Автор: KiraStain
Название: «Ошибки»
Пейринг/Персонажи: Солас/м!Лавеллан
Категория: слэш, джен
Жанр: драма, ангст, дарк
Рейтинг: PG-13
Размер: 4193 слов
Предупреждение: спойлер?сбрендивший Лавеллан
Примечание: попытка описать с самого начала, поэтому в дарк все скатывается постепенно и не сразу. Но старались, да.
читать дальше
Это было безумием.
***
Он смотрел на сверкающую давними воспоминаниями руку часами, не сдвигаясь с места, не видя ничего другого вокруг.
Только зеленую Метку.
Она должна была быть не здесь, не на этом подобии былого Народа, не в темнице, построенной в подземельях храма искусственной и лживой человеческой пророчицы.
Он все смотрел и смотрел, вертел неподвижную руку, проводил, едва касаясь, по краям сверкающей рваной линии на ладони.
Пальцы случайного носителя едва дергались, когда Метка вспыхивала в унисон раскрывшейся в небе Бреши.
И ничего больше не было — ни промозглой сырости камня, ни стражников, ни глупых людей, требовавших от него что-то раз за разом.
Ни самого носителя - кажется, эльфа из долийцев - оказавшегося совершенно не в то время и не в том месте.
Нарушившего все его планы.
Только зеленая Метка, только утерянная возможность вернуть свое прошлое.
Все должно было быть не так.
Почему он проснулся столь слабым, неспособным все сделать в одиночку?
Остальное не имело для него значения.
***
Солас все еще видит только ладонь с Меткой, когда в пылу боя, стоило последнему демону обернуться прахом на покрытой снегом, вымощенной необработанным камнем дороге, он хватает носителя за запястье и фактически сам закрывает первый разрыв.
Рука, изученная вплоть до последней линии на ладони. Худое жилистое запястье. Сухая и прохладная кожа.
Разрыв закрыт, и Солас только делает вид, что удивлен такому успеху.
Конечно, он знал.
Он все знал.
Но даже так не может удержаться и коротко выдыхает, когда последняя вспышка разрыва исчезает в звенящем морозом и битвой воздухе.
И смотрит — впервые — дальше Метки.
Вдоль руки, локтя, по плечу и выше, чтобы пересечься с другим взглядом.
Лицо в рабском клейме, какое теперь носят с честью — издевательская кривизна истории.
Так одновременно знакомые и обманчивые острые черты, искажающие память о его Народе и в то же время остро напоминающие о нем.
Как насмешка тому, что он бережно хранил в памяти.
Как издевательское напоминание тому, что потерял.
И он снова смотрит только на руку, сверкающую зеленым.
Так было проще.
***
А потом носитель Метки приходит сам.
Брешь временно закрыта — наспех и грубо залатана, сказать правильнее — и облегченный вздох всех и каждого вокруг, потому что можно сделать передышку, оглянуться по сторонам и привести мысли в порядок. Здраво рассудить, как быть дальше, а не носиться бездумно между демонами и разрывами в попытке выжить.
Солас же понимал: затишье перед бурей.
Ведь он знал много больше.
Вначале всегда чувствовалось приближение Метки.
Потом он слышит легкие, едва уловимые шаги.
Снег под ногами совсем не скрипел.
Шаги приближались, и только в последний момент Солас все же решает обернуться.
Метка.
Он весь тянется к ней, ее магии, ее свету — воплощению его желаний, его целей, его тоски, ошибок, прошлого.
Воплощению, кажется порой, его самого.
Весь мир, которым он живет, в одной этой зелени.
А потом он слышит голос.
Носитель Метки начинает говорить. Раз за разом приходит, отвлекает.
И постепенно рушит всю ту картину, которой Солас приготовился жить все последующее время.
Носителя Метки звали Алларос Лавеллан.
***
Он не был похож ни на кого из тех пародий на прошлое, что Солас видел среди всех встреченных с момента пробуждения долийцев.
Спокоен и вежлив, не выставлял напоказ пустые слова о былом, не препирался с людьми, не огрызался параноидально на каждую реплику в свой адрес.
Лавеллан вообще мало говорил.
Но спрашивал — много, внимательно, подробно. Приходил к нему раз за разом и слушал, не отрываясь, не перебивая и никогда не возражая.
И Солас рассказывал. Такой открытый и чистый интерес был ему лестен, стыдно признать.
Вначале простое — о путешествиях по Тени, воспоминаниях тех, кто стал историей и пеплом, легендах, забытые руинах и странах.
Обрывки времени, которые сам так старается восполнить. Узнать, что пропустил и что потерял.
Во что превратил сам этот мир.
Но Лавеллан продолжал спрашивать.
Солас не переставал хотеть рассказывать.
Ему очень давно было не с кем просто поговорить — без опаски, без взаимных подозрений и груза обязательств на плечах, которым пропитывалась обычно каждая реплика.
И Тень сменилась разговорами о мире, о людях, об эльфах, о долийцах.
О последних было много. Горечь и боль выплескивались невольно в каждой фразе, в каждой оборванной интонации, в едва сдерживаемом гневе — на них и на себя равно.
Лавеллан не сказал ни слова против всего, что Солас наговорил тогда.
Не отрицал ошибки, не злился на обвинения.
Некоторые даже открыто подтвердил.
Кивал и слушал, не двигаясь совсем, словно ничего кроме рассказа вокруг и не было.
Солас тогда, в неверии будучи, второй раз за все время перевел взгляд с горящей зеленым руки.
Лавеллан пристально изучал его глазами цвета Тени.
***
Они готовились закрывать Брешь, когда Солас понял, что давно перестал смотреть только на руку с Меткой.
Просто Лавеллан оказался не только носителем отголоска прошлого на ладони.
Он словно пропитывался этим прошлым.
Сам был этим прошлым.
Солас хотел думать, что причиной тому была Метка, но это было бы ложью.
Дело в самом Лавеллане.
Он был чужд всем эльфам, кого Солас видел в этом мире.
Другой — спокойнее, увереннее, внимательнее, грациознее, сильнее.
И в каждом движении его — не только тех, что протягивали Метку к новому Разрыву — всплеск Тени, отсвет того, к чему Солас совершенно постыдно и неконтролируемо тянется.
То, что хочет так отчаянно вернуть.
То, что ищет в слоях последовавших дней среди воспоминаний Тени.
То, чем грезит наяву и во сне.
Вот оно, совсем рядом.
И было бы страшной ошибкой не заметить жадный интерес в глазах самого Лавеллана. Интерес не только к историям, к их содержанию, к Тени, к магии.
К самому Соласу.
Для Лавеллана он стал воплощением всего величия эльфов древних времен. Того величия, о котором он слышал только в пыльных старых легендах и так хотел достичь заново.
***
И Солас ошибается.
Боится потерять то, чем сам становится с каждым днем все более одержим.
Лавеллан - огонь, факел среди серой и безликой пустоты этого мира.
Солас неистово тянется к этому пламени, к его свету и жару, к энергии, что течет в Метке.
Течет в самом Лавеллане - теперь Инквизиторе.
И в момент, когда нужно было отступить, не дать себе утонуть окончательно, в момент, когда Лавеллан приходит сам, открыто провоцирует, предлагает — Солас срывается.
Их поцелуй жаркий, обжигающий, жадный, потому что быть ближе, пить это пламя среди серой пустоты, гореть, сгорать и тянуться только сильнее.
Вокруг ведь только бессмысленное ничто.
Пальцы Соласа впиваются в ладонь с зеленью Метки, впервые с тех дней в подземелье темниц гладят светящиеся края, заново изучая и вспоминая каждый изгиб линий на коже.
Но этого теперь мало.
Недостаточно.
И он идет дальше, целует глубже, прижимаясь к Лавеллану, потому что все еще мало, потому что весь Инквизитор теперь - факел, и Солас горит этим тоже, и другой рукой обнимает, притягивает за талию ближе, еще, чтобы чувствовать жар посреди пустого холода, чтобы ощущать силу и ответные поцелуи, столь же жадные и глубокие, не так отчаянные, как его собственные, но куда более требовательные и голодные.
Он чувствовал улыбку Лавеллана.
Каждый поцелуй, каждая искра пламени, каждое прикосновение было ошибкой.
И Солас ошибается вновь и вновь.
***
Вновь и вновь.
И секундное просветление и короткий побег едва ли помогли.
Достаточно было еще одного появления рядом, магии Тени и короткой усмешки новоиспеченного Инквизитора, чтобы здравый смысл потонул в крепнущей одержимости.
Лавеллан все так же великолепен в своей силе, не пустом чувстве превосходства, в своем внимании, в своей схожести с ним самим.
Но появлялось другое.
Став Инквизитором, главой человеческой организации, он смотрит на людей, но совершенно перестает видеть каждого в отдельности.
Не хочет более видеть.
И смотрит только на Соласа.
Разговаривает, просит ответов, правды, советов, мнений.
Затягивает все больше и привязывает к себе.
Солас наблюдает это слишком хорошо, понимает слишком четко.
И вдруг осознает, что не может найти сил оборвать эти путы.
Советники смотрят с опаской и подозрением на отступника, к мыслям которого прислушивается Вестник — больше ни к чьим — и пытаются вмешаться, отвлечь, забрать внимание Инквизитора, но каждая их попытка заранее обречена на провал.
Со второго суда по другую от Жозефины сторону трона, вопреки даже собственному желанию, встает Солас.
Он всегда предпочитал оставаться в тени, но попросту не смог отказать Лавеллану.
Во время заседаний Инквизитор всегда держит левую руку на подлокотнике ладонью вверх, едва сгибая пальцы.
Будто специально.
Как поводок.
Специально.
***
Когда vhenan приходит к нему в башню и пускает по ладони без Метки сгусток Тени, переливающийся зелеными огнями, собирающимися в плотный каменистый сгусток, Солас не может оторвать своего взгляда, впитывает каждый миг этого видения.
Вторая рука теперь тоже горела зеленым пламенем.
Он не спрашивает, почему Инквизитор начал изучать именно эту магию — его магию.
Ответ давно висит между ними, сверкает в следах их шагов по Тени, во взгляде Инквизитора, горит в каждом прикосновении, звенит эхом в каждой фразе.
«Я слишком одержим тобой».
- Думаю, я заслужил награду за примерные труды, - без улыбки, без интонаций проговаривает Лавеллан, стоя на месте и играя Тенью в своей руке.
Солас видит искры в его глазах — блики магии или его собственные?
И сам делает шаг, резко притягивает к себе Лавеллана и целует в очередном приступе нахлынувшего безумия, прижимая к еще, кажется, не высохшей, покрытой только нанесенной краской стене, бездумно ставит колено между его ног и ловит губами горячий рваный выдох.
Еще одна ошибка.
***
В Адаманте одержимые Стражи мертвыми лицами сморят в небо, но Солас совершенно их не жалеет.
Это только их вина, и тому нет никакого оправдания.
Инквизитор, видно, мыслит так же, и жестокость не уходит из едва заметной усмешки.
Ледяные статуи недавно живых выглядят слишком дико посреди еще не остывшей пустыни и руин старой крепости.
Лавеллан останавливается на миг посреди оглушительно громкой битвы и касается льда предплечья одного из убитых.
- Это красиво, - выдыхает он, мажет холодными пальцами по губам и идет дальше.
Слышал его только Солас.
Потом была Тень.
Все были напуганы — нет, все были в ужасе.
Кроме Вестника.
Лавеллан метался по Тени, жадно рассматривая каждую деталь и глубоко вдыхая изменчивый, как и все здесь, воздух, наполнял им легкие и, казалось, нехотя выпускал его наружу.
Он смеялся в ответ на слова Кошмара, ему сказанные, и ответил что-то на древнем языке эльфов — Солас учил его некоторым фразам.
Но эту он никогда не произносил вслух.
Стражи были изгнаны в Вейсхаупт — те единицы, что остались после окончания битвы.
Инквизитор приказал лично не щадить никого.
***
Лелиана долго говорила с Вестником на вершине башни, где жили ее вороны и обычно работала она сама.
Разговор был тихим, без ругательств и криков, но очевидно неприятным — Соловей была совершенно против изгнания Стражей, говорила об угрозе нового Мора и не прекращала об этом напоминать.
После той беседы она более никогда не противоречила приказам Инквизитора.
***
Тревожные вести и слухи окутали Тедас, прилетая со всех концов Орлея и Ферелдена.
Владычицы, старшие служительницы и другие высокопоставленные в духовенстве, открыто противостоявшие Инквизиции, стали исчезать или погибать при таинственных обстоятельствах одна за другой.
Все и каждый подозревали виновника, но никто не смел сказать слова вслух.
Несчастные случаи. Разное время. Разные места.
Всякое бывает, не так ли?
Количество военных пунктов Инквизиции с гарнизонами, оказывающими всю возможную помощь с последствиями разрывов, росло с огромной скоростью.
Демоны больше никого не беспокоили.
Броня с пылающим мечом и распахнутым глазом была везде.
***
Лавеллан меняется.
Становится еще совершеннее, думает Солас.
Магия древних пропитывает Инквизитора, отпечатывается в каждой капле крови, в каждой мысли, в каждой искре, вылетающей из пальцев.
Лавеллан продолжает учиться.
Лавеллан продолжает узнавать.
Лавеллан все больше походит на древних эльфов.
В разговорах с ним он полностью переходит на эльфийский, теряется в редких фолиантах на старом языке и не упускает возможности изучить руины утерянного, когда они в путешествиях оказываются рядом.
Вокруг все еще разрывы, гибнут люди, мир продолжает тонуть в хаосе.
Никто не перечит Вестнику, когда он решает сделать крюк и остановиться для исследований.
Солас хочет скорее получить назад Сферу, но и он не препятствует таким желаниям Лавеллана.
Каким-либо желаниям Лавеллана?
Даже черты лица его, кажется, меняются, перестают быть теми лживыми искажениями, какие были в самом начале. Становятся острее, лучше, роднее Народу.
Правильнее.
Позже, много позже, Солас понимает, что уже видел, уже чувствовал другое, жуткое, росшее на его глазах и с каждой секундой становившееся все сильнее.
Это оплетало Лавеллана, проникало сквозь кожу, впитывалось и на вкус было ядом.
Солас видел.
Но не хотел замечать.
***
Ночь отдает горьким привкусом, тревогой и бесконечной печалью, и Солас пытается заглушить ее в еще более отвратительном вкусе чая. Напиток обжигает язык, противным запахом забивается в ноздри, но все лучше, чем метаться по отголоскам сна в ожидании, когда Инквизитор выйдет с утреннего совещания.
Лавеллан не заставляет себя ждать слишком долго и первым делом, как всегда происходит, после всех неотложных дел входит в башню.
Солас говорит коротко и устало, просит о помощи и совершенно не сомневается в ответе, который получит.
Лавеллан не разочаровывает вновь.
Спасение друга становится ужасом, кривой картинкой.
Солас не сомневается, поворачиваясь к шемленам-магам. Они заслужили сполна то, что получат.
Лавеллан даже не думает его останавливать, с нескрываемым восторгом наблюдая со стороны за огненным ужасом — никогда еще на его памяти Солас не творил пламя.
Восторгом.
Люди умирали в агонии, а Лавеллан в восхищении мог бы прижать Соласа к ближайшему дереву или камню — все равно - прямо здесь и всеми стараниями гнать прочь мысли о друге-духе, за которого тот так переживал.
Дух умер, там ему и место.
Никто не имеет права так занимать мысли Соласа.
Никто кроме него.
Но его сердце равно что сбегает прочь, не желая ни с кем делить свое горе, и это раздражает еще сильнее.
Но Лавеллан соглашается и ждет.
Он не сомневается, что Солас вернется.
***
Конечно, он возвращается.
Солас быстро осматривается и манит Лавеллана за собой в сторону, где тень высокой крепостной стены и деревьев скрывает от посторонних глаз.
Укрывшись, он притягивает к себе Лавеллана, обнимает и касается его лба своим.
Покой растекается с теплом прикосновения, но Инквизитору этого мало, и он исполняет собственные желания, не оставлявшие в покое мысли с того самого дня, прижимает Соласа к стене и целует глубоко, мстит за время в одиночестве, кусая до крови и первым начинает пропускать собственные вдохи, потерявшись в ощущениях.
- Ты оставил меня на несколько дней, - шепчет он, смотря прямо в глаза и не позволяя отвести взгляд.
Солас и не пытается.
- Прости меня.
Лавеллану достаточно слов и мало остального, и он вновь прижимается в поцелуе.
Солас снова не замечает то, что продолжает расти и и расти.
- Спасибо, - тихо выдыхает он вслух и чувствует, как Лавеллан последний раз касается его губ и замирает.
- Я все сделаю ради тебя, - слышит Солас ответ шепотом, и обещание теплом обволакивает его всего.
Тепло отозвалось на миг тянущей болью в груди — будто яд.
Но он забыл об этом.
Захотел забыть.
***
Первый раз это случается в Зимнем Дворце.
Халамширал блистал роскошью и переливался огнями свечей, когда Инквизитор вонзил короткий нож, спрятанный под парадным камзолом, в грудь герцогини Флорианны, застывшей на миг и опавшей в худых, но сильных руках своего убийцы. Темное пятно расползалось по дорогой ткани, пропитывало кровью платье, в котором прислужница Корифея мечтала встретить собственный триумф.
Солас не смотрел на нее.
Не смотрел он и на шокированную толпу, еще не осознавшую до конца, от чего только что был спасен Орлей.
Не смотрел на спасенную императрицу.
Солас смотрел в глаза Инквизитора, и дыхание его потерялось в собственном липком ужасе.
Глаза Лавеллана сверкали кровавым безумием, впивались взглядом в труп на собственных руках.
«Эльфы прошлого были выше всех остальных», - слышит он в голове собственные слова, и их эхо звучит жарким шепотом меж поцелуев самого Лавеллана.
Солас не смог этого не заметить.
Не смог он забыть и боковой балкон главного зала, где с холодной улыбкой и все еще горящими глазами Лавеллан легко и насмешливо смотрел на императрицу, снимая с рук перчатки — якобы потому что те испачканы в крови, но так Метка засияла в темноте, бросая блики на бесстрастное, отточенное Игрой лицо Селины.
Солас стоял рядом, потому что этого всегда хотел сам Лавеллан.
- Полагаю, утвердивший свое место на троне правитель будет безмерно и без сомнений благодарен Инквизиции за помощь, не так ли, Ваше Императорское Величество?
Селина умна, осторожна и научена Игрой.
Она ответила легкой улыбкой и короткий реверансом, снова рассыпаясь в благодарностях и обещаниях любой возможной помощи от имени всего Орлея.
Солас не сомневался, что она тоже видела безумие во взгляде Вестника.
А Инквизитор на вопрос «Почему именно Селина?» ответил, совершенно не задумываясь:
- Ей будет гораздо легче управлять.
***
Ночь в Зимнем Дворце была их первой.
Солас, будто заразившись увиденным в глазах Инквизитора, забыл о последних своих границах, вжимал его в роскошные шелковые простыни кровати в покоях, отведенных спасителю Орлея, удерживал над головой Лавеллана оба его запястья одной своей рукой, впивался губами и зубами в тонкую шею и из последних сил старался не рычать от захлестывающих эмоций.
И очень быстро в этом провалился.
Пытался ли он забыть то безумие в глазах цвета Тени или же жадно пил его сейчас через поцелуи, опьяненный еще до того интригами и заговорами бала?
Ему ведь, как гласят легенды, не чужды хитрость, обман и уловки.
Сейчас можно было почти поверить этим сказкам.
Солас не знал, не хотел знать, выжигал новыми прикосновениями мысли в своей голове и терялся в ответных горячих объятиях Лавеллана.
Одно он понимал тонкой прозрачной мыслью, витающей в воздухе, пропитанном каждой их эмоцией, сверкающим каждой искрой.
Эта ночь была их первой.
Эта ночь должна стать их последней.
И он тянется свободной рукой к золотым креплениям на красном парадном камзоле Лавеллана, расстегивает одно за другим дрожащими от избытка всего пальцами.
Нужно быть ближе.
Нужно сгореть.
***
«Мое сердце обезумело».
Игра слов, и все значения вдруг стали для Соласа истиной.
Как то, что билось в груди ошибкой, грехом, его собственной слабостью, о которой он жалеет и вместе с тем никогда не будет переставать желать вновь.
Так и другое - то сердце, что было осквернено жаждой власти, силы, жаждой его самого, что смотрело теперь жестко и безразлично, и безумие во взгляде более нельзя было спрятать.
***
В храме Митал Лавеллан разрывался.
Откровенная жажда выпить все знания Источника, не позволить жалкой шемленке узнать тайны, которых достоин только он, он один, была остановлена Соласом и его верой.
Боги есть, знал он. Есть где-то там, потерянные или обманутые, запертые, спящие.
Они есть.
И совершенно не в его планах было становиться их слугой.
И Солас тоже был против.
Хорошо, думает Лавеллан.
Пусть пьет. Пусть помогает Инквизиции.
Эта Морриган на удивление сильна для человеческого существа, умна и хитра.
Но никакая ведьма не сможет выстоять против вооруженного отряда Инквизиции, готовой к встрече с ведьмой.
Пусть пьет.
Он может узнать все попозже.
***
Солас рассказывает свою почти-последнюю правду в тишине среди высоких крон деревьев и едва уловимого журчания ручья.
И Лавеллан, к его удивлению и ужасу, отказывается смыть с себя рабские клейма.
- Почему? - уязвленно и потерянно выдыхает Солас вопрос.
На него смотрят сверкающие зеленой магией глаза, а руки, замечает он, руки, что могут командовать Тенью, порывисто тянутся к нему.
Он делает быстрый шаг назад, боясь снова потеряться в пламени горящего в пустоте факела, которым все равно слишком давно стал одержим.
С первого вида Метки и дальше, вплоть до всего Лавеллана целиком.
Тот замирает, видит этот почти испуганный шаг, медленно опускает руки и склоняет голову набок, впиваясь еще сильнее взглядом в лицо Соласа.
И говорит, тихо и спокойно, словно и не было этого позорного отступления-прощания:
- Я и есть раб. Твой.
И молчит.
И смотрит.
Солас чувствует, как сходит с ума.
Он больше не может выдерживать этот взгляд.
И практически бежит прочь из долины, из Тени, отовсюду, лишь бы дальше от тянущего к нему языки своего пламени факела.
За ним не идут.
***
Осколки шанса на лучшее лежали в руках Соласа холодными насмешками.
Это его наказание?
Это его проклятие?
Это злая шутка?
Кошмар мира мертв, стал пылью и победой Инквизиции, но для него это был провал, поражение.
Обещание еще больших потерь.
- Ее можно восстановить? - просто спрашивает Лавеллан, вдруг оказавшись очень близко.
Спрашивает так, словно все знает.
Сейчас Солас уже не удивился бы этому.
Поворачиваться и видеть того, кем стало его сердце, совершенно не хотелось.
Безумное, потерявшее последние рамки.
Он сделал его таким, отказываясь замечать, поддавшись собственной слабости.
И снова теперь сбегает.
Так пусть лучше в его памяти останется другой Лавеллан — тихий, внимательный, непохожий ни на современных эльфов, ни на ьех, других, пьяных силой и властью, которых он наблюдал бесконечный сон назад.
- Нет, - короткий ответ.
Надо уходить. Впереди ждет слишком много ужасного — того, что так хотел избежать.
Он отворачивается, шепча на эльфийском все признания, все извинения - все слова, что пылают в душе.
Зная, что его услышат.
И уходит, стоит только Лавеллану неосторожно отвернуться к остальным.
***
Солас спит привычно, исчезая в Тени, бродит во всплесках минувших дней.
Он не замечает, когда оказывается на пятнах уничтоженного Храма Священного Праха.
Только все воспоминания — тех, кто искал Урну, тех, кто нашел ее, кто строил Храм и кто погиб во взрыве, в последней битве с Корифеем — сменились еще горячим пеплом, выжженные и обращенные в пустошь.
И каждая искра, каждая пылинка пепла звенела единой фразой, единым голосом, единым криком на всю изломанную и бесконечную Тень.
«Я найду тебя. Ты не сможешь от меня уйти».
***
Он получает тревожные вести от собственных верных последователей.
Верховной Жрицей становится Лелиана, но неотступно за ней следуют двое из Инквизиции.
Между Викторией и Вестником ведется активная переписка.
Войско продолжало расти, занимая опустевшие крепости изгнанных Стражей.
Амарантайн теперь принадлежит Инквизиции.
И Скайхолд. Докладывают о его Лавеллане.
О темницах с увеличившимся количеством пленников, которые он стал посещать.
О том, что Жозефина была отправлена на встречу с представителем то ли Неварры, то ли Антивы, и очень долго не возвращалась.
О том, что генерал принимает лириум и получает его лично из рук Инквизитора.
О шрамах, появившихся на худых запястьях.
***
Инквизитор Лавеллан ступает по трупам, идет между окаменевшими статуями, мимо руин и обломков, утопает ногами в высокой траве и не видит совершенно ничего вокруг.
Его взгляд прикован к единственному, кто имеет значение.
Его богу, богом и оказавшимся.
Его свет, его жизнь, его учитель, его друг, его душа, его любовь, его божество.
Его сердце.
Солас — Фен'Харел, Ужасный Волк, но плевать, все едино, все великолепно и прекрасно — глядит исподлобья, не пускает из плена глаз, на дне которых полыхает — Лавеллан видит, чувствует, знает — прежний голод и жажда, их общая, им обоим нужная.
Но тяжелый вздох и напускное, спокойное:
- Полагаю, у тебя есть вопросы.
Лавеллан идет стремительно, уничтожает пространство между ними быстрыми шагами, подходит — Солас не успевает или не хочет успеть отстраниться — и впивается пальцами ему в плечи, притягивает ближе и выдыхает в губы:
- Фен'Харел. Я знаю и так.
Солас дергается, будто пытаясь вырваться, даже сжимает пальцы Лавеллана собственными, но горячо дышит, коротко то ли рычит, то ли стонет - и впивается поцелуем, кусает губы до крови, срывает барьер двух бесконечных лет.
Безумие горит в каждом движении, руководит каждым совместным вдохом.
Их обрывает вспышка Метки. Лавеллана выбивает оглушающей болью, Соласа же окатывает холодом реальности.
Инквизитор слушает и почти не слышит, и только ярость в голове глухо стучит и выплескивается наружу вопросами — почему не взял с собой, почему не рассказал, почему оставил одного.
Почему не поверил его словам и его клятвам на все вечности?
- Я не мог впутывать тебя в это, - говорит Солас, не в силах все равно выпустить из рук.
Ты уже слишком безумен.
Я уже слишком тобой одержим.
Метка вспыхивает вновь, и Лавеллан на миг слепнет от боли, падая на колени, и Солас опускается на землю вместе с ним.
- Прости меня, vhenan, - шепчет он и снова дальше, уже высказанные при первом прощании признания и извинения.
Он не может позволить себе говорить их иначе, в других обстоятельствах, ибо тогда утонет в забвении, утонет в самом Лавеллане.
В безумии, рожденном в Лавеллане, пропитавшем его и тянущимся теперь и к нему длинными ядовитыми ветвями.
Он шепчет сквозь рваный поцелуй, все такой же голодный и горячий, и древняя магия, впитанная со смертью старого друга, стирает Метку, стирает руку.
Лавеллан чувствует силу магии и забывается в ее великолепии, не осознавая даже боли или потерянной конечности.
Солас не может больше и собирает последние силы, чтобы отстраниться.
Словно ударом поддых из него выбивает воздух, когда он встречается с одурманенными зелеными глазами.
- Я все сделаю ради тебя, - говорит Лавеллан еще одни однажды произнесенные слова, но теперь они сверкают угрозой, отчаянием, безумием и переливаются кровью — пролитой и которую еще прольют.
Кровавой магией, которую, по слухам и отчетам, Лавеллан уже давно изучает.
- Я знаю, - голос Соласа срывается, но он поднимается на ноги и отворачивается.
Проходя через элувиан, он знает, что им еще предстоит встретиться.
И ему страшно от мысли, каким всепожирающим может стать одержимость и безумие Лавеллана в следующий раз.
***
Шпионов обнаруживают.
Солас знает это, потому что раз за разом у статуй Ужасного Волка находит бессмысленно бормочущие тела эльфов. На телах их совсем нет физических повреждений.
Шрамы не сходят со здоровой руки Лавеллана.
***
Войны не было.
Слишком быстро и безнадежно, чтобы так называть происходящее.
И о каком вторжении может идти речь, когда Инквизиция уже давно была везде?
Проникла в каждый угол.
Всюду крепости. Всюду уши, ловящие каждый шепот и каждые разговор в темноте комнат.
Не было и казней королей.
Какой смысл казнить, если можно просто встать выше уже существующей системы? Поставить себя в ее главе?
Инквизитор прибывает в Денерим, и принимают его со всеми возможными почестями, устраивают бал и торжественный ужин, а вечером Вестник запирается вместе с королем для приватного разговора.
В Халамширале уже давно отведены покои лично для Инквизитора.
Все было хорошо.
Хорошо, правда?
И на виселице, никогда не пустующей теперь на центральной площади Вал Руайо, только преступники и грешники.
И солдаты теперь носят меч и глаз только потому, что Инквизиция продолжает следить и помогать всем и каждому даже спустя столько лет.
Все было хорошо, убеждает себя каждый, ведь они в безопасности, живут спокойно и даже счастливо.
Благодаря Инквизитору.
Да славится Вестник Андрасте.
Да будет он жить вечно.
***
Солас больше не сомневается в правильности того, что хочет сделать.
Название: «Ошибки»
Пейринг/Персонажи: Солас/м!Лавеллан
Категория: слэш, джен
Жанр: драма, ангст, дарк
Рейтинг: PG-13
Размер: 4193 слов
Предупреждение: спойлер?сбрендивший Лавеллан
Примечание: попытка описать с самого начала, поэтому в дарк все скатывается постепенно и не сразу. Но старались, да.
читать дальше
Это было безумием.
***
Он смотрел на сверкающую давними воспоминаниями руку часами, не сдвигаясь с места, не видя ничего другого вокруг.
Только зеленую Метку.
Она должна была быть не здесь, не на этом подобии былого Народа, не в темнице, построенной в подземельях храма искусственной и лживой человеческой пророчицы.
Он все смотрел и смотрел, вертел неподвижную руку, проводил, едва касаясь, по краям сверкающей рваной линии на ладони.
Пальцы случайного носителя едва дергались, когда Метка вспыхивала в унисон раскрывшейся в небе Бреши.
И ничего больше не было — ни промозглой сырости камня, ни стражников, ни глупых людей, требовавших от него что-то раз за разом.
Ни самого носителя - кажется, эльфа из долийцев - оказавшегося совершенно не в то время и не в том месте.
Нарушившего все его планы.
Только зеленая Метка, только утерянная возможность вернуть свое прошлое.
Все должно было быть не так.
Почему он проснулся столь слабым, неспособным все сделать в одиночку?
Остальное не имело для него значения.
***
Солас все еще видит только ладонь с Меткой, когда в пылу боя, стоило последнему демону обернуться прахом на покрытой снегом, вымощенной необработанным камнем дороге, он хватает носителя за запястье и фактически сам закрывает первый разрыв.
Рука, изученная вплоть до последней линии на ладони. Худое жилистое запястье. Сухая и прохладная кожа.
Разрыв закрыт, и Солас только делает вид, что удивлен такому успеху.
Конечно, он знал.
Он все знал.
Но даже так не может удержаться и коротко выдыхает, когда последняя вспышка разрыва исчезает в звенящем морозом и битвой воздухе.
И смотрит — впервые — дальше Метки.
Вдоль руки, локтя, по плечу и выше, чтобы пересечься с другим взглядом.
Лицо в рабском клейме, какое теперь носят с честью — издевательская кривизна истории.
Так одновременно знакомые и обманчивые острые черты, искажающие память о его Народе и в то же время остро напоминающие о нем.
Как насмешка тому, что он бережно хранил в памяти.
Как издевательское напоминание тому, что потерял.
И он снова смотрит только на руку, сверкающую зеленым.
Так было проще.
***
А потом носитель Метки приходит сам.
Брешь временно закрыта — наспех и грубо залатана, сказать правильнее — и облегченный вздох всех и каждого вокруг, потому что можно сделать передышку, оглянуться по сторонам и привести мысли в порядок. Здраво рассудить, как быть дальше, а не носиться бездумно между демонами и разрывами в попытке выжить.
Солас же понимал: затишье перед бурей.
Ведь он знал много больше.
Вначале всегда чувствовалось приближение Метки.
Потом он слышит легкие, едва уловимые шаги.
Снег под ногами совсем не скрипел.
Шаги приближались, и только в последний момент Солас все же решает обернуться.
Метка.
Он весь тянется к ней, ее магии, ее свету — воплощению его желаний, его целей, его тоски, ошибок, прошлого.
Воплощению, кажется порой, его самого.
Весь мир, которым он живет, в одной этой зелени.
А потом он слышит голос.
Носитель Метки начинает говорить. Раз за разом приходит, отвлекает.
И постепенно рушит всю ту картину, которой Солас приготовился жить все последующее время.
Носителя Метки звали Алларос Лавеллан.
***
Он не был похож ни на кого из тех пародий на прошлое, что Солас видел среди всех встреченных с момента пробуждения долийцев.
Спокоен и вежлив, не выставлял напоказ пустые слова о былом, не препирался с людьми, не огрызался параноидально на каждую реплику в свой адрес.
Лавеллан вообще мало говорил.
Но спрашивал — много, внимательно, подробно. Приходил к нему раз за разом и слушал, не отрываясь, не перебивая и никогда не возражая.
И Солас рассказывал. Такой открытый и чистый интерес был ему лестен, стыдно признать.
Вначале простое — о путешествиях по Тени, воспоминаниях тех, кто стал историей и пеплом, легендах, забытые руинах и странах.
Обрывки времени, которые сам так старается восполнить. Узнать, что пропустил и что потерял.
Во что превратил сам этот мир.
Но Лавеллан продолжал спрашивать.
Солас не переставал хотеть рассказывать.
Ему очень давно было не с кем просто поговорить — без опаски, без взаимных подозрений и груза обязательств на плечах, которым пропитывалась обычно каждая реплика.
И Тень сменилась разговорами о мире, о людях, об эльфах, о долийцах.
О последних было много. Горечь и боль выплескивались невольно в каждой фразе, в каждой оборванной интонации, в едва сдерживаемом гневе — на них и на себя равно.
Лавеллан не сказал ни слова против всего, что Солас наговорил тогда.
Не отрицал ошибки, не злился на обвинения.
Некоторые даже открыто подтвердил.
Кивал и слушал, не двигаясь совсем, словно ничего кроме рассказа вокруг и не было.
Солас тогда, в неверии будучи, второй раз за все время перевел взгляд с горящей зеленым руки.
Лавеллан пристально изучал его глазами цвета Тени.
***
Они готовились закрывать Брешь, когда Солас понял, что давно перестал смотреть только на руку с Меткой.
Просто Лавеллан оказался не только носителем отголоска прошлого на ладони.
Он словно пропитывался этим прошлым.
Сам был этим прошлым.
Солас хотел думать, что причиной тому была Метка, но это было бы ложью.
Дело в самом Лавеллане.
Он был чужд всем эльфам, кого Солас видел в этом мире.
Другой — спокойнее, увереннее, внимательнее, грациознее, сильнее.
И в каждом движении его — не только тех, что протягивали Метку к новому Разрыву — всплеск Тени, отсвет того, к чему Солас совершенно постыдно и неконтролируемо тянется.
То, что хочет так отчаянно вернуть.
То, что ищет в слоях последовавших дней среди воспоминаний Тени.
То, чем грезит наяву и во сне.
Вот оно, совсем рядом.
И было бы страшной ошибкой не заметить жадный интерес в глазах самого Лавеллана. Интерес не только к историям, к их содержанию, к Тени, к магии.
К самому Соласу.
Для Лавеллана он стал воплощением всего величия эльфов древних времен. Того величия, о котором он слышал только в пыльных старых легендах и так хотел достичь заново.
***
И Солас ошибается.
Боится потерять то, чем сам становится с каждым днем все более одержим.
Лавеллан - огонь, факел среди серой и безликой пустоты этого мира.
Солас неистово тянется к этому пламени, к его свету и жару, к энергии, что течет в Метке.
Течет в самом Лавеллане - теперь Инквизиторе.
И в момент, когда нужно было отступить, не дать себе утонуть окончательно, в момент, когда Лавеллан приходит сам, открыто провоцирует, предлагает — Солас срывается.
Их поцелуй жаркий, обжигающий, жадный, потому что быть ближе, пить это пламя среди серой пустоты, гореть, сгорать и тянуться только сильнее.
Вокруг ведь только бессмысленное ничто.
Пальцы Соласа впиваются в ладонь с зеленью Метки, впервые с тех дней в подземелье темниц гладят светящиеся края, заново изучая и вспоминая каждый изгиб линий на коже.
Но этого теперь мало.
Недостаточно.
И он идет дальше, целует глубже, прижимаясь к Лавеллану, потому что все еще мало, потому что весь Инквизитор теперь - факел, и Солас горит этим тоже, и другой рукой обнимает, притягивает за талию ближе, еще, чтобы чувствовать жар посреди пустого холода, чтобы ощущать силу и ответные поцелуи, столь же жадные и глубокие, не так отчаянные, как его собственные, но куда более требовательные и голодные.
Он чувствовал улыбку Лавеллана.
Каждый поцелуй, каждая искра пламени, каждое прикосновение было ошибкой.
И Солас ошибается вновь и вновь.
***
Вновь и вновь.
И секундное просветление и короткий побег едва ли помогли.
Достаточно было еще одного появления рядом, магии Тени и короткой усмешки новоиспеченного Инквизитора, чтобы здравый смысл потонул в крепнущей одержимости.
Лавеллан все так же великолепен в своей силе, не пустом чувстве превосходства, в своем внимании, в своей схожести с ним самим.
Но появлялось другое.
Став Инквизитором, главой человеческой организации, он смотрит на людей, но совершенно перестает видеть каждого в отдельности.
Не хочет более видеть.
И смотрит только на Соласа.
Разговаривает, просит ответов, правды, советов, мнений.
Затягивает все больше и привязывает к себе.
Солас наблюдает это слишком хорошо, понимает слишком четко.
И вдруг осознает, что не может найти сил оборвать эти путы.
Советники смотрят с опаской и подозрением на отступника, к мыслям которого прислушивается Вестник — больше ни к чьим — и пытаются вмешаться, отвлечь, забрать внимание Инквизитора, но каждая их попытка заранее обречена на провал.
Со второго суда по другую от Жозефины сторону трона, вопреки даже собственному желанию, встает Солас.
Он всегда предпочитал оставаться в тени, но попросту не смог отказать Лавеллану.
Во время заседаний Инквизитор всегда держит левую руку на подлокотнике ладонью вверх, едва сгибая пальцы.
Будто специально.
Как поводок.
Специально.
***
Когда vhenan приходит к нему в башню и пускает по ладони без Метки сгусток Тени, переливающийся зелеными огнями, собирающимися в плотный каменистый сгусток, Солас не может оторвать своего взгляда, впитывает каждый миг этого видения.
Вторая рука теперь тоже горела зеленым пламенем.
Он не спрашивает, почему Инквизитор начал изучать именно эту магию — его магию.
Ответ давно висит между ними, сверкает в следах их шагов по Тени, во взгляде Инквизитора, горит в каждом прикосновении, звенит эхом в каждой фразе.
«Я слишком одержим тобой».
- Думаю, я заслужил награду за примерные труды, - без улыбки, без интонаций проговаривает Лавеллан, стоя на месте и играя Тенью в своей руке.
Солас видит искры в его глазах — блики магии или его собственные?
И сам делает шаг, резко притягивает к себе Лавеллана и целует в очередном приступе нахлынувшего безумия, прижимая к еще, кажется, не высохшей, покрытой только нанесенной краской стене, бездумно ставит колено между его ног и ловит губами горячий рваный выдох.
Еще одна ошибка.
***
В Адаманте одержимые Стражи мертвыми лицами сморят в небо, но Солас совершенно их не жалеет.
Это только их вина, и тому нет никакого оправдания.
Инквизитор, видно, мыслит так же, и жестокость не уходит из едва заметной усмешки.
Ледяные статуи недавно живых выглядят слишком дико посреди еще не остывшей пустыни и руин старой крепости.
Лавеллан останавливается на миг посреди оглушительно громкой битвы и касается льда предплечья одного из убитых.
- Это красиво, - выдыхает он, мажет холодными пальцами по губам и идет дальше.
Слышал его только Солас.
Потом была Тень.
Все были напуганы — нет, все были в ужасе.
Кроме Вестника.
Лавеллан метался по Тени, жадно рассматривая каждую деталь и глубоко вдыхая изменчивый, как и все здесь, воздух, наполнял им легкие и, казалось, нехотя выпускал его наружу.
Он смеялся в ответ на слова Кошмара, ему сказанные, и ответил что-то на древнем языке эльфов — Солас учил его некоторым фразам.
Но эту он никогда не произносил вслух.
Стражи были изгнаны в Вейсхаупт — те единицы, что остались после окончания битвы.
Инквизитор приказал лично не щадить никого.
***
Лелиана долго говорила с Вестником на вершине башни, где жили ее вороны и обычно работала она сама.
Разговор был тихим, без ругательств и криков, но очевидно неприятным — Соловей была совершенно против изгнания Стражей, говорила об угрозе нового Мора и не прекращала об этом напоминать.
После той беседы она более никогда не противоречила приказам Инквизитора.
***
Тревожные вести и слухи окутали Тедас, прилетая со всех концов Орлея и Ферелдена.
Владычицы, старшие служительницы и другие высокопоставленные в духовенстве, открыто противостоявшие Инквизиции, стали исчезать или погибать при таинственных обстоятельствах одна за другой.
Все и каждый подозревали виновника, но никто не смел сказать слова вслух.
Несчастные случаи. Разное время. Разные места.
Всякое бывает, не так ли?
Количество военных пунктов Инквизиции с гарнизонами, оказывающими всю возможную помощь с последствиями разрывов, росло с огромной скоростью.
Демоны больше никого не беспокоили.
Броня с пылающим мечом и распахнутым глазом была везде.
***
Лавеллан меняется.
Становится еще совершеннее, думает Солас.
Магия древних пропитывает Инквизитора, отпечатывается в каждой капле крови, в каждой мысли, в каждой искре, вылетающей из пальцев.
Лавеллан продолжает учиться.
Лавеллан продолжает узнавать.
Лавеллан все больше походит на древних эльфов.
В разговорах с ним он полностью переходит на эльфийский, теряется в редких фолиантах на старом языке и не упускает возможности изучить руины утерянного, когда они в путешествиях оказываются рядом.
Вокруг все еще разрывы, гибнут люди, мир продолжает тонуть в хаосе.
Никто не перечит Вестнику, когда он решает сделать крюк и остановиться для исследований.
Солас хочет скорее получить назад Сферу, но и он не препятствует таким желаниям Лавеллана.
Каким-либо желаниям Лавеллана?
Даже черты лица его, кажется, меняются, перестают быть теми лживыми искажениями, какие были в самом начале. Становятся острее, лучше, роднее Народу.
Правильнее.
Позже, много позже, Солас понимает, что уже видел, уже чувствовал другое, жуткое, росшее на его глазах и с каждой секундой становившееся все сильнее.
Это оплетало Лавеллана, проникало сквозь кожу, впитывалось и на вкус было ядом.
Солас видел.
Но не хотел замечать.
***
Ночь отдает горьким привкусом, тревогой и бесконечной печалью, и Солас пытается заглушить ее в еще более отвратительном вкусе чая. Напиток обжигает язык, противным запахом забивается в ноздри, но все лучше, чем метаться по отголоскам сна в ожидании, когда Инквизитор выйдет с утреннего совещания.
Лавеллан не заставляет себя ждать слишком долго и первым делом, как всегда происходит, после всех неотложных дел входит в башню.
Солас говорит коротко и устало, просит о помощи и совершенно не сомневается в ответе, который получит.
Лавеллан не разочаровывает вновь.
Спасение друга становится ужасом, кривой картинкой.
Солас не сомневается, поворачиваясь к шемленам-магам. Они заслужили сполна то, что получат.
Лавеллан даже не думает его останавливать, с нескрываемым восторгом наблюдая со стороны за огненным ужасом — никогда еще на его памяти Солас не творил пламя.
Восторгом.
Люди умирали в агонии, а Лавеллан в восхищении мог бы прижать Соласа к ближайшему дереву или камню — все равно - прямо здесь и всеми стараниями гнать прочь мысли о друге-духе, за которого тот так переживал.
Дух умер, там ему и место.
Никто не имеет права так занимать мысли Соласа.
Никто кроме него.
Но его сердце равно что сбегает прочь, не желая ни с кем делить свое горе, и это раздражает еще сильнее.
Но Лавеллан соглашается и ждет.
Он не сомневается, что Солас вернется.
***
Конечно, он возвращается.
Солас быстро осматривается и манит Лавеллана за собой в сторону, где тень высокой крепостной стены и деревьев скрывает от посторонних глаз.
Укрывшись, он притягивает к себе Лавеллана, обнимает и касается его лба своим.
Покой растекается с теплом прикосновения, но Инквизитору этого мало, и он исполняет собственные желания, не оставлявшие в покое мысли с того самого дня, прижимает Соласа к стене и целует глубоко, мстит за время в одиночестве, кусая до крови и первым начинает пропускать собственные вдохи, потерявшись в ощущениях.
- Ты оставил меня на несколько дней, - шепчет он, смотря прямо в глаза и не позволяя отвести взгляд.
Солас и не пытается.
- Прости меня.
Лавеллану достаточно слов и мало остального, и он вновь прижимается в поцелуе.
Солас снова не замечает то, что продолжает расти и и расти.
- Спасибо, - тихо выдыхает он вслух и чувствует, как Лавеллан последний раз касается его губ и замирает.
- Я все сделаю ради тебя, - слышит Солас ответ шепотом, и обещание теплом обволакивает его всего.
Тепло отозвалось на миг тянущей болью в груди — будто яд.
Но он забыл об этом.
Захотел забыть.
***
Первый раз это случается в Зимнем Дворце.
Халамширал блистал роскошью и переливался огнями свечей, когда Инквизитор вонзил короткий нож, спрятанный под парадным камзолом, в грудь герцогини Флорианны, застывшей на миг и опавшей в худых, но сильных руках своего убийцы. Темное пятно расползалось по дорогой ткани, пропитывало кровью платье, в котором прислужница Корифея мечтала встретить собственный триумф.
Солас не смотрел на нее.
Не смотрел он и на шокированную толпу, еще не осознавшую до конца, от чего только что был спасен Орлей.
Не смотрел на спасенную императрицу.
Солас смотрел в глаза Инквизитора, и дыхание его потерялось в собственном липком ужасе.
Глаза Лавеллана сверкали кровавым безумием, впивались взглядом в труп на собственных руках.
«Эльфы прошлого были выше всех остальных», - слышит он в голове собственные слова, и их эхо звучит жарким шепотом меж поцелуев самого Лавеллана.
Солас не смог этого не заметить.
Не смог он забыть и боковой балкон главного зала, где с холодной улыбкой и все еще горящими глазами Лавеллан легко и насмешливо смотрел на императрицу, снимая с рук перчатки — якобы потому что те испачканы в крови, но так Метка засияла в темноте, бросая блики на бесстрастное, отточенное Игрой лицо Селины.
Солас стоял рядом, потому что этого всегда хотел сам Лавеллан.
- Полагаю, утвердивший свое место на троне правитель будет безмерно и без сомнений благодарен Инквизиции за помощь, не так ли, Ваше Императорское Величество?
Селина умна, осторожна и научена Игрой.
Она ответила легкой улыбкой и короткий реверансом, снова рассыпаясь в благодарностях и обещаниях любой возможной помощи от имени всего Орлея.
Солас не сомневался, что она тоже видела безумие во взгляде Вестника.
А Инквизитор на вопрос «Почему именно Селина?» ответил, совершенно не задумываясь:
- Ей будет гораздо легче управлять.
***
Ночь в Зимнем Дворце была их первой.
Солас, будто заразившись увиденным в глазах Инквизитора, забыл о последних своих границах, вжимал его в роскошные шелковые простыни кровати в покоях, отведенных спасителю Орлея, удерживал над головой Лавеллана оба его запястья одной своей рукой, впивался губами и зубами в тонкую шею и из последних сил старался не рычать от захлестывающих эмоций.
И очень быстро в этом провалился.
Пытался ли он забыть то безумие в глазах цвета Тени или же жадно пил его сейчас через поцелуи, опьяненный еще до того интригами и заговорами бала?
Ему ведь, как гласят легенды, не чужды хитрость, обман и уловки.
Сейчас можно было почти поверить этим сказкам.
Солас не знал, не хотел знать, выжигал новыми прикосновениями мысли в своей голове и терялся в ответных горячих объятиях Лавеллана.
Одно он понимал тонкой прозрачной мыслью, витающей в воздухе, пропитанном каждой их эмоцией, сверкающим каждой искрой.
Эта ночь была их первой.
Эта ночь должна стать их последней.
И он тянется свободной рукой к золотым креплениям на красном парадном камзоле Лавеллана, расстегивает одно за другим дрожащими от избытка всего пальцами.
Нужно быть ближе.
Нужно сгореть.
***
«Мое сердце обезумело».
Игра слов, и все значения вдруг стали для Соласа истиной.
Как то, что билось в груди ошибкой, грехом, его собственной слабостью, о которой он жалеет и вместе с тем никогда не будет переставать желать вновь.
Так и другое - то сердце, что было осквернено жаждой власти, силы, жаждой его самого, что смотрело теперь жестко и безразлично, и безумие во взгляде более нельзя было спрятать.
***
В храме Митал Лавеллан разрывался.
Откровенная жажда выпить все знания Источника, не позволить жалкой шемленке узнать тайны, которых достоин только он, он один, была остановлена Соласом и его верой.
Боги есть, знал он. Есть где-то там, потерянные или обманутые, запертые, спящие.
Они есть.
И совершенно не в его планах было становиться их слугой.
И Солас тоже был против.
Хорошо, думает Лавеллан.
Пусть пьет. Пусть помогает Инквизиции.
Эта Морриган на удивление сильна для человеческого существа, умна и хитра.
Но никакая ведьма не сможет выстоять против вооруженного отряда Инквизиции, готовой к встрече с ведьмой.
Пусть пьет.
Он может узнать все попозже.
***
Солас рассказывает свою почти-последнюю правду в тишине среди высоких крон деревьев и едва уловимого журчания ручья.
И Лавеллан, к его удивлению и ужасу, отказывается смыть с себя рабские клейма.
- Почему? - уязвленно и потерянно выдыхает Солас вопрос.
На него смотрят сверкающие зеленой магией глаза, а руки, замечает он, руки, что могут командовать Тенью, порывисто тянутся к нему.
Он делает быстрый шаг назад, боясь снова потеряться в пламени горящего в пустоте факела, которым все равно слишком давно стал одержим.
С первого вида Метки и дальше, вплоть до всего Лавеллана целиком.
Тот замирает, видит этот почти испуганный шаг, медленно опускает руки и склоняет голову набок, впиваясь еще сильнее взглядом в лицо Соласа.
И говорит, тихо и спокойно, словно и не было этого позорного отступления-прощания:
- Я и есть раб. Твой.
И молчит.
И смотрит.
Солас чувствует, как сходит с ума.
Он больше не может выдерживать этот взгляд.
И практически бежит прочь из долины, из Тени, отовсюду, лишь бы дальше от тянущего к нему языки своего пламени факела.
За ним не идут.
***
Осколки шанса на лучшее лежали в руках Соласа холодными насмешками.
Это его наказание?
Это его проклятие?
Это злая шутка?
Кошмар мира мертв, стал пылью и победой Инквизиции, но для него это был провал, поражение.
Обещание еще больших потерь.
- Ее можно восстановить? - просто спрашивает Лавеллан, вдруг оказавшись очень близко.
Спрашивает так, словно все знает.
Сейчас Солас уже не удивился бы этому.
Поворачиваться и видеть того, кем стало его сердце, совершенно не хотелось.
Безумное, потерявшее последние рамки.
Он сделал его таким, отказываясь замечать, поддавшись собственной слабости.
И снова теперь сбегает.
Так пусть лучше в его памяти останется другой Лавеллан — тихий, внимательный, непохожий ни на современных эльфов, ни на ьех, других, пьяных силой и властью, которых он наблюдал бесконечный сон назад.
- Нет, - короткий ответ.
Надо уходить. Впереди ждет слишком много ужасного — того, что так хотел избежать.
Он отворачивается, шепча на эльфийском все признания, все извинения - все слова, что пылают в душе.
Зная, что его услышат.
И уходит, стоит только Лавеллану неосторожно отвернуться к остальным.
***
Солас спит привычно, исчезая в Тени, бродит во всплесках минувших дней.
Он не замечает, когда оказывается на пятнах уничтоженного Храма Священного Праха.
Только все воспоминания — тех, кто искал Урну, тех, кто нашел ее, кто строил Храм и кто погиб во взрыве, в последней битве с Корифеем — сменились еще горячим пеплом, выжженные и обращенные в пустошь.
И каждая искра, каждая пылинка пепла звенела единой фразой, единым голосом, единым криком на всю изломанную и бесконечную Тень.
«Я найду тебя. Ты не сможешь от меня уйти».
***
Он получает тревожные вести от собственных верных последователей.
Верховной Жрицей становится Лелиана, но неотступно за ней следуют двое из Инквизиции.
Между Викторией и Вестником ведется активная переписка.
Войско продолжало расти, занимая опустевшие крепости изгнанных Стражей.
Амарантайн теперь принадлежит Инквизиции.
И Скайхолд. Докладывают о его Лавеллане.
О темницах с увеличившимся количеством пленников, которые он стал посещать.
О том, что Жозефина была отправлена на встречу с представителем то ли Неварры, то ли Антивы, и очень долго не возвращалась.
О том, что генерал принимает лириум и получает его лично из рук Инквизитора.
О шрамах, появившихся на худых запястьях.
***
Инквизитор Лавеллан ступает по трупам, идет между окаменевшими статуями, мимо руин и обломков, утопает ногами в высокой траве и не видит совершенно ничего вокруг.
Его взгляд прикован к единственному, кто имеет значение.
Его богу, богом и оказавшимся.
Его свет, его жизнь, его учитель, его друг, его душа, его любовь, его божество.
Его сердце.
Солас — Фен'Харел, Ужасный Волк, но плевать, все едино, все великолепно и прекрасно — глядит исподлобья, не пускает из плена глаз, на дне которых полыхает — Лавеллан видит, чувствует, знает — прежний голод и жажда, их общая, им обоим нужная.
Но тяжелый вздох и напускное, спокойное:
- Полагаю, у тебя есть вопросы.
Лавеллан идет стремительно, уничтожает пространство между ними быстрыми шагами, подходит — Солас не успевает или не хочет успеть отстраниться — и впивается пальцами ему в плечи, притягивает ближе и выдыхает в губы:
- Фен'Харел. Я знаю и так.
Солас дергается, будто пытаясь вырваться, даже сжимает пальцы Лавеллана собственными, но горячо дышит, коротко то ли рычит, то ли стонет - и впивается поцелуем, кусает губы до крови, срывает барьер двух бесконечных лет.
Безумие горит в каждом движении, руководит каждым совместным вдохом.
Их обрывает вспышка Метки. Лавеллана выбивает оглушающей болью, Соласа же окатывает холодом реальности.
Инквизитор слушает и почти не слышит, и только ярость в голове глухо стучит и выплескивается наружу вопросами — почему не взял с собой, почему не рассказал, почему оставил одного.
Почему не поверил его словам и его клятвам на все вечности?
- Я не мог впутывать тебя в это, - говорит Солас, не в силах все равно выпустить из рук.
Ты уже слишком безумен.
Я уже слишком тобой одержим.
Метка вспыхивает вновь, и Лавеллан на миг слепнет от боли, падая на колени, и Солас опускается на землю вместе с ним.
- Прости меня, vhenan, - шепчет он и снова дальше, уже высказанные при первом прощании признания и извинения.
Он не может позволить себе говорить их иначе, в других обстоятельствах, ибо тогда утонет в забвении, утонет в самом Лавеллане.
В безумии, рожденном в Лавеллане, пропитавшем его и тянущимся теперь и к нему длинными ядовитыми ветвями.
Он шепчет сквозь рваный поцелуй, все такой же голодный и горячий, и древняя магия, впитанная со смертью старого друга, стирает Метку, стирает руку.
Лавеллан чувствует силу магии и забывается в ее великолепии, не осознавая даже боли или потерянной конечности.
Солас не может больше и собирает последние силы, чтобы отстраниться.
Словно ударом поддых из него выбивает воздух, когда он встречается с одурманенными зелеными глазами.
- Я все сделаю ради тебя, - говорит Лавеллан еще одни однажды произнесенные слова, но теперь они сверкают угрозой, отчаянием, безумием и переливаются кровью — пролитой и которую еще прольют.
Кровавой магией, которую, по слухам и отчетам, Лавеллан уже давно изучает.
- Я знаю, - голос Соласа срывается, но он поднимается на ноги и отворачивается.
Проходя через элувиан, он знает, что им еще предстоит встретиться.
И ему страшно от мысли, каким всепожирающим может стать одержимость и безумие Лавеллана в следующий раз.
***
Шпионов обнаруживают.
Солас знает это, потому что раз за разом у статуй Ужасного Волка находит бессмысленно бормочущие тела эльфов. На телах их совсем нет физических повреждений.
Шрамы не сходят со здоровой руки Лавеллана.
***
Войны не было.
Слишком быстро и безнадежно, чтобы так называть происходящее.
И о каком вторжении может идти речь, когда Инквизиция уже давно была везде?
Проникла в каждый угол.
Всюду крепости. Всюду уши, ловящие каждый шепот и каждые разговор в темноте комнат.
Не было и казней королей.
Какой смысл казнить, если можно просто встать выше уже существующей системы? Поставить себя в ее главе?
Инквизитор прибывает в Денерим, и принимают его со всеми возможными почестями, устраивают бал и торжественный ужин, а вечером Вестник запирается вместе с королем для приватного разговора.
В Халамширале уже давно отведены покои лично для Инквизитора.
Все было хорошо.
Хорошо, правда?
И на виселице, никогда не пустующей теперь на центральной площади Вал Руайо, только преступники и грешники.
И солдаты теперь носят меч и глаз только потому, что Инквизиция продолжает следить и помогать всем и каждому даже спустя столько лет.
Все было хорошо, убеждает себя каждый, ведь они в безопасности, живут спокойно и даже счастливо.
Благодаря Инквизитору.
Да славится Вестник Андрасте.
Да будет он жить вечно.
***
Солас больше не сомневается в правильности того, что хочет сделать.
@темы: слэш, My Valentine, джен, м!Лавеллан, Солас (Фен'Харел)
-
-
20.02.2016 в 12:12прекрасный текст, понравился от и до, а от того, что описано с самого начала, безумие чувствуется нарастающей волной, сначала горький привкус на языке, затем дрожь в пальцах, а после и вовсе охвачен атмосферой
ну и да, у меня кинк на безумных м!лавелланов, так что зашло полностью, а солас какой! за соласа обнять хочется
спасибо
-
-
20.02.2016 в 12:31-
-
22.02.2016 в 22:20Хороша ирония:«Мое сердце обезумело».
-
-
23.02.2016 в 21:29-
-
27.02.2016 в 03:07Потрясающая история развития отношений - от одной только Метки, до всецелого поглощающего огня страсти. Учитель и ученик, эльфийский бог и его преданный раб, а может, они давно поменялись ролями?
Пробрало этим безумием, этими глазами цвета Тени, и жаждой, оставляющей всё новые шрамы на руках Иквизитора.
Солас прекрасен - он искал, так долго искал кого-то, кто напоминал бы ему прежних эльфов, что забыл, какими они могут быть. Прекрасными и ужасными одновременно. И только в его силах что-то исправить, хотя это не будет просто.
-
-
27.02.2016 в 10:33-
-
29.02.2016 в 19:34-
-
29.02.2016 в 19:38-
-
29.02.2016 в 23:37-
-
29.02.2016 в 23:39