Команда Андерса. Тема 1, "Гнев".

[dragonage-ton]

Команда: Андерс
Тема: Гнев
Персонажи (пейринг, если есть): Андерс, Хоук, новые
Жанр: Angst, Missing scene, Gen
Рейтинг: PG-13
Предупреждение: одно матерное слово. гы.
оправдываться тут бесполезно, но все же: ИНТЕРНЕТОПРОБЛЕМЫ.

2183 слова.

- Почему ты стал лекарем, Андерс? – спрашивает однажды Хоук во время очередного визита в Клоаку. Больных сегодня необычно мало, поэтому нужно заняться приготовлением мазей и зелий про запас; Хоук охотно помогает, умело и ловко растирая травы в пыль и точно отмеряя нужные количества, вот только смешивать ингредиенты позволять ему нельзя – привычные руки разбойника мгновенно превратят целебное снадобье в отраву, даже если сам он совсем этого не хочет.
- Трудно объяснить, - помедлив, откликается лекарь, не отрываясь от котелка с укрепляющим взваром. – Особенно – объяснить не-магу.
- Попробуй, я не тороплюсь, - смеется Хоук, щуря льдисто-голубые глаза, ловит блики редкого в Клоаке солнца лезвием кинжала и пускает зайчики в глаза другу, мешая считать падающие в будущую мазь капли мироцветной настойки. – Бетани вот никогда не могла залечить и фингала под глазом у Карвера, а твои чудеса…
- Несмотря на всю мою ненависть к Кругу, не могу сказать, что вовсе ничем не занимался в перерывах между побегами. У меня были хорошие учителя, а, сидя в карцере, волей-неволей будешь делать что угодно, лишь бы не умереть от скуки.
- Не заговаривай мне зубы, - нетерпеливо отмахивается разбойник, спрыгивает с шаткого стола и шагает ближе, ловя ускользающий взгляд мага, - Это могло дать лишь мастерство, но я видел, как ты управляешься со льдом. Ты мог бы стать боевым магом – и отличным магом, но все равно вцепился в такую грязную и неблагодарную работу. Почему?
- В следующий раз приходи ко мне за перевязкой, только предварительно вывалявшись в дерьме, а то грязи на тебе явно маловато. С неблагодарностью у тебя и так проблем нет, как я погляжу, так что в ней можешь не тренироваться, - притворно возмущается Андерс, снимая котелок с огня и ставя его на стол. – Неужели у тебя нет других дел, кроме как приставать к несчастному, измученному и бедному лекарю? Если даже и нет – у меня они есть, и в них ты помог уже всем, чем мог. Сходи, например, к Варрику, если хочешь историй…
- …и пойду! Только Варрик скорее расскажет мне новую байку про меня самого, а вот ты подобной чести от него вряд ли удостоишься…
- И слава Создателю! Пшел вон, а то сам выгоню. Посохом под зад, как последнего воришку.
Хоук снова смеется – коротко и негромко – и исчезает за дверью, привычно споткнувшись о слишком высокий порог, который все нет времени разровнять. Затихает вдали сдавленное ругательство, и лишь вечная пыль бывших каменоломен висит в воздухе, изредка обманчиво вспыхивая на солнце искорками золота дураков.
Пыль неспособна нарушить тишину; Андерс тишину ненавидит, а потому не любит и оставаться в одиночестве.
Тишина заставляет заглянуть в себя – за отсутствием других собеседников.
Тишина пробуждает так и не забытое толком прошлое, а вместе с ним – и демонов, скрывающихся там.
Тишина хуже любого допроса – она выталкивает на поверхность то, что никогда не должно вырваться за пределы одного-единственного разума.
Обычно Андерсу некогда бояться тишины; сейчас разворошенная мимолетным вопросом память подбрасывает все новые и новые картинки, одна больнее и страшнее другой.
Андерс вспоминает – и не замечает свежих ожогов на вцепившихся в края еще кипящего котелка пальцах.

***

Андерсу семь, и он впервые в жизни видит храмовников.
Странные и страшные, пахнущие железом и чем-то неизвестным, но сладко дурманящим голову, безликие и совершенно одинаковые для детского глаза люди(люди ли?) маршируют по главной дороге через его родную деревню, и все без исключения матери спешат забрать своих малышей с их пути.
Андерс успевает убежать первым, и, прячась за родным забором, с ужасом наблюдает за тем, как командир отряда останавливается у двери соседей и стучит – грубо, изо всей силы, оставляя стальной перчаткой царапины на старом дереве. Там живут братья-погодки Таррены, оба рыжие и смешливые, старший, Леорт, умеет рассказывать страшные истории так, что просто заслушаешься, а младший, Илен, может пролезть куда угодно и всегда добывает поесть на всю немаленькую компанию… Может быть, это к их родителям, думает Андерс, прижимаясь к смотровой щели, может быть, они просто не уплатили долг банну, как старая тетка Марла в прошлом году, тогда все будет хорошо, взрослые помогут, как помогли Марле – та, правда, все равно умерла от лихорадки зимой, но мама Таррен крепкая, да и отец – первый силач деревни…
На крыльце появляется хозяин дома – непривычно бледный и даже, кажется, дрожащий; из-за его спины боязливо выглядывают сыновья, но он тут же шугает обоих, а рыцарь начинает говорить – гулко и глухо, почти неразборчиво. До замершего за забором мальчишки долетают лишь несколько слов: …магия… лириум… забрать… не тревожьтесь. Таррен кивает, отрывисто и испуганно, и во весь голос зовет обратно детей:
- Леорт, Илен!.. И сестру приведите! – а в руках храмовника откуда-то появляется крохотный кожаный мешочек. Горький запах, клубящийся вокруг воинов, становится сильнее, давит и скребет горло, когда голубоватый порошок из мешочка дают попробовать сначала Илену, а потом и Леорту; младший просто морщится и чихает, но у старшего от одного только вида зелья вдруг брызгает из носа кровь, густая и почти черная.
Андерсу снова страшно, страшно до дрожи, до боли в стиснутых кулаках; он еще не знает, что и почему происходит, но каким-то звериным чутьем понимает, что Леорт уже не придет ночью на сеновал, чтобы рассказать про лесных эльфов и их злого бога-волка.
Из его собственного носа срывается одинокая капля и падает прямо на новые холщовые штаны; быстро расползающееся красное пятно на белой ткани заметно даже в сгущающихся сумерках.

***
Андерсу десять, и в жаркий летний полдень он прячется на чердаке, скрываясь от разъяренной очередной выходкой матери. Под рубашкой у него пищит и возится серый пушистый котенок, последний сын их старой кошки Милли, спасенный от бесславной гибели в ведре не далее как час назад и являющийся косвенной причиной пряток, а сам мальчик увлеченно роется в хламе, равномерно распределенном по всему небольшому пространству под крышей. Старые отцовские сапоги, сестренкина люлька, множество таинственных тюков, небрежно обвязанных дырявой рогожей… Настоящий рай для любого ребенка, но Андерс ищет не палку от метлы и не старый нож – гордость задаваки-Трика, сына кузнеца; его личное сокровище гораздо ценнее – для тех, кто способен понять его смысл.
Пухлая стопка книг, тетрадей и разрозненных листов бумаги – когда дорогой орлесианской, толстой и с полуосыпавшимся от времени золотым тиснением, а когда и самой простецкой, желтоватой и больше похожей на серую тряпку, подобную которой делают в любом городе и продают по медяку листок. Все исписаны мелким витиеватым почерком; все стары, как мир – как кажется Андерсу - и все пожелтели от времени, но яркие бурые чернила не померкли и сейчас.
Читает Андерс еще не слишком умело – у дедушки, единственного в семье, кто считает необходимыми для детей всякие учености, редко появляется свободное время наедине с внуком, но этих моментов он всегда ждет с тайным нетерпением и радостью. Настоящих книг у них всего две – толстенная и богато украшенная «Песнь Света», которую детям в руки не дают, да и вообще открывают лишь по большим праздникам, чтобы прочитать приличествующую случаю молитву; и истрепанные до невозможности, но не ставшие от этого менее интересными «Путешествия церковного ученого» брата Дженитиви, в довесок к которым у дедушки всегда находятся свои, забавные и грустные истории из его богатой приключениями жизни. Их не портит даже требование записывать и последующая проверка ошибок, обычно заканчивающаяся горящими от стыда и вытянутыми до эльфийских размеров ушами, и поэтому любой письменный текст кажется мальчику ярким чудом, которое необходимо изучить вдоль и поперек.
Эти старые записи неизвестного путешественника стали его личной маленькой тайной, которую не хочется делить ни с кем; на самом деле, еще и страшновато признаваться в запрещенных походах на чердак через крышу соседнего сарая, ну а в потрошении чужих тюков – тем более. Но тексты эти стоят любых наказаний; иногда в них попадаются вещи интересные и забавные – вроде описания и сравнения вкусовых качеств разных видов нагов, - но иногда и пугающие – например, то, что «Андерс» - вовсе не имя, а слово, значащее «житель Андерфелса».
«Вначале, - говорилось в той записи, - я был удивлен тем, что имена Андерс и Мэйв носят почти все местные дети; я предполагал, что это просто веяние времени, но когда решился спросить об этом приютившего меня фермера, то узнал о весьма необычной местной традиции. Андерфелс – суровая страна; здесь часто умирают даже взрослые, а из четверых рожденных детей, как правило, выживает один, или, при благом расположении Создателя, двое. Поэтому личные имена детям чаще всего не дают до достижения двенадцатилетия, и лишь потом они считаются достойными членами семьи и общины. Вообще имени здесь придают необычно большое значение; например, прелестную дочь моего любезного хозяина зовут Руанет, что значит «ржавая», и до сих пор ни один юноша не решился связать себя с ней узами брака. Андерцы – действительно странный народ, если позволяют себе упускать такое сокровище лишь из-за имени».
Вот он, злосчастный листок, на самом верху стопки; Андерс нетерпеливо смахивает его на пол и открывает заложенную с прошлого раза страницу, вновь повторив себе, что уж это-то ну точно совсем не имеет значения лично для него. Он ведь ферелденец, а эти глупые пустынники пусть творят со своими детьми, что хотят!

***

Андерсу почти двенадцать, и он сидит взаперти дома уже три дня – с тех самых пор, как огонек свечи, повинуясь лишь его воле, вдруг сорвался с фитиля и затанцевал в воздухе, тут же рассыпавшись сотней ярчайших искр. Они не гасли, пока летели вниз; не погасли, и коснувшись усыпанного соломой пола; а сотворенный ими огонь сумели погасить лишь к следующему утру.
Андерс знает, что означают такие вещи; знает теперь и то, что Леорт был магом, а очарование его историй и то, что все вокруг буквально видели происходящее в них – на самом деле проявления магии. Он до последнего надеется, что свеча просто упала, а послушный взгляду пламенный шарик примерещился от страха; но когда под вечер в дверь их дома знакомо бухает тяжелое железо под опытной рукой, рушатся и эти иллюзии.
Жутко отсвечивающий голубым порошок зовется «лириум», объясняют ему. Пожалуйста, попробуй его; если ничего не случится, то мы просто уйдем и ты останешься дома.
Что будет, если что-то все же произойдет, не говорит никто.
Андерс послушно берет на язык несколько крупинок, и запах железа мгновенно становится невыносимым; кружится голова, лица вокруг смазываются, сливаясь в одну ужасную маску лжи, растянутую на весь мир, а горечь во рту вдруг кажется высшим блаженством, ради которого стоит отдать и жизнь. Крепкий хлопок по спине возвращает его в реальность, заставляя выплюнуть проклятые песчинки, и он с ужасом чувствует на губах горячее, липкое и железное – снова железо, он всегда ненавидел железо и камень, предпочитая их земле и дереву, - а безымянный и безличный рыцарь озабоченно гудит, не поднимая забрала:
- Много дал, идиот!.. Ваш сын – маг, и он отправится с нами в Круг Магов. Там он будет безопасен и для самого себя, и для вас самих. Вещи собирать не нужно; до Круга отсюда меньше трех дней верхом, а по прибытии ему выдадут все необходимое для жизни и обучения…
Андерс слушает, но не слышит - лириумное видение все еще ломает восприятие, и единственное, что он может уловить из речи храмовника – сейчас его заберут, и прежней жизни уже не будет. Не будет купания в пруду летом; не будет котят, выловленных из этого же пруда и тайно выкормленных на чердаке; не будет и самого чердака.
Не будет ничего.
Не будет никого.
Наверное, это смерть, думает Андерс, и какое-то незнакомое жаркое чувство начинает покалывать подушечки пальцев.
- Да как же вы так можете, ироды! – срывающимся голосом вдруг взвизгивает мать, делая шаг вперед, но отец мгновенно заступает ей дорогу и бьет по лицу наотмашь:
- Молчи, шлюха! Нарожала выблядков неизвестно от кого, у меня в роду погани никогда не было! Не мой это сын!
- Был бы жив отец!.. – орет в ответ женщина, размазывая слезы и уже не обращая внимания на испуганно сбившихся в углу остальных детей; замолчать ее заставляет лишь новая звонкая оплеуха.
У меня нет имени, думает Андерс.
У меня нет родителей, думает Андерс.
У меня нет дома, думает Андерс.
Я никто, заключает Андерс, и мне некуда идти.
Что же мне делать, думает Андерс, и ответ подсказывает уже почти невыносимое жжение в пальцах; скосив глаза на мгновение, он замечает крохотные огоньки, пляшущие на ногтях. Выпусти нас, просят они, возьми нашу силу, просят они, освободи себя, требуют они. Стань кем-то, намекают они.
Убей их, хором вскрикивают они, Андерс выворачивается из удачно ослабшего стального захвата, взмахивает рукой – и длинный факел живого огня срывается с тонких пальцев, мгновенно находя себе добычу и начиная пожирать ее.

***

Его нашли под утро, пустив по неровному, прерывающемуся следу семейного мабари; пес вряд ли понимал, какую услугу оказывает юному хозяину, и, заботливо облизывая его лицо, проявлял лишь искреннюю преданность. Далеко убежать испуганный мальчишка не сумел – ярости и страха хватило лишь до ближайшей рощи, где он и уснул прямо на куче прошлогодних листьев. Проснувшись же, помнил только, как пробовал лириум, и лишь по рассказам конвоиров постепенно восстановил картину событий, позже записанную в досье как первый побег.
Как оказалось, восстановил слишком четко; застывшие над котлом руки уже начинают ныть, а пальцы знакомо немеют, и маг спешно опускает их в почти готовую мазь, аккуратно растирая затекшие суставы. Воспоминания опасны, по сотому разу думает он, но тут дверь вновь распахивается и из-за нее выглядывает знакомая вихрастая голова:
- Я тут подумал, - беззаботно заявляет Хоук, - что раз уж если я иду к Варрику, то оставлять его без подарка - то есть повода для насмешек - в лице тебя было бы неразумно.
- Знаешь, Хоук... - кашляет Андерс, накрывая котелок особой герметичной крышкой и отряхивая руки, - кажется, я придумал ответ на твой вопрос.
Хоук озадаченно хмурится:
- Придумал? Ты не Варрик, чтобы придумывать, извини уж...
- Понимаешь, Хоук, мой гнев гораздо опаснее моего сострадания.