Команда: Loghain-team
Тема: Голод
Персонажи (пейринг, если есть): Логейн, как основной.
Жанр: джен
Рейтинг: G
Предупреждение: одно и основное - про Логейна же. В остальном - нет.
Слов: 2 260.
читать дальше…Ягоды были сладкие и прохладные – тень листьев надежно укрывала их от солнечного света, сохраняла от любопытных глаз, и тем интереснее было искать их, приподнимая каждую веточку, склоняясь чуть не до земли, едва не принюхиваясь, как делают это мабари, когда преследуют и выслеживают жертву…
Ягоды были сладкие и прохладные. Сок их – липкий, красный, похожий на кровь, пятнал губы и пальцы, кое-где оставлял пятна на одежде – такие же, какие мать отстирывала с отцовской рубахи после удачной охоты.
Корзинка наполнялась медленно и неохотно – ведь есть ягоды было куда приятнее, чем откладывать – и мальчишка торопился, стремясь успеть и то и то.
Другое дело, что голод от ягод не проходил, напротив, становился только злее. Это в маминых историях хорошо слушать, как отважный герой скитался по лесу несколько лет, нападая на отряды врага стремительно и неотвратимо. А самому спать под кустом, есть грибы, корешки и ягоды – удовольствия никакого. Хотя герой он на то и герой, чтобы мстить, побеждать и не задумываться о всяких мелочах вроде голода.
Далекие голоса вспугнули мальчишку, заставили живо укрыться в кустах. В этом лесу говорить могли только враги – потому что друзья, когда охотятся или собирают травы всегда действуют молча и тихо. Всегда молча и всегда тихо – потому что браконьера ждут в лучшем случае плети. В худшем – петля…
Голоса приближались, стали слышны отдельные слова – говорили по-орлейски – говор манерный, слова словно нарочно растянутые, в нос… Мальчишка прислушался, как и все дети в деревне он знал два языка – родной и захватчиков, потому что те просто не опускались до того, чтобы учить «язык этих варваров».
-Пусть демоны заберут этого придурка! – хрипло, с усталым раздражением говорил один голос. – Вечно шарахается от каждой тени, вечно ему браконьеры чудятся. И нет, чтоб свою задницу поднять да посмотреть…
-Заткнись, - посоветовал второй голос и мальчонка вздрогнул, поглубже заползая в куст, стараясь при этом поменьше шуршать листвой. Голос был ему знаком – говорил один из самых злых слуг орлейского лорда, которого поставили над деревней. Слуга этот был лыс и толст и чаще других проходил по домам с проверками – не прячут ли чего запрещенного, не думают ли чего крамольного, верны ли власти, не помышляют ли об бунте… Такому в лесу попадешься – не посмотрит, что десяти зим нет, и из припаса – только корзинка.
-Заткнись, - передразнил первый. Хрустнула ветка под сапогом – орлесианцы были уже совсем близко, и мальчонка даже дышать перестал. – Как командовать, так ты всегда первый. А если и вправду на кого наткнемся, меня вперед отправишь…
Второй промолчал, только рыкнул что-то невразумительное.
…Паренька, прячущегося в кустах, видно было издалека, только он сам, похоже, этого не осознавал. Впрочем, если бы нужно было укрыться от глаз идущих с одной конкретной стороны, тогда места идеальнее придумать было просто невозможно. Но в том-то и дело, что орлесианцы шли не с той стороны, а с противоположной.
Логейн, забравшийся на ветку раскидистого дуба при первых же признаках чужих шагов, мысленно выругался. Наверное, были в Орлее и добрые люди, способные пожалеть оголодавшего мальчишку, забравшегося в малинник, а не взявшегося за лук – но таких, очевидно, на войну не взяли. Ну, или перевешали в первые же годы, увидев, что они проявляют «непозволительную мягкость по отношению к местному населению». Те же, что остались, не делали различия между детьми и зрелыми мужчинами. Возможно, и правильно не делали – по крайней мере, если бы Логейну довелось завоевывать какую-нибудь страну – он бы поступал примерно так же. Другое дело, что сыну крестьянина до завоеваний и дела быть не должно…
Мальчишку надо было спасать, но идеи в голове крутились только самые дурацкие. Вроде так любимого бардами «Отвлечь врагов на себя и вступить в бой». План этот отдавал нездоровым идиотизмом и вряд ли был выполним. Мальчишку, пойманного в господском лесу, могли ещё по малости лет простить. Но парня тринадцати лет от роду, да ещё с луком, да ещё с двумя куропатками в суме… Можно было, конечно, попытаться отвлечь внимание – покривляться и сбежать - но тогда стали бы искать по деревням, а этого Логейну совсем не хотелось.
Ещё можно было создать шум где-нибудь подальше и от себя, и от паренька, но для этого нужно было бросить что-нибудь тяжелое, а ничего тяжелее стрелы не было. Разве что те самые куропатки… Но без них нечего будет есть и сегодня, и завтра… Нет. Куропаток швырять тоже было нельзя.
Можно было попытаться застрелить хотя бы одного орлесианца, но это грозило такими бедами, что об этом варианте и думать не хотелось. Власть Орлея в завоеванной стране была сурова: за одного убитого, если не найдется убийца, платят все. Помнится, в прошлом году зашибли одного – так потом чуть не полдеревни выжгли, в назидание…
Ненависть и юношеская горячность, впрочем, так и толкали под руку – вскинуть лук – просто, невыносимо просто! – прицелится в незащищенное горло и отпустить тетиву. И вроде бы это и не он убил, а стрела… Но Логэйн был рассудителен в свои тринадцать. Рассудителен, хоть и зол. И потому желал не просто застрелить двоих – всего двоих! – из многих сотен. Но выдворить из страны, из дома всех.
И, если получиться, ещё и попреследовать на их территории…
…Он открыл глаза резко, словно и не спал вовсе. Мгновение прокручивал в голове варианты решения задачи и вдруг понял, что она уже лет сорок, как решена, и нет никакой нужды заниматься этим снова. Тогда, помнится, он всё-таки слез с дерева, и вместе с мальчишкой, тихонько, замирая при каждом движении со стороны орлесианцев, ушел в сторону. А потом не выдержал, глядя в большие испуганные глаза паренька, и отдал ему одну куропатку. В доме тогда три дня прожили впроголодь, зато совесть была чиста.
Совесть. Он усмехнулся, прогоняя из сознания ту панику и злую решимость. Сейчас следовало бояться совсем другого. Да и решаться тоже. На другое.
…Сон был хорошим по сравнению с тем беспросветным кошмаром, что мучил его в прошлые ночи, и он про себя поблагодарил Создателя за такой своеобразный прощальный подарок. В Создателя он, конечно, не верил, но поблагодарить кого-то хотелось. Да и привык уже, многие годы слушая проповеди жрецов, которых к любому войску прибивается великое множество.
Доспех был легким, и надеть его без посторонней помощи было просто. Меч занял свое привычное место за плечом, щит полностью закрыл спину… Он потянулся, щурясь на солнце, и направился к еле приметной тропке, которая, по словам местных, вела на глубинные тропы.
С солнцем он про себя простился, впрочем, без особенного сожаления. Он, собственно, уже пару раз так делал, и потому прощание вышло простым и, вопреки всему, не отдающим безнадежностью.
А в лазе, из которого тянуло холодом и затхлостью, он едва не застрял.
…По чести говоря, поход его не походил на воспетые бардами последние пути Серых Стражей. Те Стражи, из баллад, долго прощались со всем обозримым миром и шли умирать так пафосно, словно от их предсмертной доблести зависела судьба всего живого. Кроме того, баллады так и норовили погрести слушателя под тяжестью безнадежности и горечи, чем, помнится, очень забавляли его в детстве. По его тогдашнему авторитетному мнению умирать следовало легко, не делая из этого проблемы, и лучше всего так, чтобы знало об этом возможно меньшее количество народа.
Он вообще всегда любил сказания о победах и о доблести полководцев. Предсмертные страдания привлекали его мало.
Потому он и шел так – налегке, оставив после себя все необходимые распоряжения, высказав преемнику, как нужно исполнять все их многочисленные обязанности, и простившись с дочерью – что, кстати, заняло всего полчаса, потому как слез, воплей и истерик, так уважаемых менестрелями, Анора себе не позволяла.
Вообще все было, как перед самым обычным боем. И пеший переход до ближайшего входа на тропы, и тщательные приготовления в ночь перед сражением, и травинка в уголке рта. А что она последняя – так разве это делает её не такой на вкус, как все остальные? Выбивалось из общей схемы только одно – томная тягучая мелодия, звучащая на самом дне сознания. Рождающая чувство, подобное чувству неудовлетворенности или голода. Рождающая желание закрыть глаза и отдаться ей полностью.
Он приблизительно знал, что это такое. Второй знак, что Страж уже зажился на этом свете и что ему пора на тропы. Первым были кошмары… Причем кошмары нравились ему значительно меньше, чем Зов. Тот был хоть немного приятен, только требовал контроля, а вот кошмары контролю не поддавались. И были гораздо более болезненными.
В них он никогда не умирал – конечно, ведь своей смерти он не боялся. В них горел в огне Ферелден или погибал Мэрик – тогда ещё, почти сорок лет назад, когда он был просто безымянным знаменем, вокруг которого сплотились восставшие. А иногда там просто царила темнота и безымянный ужас, заполняющий всё существо.
Он никогда не думал, что даже во сне будет бояться темноты.
Глубинные тропы казались вымершими, и он начинал уже раздражаться, глядя на почти что одинаковые, испятнанные плесенью стены коридоров. Порождений Тьмы не было не видно и не слышно, даже пауки где-то попрятались, и только в тишине, которая смыкалась у него за спиной, отдавались чьи-то неверные, едва слышные шаги. Мелодия в голове здесь звучала громче и явственней, но он явно перестраховался, пошел на тропы достаточно рано – сознание и не думало мутиться, ни одной лишней или чуждой мысли не было в нем. Зов только обживался, примеривался… Его это устраивало – ведь бороться и с собственным разумом, и с Порождениями было бы сложно.
Он шел безо всякой цели, просто надеясь выйти на врагов. Должны же у них быть какие-то общие пещеры – для сна, например. Надежнее, конечно, было бы идти через Орзамар – там гномы точно не дали бы промахнуться и забрести в необжитое Порождениями место, но он отчаянно недолюбливал гномью столицу. Не очень разбираясь почему.
Иногда в ответвляющихся проходах ему чудились черные густые тени. Иногда – блеснувшие колдовской кошачьей зеленью глаза. Но присмотреться не получалось – твари, если они там и были, не стремились показаться и принять бой.
…Несколько дней, злясь и ругая последними словами себя, не придумавшего вовремя план, Порождений Тьмы, трусящих принять бой, Стража, из-за которой он вообще тут очутился, и Мэрика – за то, что вообще втянул его в эту большую политику, он бродил по глубинным тропам в поисках хоть кого-нибудь. Теперь он уже был ясно уверен, что рядом кто-то есть – по ночам в темноте слышны были шорохи, пару раз выныривала из-за угла похабная харя с белыми, словно слепыми бельмами глаз… Но умирать пока было не от чего. И это злило. Нет, вернее будет – бесило.
Зов в голове занимал все более обширные позиции. Звучал всё явственнее и громче, звал довериться и бросить всю эту бесполезную ерунду, которой он занимается теперь.
Иногда, словно в прозрении, он чувствовал вокруг, в переплетении коридоров, серые комки покорности и верности, полностью порабощенные. Чувствовал так, словно уже был одним из них.
Теперь он сомневался даже в своей способности поднять на них меч. Впрочем, в этих сомнениях он никогда бы не признался.
К середине второй недели он вполне явственно осознал, что его куда-то направляют. Ходы на его пути были старательно очищены от тварей, кое-где были завалены повороты, иногда сзади слышался грохот обвалов. Теперь он ощущал их постоянно – сородичей, мерзких, противных всему человеческому существ… Но поймать их у него не получалось – этот мир был их миром, а не его. Это в чистом поле у них не было бы и шанса.
Обжитые тропы стали для него неожиданностью. Раньше там, где он проходил, не было и следа постоянной жизни. Трещины, выбоины, иногда кровь и плесень – вот и всё, что можно было там найти. Здесь же полы были выглажены шагами, на стенах кое-где были записаны угольком формулы – словно кто-то во внезапном приступе вдохновения не нашел бумаги лучше, чем холодный камень стены. Он пытался даже разобраться в этих записях – на тропах было скучно и не было иного занятия, кроме как идти – но мало что понял. Разве что то, что это были формулы магические, для заклятий.
…Зов внутри вел свою партию безупречно чисто и завораживающе. Без слов говорил о том, что должно быть приятно каждому воину – о радости битвы и победы, о счастье иметь настоящего вождя, который всегда знает, как правильно, о простоте решений и ясности – кого убивать, а кого щадить. О блаженстве возвращения домой из очередного похода… Зов обещал всё это – и простоту, и основу для верности, и даже дом. И всё труднее становилось отрешаться от него, не закрывать глаза. А до цели оставалось немного – твари торопили, нервничали – он чувствовал это уже совсем явственно. Чушь, бред, ересь – понимать врагов. Но деваться от этого было некуда, и он всё чаще косился на меч. В конце концов, чем становится одним из солдат в следующем Море…
Но пока он не доводил этой мысли до конца, ибо однажды додумав – не смог бы свернуть.
…Их было трое – вышедших, наконец, к нему навстречу. Две женщины, с изъеденными скверной лицами, и высокий тощий гарлок, явно никогда не бывший человеком. Одна из женщин – похоже, гномка – светловолосая, с цепким неживым взглядом – как бы прикрывала собой остальных. Она единственная была в доспехах и при оружии. Гарлок, затянутый в причудливое одеяние, скрывший морду – лицо?.. Он уже совсем запутался, как и что называть – за золотой маской, смотрел с дружелюбным интересом. В самой фигуре его, в её нелепом изяществе чудилась фанатичность ученого.
…А третья – рыжая, остроухая, тощая, вызывала какие-то смутные ассоциации и даже, кажется, воспоминания.
Наверное, они бы долго молчали, глядя друг на друга, но рыжая эльфка вдруг рассмеялась – глаза у неё были серебряные, незрячие – и, в три шага преодолев разделявшее их расстояние, повисла у него на шее. И этот нелепый жест, на который следовало бы ответить раздраженным рыком или и вовсе ударом, вызвал изнутри понимание.
Точно так же Страж делала, когда уходила из Денерима. Когда приветствовала его в Башне Бдения. Девчонка не менялась и огненная рыжина осталась той же…
Зов в голове взвился тоскливо, зло, вызывая где-то внутри тянущее чувство, похожее на голод, но он не обратил внимания. Он чувствовал любопытство и готовность к компромиссу гарлока, чувствовал настороженную нервозность гномки и радостное удовлетворение Стража – а как же, удалось провести грозного тэйрна по всем тропам, удалось уговорить Архитектора на эту авантюру, удалось смирить маниакальную осторожность Уты…
Он взъерошил короткие рыжие волосы, принимая такую идиотическую готовность его спасать, и решил про себя, что позволит Стражу так повисеть ещё пару минут. А потом ей придется долго ему объяснять…
Всё объяснять. С самого начала.
Тема: Голод
Персонажи (пейринг, если есть): Логейн, как основной.
Жанр: джен
Рейтинг: G
Предупреждение: одно и основное - про Логейна же. В остальном - нет.
Слов: 2 260.
читать дальше…Ягоды были сладкие и прохладные – тень листьев надежно укрывала их от солнечного света, сохраняла от любопытных глаз, и тем интереснее было искать их, приподнимая каждую веточку, склоняясь чуть не до земли, едва не принюхиваясь, как делают это мабари, когда преследуют и выслеживают жертву…
Ягоды были сладкие и прохладные. Сок их – липкий, красный, похожий на кровь, пятнал губы и пальцы, кое-где оставлял пятна на одежде – такие же, какие мать отстирывала с отцовской рубахи после удачной охоты.
Корзинка наполнялась медленно и неохотно – ведь есть ягоды было куда приятнее, чем откладывать – и мальчишка торопился, стремясь успеть и то и то.
Другое дело, что голод от ягод не проходил, напротив, становился только злее. Это в маминых историях хорошо слушать, как отважный герой скитался по лесу несколько лет, нападая на отряды врага стремительно и неотвратимо. А самому спать под кустом, есть грибы, корешки и ягоды – удовольствия никакого. Хотя герой он на то и герой, чтобы мстить, побеждать и не задумываться о всяких мелочах вроде голода.
Далекие голоса вспугнули мальчишку, заставили живо укрыться в кустах. В этом лесу говорить могли только враги – потому что друзья, когда охотятся или собирают травы всегда действуют молча и тихо. Всегда молча и всегда тихо – потому что браконьера ждут в лучшем случае плети. В худшем – петля…
Голоса приближались, стали слышны отдельные слова – говорили по-орлейски – говор манерный, слова словно нарочно растянутые, в нос… Мальчишка прислушался, как и все дети в деревне он знал два языка – родной и захватчиков, потому что те просто не опускались до того, чтобы учить «язык этих варваров».
-Пусть демоны заберут этого придурка! – хрипло, с усталым раздражением говорил один голос. – Вечно шарахается от каждой тени, вечно ему браконьеры чудятся. И нет, чтоб свою задницу поднять да посмотреть…
-Заткнись, - посоветовал второй голос и мальчонка вздрогнул, поглубже заползая в куст, стараясь при этом поменьше шуршать листвой. Голос был ему знаком – говорил один из самых злых слуг орлейского лорда, которого поставили над деревней. Слуга этот был лыс и толст и чаще других проходил по домам с проверками – не прячут ли чего запрещенного, не думают ли чего крамольного, верны ли власти, не помышляют ли об бунте… Такому в лесу попадешься – не посмотрит, что десяти зим нет, и из припаса – только корзинка.
-Заткнись, - передразнил первый. Хрустнула ветка под сапогом – орлесианцы были уже совсем близко, и мальчонка даже дышать перестал. – Как командовать, так ты всегда первый. А если и вправду на кого наткнемся, меня вперед отправишь…
Второй промолчал, только рыкнул что-то невразумительное.
…Паренька, прячущегося в кустах, видно было издалека, только он сам, похоже, этого не осознавал. Впрочем, если бы нужно было укрыться от глаз идущих с одной конкретной стороны, тогда места идеальнее придумать было просто невозможно. Но в том-то и дело, что орлесианцы шли не с той стороны, а с противоположной.
Логейн, забравшийся на ветку раскидистого дуба при первых же признаках чужих шагов, мысленно выругался. Наверное, были в Орлее и добрые люди, способные пожалеть оголодавшего мальчишку, забравшегося в малинник, а не взявшегося за лук – но таких, очевидно, на войну не взяли. Ну, или перевешали в первые же годы, увидев, что они проявляют «непозволительную мягкость по отношению к местному населению». Те же, что остались, не делали различия между детьми и зрелыми мужчинами. Возможно, и правильно не делали – по крайней мере, если бы Логейну довелось завоевывать какую-нибудь страну – он бы поступал примерно так же. Другое дело, что сыну крестьянина до завоеваний и дела быть не должно…
Мальчишку надо было спасать, но идеи в голове крутились только самые дурацкие. Вроде так любимого бардами «Отвлечь врагов на себя и вступить в бой». План этот отдавал нездоровым идиотизмом и вряд ли был выполним. Мальчишку, пойманного в господском лесу, могли ещё по малости лет простить. Но парня тринадцати лет от роду, да ещё с луком, да ещё с двумя куропатками в суме… Можно было, конечно, попытаться отвлечь внимание – покривляться и сбежать - но тогда стали бы искать по деревням, а этого Логейну совсем не хотелось.
Ещё можно было создать шум где-нибудь подальше и от себя, и от паренька, но для этого нужно было бросить что-нибудь тяжелое, а ничего тяжелее стрелы не было. Разве что те самые куропатки… Но без них нечего будет есть и сегодня, и завтра… Нет. Куропаток швырять тоже было нельзя.
Можно было попытаться застрелить хотя бы одного орлесианца, но это грозило такими бедами, что об этом варианте и думать не хотелось. Власть Орлея в завоеванной стране была сурова: за одного убитого, если не найдется убийца, платят все. Помнится, в прошлом году зашибли одного – так потом чуть не полдеревни выжгли, в назидание…
Ненависть и юношеская горячность, впрочем, так и толкали под руку – вскинуть лук – просто, невыносимо просто! – прицелится в незащищенное горло и отпустить тетиву. И вроде бы это и не он убил, а стрела… Но Логэйн был рассудителен в свои тринадцать. Рассудителен, хоть и зол. И потому желал не просто застрелить двоих – всего двоих! – из многих сотен. Но выдворить из страны, из дома всех.
И, если получиться, ещё и попреследовать на их территории…
…Он открыл глаза резко, словно и не спал вовсе. Мгновение прокручивал в голове варианты решения задачи и вдруг понял, что она уже лет сорок, как решена, и нет никакой нужды заниматься этим снова. Тогда, помнится, он всё-таки слез с дерева, и вместе с мальчишкой, тихонько, замирая при каждом движении со стороны орлесианцев, ушел в сторону. А потом не выдержал, глядя в большие испуганные глаза паренька, и отдал ему одну куропатку. В доме тогда три дня прожили впроголодь, зато совесть была чиста.
Совесть. Он усмехнулся, прогоняя из сознания ту панику и злую решимость. Сейчас следовало бояться совсем другого. Да и решаться тоже. На другое.
…Сон был хорошим по сравнению с тем беспросветным кошмаром, что мучил его в прошлые ночи, и он про себя поблагодарил Создателя за такой своеобразный прощальный подарок. В Создателя он, конечно, не верил, но поблагодарить кого-то хотелось. Да и привык уже, многие годы слушая проповеди жрецов, которых к любому войску прибивается великое множество.
Доспех был легким, и надеть его без посторонней помощи было просто. Меч занял свое привычное место за плечом, щит полностью закрыл спину… Он потянулся, щурясь на солнце, и направился к еле приметной тропке, которая, по словам местных, вела на глубинные тропы.
С солнцем он про себя простился, впрочем, без особенного сожаления. Он, собственно, уже пару раз так делал, и потому прощание вышло простым и, вопреки всему, не отдающим безнадежностью.
А в лазе, из которого тянуло холодом и затхлостью, он едва не застрял.
…По чести говоря, поход его не походил на воспетые бардами последние пути Серых Стражей. Те Стражи, из баллад, долго прощались со всем обозримым миром и шли умирать так пафосно, словно от их предсмертной доблести зависела судьба всего живого. Кроме того, баллады так и норовили погрести слушателя под тяжестью безнадежности и горечи, чем, помнится, очень забавляли его в детстве. По его тогдашнему авторитетному мнению умирать следовало легко, не делая из этого проблемы, и лучше всего так, чтобы знало об этом возможно меньшее количество народа.
Он вообще всегда любил сказания о победах и о доблести полководцев. Предсмертные страдания привлекали его мало.
Потому он и шел так – налегке, оставив после себя все необходимые распоряжения, высказав преемнику, как нужно исполнять все их многочисленные обязанности, и простившись с дочерью – что, кстати, заняло всего полчаса, потому как слез, воплей и истерик, так уважаемых менестрелями, Анора себе не позволяла.
Вообще все было, как перед самым обычным боем. И пеший переход до ближайшего входа на тропы, и тщательные приготовления в ночь перед сражением, и травинка в уголке рта. А что она последняя – так разве это делает её не такой на вкус, как все остальные? Выбивалось из общей схемы только одно – томная тягучая мелодия, звучащая на самом дне сознания. Рождающая чувство, подобное чувству неудовлетворенности или голода. Рождающая желание закрыть глаза и отдаться ей полностью.
Он приблизительно знал, что это такое. Второй знак, что Страж уже зажился на этом свете и что ему пора на тропы. Первым были кошмары… Причем кошмары нравились ему значительно меньше, чем Зов. Тот был хоть немного приятен, только требовал контроля, а вот кошмары контролю не поддавались. И были гораздо более болезненными.
В них он никогда не умирал – конечно, ведь своей смерти он не боялся. В них горел в огне Ферелден или погибал Мэрик – тогда ещё, почти сорок лет назад, когда он был просто безымянным знаменем, вокруг которого сплотились восставшие. А иногда там просто царила темнота и безымянный ужас, заполняющий всё существо.
Он никогда не думал, что даже во сне будет бояться темноты.
Глубинные тропы казались вымершими, и он начинал уже раздражаться, глядя на почти что одинаковые, испятнанные плесенью стены коридоров. Порождений Тьмы не было не видно и не слышно, даже пауки где-то попрятались, и только в тишине, которая смыкалась у него за спиной, отдавались чьи-то неверные, едва слышные шаги. Мелодия в голове здесь звучала громче и явственней, но он явно перестраховался, пошел на тропы достаточно рано – сознание и не думало мутиться, ни одной лишней или чуждой мысли не было в нем. Зов только обживался, примеривался… Его это устраивало – ведь бороться и с собственным разумом, и с Порождениями было бы сложно.
Он шел безо всякой цели, просто надеясь выйти на врагов. Должны же у них быть какие-то общие пещеры – для сна, например. Надежнее, конечно, было бы идти через Орзамар – там гномы точно не дали бы промахнуться и забрести в необжитое Порождениями место, но он отчаянно недолюбливал гномью столицу. Не очень разбираясь почему.
Иногда в ответвляющихся проходах ему чудились черные густые тени. Иногда – блеснувшие колдовской кошачьей зеленью глаза. Но присмотреться не получалось – твари, если они там и были, не стремились показаться и принять бой.
…Несколько дней, злясь и ругая последними словами себя, не придумавшего вовремя план, Порождений Тьмы, трусящих принять бой, Стража, из-за которой он вообще тут очутился, и Мэрика – за то, что вообще втянул его в эту большую политику, он бродил по глубинным тропам в поисках хоть кого-нибудь. Теперь он уже был ясно уверен, что рядом кто-то есть – по ночам в темноте слышны были шорохи, пару раз выныривала из-за угла похабная харя с белыми, словно слепыми бельмами глаз… Но умирать пока было не от чего. И это злило. Нет, вернее будет – бесило.
Зов в голове занимал все более обширные позиции. Звучал всё явственнее и громче, звал довериться и бросить всю эту бесполезную ерунду, которой он занимается теперь.
Иногда, словно в прозрении, он чувствовал вокруг, в переплетении коридоров, серые комки покорности и верности, полностью порабощенные. Чувствовал так, словно уже был одним из них.
Теперь он сомневался даже в своей способности поднять на них меч. Впрочем, в этих сомнениях он никогда бы не признался.
К середине второй недели он вполне явственно осознал, что его куда-то направляют. Ходы на его пути были старательно очищены от тварей, кое-где были завалены повороты, иногда сзади слышался грохот обвалов. Теперь он ощущал их постоянно – сородичей, мерзких, противных всему человеческому существ… Но поймать их у него не получалось – этот мир был их миром, а не его. Это в чистом поле у них не было бы и шанса.
Обжитые тропы стали для него неожиданностью. Раньше там, где он проходил, не было и следа постоянной жизни. Трещины, выбоины, иногда кровь и плесень – вот и всё, что можно было там найти. Здесь же полы были выглажены шагами, на стенах кое-где были записаны угольком формулы – словно кто-то во внезапном приступе вдохновения не нашел бумаги лучше, чем холодный камень стены. Он пытался даже разобраться в этих записях – на тропах было скучно и не было иного занятия, кроме как идти – но мало что понял. Разве что то, что это были формулы магические, для заклятий.
…Зов внутри вел свою партию безупречно чисто и завораживающе. Без слов говорил о том, что должно быть приятно каждому воину – о радости битвы и победы, о счастье иметь настоящего вождя, который всегда знает, как правильно, о простоте решений и ясности – кого убивать, а кого щадить. О блаженстве возвращения домой из очередного похода… Зов обещал всё это – и простоту, и основу для верности, и даже дом. И всё труднее становилось отрешаться от него, не закрывать глаза. А до цели оставалось немного – твари торопили, нервничали – он чувствовал это уже совсем явственно. Чушь, бред, ересь – понимать врагов. Но деваться от этого было некуда, и он всё чаще косился на меч. В конце концов, чем становится одним из солдат в следующем Море…
Но пока он не доводил этой мысли до конца, ибо однажды додумав – не смог бы свернуть.
…Их было трое – вышедших, наконец, к нему навстречу. Две женщины, с изъеденными скверной лицами, и высокий тощий гарлок, явно никогда не бывший человеком. Одна из женщин – похоже, гномка – светловолосая, с цепким неживым взглядом – как бы прикрывала собой остальных. Она единственная была в доспехах и при оружии. Гарлок, затянутый в причудливое одеяние, скрывший морду – лицо?.. Он уже совсем запутался, как и что называть – за золотой маской, смотрел с дружелюбным интересом. В самой фигуре его, в её нелепом изяществе чудилась фанатичность ученого.
…А третья – рыжая, остроухая, тощая, вызывала какие-то смутные ассоциации и даже, кажется, воспоминания.
Наверное, они бы долго молчали, глядя друг на друга, но рыжая эльфка вдруг рассмеялась – глаза у неё были серебряные, незрячие – и, в три шага преодолев разделявшее их расстояние, повисла у него на шее. И этот нелепый жест, на который следовало бы ответить раздраженным рыком или и вовсе ударом, вызвал изнутри понимание.
Точно так же Страж делала, когда уходила из Денерима. Когда приветствовала его в Башне Бдения. Девчонка не менялась и огненная рыжина осталась той же…
Зов в голове взвился тоскливо, зло, вызывая где-то внутри тянущее чувство, похожее на голод, но он не обратил внимания. Он чувствовал любопытство и готовность к компромиссу гарлока, чувствовал настороженную нервозность гномки и радостное удовлетворение Стража – а как же, удалось провести грозного тэйрна по всем тропам, удалось уговорить Архитектора на эту авантюру, удалось смирить маниакальную осторожность Уты…
Он взъерошил короткие рыжие волосы, принимая такую идиотическую готовность его спасать, и решил про себя, что позволит Стражу так повисеть ещё пару минут. А потом ей придется долго ему объяснять…
Всё объяснять. С самого начала.
@темы: Логэйн, джен, Sidequest "Five demons", Героиня Ферелдена, оригинальные
-
-
05.06.2011 в 18:38-
-
05.06.2011 в 21:09-
-
05.06.2011 в 23:26-
-
06.06.2011 в 16:34Мало, чего-то не хватает.
-
-
06.06.2011 в 20:35-
-
15.06.2011 в 00:45