, и заявлявший, что никакого Зова не слышит из-за постоянного хмельного гула в голове, выпил особенно много и, споткнувшись, упал со стены Башни Бдения и сломал себе шею. На его похоронах Зевран пообещал, что не станет удерживать Табрис от выполнения последнего долга. И все же ему удалось задержать ее еще на три года. Он с тревогой следил за тем, как она все чаще прислушивается к чему-то, чего не слышит он. Как ее взгляд пристально изучает нечто, невидимое ему. Но он продолжал говорит ей: «У нас еще есть время», пока, однажды, она не посмотрела на него отсутствующим взглядом и не спросила: «Кто ты?» Затмение продлилось недолго, но в этот день он понял, что им пора. Пока Табрис еще узнает его. Пока еще помнит, кто она сама.
Погруженный в свои мысли, Зевран крутит на пальце кольцо. Это кольцо когда-то отлил для своей невесты Неларос — молодой кузнец из Хайеверского эльфинажа и первый муж его Табрис. Зевран до сих пор ему благодарен. За то, что тогда, сорок один год назад, решил спасти свою невесту, и за то, что погиб, спасая ее. Не будь всего этого — им вряд ли довелось бы встретиться. Раньше она сама носила это кольцо, и сняла с пальца только для того, чтобы подарить Зеврану в ответ на его подарок — золотую сережку, что до сих пор блестит в почерневшей мочке ее правого уха.
Его мысли прерывает смущенное покашливание. Зевран поднимает голову и встречает озабоченный взгляд возницы.
— Слышь, милорд, я это... — впечатленный щедрым авансом и обещанием не менее щедрого вознаграждения после прибытия на место, крестьянин, похоже, принимает их за парочку важных особ, путешествующих инкогнито. — Темнеет уже. Друффало отдохнуть бы, да и бабе твоей, кажись, совсем поплохело. Ей бы на твердом полежать, а то растрясет совсем.
Зевран кивает и возница начинает готовить лагерь. Сам Зевран, чуть помедлив, осторожно переносит Табрис на разложенные рядом с костром одеяла. Спустя несколько минут, когда в котелке начинает закипать похлебка, Табрис открывает глаза.
— Зевран, — зовет она.
— Я здесь, Страж, — он берет ее руку в свои и по ее губам скользит тень ее прежней улыбки, которую он так любил.
— Мы... — она, преодолевая слабость, осматривается по сторонам. — Мы едем в Орзаммар?
— Да, ми амор, — улыбается он так широко, как только может. — Мы едем в Орзаммар. Уже почти приехали.
— Спасибо, — ее пальцы слегка сжимают его ладонь. — Спасибо тебе.
— Ты умеешь быть настойчивой, — говорит он, целуя ее руку, покрытую разрастающимися черными пятнами. — Не стоит благодарности.
— И все же я благодарна, — откликается она. Ее голос слаб и едва напоминает тень того, прежнего ее голоса. Но даже такой — ослабший и угасающий, ее голос волнует Зеврана чрезвычайно.
Он наливает в миску готовую похлебку и, взяв ложку, придвигается к Табрис поближе. Она отрицательно качает головой.
— Страж, тебе нужно поесть, — говорит Зевран строго. — Иначе мы можем не добраться до Орзаммара.
Она, вздохнув, согласно кивает, берет ложку и тут же роняет ее на одеяло. Зевран поднимает ложку, и принимается кормить Табрис, словно ребенка. Когда она справляется с похлебкой, он добавляет в воду немного бренди и подносит к ее губам.
— Выпей, любовь моя. Выпей и поспи. Утром нам снова в дорогу.
Табрис жадно выпивает воду, ложится и послушно закрывает глаза. Через мгновение она уже спит. Зевран делает большой глоток из бутылки, потом еще один, и еще. Золотистая жидкость обжигает горло и греет изнутри, делая голову легкой, прогоняя тяжелые мысли. Когда бренди заканчивается, Зевран выбрасывает бутылку и ложится рядом с Табрис, прижимаясь к ней. Она все еще очень горячая, но лихорадка явно идет на спад. Скоро, думает Зевран, скоро мы доберемся до Орзаммара, потерпи немного, ми амор. Он засыпает и ему снится Антива — прекрасная и волнующая, снится тот вечер, когда он повел Табрис прогуляться по набережной. Они пили лимончелло на террасе таверны, откуда открывался роскошный вид на залив Риальто, когда раздался возглас и Зевран едва успел пригнуться, чтобы свистнувший в воздухе кинжал воткнулся в стену, а не ему в шею. Разогнувшись, он увидел, как Табрис выдергивает свой кинжал из груди нападавшего — очевидно юного Ворона, узнавшего Зеврана по описаниям и решившего одним махом перескочить несколько ступенек в иерархии. Он помог ей перебросить тело через перила ограждения и отправить незадачливого убийцу в залив и они вернулись к своему лимончелло, а потом, ночью, предавались любви на склоне холма в зарослях дикого винограда и звезды улыбались им с черного неба...
Зевран лезет в дорожный мешок, достает флягу с водой и осторожно подносит к запекшимся губам. Табрис судорожно глотает, обливаясь и едва не захлебываясь. Зевран вытирает ее губы и шею припасенным на такой случай куском мягкой ткани, и поудобнее устраивает ее голову у себя на коленях. Осторожно убирает с ее лба прилипшие пряди волос и чувствует, что лихорадка у нее усилилась. Они в пути уже три недели, и Табрис, кажется, утратила последние силы. Он оглядывается по сторонам, пытаясь понять где они, но никаких знакомых ориентиров не замечает. Кругом ферелденская глушь — леса, холмы, горы на горизонте. Их телега, влекомая парой медлительных друффало, отчаянно скрипит на ухабах. Возница — пожилой крестьянин — выпил слишком много эля и теперь дремлет с вожжами в руках. Можно было бы нанять экипаж получше и добраться до места побыстрее, но Зевран сам выбрал эту телегу и этих друффало, ему не хотелось спешить. Уже нет смысла — они почти на месте. День-другой, может неделя, и все.
— Спи, ми амор, — шепчет он, и, едва касаясь, проводит пальцем по ее щеке. — У нас еще есть время.
«У нас еще есть время» — эту фразу он произносил очень часто на протяжении последних шести лет, с того самого дня, когда Табрис призналась, что начала слышать Зов. Зевран всегда знал, что если не случится какого-нибудь чуда — рано или поздно Табрис уйдет от него, чтобы умереть на Глубинных Тропах. Они искали это чудо очень долго, больше десяти лет, но все оказалось напрасно. Способ, которым Великая чародейка Фиона избавилась от скверны, так и не нашелся. Сама она тоже не могла сказать — что послужило причиной. В свое время Табрис и Зевран, каждый по отдельности, написали Лелиане, которая была близкой подругой леди Инквизитора, с просьбой устроить им встречу с Фионой. Та согласилась и рассказала все, что знала, поделилась предположениями и даже мимолетными идеями на интересующую их тему, но, к сожалению, никакой пользы это не принесло. Оставалось только надеяться на старину Авернуса, который до сих пор коптил небо и продолжал исследования в своей башне в Пике Солдата. Но окончательного успеха не достиг и он. Возможно, чтобы прожить так же долго, как он сам — надо быть магом крови, или просто магом. Впрочем, это неважно. Благодаря Авернусу им удалось выиграть у смерти целых одиннадцать лет сверх возможного. Одиннадцать лет, четыре месяца и восемнадцать дней до того момента, когда Зевран сам понял, что тянуть больше нельзя. Сорок один год — почти вечность для любого Серого Стража. Алистер, король Алистер скончался пять лет назад. В последнем своем письме он писал, что собирается в Вейсхаупт, что Зов усиливается, и он не намерен превратиться в вурдалака на глазах у своих подданных. Его корабль попал в шторм в Недремлющем море и затонул. Два года назад Огрен, едва ли бывавший полностью трезвым хоть пару дней в месяц, и заявлявший, что никакого Зова не слышит из-за постоянного хмельного гула в голове, выпил особенно много и, споткнувшись, упал со стены Башни Бдения и сломал себе шею. На его похоронах Зевран пообещал, что не станет удерживать Табрис от выполнения последнего долга. И все же ему удалось задержать ее еще на три года. Он с тревогой следил за тем, как она все чаще прислушивается к чему-то, чего не слышит он. Как ее взгляд пристально изучает нечто, невидимое ему. Но он продолжал говорит ей: «У нас еще есть время», пока, однажды, она не посмотрела на него отсутствующим взглядом и не спросила: «Кто ты?» Затмение продлилось недолго, но в этот день он понял, что им пора. Пока Табрис еще узнает его. Пока еще помнит, кто она сама.
Погруженный в свои мысли, Зевран крутит на пальце кольцо. Это кольцо когда-то отлил для своей невесты Неларос — молодой кузнец из Хайеверского эльфинажа и первый муж его Табрис. Зевран до сих пор ему благодарен. За то, что тогда, сорок один год назад, решил спасти свою невесту, и за то, что погиб, спасая ее. Не будь всего этого — им вряд ли довелось бы встретиться. Раньше она сама носила это кольцо, и сняла с пальца только для того, чтобы подарить Зеврану в ответ на его подарок — золотую сережку, что до сих пор блестит в почерневшей мочке ее правого уха.
Его мысли прерывает смущенное покашливание. Зевран поднимает голову и встречает озабоченный взгляд возницы.
— Слышь, милорд, я это... — впечатленный щедрым авансом и обещанием не менее щедрого вознаграждения после прибытия на место, крестьянин, похоже, принимает их за парочку важных особ, путешествующих инкогнито. — Темнеет уже. Друффало отдохнуть бы, да и бабе твоей, кажись, совсем поплохело. Ей бы на твердом полежать, а то растрясет совсем.
Зевран кивает и возница начинает готовить лагерь. Сам Зевран, чуть помедлив, осторожно переносит Табрис на разложенные рядом с костром одеяла. Спустя несколько минут, когда в котелке начинает закипать похлебка, Табрис открывает глаза.
— Зевран, — зовет она.
— Я здесь, Страж, — он берет ее руку в свои и по ее губам скользит тень ее прежней улыбки, которую он так любил.
— Мы... — она, преодолевая слабость, осматривается по сторонам. — Мы едем в Орзаммар?
— Да, ми амор, — улыбается он так широко, как только может. — Мы едем в Орзаммар. Уже почти приехали.
— Спасибо, — ее пальцы слегка сжимают его ладонь. — Спасибо тебе.
— Ты умеешь быть настойчивой, — говорит он, целуя ее руку, покрытую разрастающимися черными пятнами. — Не стоит благодарности.
— И все же я благодарна, — откликается она. Ее голос слаб и едва напоминает тень того, прежнего ее голоса. Но даже такой — ослабший и угасающий, ее голос волнует Зеврана чрезвычайно.
Он наливает в миску готовую похлебку и, взяв ложку, придвигается к Табрис поближе. Она отрицательно качает головой.
— Страж, тебе нужно поесть, — говорит Зевран строго. — Иначе мы можем не добраться до Орзаммара.
Она, вздохнув, согласно кивает, берет ложку и тут же роняет ее на одеяло. Зевран поднимает ложку, и принимается кормить Табрис, словно ребенка. Когда она справляется с похлебкой, он добавляет в воду немного бренди и подносит к ее губам.
— Выпей, любовь моя. Выпей и поспи. Утром нам снова в дорогу.
Табрис жадно выпивает воду, ложится и послушно закрывает глаза. Через мгновение она уже спит. Зевран делает большой глоток из бутылки, потом еще один, и еще. Золотистая жидкость обжигает горло и греет изнутри, делая голову легкой, прогоняя тяжелые мысли. Когда бренди заканчивается, Зевран выбрасывает бутылку и ложится рядом с Табрис, прижимаясь к ней. Она все еще очень горячая, но лихорадка явно идет на спад. Скоро, думает Зевран, скоро мы доберемся до Орзаммара, потерпи немного, ми амор. Он засыпает и ему снится Антива — прекрасная и волнующая, снится тот вечер, когда он повел Табрис прогуляться по набережной. Они пили лимончелло на террасе таверны, откуда открывался роскошный вид на залив Риальто, когда раздался возглас и Зевран едва успел пригнуться, чтобы свистнувший в воздухе кинжал воткнулся в стену, а не ему в шею. Разогнувшись, он увидел, как Табрис выдергивает свой кинжал из груди нападавшего — очевидно юного Ворона, узнавшего Зеврана по описаниям и решившего одним махом перескочить несколько ступенек в иерархии. Он помог ей перебросить тело через перила ограждения и отправить незадачливого убийцу в залив и они вернулись к своему лимончелло, а потом, ночью, предавались любви на склоне холма в зарослях дикого винограда и звезды улыбались им с черного неба...
***
Ворот Орзаммара они достигают два дня спустя. Возница, ошалело разглядывает три золотых, уплаченных ему за труды вдобавок к трем золотым аванса, и подобострастно кланяется.
— Спасибо, милорд, — бормочет он, комкая в руках сдернутую с головы шапку, — век Андрасте за вас буду молить. За доброту вашу и благородство. И за здоровье вашей леди, да продлит Андрасте ее дни.
Зевран отмахивается от него, поставляет плечо и помогает Табрис ковылять к воротам, где ждут гномы-стражники, заинтересованно разглядывая незваных гостей.
— Вы куда? — спрашивает один из них, с самой густой и окладистой бородой. — Наземникам вообще-то не положено.
— Мы на глубинные тропы, — слегка раздраженно говорит Зевран, которого так и подмывает сказать: «Это — ваша Совершенная, и ей обещан беспрепятственный проход в любое время».
— Стражи что ли? — чешет бороду гном.
— Они самые. Открывай уже, — Зеврану хочется побыстрее покончить со всем этим, чтобы не думать о том, что он в последний раз дышит свежим воздухом Морозных гор, в последний раз видит солнце и зеленую листву деревьев.
Врата тяжело открываются. Проходя через зал Совершенных, Зевран замечает новую статую. Она почти такая же, как прочие, только пара острых ушей отличает ее от остальных. Неудивительно, что увидев Совершенную во плоти, стражник на воротах не узнал ее. Зевран и сам бы не узнал. Они пересекают Общинные залы не останавливаясь. Стражник, провожающий их, напоминает, что им полагается еще пир в Алмазных залах, но Зевран раздраженно мотает головой, крепче прижимая к себе едва ковыляющую Табрис. Немного не доходя ворот, ведущих на Глубинные тропы, силы совсем покидают Табрис, ее ноги подгибаются и она едва не падает. Зевран подхватывает ее под колени и к цели их путешествия она прибывает сидя у него на руках. Стражники у ворот все так же суровы, как и сорок лет назад, но, едва завидев Зеврана с его ношей, открывают проход без напоминаний.
— Что, Зовом накрыло? — сочувственно спрашивает гном в командирском доспехе.
— Ага, — выдыхает Зевран, пытаясь отдышаться.
— Чего ж так долго тянула? — любопытствует тот.
— Дела были наверху, — отвечает Зевран тоном, дающим понять, что дальнейшие расспросы неуместны.
— А ты?
— Что я?
— Да непохоже, чтобы у тебя тоже Зов.
— У меня просто не так давно, — врет Зевран, не обращая внимания на попытки Табрис отрицательно помотать головой.
— Ну... удачи вам, Стражи.
— Спасибо, — Зевран торжественно вносит Табрис под своды Глубинных Троп и тяжелая дверь Орзаммара захлопывается за ними.
Пахнущий вековой пылью воздух Глубинных Троп, кажется, придает Табрис сил. Спустя несколько минут она просит отпустить ее и ковыляет, опираясь на его плечо, а потом и вовсе идет сама, почти как раньше. Они почти не разговаривают два дня, упорно пробираясь все глубже и глубже и только когда они выходят на перекресток Каридина, Табрис нарушает молчание.
— Зачем? — спрашивает она, глядя мимо Зеврана на огонь их костра. — Зачем ты соврал, что тоже Серый страж? Зачем ты пошел со мной сюда?
— А как ты думаешь, ми амор? — улыбается Зевран.
— Зевран, я не могу так, — она отрывает взгляд от костра и смотрит ему в лицо, по ее щекам катятся слезы. — Я не хочу, чтобы ты умирал тут, вместе со мной, только потому, что мой срок уже пришел.
— Помнишь, Страж, что я сказал тебе однажды? Куда ты, туда и я. И потом, не мог же я просто сгрузить тебя за ворота и отправиться назад. Ты так уютно сидела у меня на руках. Не вини себя, ми амор. Я сам сделал этот выбор.
Зевран придвигается поближе и целует ее. Они целуются посреди огромного темного зала и ничто не тревожит их. Глубинные тропы пустынны как никогда, но, если немного подождать... Это место не просто так называется Перекрестком Каридина — здесь сливаются множество туннелей, и рано или поздно здесь окажется достаточно порождений тьмы, чтобы хватило им обоим. Целуя Табрис, Зевран надеется, что в тот день им удастся прихватить с собой как можно больше тварей. Это будет чудесный бой, думает он.
— Спасибо, милорд, — бормочет он, комкая в руках сдернутую с головы шапку, — век Андрасте за вас буду молить. За доброту вашу и благородство. И за здоровье вашей леди, да продлит Андрасте ее дни.
Зевран отмахивается от него, поставляет плечо и помогает Табрис ковылять к воротам, где ждут гномы-стражники, заинтересованно разглядывая незваных гостей.
— Вы куда? — спрашивает один из них, с самой густой и окладистой бородой. — Наземникам вообще-то не положено.
— Мы на глубинные тропы, — слегка раздраженно говорит Зевран, которого так и подмывает сказать: «Это — ваша Совершенная, и ей обещан беспрепятственный проход в любое время».
— Стражи что ли? — чешет бороду гном.
— Они самые. Открывай уже, — Зеврану хочется побыстрее покончить со всем этим, чтобы не думать о том, что он в последний раз дышит свежим воздухом Морозных гор, в последний раз видит солнце и зеленую листву деревьев.
Врата тяжело открываются. Проходя через зал Совершенных, Зевран замечает новую статую. Она почти такая же, как прочие, только пара острых ушей отличает ее от остальных. Неудивительно, что увидев Совершенную во плоти, стражник на воротах не узнал ее. Зевран и сам бы не узнал. Они пересекают Общинные залы не останавливаясь. Стражник, провожающий их, напоминает, что им полагается еще пир в Алмазных залах, но Зевран раздраженно мотает головой, крепче прижимая к себе едва ковыляющую Табрис. Немного не доходя ворот, ведущих на Глубинные тропы, силы совсем покидают Табрис, ее ноги подгибаются и она едва не падает. Зевран подхватывает ее под колени и к цели их путешествия она прибывает сидя у него на руках. Стражники у ворот все так же суровы, как и сорок лет назад, но, едва завидев Зеврана с его ношей, открывают проход без напоминаний.
— Что, Зовом накрыло? — сочувственно спрашивает гном в командирском доспехе.
— Ага, — выдыхает Зевран, пытаясь отдышаться.
— Чего ж так долго тянула? — любопытствует тот.
— Дела были наверху, — отвечает Зевран тоном, дающим понять, что дальнейшие расспросы неуместны.
— А ты?
— Что я?
— Да непохоже, чтобы у тебя тоже Зов.
— У меня просто не так давно, — врет Зевран, не обращая внимания на попытки Табрис отрицательно помотать головой.
— Ну... удачи вам, Стражи.
— Спасибо, — Зевран торжественно вносит Табрис под своды Глубинных Троп и тяжелая дверь Орзаммара захлопывается за ними.
Пахнущий вековой пылью воздух Глубинных Троп, кажется, придает Табрис сил. Спустя несколько минут она просит отпустить ее и ковыляет, опираясь на его плечо, а потом и вовсе идет сама, почти как раньше. Они почти не разговаривают два дня, упорно пробираясь все глубже и глубже и только когда они выходят на перекресток Каридина, Табрис нарушает молчание.
— Зачем? — спрашивает она, глядя мимо Зеврана на огонь их костра. — Зачем ты соврал, что тоже Серый страж? Зачем ты пошел со мной сюда?
— А как ты думаешь, ми амор? — улыбается Зевран.
— Зевран, я не могу так, — она отрывает взгляд от костра и смотрит ему в лицо, по ее щекам катятся слезы. — Я не хочу, чтобы ты умирал тут, вместе со мной, только потому, что мой срок уже пришел.
— Помнишь, Страж, что я сказал тебе однажды? Куда ты, туда и я. И потом, не мог же я просто сгрузить тебя за ворота и отправиться назад. Ты так уютно сидела у меня на руках. Не вини себя, ми амор. Я сам сделал этот выбор.
Зевран придвигается поближе и целует ее. Они целуются посреди огромного темного зала и ничто не тревожит их. Глубинные тропы пустынны как никогда, но, если немного подождать... Это место не просто так называется Перекрестком Каридина — здесь сливаются множество туннелей, и рано или поздно здесь окажется достаточно порождений тьмы, чтобы хватило им обоим. Целуя Табрис, Зевран надеется, что в тот день им удастся прихватить с собой как можно больше тварей. Это будет чудесный бой, думает он.
Название: Buddy Andraste
Автор: Остроухий засранец
Пейринг/Персонажи: Алистер, м!Табрис, омп
Форма: арт
Категория: джен
Рейтинг: G - PG-13
Предупреждения: немного ненормативной лексики.
Размер: 4 ст.
Содержание: После реформ Верховной Жрицы Лелианы в Тедасе появилось множество ответвлений андрастианства...
Примечания: В качестве идеи и референсов использовалось это видео и скриншот.
Название: Что это там такое моё?
Автор: Остроухий засранец
Пейринг/Персонажи: Абелас/Ло (ОМП-эльфинажка)
Форма: арт
Категория: слэш, modern!AU
Рейтинг: G - PG-13
Размер: 635х1052
@темы: Алистер, Зевран, ж!Табрис, ж!Кусланд, м!Сурана, Аметин, м!Табрис, Фракционные войны, Эльфинажные эльфы, Абелас, оригинальные
