III тур «Всё было не так»
Название: У нас на раене
Автор: Nobody expects the Thedas Inquisition!
Пейринг/герои: Блэкволл/ф!Тревельян (Черностенкин/Тарелкина), Сэра (Сара Тарелкина), Варрик (Вареник), Мариден (Маринка), Лелиана (Лилиана Викторовна Соловьева), ЖБ (Быков), Каллен (Резерфорд), Самсон, Кальперния (Капа), Коул (Коленька)
Категория: джен, гет
Жанр: русреал-АУ
Рейтинг: R (за несколько матерных слов)
Размер: ~5700 слов
Предупреждение: лютые 90-е
ЧЕРНОСТЕНКИН
Надрывно кашляющий «пазик» вырулил из-за угла в сопровождении густого шлейфа зловонного иссиня-черного дыма и затормозил возле остановки, аккуратно вписавшись в огромную затянутую радужной пленкой лужу. Размеры лужи поражали воображение, это было подлинное грязевое озеро в асфальтовых берегах, в котором, вполне возможно, существовали свои флора и фауна.
Истосковавшийся на ноябрьском холоде народ с энтузиазмом ринулся штурмовать крутые пазиковские ступеньки. Оценив проворство, с которым аборигены перепрыгивали через лужу, Черностенкин восхищенно сплюнул под ноги.
Микрорайон «Верхний», куда лежал его путь, был довольно оживленным поселением, воздвигнутым в 70-е годы на месте заброшенного совхоза «Дорогами Ильича». Хотя Черностенкин ни разу не бывал в тех краях, по отзывам он знал, что это идеально отвечающее его нуждам место.
Нужды Черностенкина были так же просты и вместе с тем мутны, как воды распростершейся у его ног величественной лужи. Ему требовалось скрыться. Иначе говоря, — затаиться, залечь на дно, пересидеть шухер. Поскольку, как известно, иголку принято прятать в стоге сена, идея снять неприметное жилье в отдаленном районе столицы показалась Черностенкину здравой и перспективной. Вокзалы и автостанции наверняка уже получили ориентировки на его, Черностенковский, облик и послужной список, а чтобы прочесать московские окраины, ментам потребуется лет десять.
Очень выручало, что в деньгах Черностенкин стеснен не был, но светить их, пользуясь такси или услугами бомбил, было неохота. Именно эти соображения и привели его на остановку автобуса №666, курсировавшего по маршруту «ул. Мориса Тореза — м/р Верхний».
«Пазик» уверенно наполнялся пассажирами. Сидячие места уже заняли, но поток страждущих и не думал редеть. Черностенкин, прикинув, что это первый автобус за пятьдесят минут, мысленно махнул рукой и решил больше не ждать. В конце концов, постоит, не развалится.
Об этом он очень пожалел ровно через пять минут после того, как «пазик», тяжело осев на лысых покрышках, с кряхтением двинулся в путь. От дребезжания плохо подогнанных друг к другу автобусных внутренностей закладывало уши. «Пазик» трясся, подпрыгивая как на ухабах, так и на ровной дороге. Живая стена из мрачно молчащих попутчиков неумолимо смыкалась вокруг Черностенкина, сдавливая со всех сторон. Вдобавок ко всему, в салон медленно, но верно просачивался удушливый выхлопной газ, что делало и без того довольно некомфортную поездку невыносимой.
— Граждане, за проезд передаем, — раздался зычный голос кондукторши. — Мужчина, я к вам обращаюсь. Передаем за проезд.
Радуясь, что догадался переложить мелкие деньги в нагрудный карман дубленки, Черностенкин ловко извернулся, высвободил правую руку и, цепляясь за скользкий поручень, умудрился отсчитать требуемую сумму.
Протянутые им деньги тут же всосала людская масса. Не дождавшись талончика, Черностенкин хотел было возмутиться, но понял, что здесь так не принято. Ничего не поделаешь, придется привыкать.
Поездка казалась бесконечной. От нечего делать Черностенкин разглядывал облупленный потолок «пазика» и верхнюю часть грязного окна, сквозь которое смутно виднелась промзона. Это ненадолго, пообещал он себе. Как только поутихнет, он заберет спрятанные деньги и свалит.
Ближе к конечной остановке салон опустел, и Черностенкин сел на освободившееся у замызганного окна место. Мимо проплывали серые пейзажи, украшенные кривыми деревьями, стихийными свалками и сиротливыми домиками частного сектора. Веселое место, подумал Черностенкин, проверяя спрятанную в ботинке заточку, надо будет подыскать что-то более действенное. Это все столичная жизнь разбаловала.
Наконец автобус, кашлянув напоследок, встал так крепко и основательно, что Черностенкин понял: приехали. Покачиваясь на неверных ногах, словно матрос дальнего плавания, сошедший на сушу, он спустился со ступеней и огляделся.
Микрорайон «Верхний» встретил его порывом жгучего ледяного ветра, который гнал по выщербленному асфальту почерневшие листья, окурки, фантики от конфет и использованный кондом. Вдалеке серели новостройки. Серый цвет вообще был доминирующим в этом суровом пространстве, и Черностенкин, одетый в коричневую дубленку с цигейковым воротом и синий спортивный костюм, ощутил себя вызывающе чужеродным цветовым пятном.
Под навесом остановки сидел безногий в инвалидной коляске и торговал с лотка сигаретами поштучно. Окинув того наметанным взглядом, Черностенкин с ходу определил, что мужик такой же инвалид, как он сам. Высокие борта коляски, подколотые штанины и очертания короткого, но плотного и мускулистого тела недвусмысленно намекали на нехитрый способ имитации ампутированных конечностей.
Упитанное, красное от холода лицо лжеинвалида поросло рыжеватой щетиной. Крупный мясистый нос выдавал в нем любителя выпить, но в меру. Квадратная мощная челюсть, ироничное выражение физиономии и маленькие хитрющие глазки указывали, что мужик не промах. Как раз то, что нужно.
Вынув крупную купюру, Черностенкин помахал ею перед ликом фальшивого колясочника.
— Слышь, отец, пачку «Парламента» мне, — заказал он.
— Нет сдачи, милчеловек. Тут больше по мелочи берут.
Радушно улыбаясь, «инвалид» цепко обшарил его взглядом.
— Сдачи не надо.
Купюра исчезла. Покопавшись в лежащей на асфальте сумке, «инвалид» выудил оттуда пачку сигарет и вручил Черностенкину.
— Слушаю тебя внимательно.
— Хату бы мне снять, — сказал Черностенкин, выбивая одну сигарету и угощая «инвалида». — Чтобы чисто было, спокойно и участковый мент не доставал.
— Надолго к нам?
— Да так, — Черностенкин сделал неопределенный жест. — От алиментов скрываюсь.
Он кивнул на камуфляжную куртку, обтягивающую широкие плечи лжекалеки.
— Афганец?
— Вроде того, — лжекалека оценивающе сощурился. — Куда бы тебе податься, милчеловек...
Он стукнул себя по лбу.
— На рынок к Вельке подойди. Скажи, что от меня.
— К кому? — не понял Черностенкин. — К Вальке?
— К Эвелине, она окорочками торгует. Жильцов пускает, но желающих маловато, у них дом расселяют.
К ним подскочила голенастая коротко стриженная светловолосая девочка-подросток в яркой курточке с капюшоном.
— Две сижки, дядь Вареник, и подкури одну, — попросила она, протягивая мелочь и зябко переступая худыми ногами.
Получив желаемое, она надвинула капюшон на лоб и побрела в сторону огороженного рабицей приземистого двухэтажного здания, в котором Черностенкин безошибочно опознал среднюю общеобразовательную школу.
— Вот ее девчонка, кстати, — сказал Вареник, проводив девочку взглядом. — Младшая сестра. Не родная, сводная.
— Ясно. — Черностенкин представился, пожав широкую лопатообразную ладонь «инвалида», который назвался Вареником («Не стесняйся, милчеловек, меня так все тут кличут»).
Рынок располагался сразу за остановкой. Крытые брезентом ряды перетекали в самодельные длинные дощатые прилавки с весами. Кое-где виднелись большегрузные машины, с которых продавали гниловатую картошку и мелкую трухлявую вермишель.
Эвелину-торговку окорочками Черностенкин нашел быстро. Ее точка располагалась в центральном ряду, возле нее змеилась небольшая очередь из горластых домохозяек и гавкучих старушек в платках и одинаковых серых в елочку пальто.
— Что это ты мне тут взвешиваешь? — наседала низкорослая пожилая дама в красном платке и меховой шапке. — Что это ты мне тут ложишь? Да тут же лед один.
Красная от злости Эвелина терпеливо перевешивала один синий тощий куриный окорочок за другим, беззвучно шепча проклятия.
Старушка в шапке ярилась, размахивала сухими ручонками и грозилась Сталиным. Наконец она забрала пакет, полный гремящей замороженной курятины, швырнула на прилавок деньги и гордо удалилась, сообщив, что все перевзвесит дома и будет жаловаться.
— Сколько взвесить? — устало спросила Эвелина, протягивая Черностенкину полиэтиленовый пакет.
Руки у нее оказались неожиданно изящные, несмотря на вязаные перчатки без пальцев и облупившийся на ногтях лак. Она отвернулась, набирая мерзлое мясо из жестяного поддона. Фигуру, замотанную в пуховик и два шерстяных платка, оценить было сложно, но обветренное лицо показалось Черностенкину миловидным. Его не портил даже кончик носа, ярко-розовый от холода и выпитой для сугреву водки.
— Чего уставился-то? — Эвелина подняла тонко выщипанные брови. — Взвесить, говорю, сколько?
Если это не любовь, зачарованно подумал Черностенкин, утопая в бездонных как утренняя лужа глазах под желтой пергидрольной челкой, — то что тогда?
ЭВЕЛИНА
Пронзительная трель будильника выдернула Эвелину Тарелкину из неспокойного и не совсем трезвого сна.
— Чтоб тебя, — бормотала Эвелина, злобно шаря ладонью по тумбочке в изголовье кровати. Будильник производства фабрики «Слава» 50-х годов остался еще от бабки Тарелкиной, и был почти что антиквариатом. Несмотря на почтенный возраст, деренчало изделие советского легпрома так, что соседка Маринка, которой не слишком нравилось просыпаться в четыре утра, остервенело колотила в стену.
Примерно через минуту до затуманенного сознания Эвелины дошло, что звонят в дверь. Нехотя выпутавшись из одеяла, она, позевывая, поплелась открывать. Благо одеваться нужды не было — несмотря на середину ноября, отопление включать никто не собирался, поэтому спала Эвелина в толстом свитере, шерстяных колготах с начесом и мохеровых носках.
Дом номер тринадцать по улице Якова Шпренгера был «хрущевкой», маячащей среди новостроек микрорайона «Верхний», как одинокий гном в гвардейском строю. Когда-то в этом доме поселили местную элиту ныне почившего в бозе совхоза. С тех пор утекло много воды, Союз приказал долго жить, совхоз разогнали, а в новый генплан по какому-то недоразумению просочилось пятиэтажное неказистое строение. Ныне дом считался аварийным: чего стоил один только подвал, заполненный сточными водами и в любую погоду насыщающий атмосферу ядреным запахом фекалий.
Эвелина распахнула дверь и поморщилась.
— Привет, подруга. — Явно уже «тепленькая» Маринка повисла на шее, одарив Эвелину слюнявым поцелуем. — Я тебя таак люблю.
— Денег не дам, — Эвелина загородила вход, пытаясь не пустить в дом гостью и холодный воздух.
Маринка была не только соседкой, но и в некотором роде коллегой. По вечерам Эвелина подрабатывала барменшей в рюмочной, по-модному названной кафе-брассери «Скай». Что такое «брассери» никто толком не представлял, но звучало круто и современно.
Маринка под псевдонимом Мариден пела там в будни по вечерам и всю ночь в выходные, исполняя богатый репертуар — от Аллы Пугачевой до новомодной Yaki-Da. К удивлению Эвелин, желающих послушать, как Маринка вдохновенно завывает «Ай со ю дэнсинг», было не так уж и мало. По крайней мере, за пение Маринку еще ни разу не побили.
Плохо было другое. Маринка бухала. Не как Эвелина — понемногу и по необходимости, попробуй иначе выстоять весь день на холоде, — а от души, страстно, самозабвенно и самоотверженно. Пьяная, Маринка становилась неконтролируема и однажды, по слухам, плюнула на лысину местному депутату, по совместительству — известному криминальному авторитету по прозвищу Фен. Сам он, правда, этого не заметил, иначе не сносить бы Маринке буйной головы.
Выйдя из запоя, она всегда нуждалась в стопарике на опохмел, за которым и прибегала к любимой соседке.
— Денег не дам, — повторила Эвелина уже чуть тише. Было понятно, что от Маринки все равно не избавиться. — Проходи, дам «мерзавчик».
Выпроводив осоловелую Маринку, она принялась переодеваться. Пора было собираться на вечернюю подработку в рюмочной. Из Сариной комнаты доносилась ритмичная музыка, больше похожая на ритуальные песнопения, адресованные Сатане.
Постучавшись, Эвелина вошла. В комнате царил привычный разгром. Сара лежала навзничь на полузастеленной кровати, накрыв лицо учебником тригонометрии для десятого класса. Эвелина села рядом.
— Привет.
— Здрасьти, — мрачно отозвалась Сара, не меняя позы. — Че надо?
Накануне они поссорились. Эвелина принесла ей капор из ангорской шерсти — ультрамодный головной убор, по которому сходили с ума все жительницы микрорайона «Верхний» и его окраин. Поддавшись на слезные просьбы, Эвелина выбрала на рынке самый, по ее мнению, нарядный — насыщенного свекольного цвета. Сара капор забраковала, сказав, что он «китайский и лысый», вместо «пушистого корейского» и обвинила Эвелину в невнимании и жлобстве. Стерпеть такое было решительно невозможно, поэтому Эвелина обозвала сестру «тупой неблагодарной сучкой», отняла капор и ушла в свою комнату, хлопнув дверью.
Пятнадцатилетняя Сара приходилась Эвелине сводной сестрой и обладала вспыльчивым, склочным, упрямым, поистине невыносимым характером. Злые языки поговаривали, что мать Сары сошла с ума в ее тринадцатый день рождения, осознав, какое чудовище произвела на свет, но правда, как водится, была куда прозаичнее. Мать Сары отбывала срок в мордовской исправительной колонии № 14 за грабежи и разбой с причинением тяжких телесных повреждений, и сидеть ей предстояло еще долго.
— Как прошел день? — поинтересовалась Эвелина как ни в чем не бывало. Ей было немного неудобно за вчерашнюю вспышку.
— Норм, — коротко ответила Сара, но книжку с лица убрала.
— Завтра пойдем поменяем твой капор, — миролюбиво предложила Эвелина. — Выберешь сама.
— Забей, — Сара шмыгнула носом. — Это я протупила. Да и фиг с ним, с капором.
Она замялась.
— Снова Соловьева достает? — догадалась Эвелина.
История противостояния Сары и ее классной руководительницы Лилианы Викторовны Соловьевой тянулась с девятого класса. Со злополучного Дня учителя, когда весь родительский комитет скинулся на золотую цепочку в подарок любимой учительнице. Все, кроме Эвелины, у которой не оказалось денег. Конечно, если бы она знала, во что это выльется, то разбилась бы в лепешку, но раздобыла нужную сумму.
Лилиану известили о демарше Тарелкиной, и та затаила злобу. В дневнике Сары — и так не самом радужном с точки зрения успеваемости — запестрели «двойки» по английскому и русскому языкам, а также по литературе. По удивительному стечению обстоятельств, именно эти предметы вела злопамятная Соловьева.
Помыкавшись, Эвелина разорилась на банку кофе «Черная карта», присовокупила к ней коробочку дорогущих «Рафаэлло» и отправилась на поклон к классной руководительнице.
Это был звездный час Лилианы Викторовны. Она приняла Эвелину в кабинете, обставленном и отремонтированном на деньги родителей. Не предложив сесть, Соловьева полчаса менторски отчитывала ее, с наслаждением повествуя об умственной неполноценности ученицы Тарелкиной. Красивое холеное лицо классной руководительницы озарял свет праведности, в холодных голубых глазах пылал огонь жертвенных костров Инквизиции. Приговор был вынесен: Саре предстояло покинуть школу после девятого класса и отправиться в ПТУ текстильной промышленности.
— Так у нас с вами появится шанс подарить обществу достойного члена, — сочувственно вещала Лилиана Викторовна.
Эвелина засунула гордость подальше и принялась «решать вопрос». Соловьева долго ломалась, отнекивалась и набивала цену, но в итоге сдалась. Возвращаясь домой, Эвелина мрачно прикидывала, сколько сраных цепочек можно было купить на сумму, которую алчная училка выманила за дополнительные занятия.
Занятия с репетитором благотворно повлияли на оценки, и Сару перевели в десятый класс, но потом все магическим образом повторилось. Сначала «двойки», затем вызов в школу и пространная беседа на тему того, не хочет ли Эвелина определить свою сестру в коррекционный интернат для умственно неполноценных и десоциализированных подростков. Соловьева умело поднимала ставки. Пришлось снова покупать репетиторские услуги классной. Эвелина наивно надеялась, что этого хватит хотя бы на две четверти, но промахнулась.
— Что, опять? — обреченно спросила она, гладя Сару по острым плечам. — Когда она уже, блядь, нажрется.
— Не опять, а снова, — грустно ответила Сара. — Может, ну его в пень, эту учебу?
Пустить в пень единственную на весь микрорайон полную среднюю школу Эвелина была не готова. Требовалось раздобыть деньги.
Поговорю с Вареником, решила она, он точно поможет.
ВАРЕНИК
Этим вечером в рюмочной — Вареник, как и большинство обитателей микрорайона, игнорировал ее новое непроизносимое название — царило оживление. Телевизор над барной стойкой вовсю крутил красивую импортную рекламу, которую можно было смотреть вместо фильмов. Самому Варенику очень нравилась реклама «Стиморола» с красоткой-копом, которая оставляет незадачливому лопуху-мотоциклисту телефон своего напарника.
Вареник смотрел телевизор довольно редко, в основном новости и телесериалы. Телесериалы были его страстью с тех самых пор, как он сдуру включил какое-то латиноамериканское шоу, где крикливая девушка хорошо за тридцать изображала шестнадцатилетнюю при помощи бейсболки и выпученных глаз. Идиотизм происходящего настолько заворожил Вареника, что он на одном дыхании посмотрел серию до конца, просто чтобы глянуть, чем это стыдобище кончится, потом следующую и еще одну, пока не понял, что втянулся.
Сейчас Вареник наслаждался красочной историей про наследницу миллионной империи, которую обманули муж и подруга, а та назло всем выжила и сделала себе новое лицо, став красавицей и моделью.
— А что это у нас граф Суворов ничего не ест, а? — донеслось с экрана.
Вареник оживился и впился взглядом в телевизор. Пожалуй, именно рекламные ролики Банка Империал были его любимыми. Досмотрев до конца, он откусил от принесенного Велей бутерброда с килькой и тяпнул стопку водки.
Вот за что Варенику полюбилась рюмочная, так это за ее неповторимую, почти домашнюю атмосферу. И дело даже не в том, что с развлечениями в их краях негусто, в конце концов, есть еще дискотека в школьном спортзале и ночной клуб в помещении заброшенного детского сада.
Водку в рюмочной, конечно, безбожно разбавляли, причем, трижды: первый раз в цехе, второй раз в подсобке рюмочной и третий — прямо в графине. Зато к водке подавали закусь — пирожки, жаренные на прогорклом масле, бутерброды с килькой, колбасно-сырную нарезку и вялые огурцы. Здесь царил грубоватый уют, радиатор в углу источал гостеприимное тепло, можно было расслабиться, побыть самим собой. Завидев Вареника на своих двоих, никто не пялился и не удивлялся, все понимали, что человек пришел отдохнуть от, так сказать, рабочего амплуа.
— Дядя Вареник. — У столика материализовалась понурая Эвелина. — Можно присесть?
Вареник знал Велю Тарелкину, наверное, всю ее жизнь. Девка она была добрая, но просто ужасающе невезучая. И если в повседневной жизни с этим как-то удавалось мириться, то в плане личной жизни все было очень плохо, если не сказать хуже.
Свой первый по-настоящему серьезный, можно сказать, матримониально нацеленный роман Веля Тарелкина завела в выпускном классе школы. Ее парнем стал второгодник Быков, с которым она три года просидела за одной партой. Быков, которого все звали просто Быком, был высок, ладно скроен и сложен как античный бог. Впечатление несколько портила маленькая плоская голова со скошенным лбом, венчающая мощную шею, но при таких телесных достоинствах это было неважным.
Юная Веля влюбилась без памяти. Она залихватски начесывала челку, обильно умащивая ее сахарной водой днем и пивом по вечерам, отчего та воинственно торчала, как петушиный гребень; Велин женский арсенал пополнился тональником «Балет», розовой перламутровой помадой «Руби Роуз» и бессмертной классикой, которую для нее добыл лично Вареник, — тушью «Ленинградская».
Быков, который закончил школу раньше, благо из девятого класса отправился в ПТУ осваивать профессию сварщика, страшно гордился своей красивой подругой, регулярно водил на дискотеку, дарил с левых подработок «дольчики» и однажды, в порыве страсти, жадно лапая Велю за гаражами, предложил расписаться. Ее счастью не было предела. Веля успела рассказать обо всем сестре, Варенику, близкой подруге Жене Мотыльковой и даже тихому алкоголику дяде Гере, приемщику стеклотары, как тут все и случилось.
Вареник не знал, кто ее проклял, но проклята Веля Тарелкина была совершенно точно.
За неделю до свадьбы Бык, краснея и запинаясь, отвел Велю в сторонку и сообщил, что бросает ее, свадьбы не будет. Дальше, как следовало из перемежающегося слезами и матом рассказа, Быков признался, что встретил совершенно необыкновенного человека, которого полюбил с первого взгляда и на всю жизнь. Этим счастливцем оказался новый мастер мужского зала районной парикмахерской «Стиль», Додик Павлин, лишенный законной регистрации, но компенсирующий этот недостаток поистине южным шармом и вызывающей мужской красотой.
К чести Вели, она приняла новость стоически, хотя Вареник подозревал, что именно тогда Бык и лишился левого глаза. Но время лечит любые раны, и спустя год Веля закрутила ошеломительный роман с учителем физики, прибывшим в районную СОШ «Верхнего» по распределению из Московского педа. Сама она школу к тому времени уже окончила, но это не помешало ее счастью с физиком, получившим из-за непроизносимого имени кличку Резерфорд. После десятков походов с учениками в местный хиреющий кинотеатр и страстных соитий на столе в учительской дело медленно, но верно покатилось к свадьбе.
Веля, благоразумно обходившая десятой дорогой парикмахерскую «Стиль», уже придумывала имена их с Резерфордом будущим детям, как проклятие вновь подняло свою уродливую голову. За неделю до свадьбы Резерфорд был пойман за варкой мета во вверенной ему школьной лаборатории. С тех пор все покатилось в тартарары. Молодой, красивый и перспективный физик оказался конченым наркоманом, плотно сидящим на собственноручно изготовляемом зелье. Из школы его уволили. Веля какое-то время боролась за любимого, но после того, как провела ночь на пустыре, спасаясь от обезумевшего жениха, в угаре ломки принявшего ее за клоуна-убийцу из космоса и гонявшегося за ней с молотком, разочаровалась в любви и предпочла закрыть эту печальную страницу.
По иронии судьбы, Резерфорд поселился в том же доме двумя этажами ниже и самозабвенно отдался варке мета, грозя окончательно развалить и так дышащий на ладан дом.
Веле активно сопереживали все бабки микрорайона «Верхний», обсевшие окрестные лавки, как воробьи компостные кучи.
Но и это прошло. Велина измученная душа исцелилась, и однажды сырой беспросветной весной в ее сердце вновь постучалось то самое чувство. На этот раз все с самого начала складывалось иначе. Новым избранником Вели стал цыганский барон Самсон, страстный темноглазый красавец, владелец подержанного мерседеса, который, как подозревал Вареник, находился в угоне, и шикарного трехэтажного кирпичного особняка в пригороде, того, что сразу за оврагом и свалкой химзавода.
Ухаживал Самсон стильно, поражая размахом и выверенной небрежностью. Деньги у него водились, он крышевал всю наркоторговлю района, держал на паях с семьей бюро ритуальных услуг. Был он мужиком обстоятельным, жестким, но щедрым. Самсон дарил Веле гвоздики и хризантемы, возил ее в Москву на почасово снимаемые квартиры, водил в «Макдональдс», поил коктейлями из водки с «Юпи» и одевал как куколку на Черкизовском рынке. Окрыленная, Веля очарованно засматривалась на прилавки со свадебными платьями, в глубине души понимая, что буквально в шаге от чуда.
Все было на мази. Под свадебное торжество была арендована школьная столовая, примерить роль тамады согласился сам Вареник, а Саре пошили умилительное платье подружки невесты. И за неделю до свадьбы…
Вареник вынырнул из воспоминаний и сочувственно посмотрел на сидящую напротив Велю. Та глядела в сторону, нервно затягивалась сигаретой, словно понимая, о чем он сейчас думает.
За неделю до свадьбы цыганский барон Самсон вышел из своего особняка, одетый в красную атласную рубашку, в расстегнутом вороте которой виднелась его мускулистая волосатая грудь, оттененная массивной золотой цепью, в джинсы и фирменные кроссовки, и повстречал молодую цыганку Капу, прибившуюся из соседнего табора.
Капа, тщедушная и бесцветная, как голодающая моль, с бледным веснушчатым личиком и щелью между крупных зубов, потрясла барона до глубины души. Ее мышиные волосы показались ему золотым руном, а очертания костлявой фигуры — изящными и изысканными, словно написанными рукой Рембрандта. Эта худосочная Далила сразила Самсона одним взглядом и прочно воцарилась в его сердце. В тот же миг Веля была забыта окончательно и бесповоротно.
Самсон женился на Капе в той самой так кстати арендованной столовой, поселил в особняке и бросил к ее ногам все блага мира. Он купил ей норковую шубу в пол, увесистый сотовый телефон «Алькател», шампунь «Хед’н’Шолдерз» от перхоти, стиральную машинку «Беко», акции «МММ» и вообще все, что она только могла пожелать.
Окруженная любовью и заботой, Капа расцвела и заматерела, превратившись в ослепительную белокожую красавицу с надменным прищуром светлых глаз. Когда она покидала дом, об этом узнавал весь микрорайон — по звону золота, которым было обильно обвешано ее соблазнительно округлившееся тело. Капа родила Самсону уже троих детей и явно не собиралась останавливаться на достигнутом. Веля же собрала волю в кулак и продолжила жить как ни в чем не бывало, стремясь поднять на ноги сестру.
Веля не цвела. Это Вареник видел по ее усталому, осунувшемуся лицу. Определенно не цвела. Он дал себе слово, что поможет ей. Пока неясно как, но обязательно поможет.
САРА
Настроение у Сары Тарелкиной было паршивее некуда. Что казалось довольно странным, поскольку объективных причин для этого, если подумать, не существовало. Ничего плохого в ее жизни не происходило — впервые, наверное, лет этак за десять.
С появлением в их квартире постояльца, сосватанного дядей Вареником, жизнь семьи Тарелкиных стремительно улучшилась. Черностенкин залатал щелястые окна, до которых не доходили руки у вечно замотанной Эвелины, поменял барахлящие замки, проводку, переложил кафель в санузле и купил атрибут такой невиданной роскоши, что даже у скептически настроенной Сары перехватило дыхание. Водонагревательный бак. При мысли, что больше не нужно по утрам греть ведро воды, чтобы наспех вымыть голову и какие повезет части тела, ее охватывало щемящее чувство счастья.
В холодильнике неожиданно завелась такая прорва продуктов, что Сара иногда специально украдкой ходила полюбоваться. Но самая разительная перемена произошла с Эвелиной. Она перестала метаться между рынком и рюмочной, отоспалась и подобрела. В глазах зажегся огонек; Сара, не раз и не два столкнувшись поутру с полуголым Черностенкиным, крадущимся вдоль коридора в свою угловую комнатушку, начала подозревать.
— Трахаются они, — безапелляционно сообщил сидящий у Сары в гостях Коленька. — Шпилятся.
Коленька был мелкий тощий паренек в вечно надвинутом на уши «петушке», с которым не расставался никогда, даже летом. Ценным качеством и жизненным козырем Коленьки была его какая-то фантастическая незаметность. Его никогда не вызывали к доске, на него не обращали внимания, и даже сама Сара могла напрочь забыть о нем в его же присутствии.
Коленька был славный, хоть и не от мира сего. Сара с ним дружила, он прикольно разговаривал, а таланту узнавать скрытое мог позавидовать сам Шерлок Холмс.
— Ревела, — утвердительно сказал он, переступая порог.
Это было правдой. С утра Эвелина уехала со своим ненаглядным Черностенкиным по каким-то делам, возбужденная и раскрасневшаяся. Сара радовалась за сестру, тут без вопросов, но вместе с тем ощущала какую-то гложущую пустоту и собственную ненужность. Придя из школы, она нехотя, больше по привычке посмотрела «Элен и ребята», вяло одобрив изгнание осточертевшей Кати, затем легла на кровать и включила радио.
«Не плачь, еще одна осталась ночь у нас с тобой», — заголосила Буланова.
Сара сглотнула подступивший к горлу ком и неожиданно для себя заревела. Плакать под Буланову внезапно оказалось легко и приятно. «Не плаааааачь, ааааааа», — выводило радио. «Уааааыыаа», — вторила ему Сара, с наслаждением погружаясь в пучину отчаяния. Но тут заявился Коленька, поэтому сеанс лечебного страдания пришлось спешно прервать.
— Не гони, — огрызнулась Сара, не очень, впрочем, настойчиво. — Глаза протри, он же вдвое ее старше.
Коленька философски пожал плечами, спорить он не любил, зачем — время всегда расставляло все по местам и подтверждало его правоту.
— Не, ну так он нормальный мужик, я ж че, я ж ниче, — попробовала оправдаться Сара.
Она действительного ничего не имела против Черностенкина, оказавшегося неназойливым и добродушным, несмотря на стремную, в пол-лица, бороду. К Саре он без нужды не лез, не одергивал, не спрашивал, как дела в школе, не строил из себя папочку. Зато подарил ей розовую болоньевую курточку и пружинку-радугу, которую Эвелина тут же обозвала «бесполезной хуйней», впрочем, беззлобно. С загребущей Соловьевой благодаря черностенковским вспомоществованиям Тарелкины рассчитались до конца года, и теперь о ней можно было забыть до самых экзаменов.
— Увалим по котлетке? — предложила Сара.
Не говоря ни слова, Коленька слез с кровати и неслышно просочился в соседнюю комнату, которую занимал жилец.
— Эй, ты куда? — Сара поплелась следом.
Коленька стоял на коленях и сосредоточенно рылся под кроватью.
— Слышь, ну это не по приколу как-то, — Сара оглянулась, словно ожидая, что Черностенкин вот-вот войдет. — Харе вот это. Пошли лучше в холодосе пошарим, там Эва вкусняшек оставила.
Коленька вытянул из недр подкроватья большую спортивную сумку и вытащил оттуда ворох шмотья, паспортные «корочки», тускло поблескивающий пистолет и несколько тугих денежных «кирпичиков», упакованных в банковские бандероли. Судя по толщине пачек, тут была не одна Эвелинина месячная зарплата. А может быть, и годовая.
Зачарованно выдохнув, Сара поднесла одну из них к глазам и с замиранием сердца поняла, что держит в руках не рубли. Купюры в пачке были серо-зеленые, шершавые, с лаконичным и четким рисунком.
— Прикинь. Это же баксы.
Безмятежно сидящий на полу Коленька флегматично кивнул.
— Не настоящее, — сказал он, показывая на «корочки».
— Думаешь, фальшак? — спросила Сара, выдернув из пачки одну купюру и сосредоточенно изучая ее на свет.
— Это нормальное, — сообщил всеведающий Коленька. — Вот фальшак.
«Корочки» Сару не заинтересовали, морда на фотке была бородатая, значит, Черностенкина, имя под фоткой его, да и не пофиг ли. В Сариной голове зрел план.
— Шкары одевай, — велела она Коленьке, ловко выцепив из пачки еще одну купюру. — Пойдем погуляем.
Гулять они пошли к киоску-обменнику, где Сара, воровато оглядевшись, поменяла обе прихваченные купюры. Запихав нечаянное богатство в нагрудный карман куртки, она потащила покорного Коленьку к остановке.
Был канун новогодних праздников. Микрорайон «Верхний» припорошило легким грязноватым снежком, отчего он выглядел не таким удручающе серым, как обычно. Кое-где попадались стихийные елочные базарчики, на которых торговали лысыми рахитичными сосенками, выкопанными в ближайшей посадке.
Проигнорировав выстуженный «пазик» с горсткой синих от холода и ожидания пассажиров в заплеванном салоне, Сара направилась прямиком к деду Денису, который читал книжку в мягкой обложке, сидя за рулем аккуратно вымытой темно-синей «Лады». На обложке была изображена рыжая девица с томно выпяченными губами, прямо над которой широко и размашисто значилось «Бешеная».
— В Москву отвезете? — спросила Сара, стараясь улыбаться как можно шире.
— Деньги есть? — дед Денис сдвинул очки на лоб.
Показав ему желаемое, Сара дернула Коленьку за рукав, чтобы не тормозил, и полезла на заднее сиденье. В машине было хорошо: тепло, мягко, пахло химозной хвоей, бензином и масляной краской.
По дороге дед Денис ругал демократов, Ельцина, коммунистов, цены, жизнь и женщин. Убаюканная ровным ходом автомобиля, Сара задремала. Сидящий рядом Коленька безмятежно смотрел в запотевшее окно, видя там что-то понятное лишь ему одному.
Расплатившись с дедом Денисом, Сара взяла Коленьку на буксир и потащила его по нарядным слякотным улицам. Стемнело, но, в отличие от «Верхнего», где с заходом солнца жители предпочитали сидеть по домам, без лишней нужды носа не высовывая, московские улицы становились все оживленнее.
Коленька ныл и жаловался, что ему громко, скучно и неприятно. Сара уже поняла, что идея была не слишком удачной, но из упрямства не желала уступать. Она брела вперед, разглядывая идущих навстречу москвичей, вдыхала запах близящихся праздников и любовалась аляповатыми витринами.
Наконец, устав и слегка замерзнув, они зашли в ярко освещенный универсам, в котором не было прилавков с крикливыми продавщицами, а тянулись, прямо как в американском кино, длинные ряды полок, уставленных разноцветными пакетами, бутылками, упаковками и коробками.
Сара остановилась возле светящегося белого шкафа-витрины, за прозрачным стеклом которого громоздились батоны диковинной колбасы, толстой, обсыпанной красным перцем, обвалянной сыром и странной с виду, но жутко аппетитной смесью с зелеными пупырышками. Ценники на этих гурманских сокровищах красовались совершенно немилосердные, но Сара прикинула свои капиталы и решилась.
Прихватив возле касс настоящую тележку на колесиках, она принялась наполнять ее колбасой, ветчиной в вакуумных упаковках, незнакомыми полупрозрачными мясными ломтиками, окаймленными нежным салом. В рыбном отделе она обогатилась пачкой замороженных розовых пучеглазых гадов и упаковкой толстенных рыбных стейков. Как их готовить, Сара не имела ни малейшего представления, но сам вид красной глянцевой рыбы вызвал у нее усиленное слюноотделение.
В кондитерском секторе Сара добавила к покупкам две коробки конфет «Рафаэлло» и жутко дорогих буржуйских «Ферреро» в золотых обертках. Алкогольные ряды повергли ее в ступор, и после долгих размышлений она нерешительно сняла с полки пузатую бутылку «Амаретто», райское, по словам Эвелины, которая пробовала его на дне рождения Женьки Мотыльковой, пойло.
Сара уже почти подкатила тележку к кассе, как ее ноздрей коснулся умопомрачительный запах жареного мяса.
— Пойдем, — прошелестел терпеливый Коленька. — Я устал.
— Щас, — отмахнулась Сара. Она уже заметила закопченную электрокамеру, где томились прекрасные загорелые куры-гриль.
Когда они, груженые увесистыми пакетами, наконец вывалились на улицу, резко похолодало, с недобрых черных небес сеялся противный шершавый снежок, который тут же таял, оседая на одежде.
— Домой, — приказал Коленька.
— Да, — со вздохом согласилась Сара. Эйфория понемногу слетала, оставляя за собой мерзкое тягостное послевкусие. Из приятной толстой трубочки купюр, с которыми Сара начинала свое путешествие, осталась всего пара, не самого крупного номинала.
На обратном пути они c Коленькой заплутали, и когда вышли на знакомую автостанцию, то оказалось, что последний «пазик» отбыл в родные края полчаса назад.
— Да не ссы, — сказала Сара с уверенностью, которой не ощущала. Она ругала себя, что не догадалась договориться с дедом Денисом на обратную дорогу, но что теперь. — Возьмем бомбилу.
Но никто из молчаливых одетых в кожанки кавказцев, тусовавшихся на автовокзальном «пятачке», не согласился за предложенную сумму везти их на «Верхний». То ли сама Сара не внушала доверия, как клиент, то ли расхолаживала дурная слава микрорайона.
— Ничего, — Сара потерла замерзшие уши. — Они тут все на приколе зажратые походу. Поймаем тачку на трассе.
— Нет! — Коленька явно рассердился. Его обычно бледное лицо порозовело. — Нельзя. Опасно.
— А жопу мариновать на морозе не опасно?
Сара пожала плечами и побрела в темноту, с трудом волоча за собой тяжеленные сумки. Коленька, немного подумав, пристроился следом. Идти было трудно. Снежная морось с неба превратилась в хлесткую колючую поземку. Она щипала щеки, лезла за воротник, таяла, неприятно холодя кожу. Мимо проносились машины. Через некоторое время Саре стало казаться, будто она в параллельной реальности, что где-то есть тепло, свет и жизнь, а тут такое чистилище потерянных душ, где вечная дорога без конца и начала, темно, тяжело, мокро и дует ледяной ветер.
Взвизгнули тормоза, возле Сары остановилась машина — неприметная, забрызганная грязью от колес до крыши. Открылась передняя дверь, из полутемного салона высунулся темноволосый мужик неопределенного возраста с крючковатым носом и цепким, неприятным взглядом.
— Садись, — предложил он, внимательно всматриваясь в Сару. — Подвезу.
Облегчение было таким сильным, что Саре захотелось завизжать от счастья.
— Нет, — сказал Коленька из-за спины. — Не вздумай. Это плохо. Он плохой, черный.
— Свали, — пробормотала Сара. Она думала только о том, что сейчас окажется в тепле, и в лицо перестанут лететь эти проклятущие игольно-острые снежинки.
Мужик вышел из машины и открыл багажник.
— Давай сюда свои сумки, девочка. Ну же, быстрее, холодно.
Он неторопливо огляделся. Сара шагнула к нему, руки замерзли до такой степени, что она больше не ощущала тяжести пакетов. Коленька внезапно оказался перед ней, беззвучно и широко открывая рот. Он злился, становясь белым, как свет автомобильных фар.
Мужик нетерпеливо схватил ее за запястье, и это грубое, злое движение отрезвило ее. Что она творит?
— Э-эй, дядя, полегче. — Сара выдернула руку. — Совсем ебу дался, слышишь.
Что-то ударило ее в живот, резко и больно. Задыхаясь, Сара упала ничком, прямо в густую замерзающую слякоть. Мужчина наклонился и, ухватив Сару за запястья, потащил к багажнику.
Кожу на щеках покалывало. Снег вокруг машины таял, воздух дрожал. Сара чувствовала тепло, ощущала растущие Коленькины страх, растерянность, обиду и гнев. Фары мигнули, погасли и вновь загорелись, мужик едва слышно чертыхнулся. Коленька вышел из темноты, маленький и молчаливый.
— Тебе чего? — растерянно спросил мужик, отпустив Сару. — Пацан, ты откуда взялся?
Не дожидаясь ответа, он поспешно захлопнул багажник, бегом вернулся к водительскому сиденью, сел за руль и дал по газам.
— Пидор гнойный! — заорала ему вслед Сара, кое-как поднимаясь на ноги и отплевываясь. — Чтоб тебя в аду ебали огромные негры!
Коленька сидел на обочине, уткнувшись лбом в колени.
— Вставай, — сказала Сара, потрепав его по плечу. — И, это, спасибо.
Они шли в темноте еще минут сорок, и Сара думала, что легкие вот-вот лопнут, когда возле нее притормозил автомобиль, в котором она с облегчением узнала темно-синюю «Ладу». За рулем вместо дяди Дениса сидел Черностенкин. Окинув Сару сомневающимся взглядом, он порылся на заднем сидении, отыскал чистую тряпку, постелил ее на соседнее кресло и просто сказал:
— Садись, горе луковое.
Сара быстро определила драгоценные пакеты и умотавшегося Коленьку на заднее сиденье, а сама юркнула вперед. Весь путь до «Верхнего» они проделали в молчании. Черностенкин курил, искоса поглядывая на Сару с некоторой, как ей показалось, брезгливостью. Не доезжая пары сотен метров до остановки, Черностенкин припарковался возле поворота, включил аварийку и повернулся к Саре.
— К-как ты меня нашел?
Черностенкин криво усмехнулся.
— Вареник видел, как ты садилась к Денису. А там и сам Денис подтвердил, что отвез тебя в Москву. Я ему забашлял, он одолжил тачку. Дорога тут одна, и вот я здесь.
— Ясно, — сказала Сара, потупясь. На душе скребли кошки. — А Эва… знает?
— Сама-то как думаешь? — Черностенкин потушил сигарету. — Она с ума сходит. Решила, тебя маньяк похитил и сейчас вдумчиво расчленяет в овраге.
«А что, все могло быть», — чуть не ляпнула Сара, но придержала язык.
— Сара, тебе сколько лет, пятнадцать? — Черностенкин смотрел на нее со странным выражением на лице. — Ты все еще не знаешь правило номер один в этой жизни?
— Какое правило? — Сара тоскливо посмотрела на собственное отражение в темном стекле. Рожа у отражения была покоцанная, испуганная и виноватая по самое дальше некуда.
— То, что не твое, чужое. Сколько ты взяла? Только не ври.
— Сотку, — повинилась Сара. — Прости. Я дура. Не скажешь Эве? В смысле, ты, конечно, можешь. И должен. Но ей и без того нелегко.
— Не скажу. Про покупки скажешь, что это я тебе бабло дал, на Новый год.
Черностенкин щелчком выбросил окурок в приоткрытое окно и тронулся с места. Дома на Сару налетела рыдающая Эвелина, сгребла ее в охапку, ощупала, дала пощечину и принялась обнимать, тычась в шею мокрой щекой.
— Как ты вообще додумалась, идиотина, — простонала Эвелина, чуть придя в себя и обрабатывая ссадину на Сариной щеке. — На ночь глядя, одна, попереться в Москву, проебать последний автобус. В кого ты вообще такое убоище?
— Я не одна, я с Коленькой.
— Ху из Коленька? — поинтересовался бдительный Черностенкин. — Друг? Парень?
Эвелина закрыла лицо руками.
— Это воображаемый друг нашей Сарочки. Ты просто еще не знаешь, она у нас ебанутик.
Позже, когда Сара лежала под одеялом с книжкой, наслаждаясь долгожданным теплом, Эвелина зашла в комнату, озабоченно пощупала ей лоб и очень серьезно сказала:
— Больше так не делай. — От нее пахло миндалем и копченостями.
— Не буду. Эй, вы там что, мои вкусняшки жрете?
Эвелина хихикнула и погасила свет.
Название: Добро пожаловать на Карибы
Автор: Nobody expects the Thedas Inquisition!
Пейринг/Персонажи: Блэкволл, Инвизитор
Форма: арт
Категория: джен
Рейтинг: G
Примечания: pirate-AU
* полноразмер открывается по клику
@темы: Каллен, Сэра, Лелиана, Варрик, Самсон, Тревелиан, Блэкволл, «Другая реальность», Коул, Инквизитор
-
-
10.10.2017 в 08:50Как приятно читать такое колоритное AU! За Эвелину-Велю (поначалу решила, что там едо в Себастьчне, потом стало ясно, хотя того в такой район тоже нужно уметь вписать ибо это было бы интересно) переживала с воплями, про отсылки к тому, какой там год, поняла сразу, как и про сериал, Варрик вышел не растерявшим характера, а «Черностен» — прямо в душу!
Сэра-Сара и ее «приколы» вкупе с Коулом и отсылкой прям за живое, прям обнять и комфлртить эту хулиганскую морду, а вот Жозефина — это я так поняла, Женька, верно? В общем, очень колоритно, Кальпуша прям уххх! (Да, даже в пересказе и я теперь хочу про нее в 90-х).
Добро пожаловать на Карибы
Очень теплые цвета, прям специально разглядываю вашу Тревельян и она лишь радует глаз своим нарядом и улыбкой
-
-
10.10.2017 в 18:53Адова жесть. Какое страшное место эти ваши 90-е!
Читала и орала - и от узнавания (отдельное спасибо за все эти мелкие детальки типа Руби Роуз), и от всепобеждающей бытовой мерзости, но в итоге неожиданно понравилось)) Иногда люди ведут себя, как люди, даже посреди кромешного кошмара. Спасибо за эту историю!
Добро пожаловать на Карибы
очаровательное АУ!
-
-
14.10.2017 в 04:45очень понравилось
-
-
17.10.2017 в 15:59-
-
06.02.2018 в 09:29Название: У нас на раене
Чтоб вы знали, все очень очешуенно.
Додик Павлин, лишенный законной регистрации, но компенсирующий этот недостаток поистине южным шармом и вызывающей мужской красотой.
Бггг))) Додик)) Я много с чего взоржала, крутые отсылки и вообще.
Миди просто — вау, нет слов как круто. Даже жаль, что так резко закончился.
-
-
06.02.2018 в 14:28божестводостойную личность (с)Даже жаль, что так резко закончился.
Там продолжение, по идее, должно быть - с другими персонажами. Но что-то никак не соберусь в кучку писать дальше)).
-
-
07.02.2018 в 01:11Я так и думала
Если соберешься все-таки, то с удовольствием почитаю!