Для: Кротик мой любимый От: MegrenНазвание: «Интересный прецедент» Пейринг/Персонажи: Сирил/Бетани, м!Тревельян, м!Хоук, Вивьен, Проспер, ОЖП; односложно упоминаются Гаспар, Селина, Вдова, Таллис, барон Арланж и пара м!Тревельян/Дориан Категория: гет Рейтинг: R Размер: 2 175 слов Предупреждение: Нелинейное повествование, драма, политические интриги, насилие, смерть второстепенных героев, темы расизма и ксенофобии, малоприятные персонажи, AU линии Бетани и вероятное AU одной из реплик Хоука в ходе квеста «Там лежит Бездна». Описание: Герцог Орлея и чародейка Круга — пикантность на грани допустимого. Но в преддверии Священного Совета всё становится куда сложнее. Ссылка на фикбук: url
— … но уберечь вас от скандала или опрометчивых решений, мой друг, — наконец напоминает о себе Тревельян. Он чуть склоняет голову и легко улыбается, но взгляд у него тяжёлый, холодный, изучающий, как перед поединком.
Сирил привык и к таким взглядам, и к таким улыбкам. Подумать только, а ведь в беззаботные дни детства они с Тревельяном и правда звались друзьями, вперегонки носились по аллеям Зимнего дворца, мечтали вместе поступить в Академию, спорили из-за девчонок…
Его детство кончилось давно, на той кровавой охоте в шато Эн, над разбитым о скалы телом отца, у обрыва, пахнущего лесом, морем и свежей кровью. А в Игре не бывает друзей — только временные союзники.
В груди скребётся застарелая боль, царапает острыми виверновыми когтями, но на лице Сирила — украшенная изумрудами маска, а руки не дрожат, когда он возвращает последний пергамент — кажется, с показаниями некоего сера Джонса, храмовника из Джейнена — в принесённую Тревельяном резную шкатулку, к другим свидетельствам, доносам, даже редким письмам, писанным до боли знакомой рукой. Стопку других таких, бережно перевязанную розовой лентой, Сирил хранит в прикроватном столике, перечитывая в минуты разлуки.
Отец, наверное, счёл бы его чересчур сентиментальным.
Но эти письма, из шкатулки, писали не ему. «Любезный братец… Моя жизнь в Круге Монтсиммара вполне сносна… больше не злюсь… Мадам Вивьен говорит, что у меня большое будущее…» Кажется, мадам Вивьен и правда так считает — это ведь именно она представила ко двору юную чародейку, прибывшую из джейненского Круга, учила её, как правильно ступать и как говорить. Когда следует промолчать, опустив ресницы, а когда — бросить в собеседника осколок колдовского льда. Как с одинаковым блеском носить и форменные мантии с горностаевой оторочкой, и изысканные бархатные платья с оголёнными плечами, которыми задаривал её Сирил. «Вы закрепляете… интересный прецедент, цветик мой, — блеснула она белоснежными зубами, когда он назло отцу объявил Бетани своей фавориткой. — К вам приковано внимание всей столицы».
Он смотрит на исписанные чернилами листы, но видит перед собою смеющееся лицо Бетани в обрамлении чёрных кудрей, а рядом с нею — голодную усмешку и жёлтый звериный взгляд человека, разрушившего его жизнь.
***
— Гаррет Хоук, прошу любить и жаловать.
Приглашённый отцом киркволльский лорд — кажется, сын кого-то из матушкиных подруг — воняет псиной, у него блестящие белые зубы в чёрной бороде, а глаза жёлтые и колдовские, как у ведьм из Диких земель, о которых страшным шёпотом рассказывала Жизель.
Человеку с такими глазами нельзя открывать дверь, нельзя подавать руки — обморочит, околдует, вытянет душу, вонзит ястребиные когти в самое сердце.
Отец старым сказкам не верил.
Хочется пить, под глазом наливается синяк, руки больно стянула верёвка.
Да как он посмел?! Сирил непременно расскажет отцу, а тот отправит негодяя на дыбу!
А если нет?
Страшная догадка заставляет его замереть на деревянном полу винного погреба, бездумно всматриваясь в тусклые светильники.
— Помогите!
Бутылки насмешливо поблёскивают, будто издеваясь, а тяжёлый винный запах дурманит голову, делает мысли медленными и тягучими.
Он переворачивается набок — разумеется, потайной карман пуст.
«Я велел тебе беречь ключи. Неужели ты не способен даже на такую малость?»
Наверное, Жизель справилась бы лучше. Это ведь она должна была нести имя де Монфор сквозь века, это она в свои двадцать четыре командовала легионом шевалье, это для неё лучшие отцовские кузнецы отливали меч с головою виверна на рукояти.
Хоук не оставил ему ни меча, ни кинжала.
Где-то наверху гремит музыка, льётся игристое вино, а дамы улыбаются кавалерам. Бал продолжается.
Верёвка не поддаётся, и тогда Сирил, разбив каблуком одну из бутылок, неуклюже пытается ухватить осколок.
«Лихорадка должна была забрать не её».
Пусть говорит что угодно, пусть ругает, пусть сетует на чёрную осень тридцатого, что отняла у него и жену, и любимую дочь, но пусть будет жив!
Верёвка наконец падает, и он бросается к окованной железом двери, зовёт, ударяет кулаками снова и снова, сбивая костяшки в кровь, силясь перекричать музыку. Голос срывается, время, драгоценное время, уходит сквозь пальцы.
Это бессмысленно! В разгар бала сюда спустится разве что кто-то из слуг. Да и то едва ли — вино по приказу отца отнесли в кухню ещё утром.
Но наконец ему отвечают.
За дверью слышится возня, а потом замок оплывает свечным воском.
— Разве этому учат в Круге? — тянет высокий девичий голос.
Несколько мгновений они поражённо смотрят на него — разряженные, беспечные, глупые… Тревельян и девица де Копьи (Дулси? Фифи?) со сбившимися юбками.
А потом стремительно бледнеют, трясут его за плечи, спрашивают всякую чушь.
— Вы ранены, дорогой Сирил? Кто это сделал? — хлопает ресницами Дулси-или-Фифи.
— Нам нужно скорее предупредить охрану и найти отца! И не поднимать шум!
Бал должен продолжаться — едва ли отец обрадуется, что о его промахе стало известно всему Орлею.
Потом, пробираясь сквозь потайные коридоры замка, заваленные трупами, они понимают, что предупреждать уже некого.
— Это… не мог сделать один человек.
Тревельяна тошнит на собственные туфли, а Дулси-или-Фифи, кажется, вот-вот лишится чувств и упадёт в красное, жёлтое, нутряное. Когда-то бывшее человеком.
Сирил покрепче перехватывает рукоять меча, снятого ими с одного из мертвецов. Кажется, с Антуана.
Ублюдок и не был один — он и его остроухая шлюха наверняка провели в замок сотню кунари, огромных, рогатых, с налитыми драконьей кровью глазами, воняющих загоном.
— Кунари? Здесь? Этого не может быть! — выдыхает Дулси-или-Фифи, а кинжал в её пальцах мелко дрожит.
— Мы непременно покрошим этих грязных животных в капусту, вот увидите, дорогая кузина! — нервно фыркает Тревельян, зажигая в ладонях пламя. — Или сожжём.
Разве огонь испугает оборотня из Диких земель, что под алым марчанским дублетом прячет звериную шерсть? А может, кунари и его научили пьянеть от драконьей крови, пожирая живую плоть?
Недавний выпускник Академии, вчерашний ученик Круга и девица, что не держала в руках ничего опаснее швейной иглы. Хоук даже не вспотеет, расправляясь с ними.
Но Хоук им не встречается. Им никто не встречается.
***
— Тогда мне казалось, что нас троих уберёг сам Создатель, — устало произносит Тревельян, рассматривая затянутую в белый шёлк ладонь. — Но ты никогда не думал, почему Хоук всего лишь связал тебя и запер в погребе?
По столу ползёт медленная тень, похожая на крылья ястреба.
Почему Хоук не убил его, как убил их всех — отца, шевалье, Кахира, даже старую остроухую служанку, что невовремя спустилась в кухню за бутылкой тёплого вина?
— Не принимал девятнадцатилетнего мальчишку всерьёз? Собирался переправить заложником в Пар Воллен?
«Не хотел огорчать сестру» застревает в горле.
Ястребиные крылья касаются белого листа с едва уловимым ароматом духов и буквами нервными, поспешными, нерешительными. «Знаешь, я давно собиралась тебе рассказать… Наверное, ты рассердишься, но он хороший человек. Его зовут Сирил».
Кажется, это её последнее письмо к брату. За месяц до того, как он превратил шато Эн в скотобойню.
***
Собачница.
Ведьма.
Жаль, не остроухая.
Скандал на грани допустимого, но и этого хватит, чтобы взбесить отца.
Впрочем, девушка ему действительно нравится — тонкая, статная, с точёными руками и мелодичным сильным голосом, похожая скорее на марчанскую леди, чем на пёсью простолюдинку.
— Это не ваш платок, леди…?
Алая ткань с истёртыми чёрными вензелями льётся по рукам, ветхая, местами даже искусно заштопанная — и как только мадам Вивьен позволила ученице надеть подобное?
— Я думала, что насовсем потеряла его. Это мамин, — она благодарно улыбается Сирилу, и на её румяных щеках появляются ямочки. Интересно, когда её улыбка станет похожей на напудренный акулий оскал мадам Вивьен? А красный платок ей и правда очень к лицу. — И я не леди, просто Бетани.
Иногда ему тоже хочется быть просто Сирилом. Особенно для отца.
— Вы раньше никогда не бывали в столице, верно, Бетани? Позвольте преподнести вам этот каприз. Это обычай. Говорят, если бросить его в фонтан, можно загадать желание, и оно непременно сбудется.
Ладонь у неё тонкая и тёплая, с гладкой кожей, похожей на лепестки лилий. Как у сказочных принцесс.
Она слегка прикрывает лучистые изжёлта-карие глаза и еле слышно шевелит губами, глядя, как монета прорезает прозрачную воду, падает рядом с сотней других, ржавых и потемневших.
Фонтан не исполняет желаний. Иначе мама и Жизель вернулись бы.
— Скучаете по дому, Бетани?
Говорят, она была отступницей, и её перед самым Мором отдал в джейненский Круг не то отец, не то старший брат.
Её плечи под синим шёлком едва заметно вздрагивают, но лицо под полумаской остаётся по-прежнему спокойным, будто выточенным из мрамора:
— Моя семья… Они никогда не были в безопасности рядом со мной, поэтому, когда папа умер, мой брат… Он всегда заботился обо мне, но… — она нервно комкает рукава платья, но потом, будто одумавшись, вновь складывает ладони в полумолитвенном жесте. — Я устала убегать, и теперь мой дом — это Круг.
Многим здесь стоило бы поучиться у неё выдержке. Например, барону Арланжу, что, громко хохоча, отправляет слугу уже за третьим бокалом.
— Вы можете найти дом здесь, в столице.
Отец, не отвлекаясь от учтивой беседы с леди Мантильон, смеряет их тяжёлым серым взглядом.
Сирил решительно берёт Бетани под локоть:
— Позвольте, я покажу вам сад, миледи.
У неё, как и у многих магов Кругов, нет родового имени. Что тому виной — низкое происхождение или воля брата, ради спасения своей чести псиного дворянчика приплатившего храмовникам пару-тройку золотых? Как бы звалась Бетани, не беги по её жилам тайный огонь, способный сминать воздух в смертоносные змеистые вихри, а ранам дарить исцеление? Перрин, Вулф, как-то ещё?
Он не спрашивает, не желая ранить, а она предусмотрительно молчит — должно быть, помнит наставления мадам Вивьен. В Игру сложно попасть, ещё сложнее — удержаться, а цена неосторожности может быть неизмеримо высока.
— Знаешь, мне всегда хотелось быть… обычной, — грустно улыбается Бетани однажды, отодвинувшись от него, торопливо набрасывая покрывало на обнажённые плечи. Луна горит в её волосах драгоценными искрами. — Но тогда бы мы никогда не встретились.
— Мне не важно, кто ты.
Бетани оборачивается, болезненно сводит брови, смотрит пристально, будто в первый раз.
На её ресницах дрожат слёзы, и он, подавшись вперёд, осторожно сцеловывает их, прижимает её к себе, кожа к коже, тянет обратно на подушки.
Ему и правда не важно.
Её маска — белая, отделанная жемчугом, как у мадам Вивьен — лежит на столе смятой птицей, рядом с его дублетом, рядом с неизменным алым платком с чёрными птичьими вензелями.
Отец запрещает ему приглашать фаворитку на ежегодную охоту в шато Эн.
— Создатель, если бы я была там с тобою, я остановила бы его, помешала бы, — бессвязно шепчет она потом, сгорбившись на кушетке. Взгляд у Бетани пустой и похожий на погасшее солнце, волосы спадают неприбранной волной, сухие губы мелко дрожат. — Этого не должно было случиться. Прости, прости меня.
На ковре у её ног — алые рваные лохмотья. Наверное, потом, когда всё закончится, Бетани будет жалеть, что в минуты волнения перепутала материнский подарок с попавшейся под руку тряпкой.
— Он просто убил бы тебя.
Говорить сложно, слова выходят горькими и неповоротливыми, а ведь впереди — аудиенция у императрицы, которой как-то нужно будет объяснить случившееся, не позволить смешать отцовское имя с грязью окончательно.
Сирил хмурится, прижавшись лбом к разноцветному оконному стеклу. Что его ждёт — изгнание, опала, ссылка? Им с Тревельяном и девицей де Копьи удалась обмануть гостей, представив трагедию нападением разбойников-васготов, но тайную службу Орлея убедить будет куда сложнее.
— Я тебя не оставлю.
За спиной раздаются порывистые босые шаги, мягкие руки обнимают его за плечи, гонят от сердца чёрную ястребиную тень.
***
Это неправильно, это ложь, искусная подделка, так не должно быть! Бетани, его Бетани, славная, умная, нежная, не может быть сестрой Чудовища Киркволла, чьи злодеяния не в силах искупить даже ужасная смерть в Тени. Интересно, он и правда решил добровольно прикрыть отступление войск Инквизиции или его… попросили? Столица полнилась страшными слухами об охоте на магов, объявленной Наместником после взрыва церкви, и о его незаконных экспериментах с лириумом, что менял тела и души храмовников, обращая их в чудовищ.
Многие не верили этим слухам, считали их преувеличением и выдумкой. Но не тот, кому довелось пережить Охоту на Виверна.
Впрочем, удержи Гаррет Хоук наместничью корону — звался бы Защитником и поныне. Историю пишут победители.
— Вы молчали полтора года, Инквизитор. Ещё с Адаманта.
И вплоть до заседания Совета Герольдов, что будет определять позицию Орлея по вашему вопросу.
— Предсмертная просьба Гаррета Хоука — не самый надёжный источник, а я не хотел тревожить вас ложными слухами, — Тревельян разводит руками медленно и беспечно, но в плавных движениях крупного сытого хищника сквозит нервозность. — Как видишь, управился только к Священному Совету. И решил, что ты вправе знать, на чьём плече засыпаешь.
— Нужно отдать должное вашим шпионам, Инквизитор, но неужели кто-то поверит в этот бред? — говорит он наконец, возвращая голосу привычную насмешливую расслабленность.
— Желаете проверить? Мне не хотелось бы рушить нашу дружбу столь бесчестным поступком, герцог.
Сирил криво усмехается.
— Она хотя бы не тевинтерский магистр.
— Уж поверь, мой дорогой друг, на Совете меня станут судить не за это!
Тревельян возмущается чуть сильнее, чем следовало бы, и переводит взгляд на витражное окно кабинета, на зеленеющий в небесах кривой шрам. Такого не простили бы ни Кордилиусу Драккону, ни даже самой Андрасте.
Никто не любит живых героев, никто не любит быть обязанным.
Тревельяну благоволят император и треть Совета Герольдов, но реформация — это самое большее, на что они пойдут. А ведь судьбу Инквизиции и её лидера будет решать не только Совет Герольдов. И даже не только Орлей. Интересно, этот неотёсанный болван Теган снова попытается устроить драку?
Впрочем, если Тревельян считает, что поддержка Сирила поможет ему остаться в Игре… До сей поры он был ценным союзником.
— Вероятно, ценой вашего молчания станет мой голос на Совете Герольдов? — спокойно отвечает Сирил, выпрямляясь в кресле. — Что ж, я всегда рад помочь старому другу.
Он не станет рисковать ни своим положением, ни положением любимой. Родство его фаворитки с Чудовищем Киркволла вполне может переполнить чашу терпения императора, и тогда ему припомнят всё — интриги отца против тогда-ещё-герцога Гаспара, досадный провал с кунари, неудавшееся сватовство самого Сирила к покойной императрице…
Впрочем, только ли фаворитки? Возможно, в свете роспуска Кругов и возвышения Тревельяна ему следует закрепить ещё один интересный прецедент?
|
|