Команда: Carver-team
Тема: Гнев
Персонажи: Карвер, Гаррет, немного Мередит.
Жанр: экшн, POV
Рейтинг: R за кровь.
Предупреждение: ...кровь?) рефлексия, философия, кунари.
Предупреждение 2: ссылка на референс к арту -
images.wikia.com/dragonage/images/6/63/Lowtown-...2004 слова
Кирквольский воздух другой.
Пропитанный горячим солнцем, соленый, чужой — никак не получается привыкнуть. Говорят, так пахнет свобода. Сейчас к запаху свободы примешивается дым, горелое мясо и серый пепел, летящий, кажется, прямо с неба.
Киркволльский снег: прах стягов с домов Верхнего Города.
Нависая над массивными стенами, тускло блестят бронзовые статуи, дальние — подрагивают в полуденном мареве и дрожи столбов пламени, лижущих деревянные лачуги Нижнего Города.
«Еще немного, и это захлестнет нас», — думал я ещё три года назад.
Захлестнуло.
Свежая кровь во швах каменной кладки.
...когда вести о том, что кунари начали вторжение, достигла Казематов, дежурные на воротах рванули рычаг. «Закрыть ворота! Лучники — на стены!..»
Кунари объявили о конце света.
Разумеется, они прикрываются словами о всеобщем благе, и я даже понимаю их. Но не прощаю.
«Пока ещё я рыцарь-командор Ордена», — резануло от лестницы, сухо и негромко, но на всю площадь из-за повисшей тишины: «И я не собираюсь смотреть, как кунари вырезают город. Мы защитим Киркволл. Открыть ворота. Выходим. Первый Чародей, сейчас самое время показать, что магия служит людям».
Для меня, для нас — кунари всего лишь очередные убийцы, банда уличных головорезов. На деле их красивые слова ничего не стоят, для жителей горящего Киркволла — тем более, но за каждое мы взыщем двойную плату.
Паромщик отталкивается от пристани, и мы молча смотрим на алые сполохи — в небе и в отражении на морской глади.
Левая рука ноет, я не привык к щиту, но без него сейчас никак. Наш отряд откололся от основного, обходной маневр, хотя какая к демонам тактика, какая стратегия? Стретегия проста — спаси город, сдохни, а спаси. Тактика — режь всё, что выше восьми футов и носит на голове рога, да следи за товарищами, оставаться единственным выжившим тяжело.
Левая нога выставлена вперед, присогнута, так учили — быстро, два-три урока и ты рыцарь, и так ведь мечом махал, а, значит, выживешь — ты нужен Киркволлу!
Я нужен Киркволлу. Не знаю, где сейчас мой брат, хотелось бы думать — трясется от страха под своей кроватью или связанный среди пленных, а потом появлюсь я, в доспехе, такой — ХА!.. И спасаю его, конечно, брат всё-таки. Но, зная Гаррета — он сейчас наверняка устраивает огненную бурю и сдерживает пламя, чтобы не поджечь ничего лишнего, предусмотрительный, конечно.
Рука ноет, потому что щит приходится поднимать высоко и удерживать так почти постоянно — кунари высокие, а шлем не спасает, я видел. С размаху — так точно не спасает.
Закрыть голову — рубануть, закрыться — рубануть, закрыться — рубануть, бесконечная мельница, как на манекенах. Я почти не умел биться в строю, но быстро научился: ещё бы не.
Мы зачищаем пядь за пядью, меч скользит, и сапоги скользят — кровь на рукояти меча и на камнях кровь. Мертвых вокруг слишком много, и я понимаю, что кунари не берут пленных.
Осознание душит меня, стягивая тугую петлю гнева на глотке.
Кунари не смогли справиться с мерзостью человеческих пороков. «Баз» не спешат принимать путь Кун с благодарностью — на что рассчитывал Аришок?
На что рассчитывали церковники, даря сыну наместника смерть прямо над алтарем?
На что рассчитывал Киркволл, ставший выгребной ямой для скверны половины Тедаса?
Теперь бронзовокожие гиганты убивают нас. Всех, без разбору.
Мы не поняли их и не приняли их. Мы похищали их воинов и резали им глотки как жертвенным быкам. Мы не держали слова. Мы не считались с их честью — и о своей забывали. Мы пытались торговаться с ними, как с гномами на рынке. Мы меряли их по себе.
Мы насмехались, пока они не видели. Мы звали их животными.
Чаша терпения переполнилась, и мы пожинаем плоды своих трудов. Они убивают нас.
Они убивают нас за то, что мы — люди.
Такие, какие есть.
И я забываю о том, что в строю, забываю о тяжести доспеха и ноющей руке.
Мне плевать на величие Киркволла, на благодарность наместника, на орден, на приказы рыцаря-командора. Видел я на костре все людские пороки и благодетели.
Вертел я... всех этих рогатых, вместе с их засратой философией.
Я не думаю о подвиге. И даже не думаю, как смотрюсь в новых доспехах и с залитым чужой кровью лицом.
Кто прав, кто виноват, кто спровоцировал, кто получит награду, а кто — горящую стрелу в погребальную ладью с двухсот шагов — это все не имеет значения, все теряется, мир становится простым и понятным.
Здесь и сейчас — чужаки — убивают жителей города. Среди которых есть дорогие мне люди, пускай они даже и не знают об этом. Я собираюсь защищать своих близких и убью любого, кто попытается навредить им — будь то кунари, человек или сам Создатель.
Гнев придает сил, и следующего противника я очень не по-рыцарски торцую щитом в подбородок, подкатываюсь под ноги, рассекая бедренную вену — такой номер не прошел бы с человеком. Не оглядываюсь, но считаю до десяти, пока следующий противник падает на одно колено — с порезанными сухожилиями не побегаешь. Не по-рыцарски, да, но — я говорил? — мне плевать. Рядом вертится несколько фигур — мои братья по ордену, мне кажется, что я чувствую движение каждого. Девять, десять — еще несколько пинт крови на мостовых Киркволла, пей, родимый город.
Скользкий от крови меч вылетает от удара, к демонам, я срываю с руки щит и со всех сил вгоняю окованный железом угол в раскрытый рот кунари. Потом еще и ещё раз, пока хрустят зубы — и пока не захрустят кости, а камни вокруг не станут красными.
Я дрался, как никогда в жизни, наверное.
Это война, а не рыцарский турнир — билось в глотке. Война. Война! Как при Остагаре и клеймо дезертира больше не жжет.
Порождения тьмы, наемники, контрабандисты, работорговцы, все — получите! Наискось, от бедра до ключицы; острием, через язык и кожу, до упора. Упереться ногой в бьющееся тело, выдернуть лезвие — чавкающий звук и толчок густой крови. Чужой меч с зазубренным лезвием лёг в руку так легко и удобно.
Не добиваю — зачем? — с отрубленной по плечо рукой долго не проживет, внутренности обратно не затолкает. За моей спиной — дорожка из тел.
Гнев. Это единственное, что заставляет меня идти.
Через столько лет я снова вижу его ясные, слепящие очертания – он указывает путь.
Я помню, как бежал из Остагара, чтобы предупредить своих.
Помню, как в спешке мама и Бетани швыряли вещи в походный мешок, а Гаррет бегал вокруг, мешая суетой, но даже тогда думал, что его дело правое.
Как едкий пот смешивался с нашей кровью, мешая видеть – возможно поэтому тот огр убил Бетани, а мы не смогли ничего сделать?.. Мертвую Бетани я стараюсь не помнить, но до сих пор слышу рыдания мамы и вижу бессильные злые слезы Гаррета.
Сегодня будет иначе. Не потому, что бежать некуда – нельзя. Гнев не позволит.
Это много глубже – под кожей, в венах, как лириумные клейма Фенриса или как Справедливость Андерса. Это то, что делает меня сильнее. Хрупким делает тоже, но запаса прочности должно хватить на сегодня, а что потом – не важно.
Кто-то касается моего плеча и я резко оборачиваюсь, но натыкаюсь взглядом на лириумно-синие глаза и моё собственное лицо разглаживается, сгоняя маску гнева.
— Гнев — оружие бессилия, сэр Карвер. — говорит рыцарь-командор. Её лицо спокойно и непроницаемо, как всегда. — А мы не бессильны.
Я помню, я шел с Ней какое-то время.
Её воля держала меня за ошейник, за гнев, то распаляя — одним взглядом, то осаживая резким холодом.
В Киркволле легко не быть милосердным — гнев тысячи восставших рабов, казалось, вбился ударами плети, влился кровью, на века.
Как запах моря, как воздух.
И пусть — лучше ярость, чем безразличие.
Мы слишком долго делали вид, что дела города нас не касаются. Слишком долго думали, что цепи — не про нас.
Мы все тут скованы и повязаны, неужели воле Создателя потребовалось залить нас кровью по щиколотку, чтобы мы поняли это?..
Я пропустил момент, когда не стало «нас», а стал — «я». Один.
Но пошел дальше.
***
Венадаль горит ярко, видно издали, и снег в Нижнем Городе огненный. Искры — вверх, а пепел — вниз, рой золотистых мух.
Гаррет плохо разбирается в доспехах, да и зрение у него не очень хорошее — щурится. Зато все вокруг красивые, а походку можно узнать очень издали.
Брата узнаёт не сразу: Карвер идет против обыкновения медленно, слегка пошатываясь. Руки опущены, щит на локте и слишком большой для одноручного оружия меч с зазубренной кромкой.
— Карвер! — зовет он. Кажется, что сейчас, как в кошмаре, из-за угла выскочит враг, а он не успеет с заклинанием и брат не заметит, и всё будет быстро, слишком быстро, как с Бетани, как с мамой. И ничего не изменить, сколько ни вой в беззвездное сейчас небо.
Это была очень долгая минута.
— Гаррет. — Синий взгляд не бьёт упрёком, как обычно. — Сражаешься? Хорошо. Мы тут — тоже. — Карвер машет латной перчаткой назад, как будто за ним люди.
За его спиной пусто. Он не заметил потери отряда.
Доспех и волосы — в крови, кровь и своя, и чужая , а ещё грязь на щеке и Гаррету хочется послюнить платок и вытереть брату лицо — измазался весь неизвестно чем, неизвестно где, мама будет ругать...
Только платка нет. И мамы.
Гаррет молча притягивает брата к себе, запускает одну ладонь сквозь волосы — к затылку, второй касается локтя.
Отпускает нескоро, наплевав на огонь и необходимость торопиться, а, отпустив, разворачивается и почти убегает, уводя за собой свой крохотный отряд, привыкший подчиняться бесприкословно. Он сделал то, что мог — Карвер может идти дальше, на нем больше ни царапины, а по лестнице поднимается ещё один отряд храмовников.
Он думает не о себе — Мерриль и Андерс тоже маги и тоже отступники, так он убеждает себя потом.
Карвер стоит ровно, уже не шатается и вскидывает руку, приветствуя своих.
Гаррет надеется, что видит брата не последний раз в жизни.
***
Безумие заканчивается так же внезапно, как и началось. Но я узнаю об этом позже, от других раненных в лазарете Казематов: Гаррет Хоук убил Аришока в честном поединке. Кунари, все до единого, покинули Киркволл.
Никто не упоминает того факта, что Гаррет — маг. Двое или трое вспоминают о том, что моя фамилия тоже Хоук. Я киваю. Говорю — вы мои братья. Гаррет Хоук? И Гаррет брат.
Думаю о другом.
Я захлебывался гневом и кровью, вычищал улицы, а он закончил войну единственной дуэлью. Мне не пришлось его спасать, зато он меня исцелил. Отпустил идти своей дорогой, вытолкнул из тени. Я справился. Наверное, справился. Но я ничего не чувствую.
Я смотрю в потолок и думаю о том, что в Лотеринге уже давно отцвели абрикосы и на ветках появились тугие, зеленые плоды — кислые, но самые вкусные, потому что их нельзя есть. Думаю о дереве на берегу реки, чья кора иссечена следами мого первого тренировочного меча, тупого и вообще деревянного. Думаю о девушке, которую все звали Персиком, - и вовсе не из-за мягкого пушка на щеках. Пытаюсь вспомнить, какого цвета было первое «взрослое» платье Бетани. Как пахнет воздух без моря. Как ощущается первый зимний холод. Когда цветет вереск. Как пахнет осенний дождь. Голос короля Кайлана. Теперь я ухожу в прошлое, пытаясь вытащить оттуда старого себя. До смерти Бетани. До Остагара.
Но в прошлом пусто, и я не знаю, где ещё себя искать. Здесь, в Ордене, так и не нашел.
...комнаты рыцарей Ордена всегда напоминали мне псарню. Нас натаскивали как мабари, воспитывали, лелеяли нашу злость, а однодневная война, вместо того, чтобы показать обратную сторону медали, дала распробовать вкус крови и многим это понравилось.
А я третий день — как с похмелья.
Мой гнев обращен вовнутрь, на себя. Только теперь это называется «стыд».
Казалось бы, я не сделал ничего такого: я защищал город, который со словами присяги Ордену стал моим новым домом.
Только от вида крови тошнит.
Пройдет, знаю. И от этого знания снова тошно. Я не хотел становиться частью Города Цепей. Рвался, цеплялся за лучшее будущее, жил завтрашним днем, вот оно — завтра, а я запутался в словах, присягах, долге. В цепях.
Коридор между лазаретом и спальнями пахнет пылью и почему-то книгами. Я прохожу очередных десять шагов прежде, чем привалиться к стене и перевести дыхание. Провожу рукой по лицу, задерживаю ладонь и спустя секунду добавляю вторую, пряча ухмылку.
Кажется, я понял, почему бронзовые статуи закрывают лица ладонями.
Им стыдно на нас смотреть.
Потому что ничего ещё не закончилось.
Кунари в чем-то были правы — мы, люди, никогда не изменимся.
Только нас бессмысленно убивать за это.
Мы и сами отлично справимся. Апд.