Название: Безумие
Автор: RedTemplars
Бета: RedTemplars
Пейринг/Персонажи: Самсон, Мэддокс, мельком Кэррол и другие храмовники
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: R
Размер: 2896 слов
Примечание: violence&gore
В храм Думата они прибыли к ночи. Если бы даже Самсону было интересно рассмотреть величественную постройку, созданную в честь Первого из Древних, то в темноте ему бы все равно это не удалось.
На самом деле, красоты храма были последним, что волновало Самсона.
Мэддокс. Ему предстояло вновь увидеться с Мэддоксом. Когда Самсон узнал, что среди захваченных киркволлских отступников найден усмиренный, он ни на секунду не усомнился, о ком речь.
Но встречу с ним откладывал, сколько мог.
Боялся.
***
— Раздевайся, — Мэддокс поискал что-то на столе, протер руки какой-то едко пахнущей жидкостью. — Сними все. Я должен посмотреть как идет трансформация.
Самсон подчинился, чувствуя злость и раздражение. Холод неприятно защекотал кожу.
Мэддокс быстро ощупал кисти, живот, шею, заставил Самсона поднять руки, помассировал впадины подмышек.
— Может, нужно было побрить там? — издевательски поинтересовался Самсон. — И яйца заодно? Как у мужиков-шлюх из «Цветущей Розы»?
Мэддокс не ответил. Он поочередно оттянул Самсону веки, внимательно изучил, делая пометки на рукаве мантии, затем залез в рот, сдавил пальцами язык. Сосредоточенно осмотрел гениталии, размял икры, проверил ступни.
Молча и деловито, словно выбирал кусок мяса в лавке.
Закончив, вернулся к столу.
— Все лучше, чем я думал. — И снова щедро плеснул на руки все той же едко пахнущей жидкости. — Хорошо.
— Хорошо? — до Самсона наконец дошло, почему большинство относится к усмиренным с половинчатой смесью страха и брезгливости. — Мэддокс, я все понимаю, но. Это я, Самсон. Ты же не забыл?
Бред какой-то. Усмиренные не имеют чувств, но с памятью у них все в порядке. Но этот человек. Он выглядит, как Мэддокс, разговаривает голосом Мэддокса, но при этом от Мэддокса в нем ничего не осталось.
— Я все помню. — Мэддокс сосредоточенно вытирал ладони ветошью. — Я помню, что ты для меня сделал. Я знаю, что я здесь благодаря тебе. Это очень важно для меня.
— Мэддокс… Я хочу, чтобы ты знал, мне жаль, что все так получилось. Мне… правда жаль. Никто не заслужил такой участи. Я не знал, что все так получится.
Тощий парень, смешливый и лопоухий. Тогда Мэддокс напомнил Самсону его самого, только надевшего храмовничий доспех. В те времена, когда жажда еще не заполнила все его существо, а лишь слегка запустила свои щупальца. И это баловство с записками. Самсон никогда не испытывал ничего похожего, его собственные отношения с женщинами были куда примитивнее и лишены даже намека на ту радостную увлеченность, читавшуюся в глазах Мэддокса. Но, демон их раздери, много ли мелких житейских радостей было у этих парней и девчонок в Круге?
— Можешь одеться, тебе холодно. У тебя гусиная кожа.
Тихо выругавшись, Самсон подобрал одежду, злясь на себя.
Стоит голый и бормочет извинения, как придурок.
Но он был виноват перед Мэддоксом. Если бы тогда не полез не в свое дело.
***
— Что там у тебя? — Самсон хлопнул Мэддокса по плечу, и тот вздрогнул, испуганно обернулся, уронив что-то маленькое и квадратное, но когда понял, кто перед ним, слегка расслабился и даже выдавил виноватую ухмылку.
— Ничего. Так, пустяки.
Самсон поднял белый сложенный вдвое листок, развернул. В глаза бросилось крупно и округло выведенное имя.
Амелия.
— Записка?
Мэддокс залился краской.
— Ну, в общем, это для одной девушки.
— О как. Твоя подружка? — Самсон подмигнул. Простодушное смущение Мэддокса немало его позабавило. — Я ее знаю?
— Н-нет. Знаешь, это… это долго рассказывать.
Мэддокс забрал протянутый клочок.
Пожав плечами, Самсон пошел дальше, не желая привлекать лишнего внимания к своей непринужденной беседе с магом.
Интересно, как такое возможно? Самсон знал всех, кто жил в Круге. Он перебрал в памяти всех обитательниц Казематов, но так и не припомнил никого с именем Амелия, кто бы мог подойти на роль сердечной симпатии Мэддокса. Слегка недоумевая, Самсон выбросил из головы эпизод с запиской.
Так получилось, что этим вечером Самсон был немного нетрезв. Пробираясь вдоль скудно освещенного двора Казематов, он старался держаться в тени, поближе к стенам. Не то чтобы он боялся быть замеченным: в наряд ему сегодня не полагалось, значит, можно было позволить себе расслабиться. Но с приходом Мередит правила изменились. Многие вещи, на которые раньше смотрели сквозь пальцы, внезапно оказались под запретом. И, на самом деле, никто больше не чувствовал себя в безопасности.
Самсон поморщился от внезапной давящей боли в затылке. Вспоминать Мередит — было точно не лучшей идеей для завершения вечера. Весьма недурного, надо отметить.
Катриэлла сегодня превзошла саму себя, но заказывать ей выпивку обошлось ему почти в треть стоимости ее услуг. Кстати, о стоимости. Он же еще должен Каррасу. Когда он выходил из «Цветущей Розы», у него совершенно точно оставались еще деньги, Самсон был в этом уверен, как и в том, что у него ровно пять пальцев на каждой руке. Жалованье выдали всего пару дней тому.
Сейчас… Самсон никак не мог вспомнить, сколько точно монет находилось у него в поясе, прежде чем он расстегнул его там, на втором этаже «Розы». Обшаривая карманы, он неловко стукнулся о стену.
— Что за…
Серебряный звякнул и укатился, тускло сверкнув напоследок.
— Эй, придурок!
Самсон возмущенно вскинулся — никого. Из-за дальней колонны послышалась невнятная возня. Затем голос сэра Меттина:
— Ты чего это тут? Никак сбежать пытался?
— Нет, конечно. У вас моя филактерия, я же не идиот.
Мэддокс?
Второй голос, как показалось Самсону, принадлежал сэру Тревису:
— По-моему, идиот. Только идиот осмелится шариться по Казематам после отбоя.
— Что это у тебя тут? — снова вступил Меттин.
Послышалась возня, затем гулкая пощечина.
— Смотри, Тревис, у говнюка в кармане какая-то писулька.
В затуманенной хмелем голове наконец прояснилось
Записка. Святая срань, мальчишка поперся передать ту записку. И попался.
Ноги сами собой понесли Самсона вперед. Мэддокс стоял, втянув голову в плечи, зажатый между плотоядно осклабившимся сэром Меттином и покачивающимся сэром Тревисом. Оба выглядели так, словно были здорово навеселе, хотя Меттин определенно держался лучше. Он коротко, без размаха толкнул Мэддокса к стене.
— Что это?
Тревис смачно рыгнул, вытерев рот рукавом. Пошатываясь, он поднял сложенный листок на уровень глаз, зашуршал им, стараясь прочитать имя адресата.
Мэддокс что-то заговорил, сбивчиво и умоляюще.
— Какого хрена ты это здесь околачиваешься? Я куда тебе велел отправляться? — Самсон коршуном налетел на Мэддокса, сгреб за ворот и от души встряхнул.
— Да что там, наконец? — Меттин прищурился. Тревис с готовностью хохотнул.
Самсон ощутимо ткнул Мэддокса в бок, вложив в удар всю свою досаду, присовокупил пару крепких словечек.
— Дал этому кретину записку для сэра Карраса, чтобы тот обождал должок… кхм… Ну, сами знаете, как это бывает, — пожаловался Самсон.
То, что у Самсона был подлинный талант пропускать деньги между пальцев, — знали все Казематы. Меттин со смехом протянул ему сложенный листок.
— Нашел, кому поручить. Мальчишка глуп, как нажье дерьмо.
— Да уж. Ладно, сам переговорю с Каррасом, — Самсон спрятал записку. — Парни, в «Цветущей Розе» сейчас каждую третью наливают бесплатно. Я бы на вашем месте поторопился.
Нарочито тяжело ступая он отошел за угол, привалился к стене, прислушиваясь к отдаляющимся шагам.
— Ты просто болван, — он легонько шлепнул появившегося из темноты мага по выпуклому упрямому лбу. — Куда тебя понесло? Так не терпелось присунуть своей девице?
Даже в полумраке было заметно, как вспыхнул Мэддокс.
— Не надо так.
— Что не надо?
— Про Амелию. Не говори так о ней.
— Как не говорить? — переспросил сбитый с толку Самсон.
— То, что ты сказал. Про присунуть. Не надо так, Амелия — особенная. И у нас с ней все совсем не так, как у тебя с девушками из «Цветущей Розы», я слышал, что ты на днях говорил сэру Эмерику. Все подробности.
— Ох, парень… — Самсон понял, что пришла его очередь краснеть.
Что он тогда наболтал?
— Знаешь, то совсем другое. — Самсон вытащил записку, повертел. — А вот это могло обернуться для тебя крупными неприятностями. Счастье, что Меттин с Тревисом изрядно перебрали. Что если бы им пришло в голову задать вопросы? Что если бы они прочитали?
Мэддокс молча набычился.
— Вали давай, — Самсон сопроводил фразу соответствующим жестом и неожиданно для себя ляпнул: — Я сам передам твою записку.
Мэддокс просиял.
— Правда?
— Да. Только объясни, кому и куда отнести, — остатки хмеля выветрились окончательно, и Самсон уже пожалел, что не прикусил язык, но отступать было поздно.
Амелия. Красивое имя.
— Заодно взгляну на самую лучшую девушку в мире.
— Спасибо! — На мгновение Самсону почудилось, что Мэддокс его обнимет, но тот лишь радостно всплеснул руками. — Спасибо, ты делаешь меня счастливым!
***
Да уж, сделал счастливым, это точно. Болван. Тупой и бесполезный, как червивое полено.
Когда Мэддокса усмирили, в первый момент Самсон ощутил облегчение. Усмиренным неведомы сожаление, горечь и обида. Мэддокс не сможет его винить. Не станет ненавидеть. Правда, как бы еще перестать ненавидеть самого себя, Самсон не знал.
Когда его самого изгнали, Самсон отнесся к этому равнодушно. В тот миг он только надеялся, что не доведется больше встретиться с Мэддоксом лицом к лицу. Посмотреть ему в глаза.
— У тебя лириумная ломка?
Вопрос застал его врасплох.
— Что?
— Я спросил, ты испытываешь жажду прямо сейчас? Я вижу. Расширенные зрачки, испарина на лбу.
— А, это. Нет. Все в порядке.
Мэддокс сверился с записями.
— Ты очень зависим от лириума, но при этом я обнаружил не так и много признаков разрушения в твоем теле. Несмотря на то, что процесс необратим и твоя кровь насыщена лириумом, что истощает твое сердце и сжигает вены, ты сможешь протянуть довольно-таки долго. Это впечатляет.
— Да, Старший позаботился об этом. — Самсон не потрудился скрыть горечь. — Я пока ему нужен.
— Учитывая твое состояние, я могу создать долговечный доспех. Если бы ты умирал, подобные затраты труда и материалов были бы бессмысленны.
Самсон тихо рассмеялся.
— Спасибо, Мэддокс. Не то что бы я безмерно рад слышать, что еще поживу, но, в конце концов, я ведь не завершил начатое.
— Мне нужен материал для исследований.
— Да, он уже тут.
— Пусть приведут.
Самсон обвел глазами лабораторию. Для одного Мэддокса места было вполне достаточно, но для десятка молодых, пусть и истощенных мужчин и женщин — определенно маловато.
Мэддокс уже потерял к нему интерес, углубившись в один из фолиантов. Светильник за его спиной горел ровно и ярко, отчего длинная тень от Мэддоксова тела пролегла до самого порога. Самсон торопливо оделся и вышел.
***
— Маги?
Передвижная клеть возле храма была забита людьми, многие из них были в оборванных мантиях. Какое-то дерьмо. Самсон был уверен, что Мэддокс говорил о рабочих из Сарнии. То, что пленные были магами — оказалось сюрпризом. Не сказать, что приятным.
Трансформация Кэррола зашла уже далеко, отчего его речь стала совсем невнятной, и Самсону пришлось переспросить трижды, прежде чем он понял, в чем дело.
Приказ Старшего.
Кэррол снова что-то пробулькал. Самсон махнул рукой.
Маги так маги, какая теперь разница. В висках застучала кровь. Пора было сделать глоток алого зелья. Но не здесь. Не при всех. Несмотря на то, что большинство храмовников не испытывало стыда, поглощая заветную настойку, хрипя и конвульсивно вздрагивая горлом — Самсон всегда стремился делать это в одиночестве. Прием лириума был для него сродни сексу — возбуждение, одуряющая вспышка удовольствия, слабость. Он ни с кем не хотел делить эти мгновения.
***
— Пойдем. — Мэддокс бесшумно вырос за спиной, заставив Самсона вздрогнуть.
Не дожидаясь ответа и даже словно не интересуясь, идет ли он следом, Мэддокс вышел, двигаясь беззвучно, точно призрак. Даже подол его мантии не зашелестел по каменному полу.
Глотнув лириумной настойки, Самсон отправился за ним.
С того последнего посещения лаборатория почти не изменилась, вопреки ожиданиям. Лишь на рабочем столе Мэддокса лежало что-то продолговатое и белое, казалось, отражающее тусклый рассеянный свет.
Самсон приблизился. В ушах приятно шумело. Очертания предметов слегка расплывались, как это бывало всегда после приема дозы.
Мэддокс тихо скользнул к столу, сделав приглашающий жест.
Девушка. Еще совсем юная. Невидящие глаза мертво застыли на бледном лице. Узкое длинное тело, полуоформившаяся грудь. Несколько небольших полупрозрачных лириумных наростов выступали из ее шеи, пупка и на левом боку.
— Ты выращиваешь лириум прямо на телах?
— Это лучший способ. Чистейший лириум, питающийся от плоти мага, и значит, от самой Тени.
Взявшись за один из кристаллов, Самсон аккуратно отломил его, бросил в приготовленную чашу. Туда же последовал второй, чуть поменьше, затем третий, неприятно скользкий от выступившей крови — видимо, сидел глубже прочих.
— Остальное там. — Мэддокс показал на живот девушки, заметно выпирающий, несмотря на ее изможденную худобу. — Внутри.
Самсон сглотнул.
— Внутри?
— Да.
— Ты не можешь сделать это сам?
— Могу. Но лучше будет, если это сделаешь ты.
— Почему?
— Лириум должен ощутить своего хозяина. Узнать. Меня он не почувствует. Возьми.
Холодная рукоять кинжала надежно легла в ладонь.
Самсон стер испарину со лба. В его жизни было много поступков, которыми он не гордился. Одним больше, одним меньше.
Тонкая кожа на животе девушке лопнула под острием ножа, повинуясь нажиму. Сгусток крови выплеснулся из раны и растекся по столу. Края раны разошлись, обнаружив в багровой изнанке плоти целую россыпь кристаллов лириума. Они росли хаотично, налезая друг на друга, поблескивали влажными гранями.
Подавив тошноту, Самсон сунул руку в разрез, зачерпнул пригоршню молодого, хрупкого лириума.
Девушка дернулась. Самсон отпрянул, едва не выронив кристаллы.
— Создатель помилуй, она живая!
— Она ничего не чувствует, — прошелестел из-за плеча Мэддокс. — Ни боли, ни страха. Ее мозг изъеден лириумом, она даже не понимает, что происходит.
Самсон обернулся к нему.
— Скажи, зачем мы это делаем?
— Потому что тебе нужен доспех. А я изготовлю его для тебя. Я нашел способ. Второго такого не будет.
Лицо Мэддокса было безмятежно.
Это тоже моя вина, внезапно понял Самсон. Я дал ему эту цель. Уродливую, кровавую, но цель. Другой у него нет.
Он закончил перекладывать в чашу содержимое разреза в животе девушки. Все это время она безмолвно следила за ним слезящимися глазами.
— Там есть еще. В грудной клетке. В матке. И во рту.
Самсон и сам это знал. Слышал. Лириум уже учуял его, и тихо, призывно напевал.
— Если тебе тяжело, я могу закончить сам.
Он ведь ничего не чувствует. Какая ему разница? Подвернет рукава своей мантии — а может, и не подвернет, усмиренные чужды брезгливости — и все сделает. Вырежет все, что надо, покромсает, как баранью тушу на бойне. Какая разница? Сейчас для него нет ничего недозволенного.
Самсон представил, как невозмутимый Мэддокс роется в девичьих потрохах, старательно извлекая алое крошево.
— Нет. Я все сделаю.
Острый запах собственного пота щекотал ноздри. Самсон разжал челюсти девушки. Мягкий тошнотворный хруст отдавался в уши. Лириум заполнял ее рот, выпирал из десен, красный и мелкий, чудовищно похожий на зубы. Он звучал все громче, одурманивающий, притягательный. Он вторгался в голову, звенел в висках, оседал на губах сладким налетом.
Поглощенный этим чарующим пением, Самсон бездумно зачерпывал, вырезал, выбивал, выскабливал драгоценный минерал, непривычно мокрый, липкий и все еще теплый, — не замечая, как его собственные лицо и руки стали красными от крови, точно покрытыми жидким лириумом.
***
Наконец доспех был готов. Мэддокс прислал ему письмо, подписав его коротко и размашисто. Самсон долго всматривался в скупые строчки: даже почерк Мэддокса изменился, стал острым и колючим. Сухим. Жестким. Безразличным.
— Надевай.
Мэддокс наблюдал, как один из храмовников помог Самсону затянуть ремни.
Тело пронзила острая боль. Мускулы дрожали, пронизываемые алыми волнами. Доспех казался невыносимо, болезненно тяжелым, и — точно пропитанным ядом. Каждое движение в нем становилось мучительным, дробящим кости, сдавливающим внутренности.
— Лириум вплавлен в металл доспеха. Только ты сможешь носить его.
В ушах звенело. Первый шаг дался нелегко, Самсон покачнулся. Мэддокс поддержал его с неожиданной силой, несмотря на кажущуюся субтильность.
— Привыкнешь. Иди, они увидят тебя.
— Что за чушь? Конечно, они меня видят, я их командир.
— Не так. Они увидят тебя по-настоящему. Они поверят. Они пойдут за тобой.
Пошатываясь, Самсон пересек лабораторию, сглатывая подступающую к горлу желчь. Его тело больше не принадлежало ему, сомкнутое в латных объятиях. Мэддокс следовал за ним по пятам, молчаливый и равнодушный. Самсон уже привык к его пустому темному взгляду.
Почти привык.
Задыхаясь, он с усилием переступил порог, грузно перевалился через него, держась за стену, с трудом заставляя двигаться собственное омертвевшее тело, закованное в металл.
Темные коридоры храма Думата душили его. Перед глазами висела алая пелена — так уже было однажды, когда он, обезумев от долгой жажды, выпил двойную порцию лириумной настойки. Тогда точно так же рвались внутренности, ноздри, забитые засохшей кровью, не давали нормально дышать, а обожженное нёбо саднило и кровоточило.
Горячий воздух ударил в лицо, осушив капли пота, и Самсон понял, что вышел наружу.
Белое солнце ослепило его, заставив на миг зажмуриться. Светлые стены, светлый камень под ногами. Каменные ступеньки вели вниз, к толпе собравшихся храмовников.
Это была именно толпа, с горечью понял Самсон. Жалкий сброд, в который превратились некогда славные воины. Рыцари Церкви.
Магия должна служить человеку, а не человек магии
Тогда как насчет нас?
Он оглянулся и посмотрел на Мэддокса. Спокойного, бездушного Мэддокса, чьи глаза превратились в две обсидиановые бусины. Перевел взгляд на изувеченного лириумом Кэррола, чье клокотание столь мало походило на членораздельную речь. Всмотрелся в других храмовников. Кое-кто по-прежнему выглядел как прежде, и пагубное пристрастие выдавали лишь глубоко запавшие, налитые кровью глаза, — но таких было мало. Новички.
В большинстве храмовников уже не угадывалось ничего человеческого. Алое лириумное марево дрожало над ними, окутывало силуэты, делая их нечеткими, размытыми. Конечности, вывернутые под самыми невообразимыми углами, лириумные наросты, лезущие из плеч, шей, глаз и ртов; скрученные позвоночники, изломанные, перевитые пульсирующими жилами. Темная кожа, сморщенная, опаленная лириумным жаром, покрытая запекшейся коркой из крови и гноя.
Раздутые тела чудовищ, чьи туши буквально набухли лириумом; сквозь черно-красные канаты проступивших вен виднелись сверкающие огоньки новорожденных кристаллов.
Самсон опустил глаза на алый кристалл, вплавленный в его собственный доспех. Броню, созданную усмиренным из металла, крови и красного лириума. Взглянул на свои руки, предательскую дрожь которых надежно скрывали перчатки.
Мы все утратили разум в этой безумной войне.
Он видел перед собой обреченных на смерть изувеченных бедолаг, чью плоть пожирала красная скверна. Он и сам был таким.
Он видел силу, бесконечную, противоестественную, чуждую. Силу, которой невозможно противостоять. Силу, одновременно уничтожающую и превозносящую своего обладателя.
Самсон усмехнулся. Жар обжигал его кожу изнутри, словно лириумный металл прикипел к ней. Боль уходила, оставляя после себя пустоту и пьянящее чувство облегчения. По венам струился жидкий огонь. И что-то темное и жуткое, дремлющее где-то глубоко внутри — зашевелилось, подняло голову, оскалилось, точно смертельно раненый зверь.
Запрокинув голову к небесам, Самсон поднял меч, точно бросая вызов. Кристалл на его груди вспыхнул.
— Во славу Ордена Красных храмовников!
Шеренга уродливых фигур пришла в движение, преклоняя колени перед своим командиром. Неразборчивый гул искореженных глоток внезапно сложился в четкий ритм повторяемого имени.
Его имени.
Оглянувшись, он увидел Мэддокса, неподвижно застывшего у входа в храм. И — пусть этого не могло быть — но Самсон готов был поклясться, что Мэддокс улыбался.
Название: Везунчик
Автор: RedTemplars
Бета: RedTemplars
Пейринг/Персонажи: Кэррол, Паксли, Годвин, оригинальные
Категория: джен, упоминание гета
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Размер: 3500 слов
Кэррол считал себя везунчиком. Спустя несколько дней после гибели Ульдреда и снятия осады с Кинлоха он отдирал от каменных ступеней вязкое розово-серое месиво. Месиво смердело тухлятиной, волокна набивались под ногти. Кэрролу хотелось удрать в свою комнату и приложиться к фляге с виски, куда он добавил немного разбавленного лириумного зелья; может быть, на таких условиях его желудок успокоится и откатится от горла на задуманное Создателем место.
Между мясных пленок ему попался простенький серебряный амулет в виде цветка с благочестивым названием "милость Андрасте". Цепочка проросла в перекрученный кокон, и лопнула, когда Кэррол потянул ее на себя.
Кэррол оглянулся на хлюпающего тряпкой в паре футах от него Каллена:
— Вот проклятье. Я эту штуку видел на Кейли, она еще верила, будто магию подавляет, и...
И даже не сразу понял, почему Каллен завыл: пронзительно, на одной ноте, словно пойманный в капкан волк.
В тот день он должен был торчать на посту рядом с Залом Истязаний и дремать стоя, пока маги во главе с Ульдредом проведут свое страшно важное собрание. Ничего скучнее мажеской перебранки Кэррол представить себе не мог, а затягивались такие собрания обычно до ночи. Он убедил Каллена отдежурить за него, обещал притащить из города бутыль "орлейской косы" . Или даже две. "Орлейская коса" стоила по пять золотых за бутылку, так что Каллен согласился.
Обратно Кэррола не пустил Грегор. Тот взмок под доспехом от ужаса, но рыцарь-командор всего-навсего приказал сторожить паром.
Возвращайся и никого не пускай, сказал Грегор. Башня искрила изнутри, как грозовое облако, но Кэррол ничего не понял.
Что именно случилось в ней, Кэррол узнал много позже. Узнал из слов и шепотов, из гнусной вони и мясных коконов, из фрагментов костей, оплавленных пластин доспехов и амулетов внутри.
И от Каллена, конечно.
Каллен орал, схватившись за голову. На время уборки они сняли тяжелые доспехи, переоделись в обычные штаны и рубахи. Каллен рвал на себе ворот и царапал лицо.
— Эй... эй, тихо ты. Все хорошо, — Кэррол пытался успокоить его, а в голове пульсировала одна и та же мысль.
"Я должен был быть там".
"Мне повезло".
Годвин тоже считал себя везунчиком. Его приятели в Орзаммаре были удивительно добропорядочны для отребья— «пылеглотов», порой делали скидку на порошок, и Годвин выручал хорошие деньги, потому как сам скидок не делал. Его клиенты готовы были платить любую сумму.
Например, Кэррол.
Сначала тот покупал унцию или две, долго объясняя: мол, Грегор зануда и экономит, а он, Кэррол, крупный и крепкий парень, ему положено бы побольше.
Чтобы быть хорошим храмовником, ты же понимаешь.
Именно так он и говорил: не самая удачная фраза, не лучшее из того, что храмовник может сказать магу, но Годвин давно начал свое особое сотрудничество с Орденом и только улыбался на кэрроловы отговорки.
Глаза у Кэррола лихорадочно блестели. Он кусал губы. Годвин подмечал это с равнодушием истинного торговца, чтобы в следующий раз накинуть пару медяков. Годвин не наглел: его везение было отчасти осторожностью, он знал, насколько безумны порой делаются его клиенты, когда чуют зелье, но не могут его получить вдосталь. Кэррол был нагловатым парнем, а Годвин — трусом, он даже не стеснялся признать это.
Пусть храмовники будут храбрецами, это ведь они — защитники благополучия и справедливости, с мечами и щитами наготове. А он, торговец и маг, просто зарабатывал лишние золотые, а иногда — возможность нарушить по мелочи правила Башни. Годвин никогда не интересовался ни магией крови, ни сомнительной карьерой отступника. С ним не могло случиться ничего дурного; он ведь даже атаку демонов и одержимых пересидел в шкафу. Годвин натерпелся тогда страху, а потом жизнь вошла в прежнее русло, спустя полтора месяца он возобновил свои поставки. А еще освободилась соседняя койка в сдвоенной комнате. Если задуматься, Годвин только выиграл.
С ним не могло случиться ничего дурного.
Он предпочел бы прожить остаток жизни, не слыша ни слова о либертианцах, о безумных планах отделения от Церкви и прочей чуши.
Несколько лет спустя полупустынная Башня обновилась малолетками-учениками, а среди выживших в год Мора взрослых поползли слухи о подполье магов, о зреющем нарыве, имя которому Киркволл.
Годвина это не касалось. Все, что он знал о Киркволле — это город в Вольной Марке. Один из тех городов, где людей слишком много, на улицах вонь и толчея, летом чересчур жарко, а зимой холодно.
Во имя благой Андрасте, почему Годвина должен был волновать Киркволл вместе с либертианскими бреднями?
И все же воспаление от гигантского нарыва доползло через Недремлющее Море, к самому Кинлоху. Правила стали строже, маги нервничали, храмовники гремели доспехами в коридорах. Грегор и Ирвинг пререкались куда реже, больше молчали. Дурной знак.
Годвин чуял неприятности, как мышь — кошачью мочу, и почти свернул маленькую торговлю. Почти, потому что некоторых клиентов было очень, очень трудно уговорить потерпеть и пересидеть трудные времена, метафорически выражаясь, в платяном шкафу.
Кэррол был хуже других.
Он здорово сдал за эти несколько лет. Годвин помнил его крепким молодым человеком — из тех, кому стоит бросить тренировки всего на несколько месяцев, и тут же обзаведутся брюхом и объемистой задницей. В доспехе он все еще выглядел крупным и даже немного грузноватым, но лицо похудело, заострилось, Годвину он напоминал больного лихорадкой. Глаза из темно-карих стали синими, как будто порошок окрасил внутренние органы, вены и артерии, и даже сетчатку. Иногда он заговаривался и вместо ответа на простой вопрос начинал нараспев цитировать Песнь Света.
Годвин и держался бы от него подальше, однако Кэррол хватал его за рукав мантии, зажимал по углам, как строптивую девицу; просил, умолял, требовал. Он еще не докатился до того, чтобы продать меч и щит за порошок, однако в бордели теперь наведывался гораздо реже. Годвин порой гадал: экономит? Или голубое зелье заменило все остальные желания? Годвина передергивало: на самом деле, он не хотел знать.
Увещевания на Кэррола не действовали, к тому же Годвин мог повышать цену уже не на медяк или два, а на золотые. Кэррол платил. Кэррол был его любимым клиентом.
А Годвин оставался везунчиком, и Кэррол тоже; не так ли?
В тот вечер у Годвина было отличное настроение: он сытно поужинал, получил очередную партию и собирался тихо-мирно передать ее Кэрролу. Храмовник бегал за ним уже неделю, словно бродячий пес за мясником. Неплохо бы от него избавиться хотя бы на несколько дней, а сумму запросить... скажем, на десять серебряных более обычного. Годвин вполне заслужил компенсацию за кэрролову надоедливость.
Они встретились в обычном месте: под лестницей. Годвин никогда не передавал и не хранил товар в своей комнате. Благо, в Башне хватало укромных уголков.
Расплачиваясь, Кэррол рассыпал монеты. Они переливчато зазвенели по камням.
— Сам собирай, — фыркнул Годвин.
Кэррол только кивнул — и грохнулся об пол в своей тяжелой броне. Он ползал прямо у ног Годвина, и тот сначала отодвинулся, а потом ухмыльнулся. Какой еще маг может похвастаться, что перед ним храмовник стоял на коленях?
Были все-таки в его промысле приятные моменты.
Годвин успел вручить порошок, и Кэррол вцепился в него дрожащими руками, когда появился патруль: двое храмовников, преподобная мать, а за ней и Ирвинг с Грегором собственной персоной.
— Незаконная торговля лириумом.
Внутри у Годвина все похолодело. Он представил шкаф: большой шкаф, с толстыми дверцами, в нем не достанут ни демоны, ни церковь.
— Я ничего не знаю. Мимо проходил.
Он благодарил Создателя, что продал весь лириум сразу, и Кэррол сейчас потерянно прижимал пакет к груди. У него вздернулась верхняя губа, он едва ли не рычал.
Грегор и Ирвинг переглянулись. Преподобная мать осуждающе покачала головой.
— Уведите их, — приказал Грегор. Его взгляд остановился на Кэрроле.
— Мне очень жаль.
С Годвином никогда не случалось ничего дурного, и на сей раз тоже обошлось неприятным разговором с Ирвингом. Он поклялся завязать с контрабандой, а под конец беседы вкрадчиво спросил: но как же храмовники?
Кэррол?
— Грегор о нем позаботится, — ответил Ирвинг, сутулясь более обычного — древний и дряхлый старик, ничего больше. — В Башне его больше не увидишь.
Кэррол пытался вспомнить, что сделали с Калленом.
Что сделал сам Каллен. Кажется, напал на учеников-магов. Его вовремя оттащили. Или нет. Кэррол морщил лоб и тер переносицу ладонью, загрубелой и жесткой от рукояти меча, словно наждак.
Каллена отправили прочь. Его тоже.
Он ехал в телеге, словно какой-нибудь крестьянин, везущий брюкву на рынок. За ним приглядывали Дженна и Кевин: его братья по оружию и если не друзья, то приятели. Оба отворачивались. Дженна иногда скорбно вздыхала.
— Куда меня везут?
Кэррол задавал этот вопрос несколько раз. Порой его память не удерживала ответов; некоторые слова и понятия были чересчур... скользкие. Или холодные, как снег, и таяли. Или мелкие, норовили вывалиться в самую крошечную дыру.
Но Дженна и Кевин просто не отвечали. Кэррол был уверен: они знают. И про Каллена тоже.
Что с ним случилось?
— Эй.
Запряженная гнедым мерином телега неспешно ползла по полуразбитым камням Имперского Тракта. Постоялые дворы и пропахшие луком таверны сменяли одна другую. Инистая ферелденская осень смягчалась по мере того, как путники приближались к границе с Орлеем. Кэррол бы порадовался теплу и солнцу, но беспокойство грызло его вместе с нехваткой лириума. Кевин выдавал ему половину стандартной дозы: раз в три дня.
— Потерпи немного, — добавлял он. Дженна держала щит и меч наготове.
Они боялись Кэррола, вот в чем дело; и он это понял только у границы Джейдера или даже после. Но однажды Дженна все-таки проговорилась:
— В Вал Руайо.
Она осеклась. Храмовников учили не лгать, ну, почти не лгать, можно отчитать Трансфигурации или Испытания после того, как согрешил, а еще исповедоваться преподобной матери. Но лучше говорить правду.
Кэррол осознал: у него нет ни меча, ни доспеха. Уже много дней он одет в гражданское. Грегор ничего не объяснял Кэрролу, даже за покупку "незаконного" лириума не наказал. Просто сказал ехать, а поутру его посадили в лодку, которую некогда сам же Кэррол охранял, и возле "Избалованной принцессы" уже фыркал запряженный мерин.
— Что со мной будет?
Его конвоиры переглянулись. Дженна не выдержала:
— Грегор сказал, тебе там помогут.
Помогут.
Кэррол перевел взгляд от веснушчатого лица на собственные ногти, чуть синеватые и с черной каймой.
"Каллен, его отправили, и он не вернулся. А потом пришли дурные вести из Киркволла".
Он выпрямился прямо посреди телеги и прыгнул в густую, только чуть тронутую рябью желтизны траву. Кевин будто ожидал подобного; коротким "тпррр" остановил мерина. Они с Дженной навалились на Кэррола. Ткнули носом в землю, рот наполнился травой, и оцарапало щеку острым стеблем.
— Потерпи, — просила Дженна.
Руки ему связали за спиной, точно беглому отступнику. В рот набилась полынь, и этот невыносимо-горький привкус преследовал Кэррола до самой орлейской столицы, до самого "пансиона": церковного приюта для потерявших разум храмовников.
Пансион расположился в живописной долине в десяти милях от Вал Руайо, окруженный лиственным лесом, который по сравнению с дикими ферелденскими лесами и болотами казался причесанным и чистеньким, будто комнатная болонка по сравнению с мабари. Пансион строился как дворец, но какой-то из особенно набожных императоров Орлея отдал его Церкви, а Церковь никогда не выпускает ничего из своих лап. За десятки лет стерлась вся позолота, выцвели пестрые гобелены, и от цветных витражей лишь кое-где остались цельные картины. Пансион был серым и тусклым местом, с просторными комнатами-казармами на десять или пятнадцать человек, с гулкими коридорами. В нем водилась пустота, водились приглушенное ворчание и истошные вопли, и тысячи призраков.
Пансион охраняли: свои же братья по оружию. Ходить в город запрещалось: многие храмовники, перейдя ту грань, которая отделяла дисциплину и выучку от безумия, делались опасными параноиками, некоторых даже приходилось связывать и бросать в каменный мешок одиночной камеры.
Храмовники привыкли охранять магов, но разница невелика.
В целом же, это было место, где доживали. Кэрролу представлялись то ли бродячие мертвецы, то ли гниющие заживо зараженные скверной. Правда, зараженных убивали, а их — нет; каждый из них славно послужил Создателю и заслужил право умирать долго, очень долго.
Койка Кэррола стояла у окна, в оконной раме зияла большая щель. По ночам отслоившееся дерево стучало и кряхтело, по казарме — или стоило называть это место палатой, точно в лазарете, — бродил стылый ветер. Кэрролу холодный воздух даже нравился, Орлей казался ему слишком теплым, неприятно-теплым, как забытое в кружке и выдохшееся пиво.
Соседом Кэррола справа был ривейни: смуглый, почти черный, всегда мокрый от пота, какой-то маслянистый. Его имени Кэррол так и не узнал, каждый день сосед называл себя новым, не лгал, просто действительно не мог вспомнить. Иногда он раскачивался взад-вперед, обняв себя за плечи, и рассказывал о провидицах, которые прочили ему королевский трон, о чудовищах и демонах, о том, как переспал с самой Андрасте.
"У нее киска вся рыженькая, и пахнет молоком, как новорожденный котенок", — говорил ривейни, и лающе смеялся. Кэррол и другие, у кого мозгов осталось побольше, пытались его осаживать, но бесполезно. Еще ривейни часто мочился под себя, но этим недугом пуганых детей и стариков страдали многие. Несмотря на выбитые окна в казармах-лазарете висела душная вонь мочи, пота и семени. Женщин и мужчин селили вместе, и скоро новички избавлялись от остатков скромности: переодевались друг при друге, делились сальными историями, иногда забирались друг другу в койки. Кэррол как-то попытался переспать с некой Руби. На вид ей было лет пятьдесят, на самом деле — чуть за сорок. У нее вовсе не было груди, только длинные темные соски, похожие на торчащие обрубки пальцев. Она была вся из костей и жестких мышц, Кэррол не любил таких женщин: женщина должна быть полной и мягкой, с большой грудью и задом, с гладкой кожей и пухлыми губами. Он провозился на Руби полчаса, так и не кончил, а потом зачем-то рассказывал о своих похождениях, о том как швырялся золотом в борделях, когда еще девичья любовь значила для него больше, чем лириум.
Лириума здесь давали мало, слишком мало. Обитатели пансиона говорили о нем реже, чем о святости и сексе, и уж конечно, реже, чем хвалились своими подвигами в поимке малефикаров и опасных отступников, но думал каждый.
Всегда.
Кэррол бродил по серым коридорам, дотрагивался до изъеденных жуком-древоточцем перил — когда-то они были покрыты золотом, но золото стерлось. Уродливо, не полностью, клочья остались. Кэррол царапал золотое покрытие ногтями.
Иногда он выбирался наружу, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Стражники неохотно выпускали его: поначалу Кэррол дурно вел себя, шумел и требовал вернуть его на службу. Кэррол все пытался запомнить имена и лица тех, кто охранял бывших товарищей, и всегда видел Дженну и Кевина, и никого кроме.
— Нельзя, — бурчал "Кевин".
Кэррол говорил: пожалуйста. Он представлял себя на коленях, он снова собирал рассыпанные монетки, прикасаясь щекой к мантии тощего Годвина.
— Ладно, только ненадолго и чтобы тебя видно было, — вздыхала милосердная Дженна. Умом Кэррол понимал, что настоящие Дженна и Кевин вернулись в Ферелден. Но любые другие лица в конце концов стекались в знакомую пару; от них тянуло терпко-горьким запахом полыни.
Это несправедливо, иногда думал он.
Он с отвращением оглядывался на безумного ривейни, на почти неподвижного орлейца, что всегда лежал на крайней койке у двери. Тот никогда не вставал, за ним ухаживала сердобольная Руби или еще кто-нибудь: кормили с ложки серой кашей, мыли, меняли белье. Орлеец смотрел в потолок пустыми глазами и оживлялся только когда ему давали немного воды с лириумом.
Они все смирились, и здесь их место, но Кэррол был молод, в своем уме и полон сил. Подумаешь, незаконные дозы.
"Это несправедливо".
Он воображал, что Грегор и Ирвинг в очередной раз сыграли в "Порочную Добродетель": когда проигрывал Ирвинг, усмиряли какого-нибудь несчастного ученика. Кэррол узнал, что бывает, если терпит поражение Грегор.
Но Кэррол был везунчиком, считал себя везунчиком, и он знал: выберется отсюда.
Паксли появился через несколько месяцев после Кэррола. Сначала его поселили в соседнюю казарму, но Кэррол им заинтересовался, потому что Паксли был не очередной старой развалиной, а парнем его возраста, здоровым и крепким на вид. А еще Паксли был из Киркволла и то и дело за обедом намекал, будто знает что-то важное, что-то значимое. Старики с мозгами, превратившимися в овечий сыр, его не слушали, но Кэррол-то все еще был собой.
Ну хорошо, иногда кое-что забывал. Кое-что путал.
Но немногое, совсем немногое.
— Я выберусь отсюда, — как-то сказал Паксли. Кэррол отложил деревянную ложку, которой тоскливо черпал похлебку из рыбьих голов и лука, мечтая о жареной оленине с печеной брюквой. Он поймал взгляд Паксли.
После ужина они встретились на чердаке. Дырявая крыша протекала, пахло мышами и плесенью, гнилые доски грозили проломиться под весом двух мужчин, но так же веяло здесь дождем и свежестью, и Кэрролу подумалось: лучше здесь жить, чем в затхлых лазаретах.
Это, ну... почти как "лучше умереть, чем доживать".
У Паксли в кармане была трубка и немного листового табаку. Он протянул Кэрролу, тот отродясь не курил, но сейчас кивнул и затянулся.
— Киркволл сошел с ума. Орлей следующий, — сказал Паксли.
— Что?..
— Безумие. Маг взорвал Церковь, наша рыцарь-командор объявила Право Уничтожения, но сама превратилась в статую из красных кристаллов. Клянусь дыханием Создателя, она и сейчас стоит на площади Казематов, до сих пор злобная, целое каменное проклятье.
Кэррол не слишком быстро соображал. Он нахмурился и потер нос.
— Угу, а я королева Антивы.
Старая шутка. Кэррол вздохнул. Когда-то у него получалось придумывать новые, но в этом демоновом пансионе он зарос паутиной и плесенью. Паксли казался по сравнению с ним таким свежим, ну точно яблочко на дереве.
Слишком свежим.
Паксли выдохнул ему в лицо сизое облачко.
— Маги бунтуют. До Орлея это тоже докатилось. Говорят, маг пытался убить Верховную Жрицу.
— Не мои проблемы, — пробурчал Кэррол и выпрямился, словно по-прежнему носил доспех и держал щит. Он никак не мог привыкнуть к легкости тряпичной одежды, может быть, остальные тоже, и оттого не ощущали разницы между частичной и полной наготой.
На Паксли еще чувствовался доспех. Как будто тот хранил его где-нибудь под кроватью.
— Пойду я, — Кэррол развернулся. На душе было погано. — Меня, знаешь ли, уже не очень-то касается то, что происходит снаружи. Я вроде как уже не совсем храмовник.
"Я не знаю, что я".
— Подожди.
Паксли хлопнул Кэррола по плечу, заглядывая в лицо; теперь Кэррол разглядел, что тот немного младше, а пшеничного цвета усы призваны добавить возраста и значительности, но лицо у него мягкое, с безвольным подбородком и розовыми щеками. В глазах, на самом дне зрачка, мелькнула ярко-красная искра.
— Держу пари, — сказал Паксли. — Ты попал сюда случайно. В наказание за какую-нибудь мелочь. Ты ничего дурного не делал. Ты принес свои Обеты, и верно служил церкви, может быть, только относился к магам чуть более по-человечески, чем требовали...
Кэррол поскреб затылок. Белье в "пансионе" меняли редко, у него завелись вши и все тело было покрыто красными пятнами от укусов клопов.
— Магов? Ну, Годвин мне продавал порошок, а так я их и не трогал особо...
Паксли быстро сменил тему:
— Именно. Порошок. Тебе просто надо было чуть больше, чем остальным. Ты исполнял свои обязанности, а Церковь просто пожалела горсть гномьей пыли.
Кэррол забрал трубку, задохнулся табаком и закашлялся:
— Точно! Это все Грегор. Или Ирвинг. Они... знаешь, играют. В "Порочную Добродетель". Одного ученика усмирили за то, что он был влюблен в послушницу. Говорили, он был магом крови, ну так про меня тоже говорили, мол, я совсем двинулся от порошка. А я не двинулся. Я нормальный. Я даже здесь не двинулся.
Кэррол кричал.
Словно Каллен при виде извлеченного из мясной груды амулета. За шиворот стекала вода, он промок до исподнего. Паксли убрал с его лба прядь отросших мокрых волос.
— Кэррол. Ты хочешь отсюда выбраться?
Кэррол отступил и сжал в пальцах трубку. Твердое дерево — красный дуб Долов, — треснуло в его все еще сильных пальцах. Он промок и замерз, у него нудно болела голова и сохло во рту, а еще немного тошнило, потому что кормили отвратительно. Он снова забыл, как выглядят стражи, не выпускающие из благого последнего пристанища храмовников. Это всегда Кевин и Дженна, правда?
— Кевин и Дженна. Кевин ненавидел нести караул рядом с ученическими комнатами. Ему вечно подсыпали в доспех сушеный паучий яд. А Дженна трахалась с каждым симпатичным магом в Башне, ну, со всеми, кто был не против. Ребятам из личного состава никогда не давала. Говорила, мол, мы все мужланы, и никаких особых штучек с электричеством делать не умеем. Они привезли меня сюда со связанными руками. Они оставили меня здесь... слушай, Паксли, они ведь уехали, да?
Паксли гладил его по лбу тыльной стороной ладони. Он был немного ниже Кэррола.
— Да, — произнес он. Где-то в лесу завыли волки. — Но я здесь. Я пришел сюда добровольно. Пришел увести тебя и тех, кто захочет и сможет уйти отсюда.
Кэррол моргнул. Он сделал шаг назад, трухлявые доски угрожающе скрипнули. По ногам шмыгнула крыса.
— Увести.
— Церковь слаба и беспомощна. Она берет нашу силу, а затем выбрасывает, — Паксли обвел рукой чердак, — В лучшем случае, сюда. Или на улицу, в канаву. Словно драную ветошь. Я сам потерял веру несколько лет назад, но мне помогли найти новую.
Красная искра в зрачках Паксли засияла ярко, как рассвет. Кэррол подумал об искушениях и Тени, о демонах, что соблазняют магов смертоносными дарами, и пробормотал строчку из Погребальных Песен, но осекся на половине фразы.
— Я просто хочу выбраться отсюда, — сказал Кэррол.
— Завтра ночью. Стражей не будет. Я дам тебе карту...
Паксли говорил шепотом, и Кэррол еще мог заткнуть уши и не слушать. Или не мог.
Он слушал.
Кэррол считал себя везунчиком.
Однажды он выжил там, где не выжили многие другие; не видел ни демонов, ни одержимых, ни магов крови. Только молочно-белесые воды озера Каленхад, скрипучую лодку паромщика Кестера, и странных людей во главе с бывшей ученицей Серым Стражем. Его редко ставили на пост во время Истязаний. Он никогда не проводил ритуала Усмирения.
Ему везло... или нет.
"Я был ничем".
"Я просто хочу выбраться отсюда".
Кэррол лежал на жесткой кровати и смотрел в покрытый трещинами потолок. Он просто хотел выбраться из пропитанного тоской, безысходностью и тухлой мочой "пансиона", однако теперь ощущал иное.
Трижды заухала сова: условный сигнал, что путь свободен. Кэррол рывком поднялся, стараясь двигаться тихо и аккуратно. Ривейни храпел и бормотал во сне то ли проклятия, то ли молитвы. Руби свернулась клубком. Орлеец у входа таращился в пустоту: он был мертв уже несколько часов, но обнаружат это лишь утром.
Паксли объяснил, что нужно делать. Он говорил очень много, про веру и истинную цель, про предназначение и могущество, а Кэррол слышал только: станешь сильнее телом и духом, и больше никто не попрекнет тебя лишней дозой лириума.
Все, что нужно: найти человека по имени Самсон. Паксли сказал о нем: когда-то побирался в Киркволле за пару медяков на щепоть гномьей пыли, а потом стал великим воином.
"Нам всем повезло", — заключал Паксли.
Кэррол соглашался.
Наконец-то ему по-настоящему повезло.
Название: Будущее Ордена
Автор: RedTemplars
Пейринг/Персонажи: Кэррол, Самсон
Форма: арт
Категория: джен
Рейтинг: G
Название: Начало
Автор: RedTemplars
Пейринг/Персонажи: ДжанекаКорифей, Бьянка, Самсон
Форма: арт
Категория: джен
Рейтинг: G
Примечания: читать дальшеВчера я видела женщину, невероятно похожую на Джанеку. Руку на отсечение даю, что это была она. Кралась куда-то по Нижнему городу. Мне она говорила, что как только сообщит о судьбе Корифея, сразу отправится в Поход Призвания и погибнет на Глубинных тропах. Но я уверена, что видела, как она разговаривает с Самсоном.
Тоже странно — что может быть общего у Серого Стража и опустившегося бывшего храмовника? Когда они увидели меня, то сразу удалились. Явно не хотели попадаться мне на глаза.
По словам Андерса, после того, что натворила Джанека, Серые Стражи должны были отвести ее на Глубинные тропы в Поход Призвания, просто чтобы убедиться, что она не передумает.
Но когда я решила спросить про Джанеку у Карвера, мне не дали с ним поговорить. Женщина-Страж, с которой я общалась, отрицает существование командора по имени Ларий, тюрьмы в Виммарке, пленного оскверненного магистра и то, что когда-то имели дело с нашим отцом.
Она даже слушать не хочет о том, кем себя объявлял Корифей. Уверен, Стражи знают что-то о том, что случилось там, но ни за что не скажут.
Хоук, из личного дневника
Источник
Название: Рыцарь-Командор
Автор: RedTemplars
Пейринг/Персонажи: Мередит
Форма: арт
Категория: джен
Рейтинг: G
@темы: Фракционные войны, Красные храмовники
-
-
06.04.2015 в 18:34Хорошенькие чибики, особенно подгузнички и леденец
Начало - ну тут слов не хватит описать, как прекрасен арт
Рыцарь-Командор - прекрасная и мертвая
-
-
06.04.2015 в 19:29-
-
06.04.2015 в 19:36*автор чибиков
-
-
06.04.2015 в 20:08-
-
06.04.2015 в 23:05ох-хо, это совсем идеально
Начало
прекрасно и очень узнаваемо) даже странно видеть у самсона такую довольную рожу)
-
-
07.04.2015 в 00:44и все.
Название: Везунчик
этот текст вынул и сожрал мое сердце
в нем никаких полюсов или душевных надрывов, ни добра, ни зла, только что-то, что в ипических сказаниях всегда остается за ширмой. тяжелый, душный, простой - и такой сложный, и совершенно, абсолютно безнадежный. все так плохо и так идеально.
Название: Начало
и по первому впечатлению все так хорошо, кокетливо выставленная ножка в полосатом чулке, сочные цвета, герб киркволла на стене, шикарный летний денек, самсон, выглядящий таким идеальным храмовником (тм) с настороженным взглядом... и тут нагоняет мысль, что именно в этот момент и зародился пиздец, и думается невольно с тоской и печалькой: джарефей, почему б тебе вот прямо тогда не наступить на подол мантии и не свернуть себе ненароком шею
какое сочетание эстетики и смысла
Название: Рыцарь-Командор
ну боже, артер
простите за поток гифок, был взволнован.
-
-
07.04.2015 в 22:46Как, как так вышло, что до этого я не знала о существовании этого вырезанного кодекса?!
Всё великолепно - и рисунки, и тексты! Воистину у вас потрясающая команда собралась))
-
-
08.04.2015 в 16:29-
-
09.04.2015 в 10:51Спасибо! Артер-слоупок премного благодарен и счастлив
-
-
13.04.2015 в 11:55Везунчик
офигительный текст
а за арт с Мередит отдельный воз печенек.
-
-
14.04.2015 в 17:52Особенно зашло Безумие