Автор: Треш-пати
Название: По другую сторону
Пейринг/Персонажи: Самсон
Форма: арт
Категория: джен
Рейтинг: G
Предупреждение: кроссовер со вселенной Марвел, ретейлинг этого фото
Ключ: Детектив, G, кроссовер, смерть второстепенного персонажа
Автор: Треш-пати
Бета: Треш-пати
Название: Call me Imshael
Пейринг/Персонажи: Имшаэль, ф!Лавеллан, Кассандра, Солас, Гаксканг *(Дух! Власти!), демон Зависти
Категория: джен
Жанр: AU
Рейтинг: PG—13
Размер: 1625 слов
Предупреждение: смена сущности*: развоплощение, частичный ретеллинг квеста «Зови меня Имшаэль».
Ключ:
Наблюдая за тем, как Эллана Лавеллан со своими спутниками крадётся по лестнице меж разрушенных стен крепости, Имшаэль некстати вспоминает демона Зависти, провалившего попытку завладеть инквизиторским телом. Немного даже досадно, что все его оправдания — и о силе духа, и о бесстрашии, и о загадочном Якоре на руке, якобы лишающем демонов воли — были всего лишь преувеличением, а Инквизитор оказалась простым запуганным «кроликом».
Когда отряд подходит достаточно близко, Имшаэль склоняет голову, приветствуя... не ту, что даже не понимает слов древнего наречия, а её спутника.
— Каждый охотник желает знать, как пустить медленную стрелу... верно, Солас? — на мёртвом языке эта фраза звучит весьма двусмысленно — так, как он и хотел.
Солас не удостаивает его ответом — лишь коротким злым взглядом, а Лавеллан выглядит растерянной. Вновь чуть склонив голову, Имшаэль обращается к ней на общем языке.
— Не беспокойся о молчании, Эллана, молчание — тоже ответ. Когда гордость молчит, дух смертного свободен, но твои спутники слишком жестоки, чтобы это понять. Тревожный знак!
Мгновенно вспыхнувший защитный барьер переливается голубоватым сиянием, и Имшаэль разочарованно думает, что Лавеллан выбрала бой без лишних слов. Но этот барьер — лишь мера предосторожности: она подходит на несколько шагов ближе.
— Кто ты?
— Зови меня Имшаэлем.
— Ты — демон... — в интонации Элланы столько неуверенности, что Имшаэлю становится почти смешно.
— Я — дух Выбора, — с лукавой ухмылкой поправляет он. — А кем мнишь себя ты? Вестницей Андрасте, отступницей или Инквизитором, вершащим чужие судьбы? Героиней или убийцей? Поверила ли ты словам трусливого деревенского рыцаря, просившего расправиться со мной, или предоставишь и мне право высказаться?
— Мы все видели твой «сад», демон, — вмешивается в разговор Кассандра, стоящая чуть поодаль. — Инквизитор, эта тварь едва ли заслуживает того, чтобы давать ей слово...
— Нечестно, Искательница! — протестует Имшаэль. — Она должна выбрать сама, без твоих подсказок! Разве кто-то влезал, когда ты принимала решение — быть ведомой или вести за собой?
Кассандра раздражённо выдыхает, видно, с трудом удержавшись от ответа — облачко пара тает в морозном воздухе, — а Имшаэль успевает подумать о том, что, окажись она сейчас перед ним с Якорем на ладони, всё решилось бы быстро. Но и вполовину не так интересно.
— Оправдывая свою сущность, я предложу тебе выбор. И ты поймёшь, что дело можно решить без кровопролития, — он вновь обращается к Лавеллан.
Презрение в её взгляде сменяется недоверием, а сомнения лишь разжигают любопытство. Имшаэль знает, что мысли Элланы — не об изуродованных людях и красных кристаллах, а о том, почему же «демон» заговорил сначала с Соласом, а тот промолчал в ответ.
Семена подозрений, брошенные в благодатную почву, всегда всходят.
— Я даю тебе возможность объясниться, — наконец решает она. — Говори.
Имшаэль самодовольно улыбается и заводит руки за спину.
— Не так давно один старый друг моего старого врага кое-что обещал мне — кое-что, способное заинтересовать любого духа. Но обещание это им было вскоре позабыто: мертвецы, как известно, вообще мало что помнят. Что же в итоге? Старый друг мёртв, старый враг — жив, а всё обещанное начинает сбываться. Вот только я оказываюсь не при делах...
Он украдкой бросает взгляд на Соласа. Тот выглядит совершенно спокойным: рассматривает большой кристалл красного лириума, растущий в центре зала.
— И вот, новый враг старого врага предложил мне помощь ошибочно считая что взамен я стану его слугой, — Имшаэль неприязненно морщится. — Видимо, думал, что роль трепетного садовника, выхаживающего цветы зла в мёрзлом саду крепости Суледин, будет мне по душе. Но служить ему я не стал, а здесь остался лишь ради того, чтобы созерцать скоротечность жизни и тяготы путей смерти, быстро пресытившись и тем и другим. Потому и не держу на тебя зла за то, что каждый цветок, которого касались мои руки, теперь втоптан в снег твоим сапогом, а одежды твои пропитаны их алым соком, Вестница Андрасте.
Эллана вздрагивает, будто последние слова вырывают её из паутины плавной демонической речи.
— Дух, говоришь? — цедит Кассандра сквозь зубы.
— Выбор, — скалится Имшаэль. — Я знаю, — продолжает он, — что тебе, Эллана, не нужны ни власть, ни богатства, ни... девственники — прости, я не мог удержаться и не упомянуть их, — но для тебя у меня есть кое-что получше. Знания и ответы. Чужие тайны, о которых не подозревает даже твой Тайный Канцлер...
Краем глаза Имшаэль замечает, как Солас нервно хватается за посох двумя руками, приготовившись атаковать, и довольно улыбается.
— Взамен же я прошу лишь отпустить меня с миром. И все будут жить долго и счастливо. Ну... может, не все, но кто будет считать?
Эллана, обернувшись через плечо, вопросительно смотрит на Соласа. Тот, не делая резких движений, качает головой. «Нет».
— Ты умрёшь, демон, — коротко говорит она, оборачиваясь обратно к Имшаэлю, выхватывает из-за пояса рукоять духовного клинка, делает взмах — и светящееся золотое лезвие рассекает воздух.
Этот бой будет проигран — Имшаэль знает наверняка. Сражаясь вполсилы, он внимательно следит за каждым, кто наносит ему удары, и последовательно обращается Страхом, что сковывает мысли Лавеллан; Гневом, с которым Кассандра отбивает атаки красных храмовников; Гордыней, что движет Соласом.
Но Инквизитор и её спутники быстро расправляются и с лириумными чудовищами, и со всеми воплощениями духа Выбора: обросшая шипастыми наростами туша Гордыни падает в забрызганный кровью и демонической лимфой снег, превращаясь в изуродованные останки одержимого.
***
Тень оглушает Имшаэля воем, криками, язвительным шёпотом и хохотом, — тысячей звуков и голосов, на разный манер повторяющих одно и то же: »Ты проиграл".
Торжествующие интонации, недовольство и разочарование разбиваются эхом о каменные выступы — тонкая Завеса и память тех, кто обитал по обе её стороны, превратили этот участок Тени в точное подобие крепости Суледин.
Имшаэль злится. Переход сквозь Завесу ослабил его: пусть часть его сущности всегда пребывала в Тени, на восстановление сил уйдёт время, течением которого сейчас он сам управлять не может.
Его не было здесь слишком долго. Обитатели этих безрадостных мест, кажется, начали забывать, кто он такой, и потеряли всякий страх.
— Ты проиграл, — шипит Зависть, карабкаясь по поросшим липким мхом камням. — А ещё потешался надо мной и над моей неудачей. И сам проиграл. А она ведь стояла прямо перед тобой! Но ты не смог убить её... — перебирая длинными конечностями, похожими на паучьи лапы, он подбирается опасно близко к тёмной клубящейся сущности. — Я следил за тобой, за тем, как ты всем даёшь сделать выбор. Я мог лишь представлять, каково это — быть на твоём месте! Быть снова живым. В живом настоящем теле! — Зависть стонет, сжимая свою уродливую голову руками, проводит пальцами по лицу — от когтей на бледной коже остаются следы.
Он даже не замечает, что тёмные щупальца ползущей по камням тени, тем временем, уже успели обвиться вокруг его ног, — и в следующее мгновение эта тень уже опрокидывает демона навзничь, тяжёлой массой навалившись сверху. Зависть визжит и отбивается, пытаясь стряхнуть её с себя, но не преуспевает — Имшаэль сильнее.
— Имшаэль! — доносится откуда-то сбоку.
Услышав своё имя, тень мгновенно отшатывается от демона и начинает сгущаться, вытягиваясь в некое подобие формы.
— Это у смертных ты научился просто убивать тех, кто слабее? — тускло светящаяся фигура в тяжёлых доспехах спускается по тем же ступеням, что и Инквизитор по другую сторону Завесы. — Мы здесь существуем по другим законам, не забывай. Вернувшись, он, — палец в латной перчатке указывает на отползающего демона Зависти, — тоже нападал на других духов. Но это нарушает и искажает саму сущность Тени, и без того обратившуюся в хаос из-за прорех в Завесе...
— Он не пытался меня убить, Гаксканг, — с явной неохотой говорит Зависть. — Лишь хотел получить силу.
Имшаэль жаждет ответить им обоим. Он наблюдает, как Гаксканг поднимает руку, спирально проводя ей в воздухе, и тут же ощущает, как окружающее его пространство начинает изменяется: воздух становится плотнее, помогая слепить единое целое из рассеянных частиц. Ещё через какое-то время он чувствует прохладные камни под своими босыми ступнями.
Гаксканг опускает руку, и волнение Тени вокруг утихает, подобно ветру.
— Да неужели... — бормочет Имшаэль, наконец-то обретя способность говорить. — Благодарю, о великий дух Власти! — язвительно добавляет он тут же. — Да, я просил силы. Я взывал к тебе в битве, хоть и понимал, что ты вряд ли откликнешься. Но у меня был повод, — он делает паузу и, понизив голос, продолжает: — Фен’Харел. Он ходит по миру смертных под своей излюбленной маской добродетели, а я хотел, чтобы он вспомнил наши имена, — имена тех, кто желает ему смерти. Я предвидел, каков будет выбор эльфийской девчонки и знал, что вернусь в Тень. Но мне удалось...
— Ты поддался! Ты мог рассказать Вестнице всё сразу! — перебивет его Зависть. — Но ты, видно, поверил в ложь Старшего—так же, как и я!
— Пусть этот моровой лже-бог горит в пламени скверны, мне плевать, — отвечает Имшаэль. — Это ты додумался до такой глупости — служить ему,— я же не признаю ничьей власти. И не вмешиваюсь в судьбы людей, а лишь наблюдаю их выбор, — скрестив руки на груди, он вновь обращается к Гакскангу: — Но вот Фен’Харел — другое дело. Мне удалось узнать его планы.
— И чего же он хочет? Получить былую власть?
— Сделать очередной неправильный выбор, нелепо пытаясь исправить последствия прежнего,— Имшаэль зло смеётся. — Тысяча лет беспамятства плохо сказалась на его разуме, и вновь это являет угрозу не только для мира смертных... Мне нужно туда вернуться. Я не верю в его победу, но я должен увидеть, какая из вероятных неудач оборвёт его жизнь. Чей выбор погубит его.
Гаксканг молчит так долго, что Имшаэль успевает присмотреться к кровавым рисункам, что Зависть выводит на каменных плитах: нечто среднее между гербом Инквизиции и многоглазой головой волка.
— Жертва Кошмара. Смертная, — наконец говорит Гаксканг. — Оставлена здесь по волей той, что зовёт себя Вестницей. Ты сможешь взять её тело...
Имшаэль смотрит на него с искренним удивлением, будто не веря в услышанное.
— Не слишком ли щедрый подарок?
— ...если сможешь убедить Кошмара отдать его, — договаривает Гаксканг, и по его сияющему доспеху пробегает тёмная рябь.
Зависть издаёт странные клокочущие звуки, — Имшаэль с подозрением косится на него, но затем понимает, что тот просто смеётся.
— Тебе не победить его, ты слаб! — говорит Зависть, вставая с пола.
— Я не собираюсь его побеждать — не раздумывая, говорит Имшаэль. — Есть тут кое-кто, кто не жалует, когда убивают духов, — он кивает на Гаксканга. — Но есть и другой, сокрытый в глубинах Тени, давно тоскующий по достойному собеседнику. Кошмар ему подойдёт...
Ярко-зелёные кристаллы, растущие по центру зала, рассыпаются, обрушиваясь под пол вместе с частью каменных плит, — Зависть, взвизгнув, еле успевает отпрыгнуть от образовавшегося зияющего провала с лестницей.
— Бесформенный будет рад нам, Гаксканг, — говорит Имшаэль и направляется к ступеням, ведущим в темную пустоту.
Автор: Треш-пати
Бета: Треш-пати
Название: Сестра моя
Пейринг/Персонажи: ОЖП, читать дальшеМать
Категория: джен, фемслэш
Жанр: драма, POV
Рейтинг: PG-13
Размер: 2700 слов
Ключ: Драма,
Капюшон сползает на глаза и закрывает обзор. Ненавижу его.
Хуже другое: он липнет к коже, грубая ткань словно врастает в меня всеми своими волокнами. Даже думать не хочу о том, как я сейчас выгляжу. Что-то вроде черного месива гнили с торчащими клочьями дерюги — это если снять капюшон; но именно для того и нужен плащ, чтобы никто ничего не видел.
Надеюсь, я выгляжу обыкновенной бродяжкой.
Надеюсь, меня впустят в город. От меня несет — словно от канавы в жару, одна из причин, по которой потеряла несколько драгоценных недель и шла пешком, а не ехала в какой-нибудь наемной телеге, при том что деньги у меня есть.
Надеюсь, меня впустят. Насколько я помню, в нашем городе хоть дракону стража влететь позволит, если у дракона найдется пара полновесных золотых. А нет, так кинжал из руки пока не выпадает, и хотя ладони обмотаны кусками дерюги, как и все остальное тело, но сражаться не сложнее, чем прежде.
Я разлагаюсь заживо, но это ничуть не больно.
Я возвращаюсь домой.
К сестре. Она не ждет меня, но, надеюсь, помнит — как бы ни тщилась забыть.
Я считаю уже не мили — шаги, улыбаюсь под своим темным капюшоном и воображаю, как скажу "привет".
Привет, сестренка. Ты ведь скучала по мне. В конце концов, из-за тебя я стала тем, что я теперь, но не подумай, не жалуюсь и не жалею. Главное, что все эти годы я мечтала о том, как мы встретимся вновь.
Ты ведь, скажу я, рада меня видеть?
Правда?
В стенах города, в родном доме, в последний раз я была двадцать лет назад. Мне исполнилось шестнадцать, она, сестренка, на год старше. В сказках и легендах младшие наследуют красоту, ум, таланты, а то и получают их от ничем не примечательных родителей эдаким даром Создателя, но в нашей семье получилось иначе.
Все и всегда принадлежало ей. Даже теперь, стоит закрыть глаза, встает образ — очень светлая кожа, жгуче-черные волосы ниже бедер, миндалевидные глаза, зелено-голубые и холодные, как вода в горном роднике. Лет с тринадцати за ней ухлестывали все окрестные парни, а она играла ими, будто младенец — деревянными погремушками. Чего я даже не пытаюсь вспомнить — всех ее кавалеров. Разве — некоторых.
Помню молодого храмовника — рыжего, словно обсыпанного крошками веснушек, когда он снимал шлем, на затылке всегда торчал непослушный вихор; он украл у преподобной матери и принес ей в подарок зачарованное гномьей пылью кольцо. Оно было крупным, светилось в темноте, и сестра вертела его так и эдак, размахивала перед моим носом.
Я закрывалась одеялом и отворачивалась. У нас была одна спальня на двоих, небогатый дом, так что сбежать от нее некуда было. А храмовника потом посадили в каталажку и вышибли из Ордена, и спустя полгода он превратился в покрытого буро-бордовыми язвами калеку, ползал на отмерших от гангрены культях по площади и вымаливал гроши на тот же самый гномий порошок. Мы ходили на рынок и, конечно, видели его. Я оглядывалась, порой кидала медяк-другой. Сестра — нет.
Помню баннова сынка. По правде, тот и мне не особо нравился — пузатый, как медный котел, и важный, как петух в курятнике. Но уж денег-то те самые куры не клевали, и родители умоляли сестренку ответить толстому банну взаимностью; разом бы все долги уплатили, и вообще — какими-никакими аристократами бы заделались. Она фыркала и убегала прочь — только пятки сверкали, голые пятки в прорехах когда-то дорогих, кожаных, но давно истрепавшихся туфель. Ей было наплевать на нас точно так же, как на всех остальных. Помню, я подкрасилась углем и вареной свеклой, когда баннов сынок в очередной раз явился в наш убогий домишко, и прислуживала ему, кланяясь и улыбаясь. Я надеялась, что он взглянет на меня, может быть, возьмет меня, и тогда я сделаю то, что не сделала сестра, и мать перестанет вздыхать на все лады «какая же она у меня красавица да умница«, и отец похвастается перед своими друзьями в трактире не только ею.
Но банн отказался от всего, что я предлагала ему, хлебнул лишь воды из жестяной кружки, поморщился и выплеснул прямо на пол. И ушел, сплюнув напоследок — «стерва». Упрямство сестры могло здорово навредить нам, нечасто банны прощают, когда их выставляют, будто шелудивых котов во двор, но все обошлось.
Ее прощали. Ее любили. Свихнувшийся храмовник молил ее не о ломаной монетке — о хотя бы еще одном взгляде. Аристократ не стал трогать нашу семью, а приказал привезти мешок муки, на прощание, что ли.
Такова была сила моей сестры. Когда-то я надеялась, что она окажется магом и ее отошлют подальше, на холодное озеро в жуткую спицу-башню; я эту башню отродясь не видела тогда, лишь представляла как бесконечную каменную громаду, упирающуюся в небо. Там всегда холодно, а на самой вершине не тает снег. Я мечтала, что ее отправят туда. Пустое: той магии, что про огонь и демонов, в ней оказалось не больше, чем в моих башмаках. Просто люди любили ее, отец с матерью прощали все выходки, мужчины восхищались, женщины и те не слишком завидовали. Я была каким-то мерзким исключением и ненавидела себя за это.
Моя милая, веселая сестричка. Как золотой песок в воде — пойди, вылови в бурной речке крупинки.
Иногда я представляла: что бы делала на ее месте? С ее красотой и умением нравиться людям? О, думала я, одарила бы вниманием всех вокруг, с меня не убудет. И никому не делала бы больно. Никогда.
Но я была собой, а не ею.
Когда за мной стал ухаживать молодой пекарь Марко, я даже не поняла сначала, не поверила, все внимание ведь доставалось сестре, я даже для себя успела стать пустым местом. Но трудно ошибиться, когда тебя встречают, провожают, улыбаются, приносят лучшие булочки с розочками из сахарной глазури — прежде мне такие и попробовать-то нечасто доводилось, богачи такое едят. Марко не был ни храмовником, ни банном, ни первым красавцем в городе — огромный, широкоплечий, с руками-бревнами и будто топором да кувалдой вытесанным лицом, зато добрым и, что называют «внимательным».
И со мной.
Первый раз в жизни.
Сначала я дичилась. Избегала Марко, пряталась от него, относила обратно или просто не притрагивалась к угощению. Он не отступался, он был терпелив, словно хороший лошадник с диковатой кобылой. Он не пытался зажать меня в углу и обслюнявить поцелуями, как сделали бы многие другие парни, а просто дарил подарки, улыбался, говорил разные добрые слова. Ладно, должна признать: ему пришлось ждать не слишком-то долго.
Я была счастлива целых три месяца и восемь дней. Мы собирались пожениться осенью.
Но за три дня до Праздника Урожая я увидела Марко с ней.
Не знаю, зачем ей это было надо. Не понимала тогда, и теперь ничуть не лучше; она могла выбрать любого — может, и самого короля, реши поехать в Денерим и примелькаться пред королевскими очами. Неуклюжий пекарь Марко ей точно был ни к чему.
Наверное, она просто хотела отнять то, что по недоразумению оказалось моим. До сих пор помню: полупустой сарай, где Марко хранил муку и где я ему помогала. Заглянула я туда взять немного масла и сначала не поняла, почему он лежит на полу, успела даже испугаться. Затем глаза привыкли к полумраку.
Она была сверху. Черные волосы стлались по светлой коже Марко, словно вонзались и врастали в него. Она запрокинула голову, а его лицо выражало почти муку, и он удерживал ее за бедра так, точно хотел оттолкнуть. Но не отталкивал. По правде, меня они вовсе не заметили, и я выскочила прежде, чем успели сообразить: «попались«.
Я помню: в голове было легко и как-то очень пусто. Не рыдала ни минутки.
Просто знала, что делать дальше.
Дурнолуковка — детская травка, чуть туманит разум, словно слабое вино. Но с шиповидкой и экстрактом лотоса становится смертельным ядом. Подобным отваром травят крыс.
Тем вечером я поднесла Марко ломоть сдобы с кремовой розой — подобной тем, что он мне дарил, когда приручал; и едва он коснулся языком взбитых сливок, все было кончено. Отравы хватило бы на роту солдат. Я не желала, чтобы он мучился.
Наверное, мне следовало сделать это с сестрой, а не с ним.
Наверное, он не заслужил. Наверное, просто не сумел противиться ее странной магии.
Я просидела с Марко до утра, держала за руку и гладила белые-белые щеки. Мне все представлялись волосы сестры — черные, как земля, как трещины на стене старого дома; будто это они выпили всю кровь и всю жизнь моего Марко.
На рассвете я сдалась страже. Меня продержали в тюрьме неделю и должны были казнить еще через два дня, но судьба решила иначе.
Я жива. Я вернулась, сестра.
Я все помню.
Город разросся и выпирает из-за каменных ворот, словно жирное брюхо из тесной рубахи, а доски ворот потемнели, на крепежах и петлях расползлись пятна ржавчины. Хочу коснуться позеленелых камней, может быть, прижаться лбом, но я не должна вызывать подозрений, пока крадусь мимо стражников.
Один прикрикивает на «грязную нищенку», преграждает мне путь. Я знаю, как можно войти не в ворота, иным путем, но тот, другой путь понадобится после, и я молча показываю пахнущему потом парню в потертом кожаном доспехе золотой. Монета блестит на солнце. Глаза у стражника расширяются, широкая красная морда краснеет еще сильнее. Он хватает монету и бучит: «Проходи».
Я не оглядываюсь.
Капюшон скрывает лицо, плащ — все тело; от меня несет гнилью и, наверное, стражник принял за какого-нибудь наемного убийцу, пропитанного ядами так, что отравой стало собственное дыхание, и он недалек от истины. Но золото всегда ярче темноты и перевешивает любые опасения и страхи.
У меня немного времени. Нужно искать сестру. В квашне города это не так-то просто, пусть я и помню каждый переулок... двадцатилетней давности, вот именно. Где ее искать? В старом родительском доме?
Мелькает даже неприятная мысль: вдруг она переехала, живет, например, в Денериме или каком-нибудь Рэдклиффе теперь. Я не успею найти ее там.
Проклятье.
Приходится заглянуть в трактир. Золотых у меня достаточно, я их не считаю. Уже скоро деньги мне не понадобятся. Больше никогда не понадобятся.
Пять монет спустя я узнаю все. Признаться, во мне шевелилась мыслишка: что, если везение изменило сестре, что, если я найду ее в канаве или дешевом борделе, где ее раскладывают на грязных тряпках пьяные бродяги. Что, если она умерла родами или от болезни.
Или даже хуже: приняла постриг и стала преподобной сестрой, к примеру. Я не верю ни в Создателя, ни в Андрасте, но если бы она признала правду о себе, то изменила бы многое. Наверное, я бы просто ушла.
Но нет. Сестра жива и здорова, рассказывает мне кривой на один глаз тип. У него подрезаны кончики ушей, но характерный тонкий хрящ выдает эльфийское происхождение. Городские эльфы режут уши тем, кого изгоняют из своей общины за какое-нибудь немыслимое преступление: например, предательство сородичей «мерзким шемленам».
Нет-нет да и поглядываю на его изуродованные уши, стараясь не ухмыляться. Он бы принял на свой счет. Мне не нужна драка. Не сейчас.
Жива и здорова, повторяет изуродованный эльф, облизывая бледно-розовым языком тонкие губы. Овдовела лет десять назад, да только недолго горевала.
«Бурмистр-то, от самих Хоу ставленый, ей все переписал. Совсем на старости лет ума лишился: родных детей чуть не по миру пустил, зато ей...», — выразительный жест рукой будто возвращает меня в прошлое. Всегда так было. Всегда.
Эльф заканчивает с каким-то даже придыханием; подлецы и предатели всегда сентиментальнее престарелых тетушек:
«Любил он ее больше жизни. А она с тех пор что сыр в масле, в золоте и орлейских кружевах, мужиков меняет, как перчатки».
Забытая обида першит в горле. Я поправляю капюшон, потому что саднит щека — похоже, провалилась, выступили зубы.
«А люди-то что говорят?» — я давлюсь собственной прокисшей плотью.
Эльф дергает плечом.
«Ее любят. Ну... она добрая. На приют не жалеет, помогает всем, кто ни попросит. Чисто мамаша. Своих детей не родила, но все так и прозвали — Мамкой».
Я все-таки давлюсь горькой слюной. Меня разбирает смех. Добрая. Помогает. Перед глазами — черные волосы на белой коже Марко, похожие на пробившиеся наружу вены. Не до конца продуманный, сейчас мой план обретает смысл и законченность.
Сестра моя, теперь я знаю, что делать.
Дождаться ночи не так-то легко. У меня в голове шепот, с каждым часом тихие голоса прогрызают путь все глубже, сквозь набрякшее мясо и кости, куда-то к самой душе. Я пью разбавленный эль в трактире, пытаюсь поспать в углу, просыпаюсь.
У меня мало, так мало времени.
Два или три раза я забываю, зачем вообще пришла и где нахожусь. Обнаруживаю себя посреди улицы, на коленях, какой-то ребенок тыкает в меня пальцем, женщина в линялой юбке подхватывает мальчишку и сплевывает в мою сторону.
Потом я «просыпаюсь» возле церкви. Исповедоваться и уйти. Так лучше.
Забыть все задуманное.
Потом я вспоминаю Марко. Злость — ведро ледяной воды. Я перебрасываю кинжал из одной обмотанной тряпками ладони в другую. Уже смеркается, и можно пробираться в «красивый домик с большим яблоневым садом«, как его описал корноухий эльф.
Поздним летом богатые кварталы пахнут цветами и перезревшими фруктами. Я легко нахожу нужное место и, мухой в варенье, тону в вязком аромате яблок, аж глаза щиплет.
Вкус. Какие они на вкус, наши яблоки? Кисло-сладкие? Наоборот, приторные до тягучей медовости? Не помню. Голоса съели меня, как спелый фрукт, я — огрызок, гниющий огрызок в сорной куче.
Сестра моя, вспоминала ли ты обо мне? Не думаю, по правде говоря. Тебе всегда было плевать на всех, и я не верю в твою доброту — скорее, ты усмотрела некую выгоду в этом самозваном «материнском» титуле.
Неважно.
Я перелажу через высокий забор с резными украшениями, крадусь через сад к двухэтажному особняку, лилово-розоватому в сумерках. Красивый домик, назвал его эльф. Он ошибся. Это лучший дом на свете. Как бы я хотела пожить в таком хотя бы день.
Внутри он еще лучше. Я взламываю ставни на первом этаже, озираюсь по сторонам. Темнота подсказывает, что слуги спят и никто ничего не слышит, двигаться тихо я научилась в первые месяцы «новой жизни». Двадцать лет назад. Да.
Детство прошло в бедности, и после я-то не стала богаче, и теперь с невольной опаской крадусь по натертому до блеска паркету и коврам. На стенах картины и серебряные подсвечники. Она жила в роскоши, пока я ковырялась в дерьме.
Сестра моя, так ведь было всегда. Где Создатель и где справедливость?
Ее спальня похожа на маленький розарий. Живые цветы рядом с будуаром, балдахин украшен ароматными мешочках в золотых «колокольчиках» — отпугивать насекомых. В детстве нас вечно жрала кровососущая гнусь с болот. А в это святилище моей сестры не сунется ни одна мерзкая тварь.
Кроме меня. Верно?
Я замираю, прежде чем откинуть легкую шелковую шторку.
«Изменилась ли она?» Годы порой не щадят женщин. Возможно, она покрыта морщинами, или безобразно растолстела, или наоборот, усохла и похожа на сушеного жука.
Я убираю преграду ткани и вздыхаю.
Нет.
Она не изменилась. Клянусь подштанниками Андрасте, ей как будто бы все еще семнадцать — может быть, темнота скрадывает возраст и отнимает несколько лет, но и при свете ей вряд ли дашь больше двадцати пяти. У нее тонкая талия, полная грудь, свежая кожа и все те же иссиня-черные волосы; всего лишь пара прядок седины.
И эти волосы по-прежнему готовы забраться под кожу и сожрать кого угодно.
Как моего Марко.
— Я вернулась, — шепчу, зажимая ей рот. Она распахивает глаза; зеленые огромные глаза, пытается вырваться, беззвучно кричит и кусает. Я не чувствую боли. И я намного сильнее.
— Пойдем со мной, сестра моя, — я скручиваю ее шелковыми простынями и шторками, обматываю, словно коконом. Ее лицо мокро от слез. Она меня узнала. Это хорошо.
Она легкая, и я без труда утаскиваю ее прочь — через забор, переулками, путем контрабандистов. Пожирающие меня голоса направляют нас, подсказывают, куда нам идти.
Справедливости нет, но я буду ею.
У меня мало времени, поэтому мы идем не в глубины гномьих городов, поближе — но там тоже обитают они.
Те, с кем я сражалась всю жизнь. Не по своей воле. Я убила Марко, но, сестра, ты виновата, ты вынудила меня поступить так.
Хочешь спросить: почему я не убила тебя?
Я... не знаю. Вот и весь ответ.
Мы пробираемся в тевинтерские руины. Здесь много «их»: подземных тварей, чудовищ, и все они поют мне, словно воспевая мое поражение; я могу умереть либо стать одной из них. Отличный выбор, не так ли?
Она немного притихла. Когда мелькнули во мраке первые тени, попыталась заорать — и здесь я ей уже рот не затыкаю, какая разница, никто не услышит. А теперь замолкла, словно надеясь проснуться от кошмара.
Не выйдет. Моя жизнь вся была кошмаром. Я так и не проснулась, верно?
Я кладу ее на камни и начинаю разматывать шелковый кокон. Со всех сторон уже подбираются твари.
Порождения тьмы. Они чуют меня, потому что я — Серый Страж. Они больше не пытаются убить меня, потому что мой Зов дошел до той стадии, когда почти не отличаюсь от них. Вместе с шелком кокона я снимаю и мерзкий капюшон.
Сестра кричит, срываясь на визг. Я глажу ее мягкую кожу сморщенными искаженными руками, пальцы похожи на заплесневевшую морковь. Изо рта капает слюна.
Стражи забрали меня двадцать лет назад. А теперь круг замкнулся; но я не хочу убивать сестру.
Я хочу иного.
Порождения тьмы толпятся рядом, гортанно рыча от нетерпения; меня они боятся или воспринимают альфой, а точнее — то и другое. Я не разочаровываю их, подаю пример: наклоняюсь к ярко-красным даже в темноте губам моей сестры и изрыгаю в нее отравленный сок — может быть, в нем капли еще той Чаши Посвящения, которая едва не убила и навсегда исказила меня.
Сестра бьется подо мной, горячая и приятно-упругая.
Сейчас она принадлежит только мне — напитанная чужим восхищением, любовью и счастьем, словно переспевшее яблоко кисло-сладким нектаром. Я обладаю ею. Я трансформирую ее.
Порождения тьмы взвизгивают от нетерпения. Подождут. У них будет еще много времени и много дней, и они не осмелятся оспорить право альфы.
Они не помешают мне насладиться. Я нащупываю кинжал: его лезвие — для меня.
Она же станет Матерью и будет жить долго, очень долго. Меня снова рвет прямо в захлебывающийся рот, а низ живота сводит спазмом удовольствия.
Я люблю тебя, сестра моя.
Автор: Треш-пати
Бета: анонимный доброжелатель
Название: Бумага и сталь
Пейринг/Персонажи: Самсон/Мэддокс
Категория: слэш
Жанр: романс, UST
Рейтинг: R
Размер: 1300 слов
Ключ: Романс, R, соулмейт-AU, зависимость
Георг был парнем добродушным, всегда давал в долг, ежели чего, и колотил без злобы — зато силен был, как бронто. Самсона он вывалял в пыли со знанием дела, но без особого азарта, а когда увидел, что тот потирает плечо — разволновался, будто наседка.
— Я в порядке, — заверил Самсон и поморщился — песок противно скрипел на зубах. — Не суетись ты так.
Плечо пульсировало болью, а когда Самсон сунул ладонь под намокший поддоспешник — оказалось под пальцами горячим, как печной бок, но рукой Самсон двигал без помех, а значит — и в лекаре нужды не было, поболит и пройдет.
— Сказано тебе — иди! — насупился Георг. — Видишь, там, с мелкими, Мэддокс? Спроси его, он отведет тебя к кому-нибудь из целителей. Давай, не пререкайся!
Самсон подобрал щит и нехотя побрел к стайке малышей, зачарованно внимавшей молодому чародею в темно-синей мантии. Георг принялся мять бока какому-то рекруту, и промелькнула мыслишка не ходить ни к какому Мэддоксу, но тот уже поднял голову и с интересом смотрел на приближающегося Самсона, а следом за ним обернулась и притихшая малышня.
— Привет, — буркнул Самсон, останавливаясь в паре шагов от мага с его выводком. — Ты, что ли, Мэддокс?
Мэддокс улыбнулся. Он был очень красив — и знал об этом, и Самсону стало вдвойне неловко стоять перед ним, всему взмыленному и в пыли.
— Сэр Самсон, — чопорно поприветствовал Мэддокс. — Не изволите ли вы поведать, что за нужда привела вас ко мне?
Гребанная Андрасте. Самсон прибыл в Киркволл лишь две недели назад — слишком мало, чтобы свести личное знакомство со всеми магами, но достаточно, чтобы узнать о самых выдающихся, однако о придури Мэддокса соседи в казарме почему-то умолчали.
Самсон, подавив желание сплюнуть — проклятый песок все еще ощущался на языке — вздохнул и сказал:
— Мне нужен лекарь.
Мэддокс в театральном жесте прижал руку к груди.
— Неужели вы пострадали в той битве, что мы наблюдали на ристалище? Тяжелы ли ваши раны? О, по вашему лицу я вижу, сколь невыносима боль!
Уголки губ у него задрожали, и Самсон с облегчением понял: придурковатости в Мэддоксе не больше, чем в прочих молодых магах, не упускавших случая подшутить над недавно прибывшими. Детишки, для которых, видимо, и было затеяно представление, не сводили с него любопытных глаз.
— Я, в общем-то, почти умираю, — заверил Самсон. — И только ваши нежные руки способны меня спасти.
Фразу про руки Самсон позаимствовал из бестолкового романа, который в казармах читали ради постельных сцен, и была она, кажется, не очень уместна, но Мэддокс решительно заявил:
— Мои руки, ноги, голова, и все, что находится между ними, — всецело в вашем распоряжении, сэр Самсон! — и поднялся с нагретых солнцем ступеней.
— А если мне не помогут ваши руки — я приду за этими! — пообещал Самсон и схватил за бока ближайшего мальчишку.
Детишки радостно завизжали, и Мэддокс с улыбкой взял Самсона за запястье.
— Идемте же, сэр Самсон, попытаемся спасти вашу драгоценную жизнь.
Самсон с детства знал, что станет храмовником или солдатом. Его не тянуло к земле, особым умом он не отличался, непреодолимой тяги к знаниям не испытывал — зато драться Самсон умел, а порой и любил. Была еще одна причина: внизу живота, слева, чернела выведенная чьим-то изящным почерком с красивыми завитушками фраза: «сэр самсон».
«Сэр Самсон», — обращались к нему маги помладше.
«Сэр Самсон», — кивал рыцарь-командор.
«Сэр Самсон!» — весело окликала Первая Чародейка.
«Сэров Самсонов» было так много, что со временем они перестали казаться чем-то чрезвычайно важным и значимым, превратились в простое обращение, прекратили вызывать легкую дрожь.
Мэддокс стал для него особенным просто так — не потому, что они были созданы друг для друга. Сперва они просто болтали время от времени, сталкиваясь в коридорах или во внутреннем дворе, потом стали намеренно искать общества друг друга. Мэддокс касался синяков Самсона прохладными пальцами, — целитель из него был не лучший, но на то, чтобы избавиться от ссадин, его умений хватало, — а Самсон таскал ему всякую мелочь из Верхнего города. Однажды он прикупил у одного торговца медальон — маленькую птичку из серебра. Магии в ней не было — так, красивая безделушка, но Мэддокс пришел в восторг, и на короткое мгновение благодарно обнял Самсона за шею. Объятье вышло чересчур приятным, и Самсон еще пару дней то и дело возвращался к нему в воспоминаниях. Мэддокс нравился ему — тоже чересчур, и это было паршиво и совершенно неуместно, потому что сам Мэддокс был романтично и трогательно влюблен в девчушку из города.
Они познакомились весной — вернее, Мэддокс увидел ее весной, улыбнулся, и девушка вспыхнула жарким румянцем и ответила улыбкой. Подойти к ней Мэддокс не мог — он сопровождал Первую Чародейку — но запомнил, за какой дверью скрылась красавица. День спустя Самсон отнес в этот дом письмо. Они с Мэддоксом так и не сказали друг другу ни слова, но лицо девушки освещалось радостью всякий раз, как она видела Самсона.
Самсон был уверен: рано или поздно они встретятся, скажут необходимые слова, и все у них как-нибудь сладится. Его дурацкая влюбленность не была нужна ни ему, ни Мэддоксу.
...Когда Самсон в очередной раз понес в город письмо, он угодил под ливень и вымок до нитки; пострадала и сумка, в которой был конверт. Когда дождь утих, Самсон вытащил его, чтобы оценить ущерб, встряхнул — и разбухшая бумага не выдержала и порвалась. Письмо на нескольких листах угодило в лужу — Самсон бросился подбирать и замер, мгновенно узнав почерк. В письме Мэддокс рассказывал об их первой встрече, и многократно повторенное имя выглядело точь в точь как у Самсона на коже.
Он собрал листы. Отнес их девушке, выслушал слова благодарности и вернулся в Казематы, совершенно не представляя, как дальше жить.
Мэддокс был из тех людей, что любят касаться других. Ему нравилось обниматься, трогать чужие волосы, он с удовольствием подставлялся под руки Самсона, когда тот разминал ему затекшую шею. Серебряную птичку Мэддокс носил, не снимая, и каждый раз, прикасаясь к тонкой цепочке, Самсон думал: а каково было бы коснуться его метки? Увидеть ее хотелось просто нестерпимо — убедиться, что Самсон ничего не выдумал, что Мэддокс действительно — его, не той девушки с пышными кудрями и веселой улыбкой... Но сказать прямо он не мог, боялся, что ошибся, а увидеть Мэддокса обнаженным случайно не представлялось возможным. Оставалось только воображать — и Самсон давал себе волю, глядя в темный потолок казарм и крепко сжимая в ладони член. Он представлял Мэддокса распаленным, с приоткрытыми губами и румянцем возбуждения на щеках, жадным до прикосновений, с разведенными ногами; приходилось сжимать зубы, чтобы не разбудить спящих на расстоянии вытянутой руки парней. Сперва было неловко смотреть Мэддоксу в глаза после того, как ночью дрочил на него, потом Самсон привык. Иногда ему казалось: к Мэддоксу он пристрастился крепче, чем к лириуму. Зелье Самсон принимал раз в неделю, с Мэддоксом виделся и говорил ежедневно — и все равно это казалось недостаточным.
Меж тем, рыцарь-командор что-то не поделил с Наместником: сперва об этом только трепались, а потом, как-то неожиданно для всех, Казематы взяли штурмом. Орден почти не сопротивлялся; Самсон и сам чувствовал изрядную растерянность — их учили драться с демонами и одержимыми, развеивать магию и искать беглых магов, но большинство из них не были готовы сражаться с людьми Наместника.
Большинство — но не Мередит Станнард. Когда Казематов достигло известие о том, что рыцаря-командора вздернули, она будто одурела от ярости. То ли ее настолько взбесило, что Наместник посягнул на власть Ордена, то ли она по-настоящему любила старого Гильяна, но Тренхолд от ее гнева не ушел.
Мередит заняла пост рыцаря-командора — и сразу стало понятно, что прежнему порядку пришел конец. Самсон прекратил даже передавать письма — слишком пристально Мередит следила за каждым, кто находился в ее власти, будь то маг или храмовник. Мэддокс сам уговаривал Самсона быть осторожней, и тем неожиданней оказалась его просьба, которую он шепотом произнес однажды вечером:
— Устрой нам встречу.
— Дерьмовая шутка, — пробормотал Самсон.
— Я не шучу, — тихо сказал Мэддокс. — Я знаю, это рискованно. Но я должен кое в чем убедиться.
Он взглянул на Самсона сухими, отчаянными глазами, взял за руку, стиснул ладонь ледяными пальцами. Самсон подумал: не с таким взглядом просят о любовном свидании.
— Пожалуйста, Самсон, — полушепотом добавил Мэддокс. — Я знаю, я прошу о многом. Но мне нужно узнать, что она не... Пожалуйста, Самсон. Я не хочу больше думать об этом. Хочу знать наверняка.
Предчувствие чего-то дурного змеей свернулось внутри.
Самсон заглянул в лицо Мэддокса, полное одновременно отчаянья и надежды, и пообещал:
— Хорошо. Я попробую.
@темы: слэш, фемслэш, арт, Самсон, джен, Имшаэль, «Четыре демона», Треш-пати, Мать
-
-
18.07.2016 в 21:52-
-
18.07.2016 в 22:00-
-
18.07.2016 в 22:05У вас тексты - по центру выровнены. Это так и задумано?
-
-
18.07.2016 в 22:09можете поделиться скриншотом?
-
-
18.07.2016 в 22:11-
-
18.07.2016 в 22:23Call me Imshael
Речь Имшаэля текуча, как вода, как кальянный дым. Она - первое, что заставило меня полюбить этот фик.
Второе - сцена "после", собрание демонов в Тени. Почему-то мало кто пишет о том, что лежит за Завесой. А ведь там целый мир.
Третье - сама идея с Хоук. Спасибо автору за его труды!
Сестра моя
Помню, поразился тому, что в игре Мать, несмотря на всю свою чудовищность, красива. Гадал, кем она могла бы быть...
Вот теперь прочитал.)
Похоже на страшную сказку - что-то от Белоснежки... и нет хороших героев. Старшая - просто уверенная в себе, красивая... есть такие люди. Ранят они более всего своим безразличием. Но ведь ничего не обещали - как их винить? С одной стороны и понятна зависть и ненависть сестры, и отвращает. Чудовище-то в этой сказке все-таки младшая - как Страж она ведь не могла не понимать, кого делает из сестры и что это улит в ближайшем будущем.
Сколько во младшей оставалось от человека, сколько было от порождения тьмы?
Немало.
Автор этой вещи гениален.)))
Dixi.
Бумага и сталь
Ох. Завернуться в одеяло и плакать. За что вы так, автор?
Несмотря на открытую концовку, почему-то не возникает даже мысли о счастливой концовке. И название-перевертыш о том же - что все по-другому, но одновременно то же самое. Опять будет усмирение и взрыв церкви, и никакого счастья ни для одного из них.
То счастье, которым пронизаны первые абзацы - его, видимо, им должно на всю жизнь хватить.
Очень пронзительный фик. И диалоги - как будто стоишь рядом и слушаешь. И детальки вкусные, вроде той еребряной птички.
А еще, что очень понравилось, это необычность соулмейтства. Сперва влюбился - и только потом узнал.
Спасибо за эту историю.
-
-
18.07.2016 в 22:50Veldrin Mith, огромное спасибо за столь развернутый отзыв, авторы поглажены вдоль и поперек
команда ужасно рада, что ее работы вызвали столько эмоций, и наша безнадега пришлась вам по вкусу!
за счастливыми концовками и хорошим настроением — это не к нам х)благодарим вас за то, что заглянули, и нашли столько добрых слов
-
-
19.07.2016 в 19:50нарисовано очень круто
Бумага и сталь
дорогой автор, вы заставили меня обрыдаться
-
-
20.07.2016 в 03:59-
-
20.07.2016 в 21:03божестводостойную личность (с)Сестра моя
Здорово
-
-
24.07.2016 в 04:08-
-
25.07.2016 в 17:48Call me Imshael — интересный текст. Зашли речи Имшаэля, то, что происходит в Тени, да и в целом впечатление приятное осталось.
Сестра моя — жутковатая вещь, но написано так, что становится интересно — а что же в конце?
Да уж, зависть и не до такого доведёт. Очень сильный текст.
-
-
25.07.2016 в 18:23а что же в конце?
awakening отвечает на этот вопрос :с
спасибо!