Для: Noordkrone
От: Валентин Эккерт
Название: «Обещания и надежды»
Пейринг: м!Хоук/Орсино
Категория: слэш
Жанр: драма, hurt/comfort
Рейтинг: R
Размер: мини (2261 слово)
Предупреждения: лёгкое AU (согласно заявке)
Краткое содержание: Если присутствие рядом весьма оригинального человека скрашивает твоё отчаяние, рано или поздно отчаяние может ослабеть. Если этот человек ещё и собирается разделаться с твоим гипотетическим безумием — оно, скорее всего, так и останется гипотетическим.
Или «О том, как повезло Первому Чародею Казематов».
 Хоук вваливается с шумом и не самыми хорошими вестями — «ваши маги спелись с храмовниками и устроили нехилый заговор», и Орсино действительно жалеет, что попросил у него помощи. Хотя... Кто знает, чем бы всё обернулось. Кто знает...
Видимо, испытываемая им тоска как-то отражается на его лице, потому что Хоук комкает разговор на середине, оборачивается к своим и бурчит:
— Выметайтесь, а?
На однозначный приказ спутники Хоука реагируют с разной степенью недовольства, но всё же выходят из кабинета. Хоук коротко хмыкает и закрывает за ними дверь.
Орсино смотрит куда-то сквозь него и мимоходом думает, что Защитник распоряжается здесь, как у себя дома. И ещё мелькает мысль, что ради сохранения осколков собственной репутации стоило бы и возразить, и даже вежливо возмутиться. Но... день в Казематах только начался, а уже успел вымотать Первого Чародея до той степени, что он лишь вяло наблюдает за тем, как Хоук подходит — в один широкий шаг — к его столу и упирается в него кулаками.
Орсино задирает подбородок. Безумно велико желание опуститься на стул и смотреть на Хоука снизу вверх, но он уверен, что не может себе этого позволить. И продолжает стоять, как аршин проглотил, вскинув голову, словно упрямый подросток.
Глупо.
Похоже, глупо настолько, что это видно: Хоук негромко усмехается:
— Пожалели б вы себя, Первый Чародей.
— Вы предлагаете мне непозволительную роскошь, Защитник, — бормочет он в ответ и всё-таки садится за стол, словно взгляд Хоука давит ему на плечи. Хотя, если продолжать думать метафорами, что Орсино умеет и иногда даже любит, то действительно давит.
А Хоук перегибается через его стол и сжимает плечо. У него не руки — у него горячие, твердые и иногда невыносимо тяжёлые лапищи неведомого зверя. Зверя, парадоксально сочетающего в себе безграничный уют и чудовищную опасность. Зверя, вызывающего одновременно желание уткнуться носом в его шерсть и желание уйти подальше, причём с максимальной осторожностью, чтобы не вызывать непредсказуемых реакций. Невозможный, слепленный из противоречий человек.
Человек, который просто однажды схватил за руку, прижал к себе — и остановился, вопросительно подняв бровь и так же вопросительно ухмыляясь. Человек, на которого среагировали тело и разум. Чего с Орсино не случалось уже... некоторое время. Человек, которому недели спустя Орсино позволял прижимать себя к стенке, вдавив колено между ног. Позволял с жаром целовать. Позволял кусать в шею.
Таких больше нет. И не было, и вряд ли будет.
Уж точно не в жизни Орсино.
— Я принёс тебе вести, о которых ты просил меня, — тихо говорит Хоук. — Будь моя воля — не приносил бы. Но ты...
— Не нужно, — чтобы прервать его, Орсино требуется какое-то невероятное усилие. — Мне необходимо знать о таких вещах.
Хоук со вздохом чуть сильнее сжимает его плечо и выпрямляется. Делает шаг назад, продолжая смотреть Первому Чародею в лицо. И коротко кивает:
— Я зайду, когда ты управишься с делами и прочим бардаком.
Когда за ним закрывается дверь, Орсино ловит себя на мысли: «Надеюсь, что ты не опоздаешь».
***
В Лотеринге у многих соседей были куры. И цыплята, конечно. Хоук ещё хорошо помнит, как чья-то кошка загрызла чужого цыплёнка, и две соседки скандал устроили на полдеревни, с яркой демонстрацией мёртвого пернатого. Зрелище было отвратительным. Потому и запомнилось. Особенно цыплячьи косточки.
Ну и теперь, когда Хоук сжимает железной хваткой запястья Орсино, память неизменно подбрасывает ему ассоциацию с теми самыми косточками. Или когда обнимает, прижимая к себе тощую сутуловатую фигуру в мантии, которая визуально прибавляет Орсино веса, но стоит её снять, или стоит его коснуться, как иллюзия трещит по швам. Или когда раздевает его, скользит губами и пальцами по безобразно выпирающим рёбрам и позвонкам... хотя нет. В такие моменты подобные воспоминания логично и закономерно улетучиваются.
Орсино откидывает голову назад, Хоуку на плечо, и буквально подставляет ухо, но Хоук не спешит ни вылизывать его, ни кусать. Некуда торопиться, в общем-то: слишком поздний час, а тишина в Казематах обычная, совсем не такая, какая наводила бы на подозрения и нагоняла бы тревогу и ощущение того, что с минуты на минуту грянет.
«Ты трахаешься с эльфом на много лет старше тебя», — мог бы сказать ему кто-нибудь, если бы хоть одна душа о них знала. Есть такое в характере многих: любовь к никому не нужной констатации очевидных фактов. «И чего?» — ответил бы он. И ведь ничего. Какая тут, в конце концов, разница.
«Ты трахаешься с отчаявшейся личностью, лелеющей безнадёжность собственной жизни и своего дела», — иногда говорит он сам себе, и от этих мыслей хочется то рычать, то выть.
Вместо этого он стискивает Орсино в объятиях, садится с ним на его же кровать, сам двигаясь ближе к стене, и широко раскидывает ноги, усаживая любовника меж бёдер. И медленно, аккуратно выцеловывает позвонки, чуть задерживаясь на острейшем седьмом шейном.
Можно врать себе, что титул — просто титул. Можно врать себе, что титул имеет отношение только к городу и кунарийской осаде три года назад. Можно врать себе, что титул — громкое слово, ни к чему его не обязывающее.
«Защити его», — бьётся в висках. Изо дня в день. В совсем тяжёлых случаях — из часа в час.
Хоук с тихим рыком разворачивается, падая спиной на простыни и устраивая Орсино верхом. Тот напряжён и при этом спокоен, слабый свет, бьющий в окно, даёт рассмотреть его лицо, даже милостиво позволяет разглядеть под толщей вечной сдержанности предвкушение, и Хоуку привычно рвёт крышу.
...Раскачивая его на себе, разбиваясь на куски от каждого плавно-скользящего движения Орсино на его члене, Хоук не может перестать гладить его спину, грудь, живот.
И нельзя назвать эти поглаживания лаской.
Скорее уж — движениями, мать их, защищающими. С оттенком обещания.
Хоук сам не знает, обещания чего. В Киркволле снова грядёт, Орсино непременно окажется в самом центре заварухи, и единственное, на что может надеяться Хоук — так это на то, что будет в этот момент с ним рядом.
Даже если Орсино его не позовёт.
Тем более — если не позовёт.
***
В этот день документы особенно не читаются, бюджет Круга особенно не подсчитывается, и кипа претензий со всех сторон — от своих к храмовникам, и от храмовников ко всем сразу — особенно не листается. Поэтому, когда грохает дверь кабинета, и на пороге возникает сосредоточенный и хмурый Хоук, Орсино искренне рад.
Он по привычке поднимается навстречу и совсем не удивляется, когда заперший дверь Защитник решительно вытягивает его из-за стола и почти роняет в кресло.
Но то, как Хоук опускается на пол около него, бесцеремонно хватает за ноги и перекидывает их через себя, через свои колени, становится для Орсино полной неожиданностью. Он даже издаёт какой-то возглас, впрочем, Хоук вполне привычно его игнорирует.
Тяжёлая горячая рука чуть задирает мантию, скользит по лодыжке, по икре и ложится на бедро. И, вопреки ожиданиям Орсино, остаётся там лежать — не сжимает собственнически, не поглаживает едва-едва, заставляя тело реагировать соответственно — просто лежит, посылая волны тепла.
А чуть позже, когда Орсино уже всерьёз подумывает, не спросить ли напрямую, что это значит, Хоук вдруг тихо вздыхает, убирает руку и обнимает его худые коленки, опуская на них голову.
И Орсино замирает, словно ничего более необычного с ним не происходило за всю его не самую короткую жизнь. Впрочем, уткнувшийся ему в ноги Защитник, от которого он никогда не ждал ничего подобного, вполне вписывается в категорию излишне странных вещей.
Руки становится некуда деть, и поэтому Орсино подчиняется рефлексу, велевшему опустить ладонь Хоуку на затылок. И вплетает пальцы в его вихры, потому что сейчас этот нехитрый поступок кажется до невозможности нужным и правильным. Словно то, что он перебирает Хоуку волосы — действие, нынче необходимое им обоим для полной веры в иллюзию душевного спокойствия.
Ему не хочется никаких ассоциаций, не хочется анализировать ощущения, не хочется даже удовлетворять слабое любопытство: какое у Хоука сейчас выражение лица? Смотрит ли он прямо перед собой, или довольно жмурится, или полуприкрыл глаза, принимая ласки Орсино, как должное и как нечто абсолютно обыденное? Орсино слегка интересно — но и только. Потому что, в целом, нет никакой разницы, как сейчас выглядит Хоук. И Орсино просто закрывает глаза сам, откидывается на спинку кресла и продолжает неторопливо ерошить густую чёрную шевелюру.
К нему приходит какое-то старое, почти забытое чувство. Вроде бы оно зовётся ощущением уюта.
Даже странно.
...Голову Хоук поднимает нескоро. Сколько точно прошло времени, Орсино не представляет: так и просидел с закрытыми глазами, с рукой в чужих волосах.
— Я ещё приду, — говорит Хоук и коротко целует его ногу чуть выше колена. Горячее дыхание чувствуется даже через ткань.
Вопрос: «Что это было, и зачем оно было именно так?» ещё почти час не даёт Орсино ни покоя, ни притронуться к делам.
***
Хоук несётся по лестницам и переулкам Нижнего города, и движут им, пожалуй, только азарт и злоба. И бесконечное «успеть!».
Орсино хрупок, но не слаб, и силу его очень хорошо видно, когда он ругается с Мередит. Силу эту почти можно пощупать. И Хоук отчего-то испытывает непонятную гордость. Да тебе-то что гордиться, это не ты его таким сделал, он всегда таким был, он гнулся, гнулся и гнулся, но разве ломался когда-нибудь?
...От взрыва Хоук глохнет. Глохнет и слепнет, потому что смотреть не на кого. «Мира не будет», — шепчет сбоку Андерс, и Хоуку хочется одновременно расхохотаться, вмазать ему в зубы и сказать, что он согласен: не будет. Ничего уже не будет.
Был шанс на компромисс. Был шанс хотя бы ненадолго оттянуть кульминацию всеобщего безумия.
Да что уж теперь.
Но Право Уничтожения?
«Защити его!»...
— Вы Защитник Киркволла, — рявкает Мередит. — Исполняйте свой долг, или...
На угрозы Хоуку плевать. Ему вообще уже на всё плевать, кроме напряжённо застывшей рядом тощей фигуры.
Если раньше его не волновали их конфликты, если раньше он просто позволял себе бывать с ним... нет, быть с ним, старательно игнорируя угрозы, скандалы и всё, мало-мальски имеющее отношение к выбору, на чью сторону встать, то сейчас у него нет никаких сомнений.
Народ вокруг сильно мешает. Больше всего на свете Хоуку сейчас хочется сгрести Орсино в охапку, а потом задвинуть за спину и достать оружие, зло ухмыляясь Мередит в лицо.
Но приходится бросить сквозь зубы:
— Я не дам ей... перебить вас всех.
И понять по вспышке в светло-зелёных глазах, что его запинку отметили, поняли правильно и оценили.
Никаких «зачем?», никаких «почему?», никаких вопросов самому себе: «Чувства, Хоук?» — с должной долей издёвки.
Всё проще некуда.
Он вспоминает Авелин много лет назад, на разбитой дороге из Лотеринга, в холодной ярости кричащую: «Ты им не достанешься, пока я жива!», и ни с того ни с сего криво улыбается ей — сейчас, конечно, чудовищно недовольной.
— Я должен вернуться в Казематы, — выдыхает Орсино. Хоук с трудом переводит на него взгляд. Он спокоен и абсолютно прям. На ум приходят глупые и банальные мысли о внутреннем стержне, и Хоук гонит их прочь. — Приходите туда, как только сможете.
Хочется схватить его за рукав и никуда не отпускать.
— Останься в живых, пожалуйста, — с нажимом цедит сквозь зубы Хоук. Так тихо, как только может.
Орсино удивлённо распахивает глаза. И, помедлив, кивает. Едва заметно.
Парадоксально, но становится легче.
Я тебе уже пообещал. А ты вернул обещание.
Только попробуй, сдохни мне там...
— Как меня задолбали эти маги и храмовники, — с чувством говорит Варрик.
Да, друг. Не тебя одного.
***
Битва Первому Чародею даётся тяжело.
Ученики и соратники — те люди, терять которых невыносимо. Он направлял их, он помогал им так, как только мог, и куда сильнее, чем ему позволяли, он не спал ночами, гадая, что ещё более гадкое могут устроить те, кто призван их защищать, и как ещё ему предстоит извернуться в продолжении этой бесконечной, выматывающей и едва ли кому-то нужной борьбы — а теперь может только стоять и смотреть на их тела.
Ему кажется, что пол под ногами качается.
Трупов храмовников куда больше, и значит это лишь то, что рыцари сильно, очень сильно превосходят их числом.
Хоук, которого, похоже, битва почти не вымотала, срывает с пояса какой-то пузырёк и одним махом заглатывает. Хоук. Хоук, который тепло и крепко обнимал, который брал и ласкал его, заставляя на короткое время забыть даже о вечном кошмаре его жизни, Хоук, которому Орсино зачем-то пообещал выжить. Безмолвно, но всё же пообещал.
В этом нет ни малейшего смысла. Они погибнут. Так или иначе. И скоро.
Умирать не страшно — он довольно долго живёт на свете, чтобы его пугали подобные глупости.
Но умирать оклеветанным, голословно и несправедливо обвинённым в применении запретной магии — а Мередит победит, и так будет — отчаянно не хочется.
Орсино закрывает глаза и снимает с пояса кинжал.
«Если она хочет магии крови, я дам ей магию крови», — думает он. Судя по каким-то звукам, думает вслух.
Он слишком сосредоточен на том, чтобы вспомнить записи Квентина, он слишком сосредоточен на том, чтобы не дрожала рука, и оттого не сразу понимает, почему нет ни боли, ни волны силы изнутри — или она не должна идти изнутри?..
Что-то лязгает и скрежещет. Кажется, металл по камню.
Сильный удар по лицу заставляет волей-неволей открыть глаза.
Хоук, от которого веет дикой яростью, железной хваткой держит его за левую руку повыше локтя. Вокруг замерли его люди. Кинжала нет. Левая ладонь Хоука кровоточит.
— Ты. Грёбаный. Идиот, — чеканит Хоук. Волны гнева, идущие от него, кажутся осязаемыми, неопасными и в данный момент необходимыми. — Только попробуй. Только попытайся ещё раз. Посмотри! Посмотри, скольких мы перебили! Может, их и больше, но мы же сильны, мать твою, Орсино, ты Первый Чародей или кто?!
Его начинает трясти, пальцы на плече Орсино смыкаются ещё сильнее, но тот даже не морщится.
Пол понемногу перестаёт качаться.
Новый взгляд на храмовничьи тела приносит мысль: «Мы ведь справились. Возможно, мы и дальше справимся?».
Орсино открывает рот, сам не зная, зачем — объяснения, оправдания, извинения, уверения неизвестно в чём кажутся нелепыми.
— Потом поговорим, — рявкает Хоук, слизывая кровь с ладони. — Посох возьми и дерись, кретин остроухий!
Оскорбление заставляет Орсино чуть-чуть улыбнуться.
И он поднимает посох, готовый атаковать.
Хоук рядом пахнет теплом и чем-то забытым.
Похоже, что надеждой.
|
 |
-
-
02.01.2016 в 15:56-
-
03.01.2016 в 00:25Спасибо вам огромное.
Санта.
-
-
03.01.2016 в 19:08Простите, что сразу не дошла с комментарием - в поездке проблемы с сетью)
Пока читала и перечитывала, заново осознавала, насколько же я люблю этого старого тощего эльфа. Спасибо. Получилось очень здорово, и все кинки погладили... Одна загвоздка - теперь я, конечно, хочу ещё *____*
-
-
03.01.2016 в 21:35Санта очень-очень рад, что зашло, он волновался и переживал))
Я тоже люблю этого старого тощего эльфа, да)). И не могу обещать, но возможно, ещё и будет — после деанона уже))
Спасибо!
-
-
07.01.2016 в 12:10-
-
07.01.2016 в 16:40Санта.