Название: Ничего плохого не случится Пейринг: Каллен/ж!Лавеллан, Варрик, Дориан Категория: гет Жанр: романс, драма Рейтинг: PG-13 Размер: мини (3612 слов) Комментарий автора: С Новым Годом! Счастья, удачи и вдохновения! Искренне надеюсь, что вам понравится!
Стены вокруг полыхали всеми цветами алого, багряного и красного. Но не такого, как поздние яблоки или крашеное полотно деревенских праздничных рубах – этот красный цвет был порождением иной стихии, разрушительной и пожирающей все на своем пути. Башня горела. Каллен с трудом шел сквозь бесконечные коридоры, стремясь выбраться и сделать хотя бы вдох чистого бездымного воздуха. Легкие разрывались, но почему-то он продолжал идти, вдыхать гарь, бороться за жизнь. Этого не могло происходить. Его башня в Скайхолде не считалась огромной, подняться туда можно было по единственной полуразрушенной лестнице, да и та находилась снаружи. Прочие переходы строители пока не отремонтировали – есть ли смысл, когда средства нужны для более срочных дел? Однако башня и коридоры горели перед Калленом, обрушивая на голову обжигающие искры. Откуда-то из-за стены пламени доносились крики, но голоса разобрать не удавалось. Бесконечные алые коридоры с бесконечными мольбами тянулись и тянулись вперед, и не было этому пути конца. Тяжелые, как каменные своды крепости, мысли оседали в голове, не давая рассуждать здраво. Потому Каллен не заметил, когда древние стены эльфийской твердыни сменили гладкие камни Кинлохской башни, а теплую куртку – привычные чуть тесноватые доспехи. Но огонь, всепожирающий огонь, остался. И появилось кое-что новое. Каллен бросился на колени, завидев лежавшие у стен тела, попытался перевернуть ближайшее на спину. Но тело на его глазах рассеялось дымом и синей пылью. Пылью, сияющей в этом красном царстве упрямым голубым светом. Каллен отшатнулся. Прочие тела вокруг него тоже начали осыпаться, будто по чьей-то команде, голубое сияние заливало пол, резко контрастируя с алыми языками пламени вокруг. Каллен побежал вперед, в просвет между огнем, но теперь лириум пылью хрустел у него под ногами, и каждый новый шаг томительной болью отдавался в теле. Почему-то остановиться Каллен не мог и даже не пытался, продолжая бежать, задыхаясь от дыма и под тяжестью доспехов. Впереди вдруг выросла стена. Огромные синие кристаллы торчали из нее, как вражеские копья, не позволяя подойти ближе. К пустому пространству стены прижималась спиной тонкая женская фигура. Сквозь треск огня и хруст лириумной пыли под ногами Каллен различил пение – незатейливая деревенская песенка про похождения дурачка-козопаса в долийском лесу лилась из уст девушки. Улыбка будто застыла на ее губах, лицо казалось незнакомым и пустым, хотя мантия Круга выдавала принадлежность к кинлохским магам. Но вот девушка замолчала, чуть повернув голову, встретилась взглядом с Калленом – и он вдруг узнал юную чародейку Сурану. – Не бойся, Рыцарь-Командор, здесь же не Киркволл, – сказала она вдруг, улыбаясь тонкими бледными губами. – Просто немного лириума и магии. Ничего плохого не случится. И запела вновь. Только эта песня была иной – будоражащей кровь, зовущей и до голубизны пронзительно-синей. Так всегда пел лириум, заставляя сердце Каллена выть от желания прикоснуться к нему, а кончики пальцев зудеть от предвкушения. И сейчас Каллен вновь ощутил страстную тягу на грани необходимости. Подбежать к Суране, заключить в объятия, слиться с ней воедино, чтобы заполнить пустоту в душе и утолить постоянную жажду... Кристаллы, торчащие из стены, вдруг начали расти, пронзая хрупкое тело Сураны, поглощая эльфийку, все еще смотрящую на Каллена и поющую. Ее голос продолжал звучать и когда кристаллы начали наливаться алым, будто впитав кровь жертвы, и когда безжизненные глаза Сураны посмотрели на Каллена в последний раз, прежде чем стать частью сияющей друзы. А потом Каллен проснулся. Его сердце учащенно билось, а руки стискивали край одеяла. Только усилием воли он заставил себя разжать пальцы и сел. Устало потер виски. Очередной кошмар закончился, оставив после себя лишь неприятный осадок на сердце и беспокойство. Сколько таких снов было и сколько еще будет? Хорошо, что они хотя бы улетучиваются из памяти почти сразу. Он бросил взгляд в узкое окно – небо за крепостной стеной уже посветлело в преддверии рассвета. Самое время подниматься и приступать к работе. Одеваясь, Каллен старательно гнал от себя подсознательное желание вспомнить детали сна. Но кроме бега по бесконечным коридорам, чувства тревоги и невесть откуда застрявшей в голове вульгарной песенки про козопаса ничего не приходило на ум. И Каллен даже был этому рад.
Чувство тревоги не покидало его весь оставшийся день. Оно же, вкупе с кучей обязанностей, заставляло Каллена нервно сжимать и разжимать кулаки, ходить из стороны в сторону и раздраженно покрикивать на нерасторопных подчиненных. К середине дня всякий уже знал, что генерал встал не с той ноги, и старался не попадаться у него на пути лишний раз. К сожалению, Инквизитор Эллана Лавеллан только что вернулась из путешествия к Священным равнинам и знать не знала о плохом настроении Каллена. Она буквально влетела в его кабинет в башне, застенчиво улыбнувшись и ища ответный радостный взгляд. Но получила не совсем то, на что рассчитывала. Каллен ужасно устал за день от писанины и проверки готовности тех или иных мелочей, а постоянное беспокойство после кошмара вымотало нервы. Вчера он мечтал, чтобы Эллана вот так запросто заглянула к нему, сияя улыбкой, и дозволила вновь прикоснуться к себе, вновь подарить поцелуй, как тогда, на крепостной стене. Сегодня же Каллен не нашел в себе сил на исполнение этих желаний. – Добрый день, Инквизитор, – вздохнув, поздоровался он. – Как прошло путешествие? – Не так хорошо, как хотелось бы, Каллен. – По губам Элланы скользнула тень другой улыбки – совсем не радостной, натянутой. – Тяжело было смотреть на Священные равнины – я почему-то представляла их иначе. В основном – без толп оживших мертвецов и сражающихся друг с другом орлейцев. Но это не так страшно… Когда мы возвращались, получили сообщение из Эмприз-дю-Лиона с просьбой о помощи от деревни Сарния. Вот там дела обстоят просто ужасно! Я оставила пару человек помогать, но боюсь, что этого окажется мало и вскоре придется вернуться туда снова. Бр-р… Она поморщилась и передернула худыми плечами. - А как дела в нашей армии? Есть какие-нибудь известия или проблемы? – Ничего, что заслуживает твоего внимания, – отмахнулся Каллен. – Проблемы есть всегда, но я в состоянии их решить. Это же моя обязанность. А вот у Лелианы, кажется, были к тебе какие-то вопросы – вчера она даже хотела отправить ворона с письмом, но почему-то передумала. – Я загляну к ней, – рассеяно сказала Эллана. Каллену показалось, что она не очень-то хочет говорить о Лелиане, о своем походе, да и об армии интересовалась исключительно из вежливости. Это почему-то вызвало очередной приступ раздражения. Но чего он ожидал от эльфийки, только пару месяцев назад покинувшей леса? Что она сразу сможет включиться и заинтересоваться всеми гранями своей новосозданной организации? Спасибо, что вообще осталась и пытается хотя бы вникнуть в чужие проблемы. Впрочем, Каллен тут же устыдился подобных мыслей. Негоже делать Эллану заложницей своего плохого настроения. – Извини, если отвлекаю тебя. Я просто подумала, что мы давно не виделись. Вот… И если ты не очень занят вечером, мы бы могли... могли бы поинспектировать войска вместе и поговорить потом немного о чем-нибудь неинквизиторском. Слово «поинспектировать» Эллана произнесла с явным трудом и старанием, видимо, повторяя за кем-то. В ее устах оно звучало ужасно неуместно – будто кунари пытается рассуждать о Песни Света. Эллане идеально подходила красивая и непонятная эльфийская речь, размеренные речитативы заклинаний, но не сухие официальные словечки. Тем более, наверняка подсказанные кем-то. – Боюсь, сегодня инспекций войск не предусмотрено, а у меня скопилась бумажная работа. – Каллен с сожалением взглянул на кипу отчетов на столе. – В другой раз с удовольствием. – Ну да... пока я еще буду здесь. Хотя знаешь, если ты ненадолго оторвешься от стола и пройдешься со мной – ничего плохого не случится. Каллен моргнул, испытав странное ощущение. Ему на миг показалось, что часть этой фразы - про «не случится» - он уже слышал совсем недавно в какой-то странной ситуации, но никак не мог припомнить обстоятельств. Однако неприятный осадок окончательно утвердил его в мысли, что «плохое» как раз может случиться и даже скоро. У Каллена резко разболелась голова. От свалившейся на плечи ответственности, от необученных толком солдат, которых надо толкать на передовую, от отчаявшихся сгинувших собратьев по Ордену, от кучи бумаг на столе в пыльной башне, от того, что стоявшая перед ним эльфийка достойна большего, чем ухаживания бывшего храмовника, до сих пор зависимого от лириума. От всего и сразу. Такие головные боли случались у него чаще и чаще. Каллен знал, что будет плохо, когда принимал решение отказаться от лириума, но не думал, что это окажется еще и настолько тошно. Видимо, заметив пробежавшую по его лицу судорогу, Эллана забеспокоилась. – Каллен, тебе нехорошо? – Просто небольшая головная боль, – отмахнулся Каллен, пытаясь непринужденно улыбнуться, но потерпев поражение. – Хочешь, я помогу? Я немножко умею с ней справляться. – Эллана сделала шаг вперед и протянула руку. Каллену на миг почудилась расцветающая на ее ладони искра – ярко-голубая искра магии – и он инстинктивно отшатнулся. Эллана хлопнула глазами. – Не стоит тратить силы, это всего лишь головная боль. Она пройдет сама. – Да мне несложно. – Настороженный взгляд Каллена Эллана интерпретировала по-своему. – Этому меня научила Хранительница. Никогда я не была сильная в целительстве, но тебе помочь наверняка смогу. Просто позволь мне. – Спасибо, не стоит. Я в порядке, – поднял руки в защитном жесте Каллен. – Леди Инквизитор, если у вас все – мне нужно прочесть еще кучу отчетов. И я бы предпочел делать это в тишине и одиночестве. Эллана опустила руку и сделала шаг назад. – Ma nuvenin, Каллен. Тогда я, пожалуй, пойду. Она выскользнула за дверь, почти бесшумно прикрыв ее за собой. Каллен вздохнул и откинулся на спинку кресла, нервно вертя писчее перо между пальцами. Он знал, что Эллана хотела помочь, но меньше всего сейчас ему требовалась магия рядом. Каллен вздрогнул, представив голубоватые целительные искры, касающиеся кожи. Будто маленькие угольки, и такие же жгучие. Нет, только не сегодня. Вздохнув, он потер виски и сумел расслышать за дверью недовольное бормотание: «Поинспектировать... неинквизиторское… Дурацкий Варрик с дурацкими советами...»
Уже к вечеру Каллен раскаялся и горячо пожелал извиниться перед Элланой за свое недостойное поведение. Никакие дурные сны не могли служить оправданием грубости, особенно по отношению к Эллане. Каллен бы с удовольствием бросил всего себя к ее ногам, да не был уверен, что одного лишь этого хватит. Он не слишком хорошо умел извиняться, а уж просить прощения у той, кто заставляет сердце гулко стучать, будто после очередной дозы лириума, казалось страшнейшим испытанием. Наверное, маги перед Истязанием ощущали нечто подобное – дрожь, предвкушение и чувство неизбежности. К тому же, Каллену еще долго предстояло работать вместе с Элланой, и извинения требуется принести в любом случае, даже если она решит не принимать их. Только каким образом лучше это сделать? Каллен бы, наверное, еще долго терзался муками выбора, бродя по двору от башни к башне, но на его счастье из таверны как раз возвращался Дориан. Привлеченный растерянным видом Каллена, он довольно быстро понял причину его затруднений. – Конечно, просто так вы не отделаетесь, Командор! – хмыкнув, насмешливо заявил Дориан. – Это же обида женщины – страшнейшая из бед! Эллана – чудесная девушка и даже отдаленно не столь привередливая, как большинство тевинтерских дев из высшего общества, но и ей будет приятно получить знак вашего внимания и раскаяния. То есть, еще что-нибудь, кроме бессмысленного валяния у нее в ногах. – Может, цветы? – наугад предложил Каллен. Для трех коз и снопа пшеницы определенно было еще слишком рано, а что-то более изящное в крепости посреди гор сейчас вряд ли найдется. – Я очень мало знаю о предпочтениях в подарках у долийских девушек… да и у юношей, но, полагаю, вариант беспроигрышный, – покивал Дориан, довольный, что Каллен правильно его понял. Хотя с цветами Каллен тоже поторопился – в снегах вокруг Скайхолда почти ничего из них не росло. Посылать же солдат в Ферелден или Орлей... Нет, еще не хватало пользоваться своим положением. Поэтому Каллен ничтоже сумняшеся отправился в садик внутреннего двора. Это было его любимое место, да и любимое место почти всех обитателей Скайхолда. В садике стояла приятная тишина, пахло зеленью и дождем. Здесь леди Инквизитор повелела разбить сад, где выращивались бы травы для нужд лекарей, алхимиков и магов. Всевозможные растения, семена и ростки которых Эллана привозила из своих походов, украшали грядки и клумбы вдоль дорожек и каменных ограждений. Эльфийка-садовница зорко следила, чтобы благополучию рассады ничто не угрожало, и твердо пресекала любые попытки солдат отведать ядовитых ягод или совершить еще какое мелкое преступление. Каллен же собирался унести отсюда пару цветов и надеялся на снисхождение от суровой владычицы клумб. Или на то, что она его самоуправства не заметит. Он разумно решил не рисковать, срывая красивые, но редкие и неизвестные цветы. Эллана была достойна лучших роз, орхидей и фиалок из самых дорогих цветников Орлея, но Каллен мог подарить ей только наскоро собранный букет ромашек с эмбриумом и лекарственными травами. С другой стороны, размышлял Каллен, как раз такое практичная Эллана должна по достоинству оценить. Он нашел ее в библиотеке, обложившуюся древними томами и свитками, как артиллерист снарядами. Эллана сидела над какой-то огромной книгой, водя пальцем по строчкам и шевеля губами. – Инквизитор, могу я отвлечь тебя ненадолго? – вежливо остановился рядом Каллен. Эллана подняла взгляд от книги и нахмурилась. – Я думала, ты сегодня занят. – Я уже освободился. – Каллен задумчиво оглядел пустую библиотеку, прикидывая, с чего бы начать. – Эллана, мне немного... стыдно за свое поведение сегодня. Это было грубо с моей стороны и невежливо. Я должен извиниться перед тобой. – Ой, да не надо, что ты! – смутилась она, замахав руками. – Я все понимаю, совсем не обязательно... – Нет-нет, обязательно. Вот. И Каллен, не размениваясь более на вступления, вручил Эллане букетик. Та с удивлением и растерянностью взглянула на бледные ромашки, среди которых алыми сердцами выделялись цветы эмбриума. – Ma serannas, Каллен, – растерялась Эллана, и он понял, что сумел удивить ее. Надеялся только – удивил приятно. – Мы могли бы и правда пройтись, когда ты закончишь читать. Инспекции войск я обещать не стану, но можно прогуляться за стеной или подняться наверх. Сегодня чистое небо, вид должен открываться просто замечательный... – Погоди, это что – эльфийский корень? – прервала его Эллана, потирая продолговатый лист между пальцев. – Да, - смущенно подтвердил Каллен. – Я подумал, что в букете должно быть и что-то эльфийское тоже. Тебе не нравится? – Эльфийский корень никакого отношения к эльфам не имеет, – недовольно отметила Эллана, нахмурившись. Дурной знак. – Заблуждение частое, но обидное... Скажи, ты что, сорвал его с угловой грядки? Где еще со стены свисает арборское благословение? – Возможно, – ответил Каллен, пытаясь припомнить, где именно нашел злосчастную траву. – А что такое? – Это – королевский эльфийский корень. Видишь, листья чуть сиреневые? – Эллана закусила губу и упавшим голосом добавила. – У нас всего три ростка было. Я для особых случаев сажала... А здесь сколько? Каллен почувствовал себя неловко. В саду уже сгустились сумерки, и разглядывать цвет листьев у знакомого растения Каллен не стал, посчитав, что эльфийский корень везде одинаковый, его вдоволь можно отыскать всюду, а в саду Скайхолда он вообще растет на каждой клумбе. Потому сорвал первый попавшийся. Точнее, первые попавшиеся три. – Я... я как-нибудь это исправлю, – пообещал Каллен, хотя понятия не имел, как. Эллана выглядела расстроенной, недовольной и осторожно перебирала букет, откладывая сиреневатые стебли в сторону. Совсем не этого эффекта Каллен хотел добиться. В общем, извинение не удалось. – Могло быть и хуже, – чуть позже попытался утешить Каллена Дориан, наблюдавший всю сцену из-за стеллажей. – В конце концов, вместо эльфийского корня ты мог принести ей в букете сухостебель. А это, скажу я тебе, гораздо более рискованный ход для первого свидания.
– Мы слишком разные. Я не понимаю ее, иногда – в прямом смысле. – Каллен как будто бы говорил с Варриком, однако обращался больше к самому себе. – Вчера я случайно уронил книги ей под ноги, и она бросила что-то такое на эльфийском… Надеюсь только, что не проклятие или ругательство. А эта ее привычка поминать своих богов даже в церкви? Будто бы нам мало проблем со жрицами, так она еще добавляет. Удивительное неуважение к чужой вере. Но это не самое худшее. Самое худшее – когда она творит волшебство, я не могу просто так смотреть на это. Дрожь берет при мысли, что ее руки, столь легко создающие пламя и холод, могут коснуться меня. А затем она улыбается, и вдруг дотронуться до нее мне хочется большего всего на свете. Почему так происходит? Почему столь прекрасное создание родилось с магическим даром? Почему Создатель послал мне это испытание? Как по-твоему, Варрик? – По-моему, Кудряшок, тебе уже хватит, – качая головой, заявил Варрик, отодвигая высокую кружку с остатками пива. Каллен вздохнул, но не стал спорить. Это была единственная кружка за сегодня, но ему и правда хватило. Голова, впервые за долгие дни и ночи, была чудесным образом пуста, а тело легко и свободно. Ни зуда на кончиках пальцев, ни дрожи в руках. Волшебное ощущение. Если бы ни обязанности генерала Инквизиции, Каллен проводил бы в таверне гораздо больше времени. – Посмотри на это с другой стороны. – Варрик дружелюбно кивнул проходившей мимо официантке и вновь обратил взгляд на Каллена. – Эллане тоже несладко приходится. Ее клан остался в Вольной Марке, она чуть не погибла при взрыве храма и получила волшебную закрывающую разрывы в Завесе дивную хрень на ладонь, да еще целую Инквизицию в нагрузку. А ведь до того она наверняка даже и пятком долийцев не командовала. Да вот еще умудрилась влюбиться в того, кто раньше оттащил бы ее в ближайший Круг под страхом немедленной расправы. Так что поводов для сетований у нашей леди Инквизитора определенно побольше твоего. И такие мелочи, как эльфийские ругательства в церкви, я бы ей простил, не задумываясь. – Ты прав, Варрик, – вздохнул опечаленный Каллен. – Она гораздо сильнее, чем я, и выдерживает огромное давление. Наверное, мне не стоит смущать ее своими ухаживаниями и отнимать драгоценное время... – Хо-хо, притормози-ка! Разбитое сердце – это точно не то, что сейчас нужно вам обоим, – поспешно вставил Варрик. – Не пори горячку, Кудряшок. И прежде чем что-то там решать хорошенько выспись. На тебя же смотреть больно, будто Искательница всю ночь заставляла читать вслух отрывки из моих худших книг. Или тебя тоже кошмары мучают? – Тоже? – Каллен потер переносицу. – Я думал, гномы не видят снов. – А я и не о себе говорю… В общем, наверное, не стоит рассказывать, но Эллана с тех пор, как мы вернулись из Эмприз-лю-Лиона, не высыпается толком. И я ее понимаю. Даже у Хоука после знакомства всего с куском того красного дерьма началась постоянная бессонница, а на голову посыпались сплошные проблемы, что уж говорить о таком количестве лириума, как в Сарнии... Каллен молча выслушал Варрика, потом вежливо попрощался и направился к выходу. В таверне было шумно. Душой и сердцем каждой попойки здесь всегда становилась компания Боевых Быков, и в этот вечер она себе не изменяла. Железный Бык хохотал над чем-то, высоко вознося железную кружку. Его густой голос перекрывал даже лютню устроившейся в кресле у очага Мариден. Верный Крэм вторил своему шефу, незаметно подливая себе вина из бутылки отвлекшегося на что-то Дориана. Каллен вышел на свежий воздух, показавшийся почти морозным после тепла и уюта таверны. В голове по-прежнему было пусто, но теперь еще на душе заскребли кошки. Не зная, как с этим бороться, Каллен сперва хотел пойти спать, но затем все же свернул на тренировочную площадку. В такой поздний час там никого не должно было оказаться, а тренировки всегда помогали собраться с мыслями. Но на этот раз ему не повезло. На тренировочной площадке обнаружилась Эллана, целившаяся из лука в мишень. Каллен застыл на месте, не зная, что делать, но Эллана первая обнаружила его присутствие. – Aneth ara. – Слова эльфийской речи прозвучали быстро, и Каллен не понял – рада Эллана его присутствию или раздосадована. – Я помешал тебе? – Нет, не особенно, – мотнула головой Эллана, возвращаясь к прерванному занятию. – Мы с Сэрой поспорили. Она утверждает, будто бы стреляет получше долийцев. Я хочу развеять ее заблуждения. Но сперва бы припомнить все тонкости, пока она не видит. – Я не знал, что ты еще и стрелять умеешь. – Каллен подошел поближе. – То, что я занимала место Первой в клане, ничего не значит. Все долийцы умеют держать в руках лук от рождения. Эллана отпустила тетиву, отправляя стрелу к мишени. Каллен проследил за ее полетом и тем, как яркое оперение вместе со стрелой скрывается в ночном сумраке, пролетев над целью. – Темнота виновата, – пробурчала Эллана, доставая следующую стрелу. – И как давно ты здесь практикуешься? – Уже с полчаса, наверное. Не мешай. Каллен проследил за очередным полетом стрелы в темноту, но ничего не сказал. Хотя мог бы – в мишени не торчало ни единого древка. Зато они в избытке украшали землю вокруг стрельбища. – Просто немного растеряла форму, – недовольно глянула на Каллена Эллана, будто опасаясь, что сейчас он рассмеется. – Я так и подумал. – Каллен, поколебавшись, сделал шаг вперед. – Я заметил, что ты немного неправильно держишь лук. Быть может, у долийцев в самом деле так принято, но это не слишком удобно. Позволишь, я покажу? Эллана поколебалась, но кивнула. Каллен немного поправил ее стойку и передвинул руки Элланы, как десятки раз учил делать солдат. Только к солдатам он не прижимался так тесно. Пущенная в мишень стрела, правда, все равно пролетела мимо. – Сейчас слишком темно – уже ничего путного не получится, – попытался он утешить разочарованную Эллану. – Не отчаивайся. – Я не отчаиваюсь. Но если еще немного потренируюсь – ничего плохого не случится. Каллен не вздрогнул, хотя эти слова вновь что-то всколыхнули в нем: что-то неприятное и выжидающее. Пришлось мотнуть головой, прогоняя внезапное наваждение. Отчаяния в голосе Элланы и правда не было. Только усталость и недовольство собой, а еще какая-то неизбывная нотка печали. Каллену вдруг очень захотелось прижать ее к себе, утешить и не отпускать больше. Пусть бросит этот столь чуждый ее рукам лук, пусть опять назовет его «шемленом», как случилось в их первое знакомство. Лишь бы глаза Элланы покинула эта проклятая тоска. Каллен вздохнул, осторожно обнимая ее за плечи. – Иди спать. Отдохни хорошенько и продолжим завтра, если захочешь. От усталого бойца мало проку. – Завтра не будет лучше. – Эллана стояла рядом, почти прижимаясь к нему спиной, но смотрела в темноту, куда одна за другой до того улетали ее стрелы. – Почему? – Впрочем, он и так знал ответ. – Я не могу спать, Каллен, – тихо призналась Эллана. Ее голос прозвучал безжизненно и сухо, будто прошуршали опавшие листья. Это признание было сродни выпущенной от отчаяния стреле, все-таки угодившей в цель. – Я тоже. Эллана застыла на мгновение. Но только на мгновение, прежде чем обернуться и вжаться в Каллена, как в единственное спасение от кошмаров. Каллен обнимал ее, касаясь губами волос и кончика острого уха, стараясь заслонить собой от любой напасти. Если подумать, они совсем из разных миров, им не суждено быть вместе, да возможно даже дожить до конца этой войны. Но прямо сейчас не было на свете двух других существ ближе, понимавших друг друга настолько ясно и полно. Обнимая и целуя Эллану, Каллен сквозь вязкий туман мыслей неожиданно подумал, что эти губы – губы чародейки, сражавшегося на передовой мага – наверняка должны постоянно касаться лириума. Голубого, искрящегося, разбавленного, но такого знакомого и родного лириума. Быть может, даже касались совсем недавно… И поцелуй в одно мгновение стал и в сотню раз слаще, и в тысячу раз горше. Да, сейчас они понимали друг друга, как никто. Но для исцеления от кошмаров требуется еще много времени – куда больше, чем одна спокойная ночь.
Название: «Бальзам для рогов» Персонажи: Железный Бык/ж!Адаар, папа-Адаар, мама-Адаар, Варрик, Крэм, Сэра Категория: гет, джен Жанр: драма Рейтинг: R Размер: 4 065 слов Краткое содержание: Страшнее Корифея может быть только знакомство с родителями.
Утро в Скайхолде прозрачное, тихое – позвякивающие доспехи обходящих стены солдат только подчеркивают эту хрустальную тишину. В такое утро даже тренироваться не хочется, чтобы не нарушить тишину, хотя Крэма красота утра явно не волнует – ему больше хочется спать. Удар мечом, блок – лезвие съезжает по лезвию с отвратительно громким скрежещущим звуком.
– Если бы я хотел, три раза успел бы тебя достать, – недовольно басит Бык. – Ну так и достал бы, хоть отосплюсь, – огрызается Крэм. Бык только фырчит раздраженно и поудобнее перехватывает огромный двуручный меч. – Не отвлекайся, лейтенант, много слов – мало дела. – И чего ты злой такой, а, шеф? – спрашивает Крэм, ловко уворачиваясь от удара. – С Инквизитором поругался или что? – Или что, – отвечает Бык и отступает на шаг, втыкает меч в землю и опирается на него – задумчиво, мрачно, совсем не по-быковски. – Вот ты знал, что у нее родители есть? – У всех есть родители, – ухмыляется Крэм. – Даже у тебя, шеф. – Живые, здоровые родители, которые пишут ей письма, – терпеливо, как дурачку, объясняет Бык. – Да все знают, – пожимает плечами Крэм. – Что здесь такого-то? – А ты знал, что они не просто вашоты? – спрашивает Железный Бык. – Знал, что ее мать – тамассран, а отец Бен-Хазрат? – Нет, – удивленно говорит Крэм. – Она же никогда об этом не говорила, вот никто и не знал. – А я должен был! – возмущается Бык. – Я же сам Бен-Хазрат!
Впрочем, он и возмущается негромко – в такое утро повысь голос, и твои речи услышат в самом дальнем крыле Скайхолда. Зато на лице у него все написано – Крэм замечает и хмуро сведенные брови, и досаду вперемешку с раздражением в единственном глазу, и даже морщины у него словно стали глубже и резче.
–Никакой ты не Бен-Хазрат, – грубовато отвечает он. – Ты больше не кунари, помнишь? –Да, – мрачно говорит Бык. – Спасибо, что напомнил.
Какое-то время они молчат. Бык смотрит на просыпающийся замок: украдкой позевывая, на пробежку выходят солдаты, храмовники и маги – последние зевают более откровенно, недовольно кривят рты, еле переставляют ноги; из подземелий выходит стражник, дождавшийся смены, потягивается с удовольствием, улыбается сонно – не очень-то и весело сторожить узников. Сейчас он пойдет в сторону конюшен, а, значит, через несколько минут будет слышно тюканье топора Блэкволла. Крэм наблюдает за начальником и другом – неизвестно, кто для него Бык в первую очередь, – но зато совершенно точно известно, что мрачный Железный Бык – это не к добру.
– Так в чем проблема, шеф? – осторожно спрашивает он. – Ну тамассран, ну Бен-Хазрат, они же теперь такие же, как ты. – Не знаю, – вздыхает Железный Бык и переводит тяжелый взгляд на парня. – То-то и оно, что такие же, как я. Он немного молчит и внезапно фыркает: – Надо же, а она ведь мне говорила, что я напоминаю ей отца. Я все никак понять не мог, с чего бы это, не по себе как-то было. – Почему? – Ну представь, – усмехается Бык, – шлепаю я ее по заднице, а она в это время думает, что я похож на ее отца. – У-у-у-у, ролевые игры? Злой папаша отшлепал непослушную дочку?
Ехидный голос Сэры узнаешь где угодно – сама она сидит на козырьке крыши, беззастенчиво подслушивая.
– И как задница? Хороша? – Хороша, – отвечает Бык. – Слушай, Сэра, дай поговорить, а? – Обсуждать сиськи и задницу Инквизитора я тоже могу! – возражает эльфийка. – И вообще, если она сказала, что ты, как ее папаша, может, это она на возраст намекала? Староват ты для нее, а? Пора мне за дело браться? – Я тебе возьмусь, – бурчит Бык и берется – за амулет из драконьего зуба, висящий на шее.
Он любил рыжих, очень любил, – Адаар была беловолосой. Ему нравились смешливые простые девушки – примерно как вон та болтающая ногами разбойница, щурящая на него свои чудные эльфийские глаза. Адаар была серьезной, молчаливой, а к своим делам относилась с такой ответственностью, какую он видел только у кунари. Бык терпеть не мог Тень и демонов, недолюбливал магию – Адаар была виртуозным магом, и в Кун ей давно зашили бы рот и сковали руки. И он никому и ни за что ее не отдаст.
Драконий зуб приятно покалывает пальцы, и он не может не вспомнить, как Адаар, слегка смущаясь, прикусив губу и опустив фиолетовые глаза, протянула ему амулет. Как смотрела с затаенным страхом – вернет или не вернет, отвергнет или нет. Как заулыбалась – радостно, счастливо, когда он назвал ее «кадан».
Его кадан, словно откликаясь на мысли, выходит на балкон – не одна, с Вивьен. Железная леди что-то рассказывает Адаар, ее движения изящны и отточены до малейшего жеста. Адаар стоит рядом с ней – высокая, большая, откинутые за плечи волосы треплет шаловливый ветерок.
– Ну и толку от тех волос? – говорит Крэм, увидев, как Инквизитор отбрасывает с лица растрепавшуюся прядь. – Непрактично же. – Ничего ты не понимаешь, – говорит Бык. – Знаешь, как удобно их на руку наматывать? – Зачем? – начинает Крэм и замолкает – дошло. – И часто наматываешь? – спрашивает Сэра. Приставучая девчонка, так и не ушла к себе, сидит, нагнувшись вперед – того и гляди, свалится. – Бывает, – говорит Бык и хмыкает. – Один раз эти волосы на рога так намотались, еле распутали. – Это что ж вы делали? – спрашивает Крэм. – Не могу представить, что надо сделать, чтобы волосы на рога намотать – если не специально. – О-о-о, ты и не представишь, – тянет Бык и мечтательно улыбается. – Чего, наш Инквизитор в постели огонь, а? – интересуется Сэра. – Вот андрастовы труселя, и как это я ее такую упустила? – У тебя не было ни малейшего шанса, Сэра, – самодовольно отвечает Бык. – Во-первых, у тебя нет рогов. Во-вторых, ты не здоровенный мужик. В-третьих, ты бы не смогла ее поднять и прижать к стене. – Прижать к стене? – переспрашивает Крэм. Бык кивает. – Да так, чтобы она оказалась на голову выше. – А наш здоровенный мужик любит утыкаться носом в сиськи, а? – хохочет Сэра. – Не утыкаться, – поучительно говорит Бык. – С ними, знаешь ли, много другого можно делать. – Почему-то мне кажется, что я не хочу об этом знать, шеф, – вставляет Крэм. – Инквизитор, конечно, выдающаяся женщина… во всех местах… Но слушать о ваших играх я почему-то не хочу. – А я хочу! – встревает Сэра. – Сама не могу, так хоть послушаю! Что там наш чудик говорил – ты ее связываешь? – Или она меня? – хитро косится на девчонку Бык. Приставучая, чувства такта – ноль, грубая… Хорошая. Своя. – Тебя попробуй свяжи, – хохочет она. – Так, может, я и не сопротивляюсь? – Ну-у-у, так не интересно… А где же огонь? Страсть? – Сэра, огня и страсти у нас столько, что кровать трещит, – говорит Бык. – Ну расскажи, расскажи! Какая она? – Сэра нагибается вперед еще больше и все-таки соскальзывает со своего козырька.
Железный Бык ловит ее играючи – эльфийка легкая, как пушинка, – ставит ее на землю, но не спешит снимать руки с плеч. Нагибается, щекоча дыханием длинное острое ухо и шепчет:
–Какая она? Горячая, тесная, влажная – иногда мне кажется, что я плавлюсь. Никогда не сдается без борьбы, а когда побеждает – обхватывает меня коленями, сжимает, двигается настойчиво, впивается ногтями в плечи, дышит прерывисто и тяжело, кусает губы. И любит, когда я называю ее по имени, вот так: Хи-и-и-р-р-р-а.
От его хриплого, проникновенного полушепота глаза у Сэры становятся еще больше и совсем круглыми, с золотую монету. Бык усмехается, подмигивает ей – ну что, съела?
– Вот бы поглядеть, – вырывается у нее. – И не думай, – говорит он. – Найду поблизости – выкину в окно. Его тон такой будничный, что можно и не сомневаться – выбросит. – Поняла-поняла, – поднимает руки Сэра. – Срань ты рогатая, вот что.
Под негромкий смех Быка она скрывается в таверне, а предмет их обсуждений уже спускается по ступенькам, улыбаясь проходящим мимо солдатам и рабочим. – Хорошо, что ты здесь, – говорит она Быку. – Я получила письмо от родителей – они на днях будут здесь, в Скайхолде. Заодно и познакомитесь. – Хи-и-и-р-р-р-а! – стонет Бык, но теперь в его стоне нет ни намека на блаженство.
– Видала? Рога-то, рога! – Красивые же. – Страшные! Представь, такой тебя боднет? – Да не бодаются кунари, дура! – Так они и не кунари!
Подобные разговоры в Скайхолде можно услышать на каждом углу. С того самого момента, когда все узнали об отношениях Инквизитора и Железного Быка, на острые язычки кухарок, посудомоек и прочего рабочего люда не попадалось ни одной мало-мальски интересной сплетни. А тут – пожалуйста, прибытие четы Адаар. Разговоров на месяц хватит, можно не сомневаться.
Семья Хииры уже собирается отбывать обратно, а Бык, как в детстве, старается лишний раз не попадаться на глаза слишком строгой тамассран. Только здесь в роли тамассран – двое взрослых, серьезных, смертельно серьезных вашота. У отца Хииры длинные, загнутые рога – Бык, искренне гордившийся своими, даже позавидовал. Отполированные, темные – под стать темной коже Адаара. Неподвижное, суровое, словно высеченное из гранита лицо, прозрачные светло-фиолетовые глаза, пристальный взгляд – один только его взгляд выдал в нем перевоспитателя, от чего у Быка почему-то засвербело между лопатками.
А вот мать у Хииры красивая – одного роста с ней, такая же беловолосая, но сероглазая, совсем еще молодая. Она чем-то напомнила Быку его таму, но холодный оценивающий взгляд мигом стер с его лица улыбку.
Бык непроизвольно ежится и заходит в таверну – еще слишком рано для завсегдатаев, и зал пустует. Мариден лениво перебирает струны лютни – наверняка, придумывает новую песню. Официантки шушукаются с барменом, обсуждают рога и прочие достоинства адааровского папаши, будь он неладен.
– Не знаю, что теперь будет. Тебя же там не было, когда они зашли! Я думал, Адаара удар хватит, ну или он сам хватит Быка. За рога, да головой об стену.
Бык останавливается и прислушивается. Вот, значит, как. Варрик и Крэм, кто бы мог подумать, он и не замечал, что они сдружились. Глядите-ка, сидят, пьют – ну лучшие друзья, да и только.
– Я это включу в свою книгу, – говорит Варрик. – Отличная задумка есть. – Расскажи, что там было, – просит Крэм. – Шеф мрачнее тучи ходит, у него и не спросишь.
Бык тихонько садится за пустующий столик в тени – парочка так увлечена разговором, что его и не заметят. Вдруг что полезное услышит, как знать.
– Да это видеть надо было, парень! Этих двоих ждали к обеду, а они заявились утром, да еще и не одни, тут такое началось! Зря вы в тот день в долину спускались, много пропустили. – Ну! – торопит его Крэм. Варрик не спеша делает глоток из своей кружки, откидывается на спинку стула и продолжает: – Сам видел, какие у них дети, на месте и минуты не сидят. Они сразу к Инквизитору кинулись, за ноги ее обнимают, а она прям расцвела вся, чуть светиться не начала.
Да, вспоминает Бык, Хиира долго-долго обнимала отца с матерью и детей – двоих братьев и сестренку. У кунари редко рождаются двойняшки, еще реже – близнецы, но Адаарам повезло: смышленые, резвые мальчишки были похожи друг на друга как две капли воды. Бык видит как сейчас: Хиира наклоняется, чмокает их в затылки, ласково треплет волосы и подхватывает сестренку на руки – та еще совсем мелкая, с пронзительным тонким голоском, совсем недавно прорезавшимися рожками и двумя белыми косичками. Собранность, серьезность и ответственность Инквизитора сразу становятся понятными: она старшая, строгая, любящая и обожаемая в ответ сестра. Шумные мальчишки повинуются одному ее слову, а мать устало расправляет плечи и говорит:
– Нам тебя так не хватало, Хиира.
– Так и сказала, – привлекает внимание Быка голос Варрика. – Мы без тебя, как без рук, бросай свою Инквизицию и поехали домой.
Бык усмехается. Ну-ну, «бросай Инквизицию». В глазах матери Хииры было столько гордости, когда она обводила взглядом замок, что такую фразу от нее не услышали бы никогда.
– А потом пришел Железный Бык. Мелкотня-то сразу к нему кинулась, все рогами его восхищались, а вот эти двое совсем не довольны были. – Шеф сам тоже нервничал, – говорит Крэм. – Не знаю, почему. – Чуял, видать, чем дело пахнет, – отвечает Варрик. – Он как к ним подошел – девчонка на одной руке, мальчишка на другой, а второй – за ногу уцепился, так папаша так на них зыркнул, что они сразу с Быка осыпались, как листочки по осени. А Инквизитор и говорит: «Это, – говорит, – Железный Бык, я о нем писала». – И что? – И ничего! Папаша как встал, так и стоял, только так взглядом Быка сверлил, что как тот не сгорел – до сих пор удивляюсь. А на лице выражение было – словами не передать! Ну, я ж говорю, то ли его удар хватит, то ли он Быка убьет. – А шеф-то что? – А что твой шеф… «Здрасьте» сказал. И Инквизитора обнял. – У-у-у, – тянет Крэм.
Ох, и горазд врать этот гном – Бык даже восхищение какое-то чувствует. Ни ведь не скажешь, что врет, до того складно. Не висли на нем мальчишки – только мелкая на руки залезла, рога щупать. И Инквизитора он не обнимал, просто встал поближе. Толку-то обнимать, если и так все видно: и у нее на груди амулет поблескивает, и у него.
А вот взглядом Адаар его буравил, что правда, то правда. Молча, без единого жеста, безо всякого выражения на лице: так смотрят перевоспитатели, когда ждут решающего ответа. Бык тогда и переключился на мать Хииры, но и тут не вышло, улыбаться под ее взглядом не хотелось совсем.
– А Инквизитор и сказать ничего не могла, только стояла и смотрела, то на них, то на Быка. Никогда ее такой беспомощной не видел, – смеется Варрик. – А родители-то что? – Ничего. Посмотрели-посмотрели, потом Адаар говорит: «Значит, вот кто вы такой. И какую же должность вы занимали?» А когда Бык ответил, что он – Хисраад, так губы скривил, я думал, что сейчас плеваться начнет. А Бык ему говорит: «Какие-то проблемы, сэр?» – Так и сказал? – удивляется Крэм.
«Не говорил!», – хочется крикнуть Быку. Какое там «проблемы», он под этими взглядами вообще рот открыть не мог!
– Да, только все промолчали. Они потом за стол сели, далеко были… – Но ты же подслушал?
Быку не видно, но он готов поклясться, что у Крэма горят глаза и вообще весь он чуть ли не подпрыгивает. Интересно! Занятно! А то, что у его шефа может все покатиться к Архидемону, это так, пустяки…
– Да что там слушать, – отмахивается Варрик. – Там половина Скайхолда за этим столом собралась, все начали Инквизитора хвалить, восторги, рассказы про Корифея – даже я на их фоне выгляжу самым правдивым гномом в истории. – Ну-у, – тянет Крэм. – Так не интересно. – Зато потом, – говорит Варрик, и Бык готов поспорить, что он хитро щурит глаза, нагнетая атмосферу, – зато потом они пошли прогуляться по саду. Время позднее, там почти никого нет – лучшее место, чтобы поговорить, знаешь ли. – И ты подслушал! – И не я один, – смеется Варрик. – Мы с Сэрой на крыше сидели.
Бык чувствует какую-то дикую смесь из раздражения и восхищения. Конечно, теперь весь Скайхолд будет знать о его личной жизни – и не то, что он сам рассказал, тщательно взвешивая каждое слово, а преувеличенную в несколько раз хренотень! Но каковы засранцы – вот так, на крыше, подслушивать – это ж сколько наглости надо иметь. А Сэра и на себя не похожа – ни слова не сказала, не подколола, не ляпнула что-то бестактное в своем стиле.
– Да не тяни ты, рассказывай уже! – требует Крэм и подливает Варрику эль. – Я тебе так скажу, парень: не надо было Инквизитору Быка с собой тащить. Глядишь, поговорила бы сама с родителями, они бы и успокоились. А тут представь: темень, луна – жаль, не полная, факелы, и эти четверо. Шеф твой еще сглупил, говорит: «Эх, сегодня в таверну не зайду, Дориан отыграться в «Порочную добродетель» никак не может, уже ящик тевинтерского мне проиграл». – М-да, – говорит Крэм. – М-да.
Ну а что было ему говорить, если Хиира – вот она, рядом, спрашивает, почему он такой мрачный? Не скажешь же «Кадан, твои родители меня нервируют», вот и ляпнул первое, что в голову пришло. Папаша тут же, стоит, смотрит – от его взгляда мышью хочется стать. Куда уж там отговорки придумывать…
– А Адаар ему говорит: «Так и идите, вас тут никто не держит. Мы надеялись встретиться с дочерью и приехали к ней». Ну, Инквизитор на него зашикала, конечно, но Бык еще больше помрачнел – так и ушел бы, наверное, если бы она его за руку не схватила. И мамаша тут же – мы, говорит, вообще не думали, что у нашей дочери такой избранник. Мы, говорит, дали ей хорошее воспитание и надеемся, что она свяжет жизнь с серьезным молодым человеком, а не с наемником и, тем более, не с Хисраадом. – А Бык что? – Да ничего, сказал, что его зовут Железный Бык, и что он больше не Хисраад, и не кунари, и что между ними вообще общего много. Те двое скривились – мы, говорят, из Кун сами ушли, а тебя даже на это не хватило, все по подсказке. Кто, говорят, знает, вдруг ты до сих пор доносы пишешь и деточку нашу при первой же возможности в кандалы. – Да не могли они так сказать! – Сказали, – говорит Варрик. – Еще и добавили, что это не отношения, а так, развлечение. И что он Инквизитору голову задурил, Бен-Хазрат это умеют, а она вся такая наивная, поверила. И чтобы отстал от нее и шел искать себе девок в борделе. Я уж думал, они сейчас за мечи схватятся! – А Инквизитор? – Молчала. Побледнела вся, руки к щекам жмет, губы кусает…
Бык и сам прижал руки к щекам – чтобы не расхохотаться. Поганое настроение начало уходить: вот же гном, врет и не краснеет! Инквизитор бледная, посмотрите-ка.
Хохотать ему тем вечером точно не хотелось, чета Адаар одним своим видом могла заморозить весь Скайхолд. А уж когда они начали говорить… В чем-то гном не соврал: папаша действительно высказался относительно принадлежности Быка к Бен-Хазрат, сказал, что не для такого они дочь растили, и ей действительно нужен серьезный мужчина, а не он, Бык. А про кандалы – вранье, и про бордель – вранье. Ну, почти. Мать у Адаар выражалась красиво, как и все тамассран, лаконично – даже годы жизни в Ферелдене этого не исправили.
– Семья – самая большая ценность, что у нас есть, – говорит она. – Наша дочь и так рискует своей жизнью слишком часто, и без этих отношений. И я не думаю, что они… серьезны, вы же меня понимаете?
Не для тебя роза цвела, отвали, одноглазый.
И вот тогда вступила сама «роза».
– Я люблю его.
Странно, что Варрик об этом не упомянул. Какой бы ход был в книжке-то: после сакраментальных слов Бык падает на колени, а счастливые опомнившиеся родители рыдают друг у друга на плече. Счастливый финал.
Она никогда не говорила, что любит его – вот так, прямо, твердо глядя в лицо. Впрочем, она и тогда сказала это, глядя на родителей, а не на него. У него самого дар речи пропал – это точно. В отличие от ее родителей.
– Тебе кажется, что ты его любишь, – у ее матери мягкий, приятный голос и Быку не хочется его слушать. Никогда. – Куда вы там собирались? В таверну? Вот и идите, нам нужно поговорить. И вас это не касается, – у Адаара голос не такой приятный – резкий, властный, как у самых жестких перевоспитателей, Бык даже задумался – а почему они сбежали-то, собственно? – Касается, – говорит Хиира и слегка наклоняет голову. Бык знает это движение: Хиира наклоняет голову, начиная плести особо сложное заклинание, доказывая ему, что с его раной на дракона никто не пойдет, встречая венатори или красных храмовников. Это движение означает, что она приняла решение и никому не удастся ее переспорить, что прольется кровь, что она… готова пойти против родителей?
– Так ни до чего и не договорились, пофыркали друг на друга и разошлись, – говорит Варрик и отвлекает Быка от его мыслей.
Не договорились.
– Ну, тогда будем считать, что все уже сказано, – говорит мать Хииры и раздраженно поводит плечами.
В эту ночь Хиира долго не засыпает, уткнувшись носом ему в шею и прижавшись так крепко, что амулет из драконьего зуба впивается в кожу. Но когда он тихонько окликает ее по имени, ее глаза закрыты, а дыхание – ровное и мерное. Слишком ровное и мерное.
Быку опять невесело, Варриковы россказни улучшили настроение на каких-то несколько минут. Что может быть проще – сойтись с кем-то, подружиться, найти общий язык? Но с четой Адаар Бык не то, что не хотел, попросту не мог найти общий язык – его собственный намертво прилипал к зубам под этими презрительными, ледяными взглядами.
– Ну, не знаю, – слышит он голос Крэма. – Перегнули они палку, любит шеф Инквизитора, это ж всем видно. – Да на кухне уже пари заключают, расстанутся они или нет, и через сколько, – Варрик усмехается, но как-то невесело. – Ты же видел, как Инквизитор на родителей смотрит, разве она пойдет против их решения? – Она и на Быка смотрит! – упрямо отвечает Крэм. – И еще как! Не такая она, чтобы из-за родителей с ним расставаться, она же Инквизитор! – А ты романтик, парень, – говорит Варрик и доливает себе эля. – За это и выпьем.
Бык решительно поднимается и выходит из таверны. Крэм – славный парень, так трогательно верит в хорошие концы. А вот сам он уже начал сомневаться.
– Уезжают, да! Рога полировал все утро, в комнате потом так воняло!
Одна из служанок ойкает и скрывается в дверях под мрачным взглядом Быка. Да уж, наверное, Адаар привез с собой бальзам для рогов. Бык бы все отдал за бутылочку бальзама – и вовсе он не воняет, вообще без запаха.
Начищенные рога блестят на солнце: Адаар неспешно прогуливается перед тренировочной площадкой, ждет свое семейство. При виде его Быку опять хочется спрятаться в какую-нибудь щель, но он, вздохнув и расправив плечи, подходит ближе.
Адаар словно и не замечает его, продолжая расхаживать – взад-вперед, взад-вперед. Он щурит глаза на рассветное горное солнце и кривит губы, и Бык думает, что же такого ему сказать, когда Адаар бросает, словно в пустоту:
– Я уважаю свою жену. Я люблю ее. Я принял решение уйти из Кун, когда понял, что хочу быть с ней – до старости, хочу растить ее – наших – детей. Я принял это решение сам. И она его приняла сама. Никто нас не подталкивал и не уговаривал, мы ни с кем не советовались.
Бык молчит, шагая неподалеку от него: взад-вперед.
– Я отказался от своей жизни ради своей семьи, – говорит Адаар негромко и веско. – И ни разу об этом не пожалел.
Бык останавливается и кивает в сторону таверны: заспанный Крэм едва ли не за шиворот тащит такую же сонную Скорнячку во двор, следом плетутся остальные – с недавних пор они пытаются бегать вместе с храмовниками и магами.
– Вон там – моя семья. Они и еще ваша дочь, – говорит он. – И я не жалею, что отказался от своей жизни ради них.
Адаар бросает мимолетный взгляд на разношерстную компанию и пренебрежительно фыркает.
– Семья собутыльников, – роняет он. – Семья, – повторяет Бык. – Семью не выбирают. – Но ты-то выбрал, – отвечает Адаар, останавливается и впервые смотрит на Быка – прямо, оценивающе и серьезно. – И что, тебе нравится твоя новая жизнь? – Да она не особо-то отличается от старой, – удивленно говорит Бык. – Разве что не чувствуется никого за спиной. Если вы понимаете, что я хочу сказать. Сэр, – добавляет он, помолчав. Молчит и Адаар. Потом пожимает плечами и опять фыркает. – Каждый из нас понимает, – говорит он. – И да, мне нравится моя жизнь, – твердо говорит Бык. Будь что будет, в самом деле: – И ваша дочь – не просто мимолетное увлечение. И мои люди – лучшая семья в мире. Сэр.
Адаар словно не замечает его последних фраз – лишь слегка качает массивной головой. Хиира тоже так делает, когда задумывается, вспоминает Бык.
– Нам долгое время было тяжело привыкать к новой жизни, – говорит Адаар. – Но мы, конечно, не развеселые наемники.
Яда в его голосе столько, что мадам де Фер обзавидовалась бы. Козел рогатый. А рога-то, рога – блестят!
– Здесь тоже непросто, – неожиданно даже для себя говорит Бык. – Бальзама для рогов нет, а они чешутся, заразы…
На каменном лице Адаара проступает удивление – еще немного, и он покрутит у виска пальцем, и будет совершенно прав. Идиот ты, Бык, твоя репутация для этой семейки и так болтается где-то на дне болота, а ты сейчас еще и камнем сверху придавил. Молодец.
Покрутить пальцем у виска Адаар не успевает – по лестнице спускается его жена под руку с Хиирой, скатывается малышня. Хиира выглядит уставшей и бросает на Быка и родителей отчаянные взгляды – а чего ты ждешь, девочка? Не убили друг друга, и то хорошо…
– Я сейчас, – говорит Адаар. – Забыл кое-что.
Мальчишки, размахивая деревянными мечами, уносятся в сторону ворот, а Бык тащится за Хиирой и ее матерью – мелкая опять залезла к нему на руки, аккуратно трогает рога, прикасается к своим – словно сравнивая.
– У меня тоже такие будут? – Красивее, – говорит Бык. – У тебя будут красивые загнутые рога, почти как у папы. – Быстрее бы, – нетерпеливо говорит мелкая и ерзает у него на руках.
Тамассран залезает в повозку молча, долго не отпускает руку Хииры и даже не смотрит на Быка, словно и нет его. Наконец, приходит Адаар, и все семейство рассаживается на жестких деревянных сиденьях: мальчишек одергивают, мелкую Адаар берет на руки – она морщит нос и трет кулачками глаза.
– Счастливого пути, – дрогнувшим голосом говорит Хиира и берет его за руку. – Приезжай хотя бы в гости, – просит ее мать и только теперь переводит взгляд на Быка. – До свидания. – Удачи, – кивает он. – До встречи, Хиира, – говорит Адаар и добавляет, обращаясь к детям: – Попрощайтесь с дя…кхм… с Железным Быком.
Дети пищат и машут руками, Бык машет в ответ и смотрит на Адаара, который сухо и коротко кивает ему, но все же добавляет:
– До встречи. – Кажется, ее не будет, – говорит Бык Хиире, глядя на удаляющуюся повозку. – Привыкнут, – говорит она, но уверенности в ее голосе нет.
После обеда Хиира заходит в таверну и сует Быку обернутую в бумагу бутылку. Фиолетовые глаза смеются, хотя лицо ее – серьезно, и Бык разрывает бумагу. К бутылке из темного стекла прикреплена записка, написанная твердым, уверенным почерком: «Если кончится – пришлю еще. У меня есть свои каналы в Киркволле».
Несколько слов – без имен, без обращений, без каких-либо признаний, а Быку хочется хохотать во все горло, грохнув об пол кружку с крепким элем. Он ограничивается лишь тем, что сжимает своего Инквизитора в объятьях и вполголоса, на ухо, тянет: «Хи-и-и-р-р-р-а-а».
Он бы никогда не подумал, что коротенькая записка, приложенная к бальзаму для рогов, может сделать его таким счастливым.
Все тело ломит — вот подходящее слово, решает Хоук. Ломит непрерывно, и она даже не может выделить, где болит сильнее всего, или настоящая ли это боль — впрочем, разницы нет. Вылечить нельзя ни ту, ни другую.
Победа отдает невыразимой горечью, и Хоук не знает, как умудрилась справиться, но она совершила столько необъяснимого, что давно перестала спрашивать себя, как так получается. Недалеко лежит поверженный демон, а у нее перед глазами плавает мир зеленых теней и духов, что смеются и воют ей в уши, желая быть услышанными, потому что слушать их больше некому. Они принимают знакомые формы: на краю зрения, параллельно сломанной ноге Хоук, на неестественно быстрых лапах духа крадется ее старая кошка. Хоук кажется, она видит Барлина и сестру Церкви из детства, которая заметила, как она магичит за домом, но не сообщила об этом ни единой душе.
Рядом на колени опускается мать, а Бетани поет колыбельную, от которой Хоук смеется, пока смех не переходит в слезы, стекающие по грязным щекам. Смеяться больно, дышать – тоже, и Хоук не понимает, в сознании ли она или спит, но можно ли спать, если ты уже в Тени? Она не знает, а известны ей лишь боль и голос отца — или Карвера? Определить трудно, как трудно и держаться, и не ясно, сдавливают ли ей грудь сломанные ребра или же собственное горе.
Хоук не видит Фенриса, и за это она весьма, весьма благодарна. Пусть духи могут быть результатом ее воображения, но она за дар принимает то, что среди ее потерь не оказывается его лица.
«К слову о смерти».
— Кажется, я умираю, — произносит Хоук в тишину, сомневаясь, что духи ее слышат, но она должна теперь высказаться, ведь никогда не намеревалась писать то письмо, сколько раз ни предлагай Варрик его отправить. — Я не преувеличиваю, — она пытается улыбнуться, но шутка остается не замеченной духами, и Хоук слышит лишь свой неубедительный смех.
— Как бы ты разозлился, если бы узнал, — продолжает она, стараясь представить его хмурый взгляд, но ей не удается. Вместо этого она выцепляет из памяти редкую улыбку в солнечный день, случившийся лет сто назад, когда забот было меньше и боль терпима и когда дышалось чуточку легче. Хоук не знает, улыбается ли он сейчас, где бы ни был. Вряд ли.
— Прости, — говорит она затем. — Прости, что не вернулась.
Когда-то ей представлялось, что самым большим сожалением станет неспособность навести за собой порядок: что она умрет, оставляя мир на милость Корифея. Но в царстве кошмара, от которого не очнуться, Хоук до глубины души раскаивается лишь в одном: что не попрощалась. «Прости меня, Фенрис».
На границе слышимости раздаются шаги, и Хоук поворачивается. Хмурится. Появившиеся в поле зрения ноги уж больно осязаемы для духа.
— Ну-ну, — тянет знакомый голос. — Что у нас тут? Птичка в паутине. Или же нет?
— Ты, — хрипит Хоук, и ведьма, изящнее, чем должны позволять годы, опускается на колени. Фыркает:
— Да ты удивлена.
В другое время ответ бы пришел в мгновение ока, сорвался с языка за биение сердца, но сейчас язык тяжело ворочается во рту, и Хоук может лишь смотреть во все глаза, сомневаясь, не видится ли ей. Но будь то воображение или нет, ей удается сипло выдавить:
— Все бывает впервые.
Флемет хохочет — смех звучит почти ласково:
— А, вот почему ты мне понравилась. Теперь я помню.
— Что ты здесь делаешь? — непривычно, слишком бесцеремонно спрашивает Хоук, у которой в груди разгорается надежда, не дающая ни пошутить, ни проявить вежливость.
Ведьма не отвечает. Взамен она что-то вкладывает в руку Хоук, и та смаргивает, на гладкой ленте смыкая дрожащие пальцы. На нее даже не нужно смотреть, чтобы узнать, и при вопросе голос у Хоук срывается:
— Где ты ее взяла?
Ее награждают позабавленным взглядом.
— От двух эльфов, которые потребовали тебя вернуть. Та, что поменьше, вела себя довольно вежливо, но даже в Диких Землях манеры лучше, чем продемонстрировал высокий, — Флемет усмехается. — Он сказал, лента поможет, если придется тебя убеждать. Кто я такая, чтобы подвергать сомнению жесты влюбленных.
Надежда птицей взмывает ввысь, едва позволяя дышать.
— Что?
Флемет лишь забавляется:
— Здесь время течет иначе, девочка. Тебя не было гораздо дольше, чем ты думаешь.
Столь простое высказывание, но у Хоук не получается его осмыслить — слишком многое крутится в голове. «Мерриль и Фенрис?» Внутри зарождаются глухие всхлипы, но в этот раз их вызывает не горе.
— Откуда мне знать, что ты говоришь правду? — лишь из чистого упрямства спрашивает она. Рука, вцепившаяся в ленту, дрожит, голова кружится, и уже не важно, обманывает ли ведьма, притворяется ли ей демон, принявший знакомый вид. Что бы ни ждало дальше, все лучше медленной смерти среди призраков ее потерь.
Флемет фыркает:
— Прислушайся к старухе и не верь в правду.
— Нет? — Хоук старается улыбнуться, но все веселье словно утекает сквозь пальцы. — И во что же мне тогда верить? Слышала, Создателя сейчас немного занят.
Приподнятая бровь.
— Попробуй в старуху.
— Вот кто ты? Просто старуха? — Хоук вспоминает дракона, широко раскинутые крылья на фоне голубого неба и рык, эхом отразившийся от скал. Флемет смеется:
— О, отнюдь не просто.
Довериться не так-то легко, но едва ли возможен выбор, да и боль никак не отступает. А Хоук в своей жизни заключала сделки и страннее. Она думает о Мерриль. О Фенрисе. Лента, струящаяся меж пальцами, обманчиво мягка, красна, как ее кровь, бьющаяся в жилах. Еще подольше. «Может, успею».
— Ладно, — соглашается Хоук, а на границе сознания мелькает: в какую сделку она сейчас ввязалась? В такую, что обязывает сильнее, чем просто сохранить амулет, но она все равно на нее готова. — Устала я от этого пейзажа. Кошмарно наскучил.
Ведьма издает смешок:
— Мудрое решение, если здесь уместно так выразиться.
Ее руки подхватывают Хоук под спину. Перед глазами все мелькает, и Хоук уже не может отличить верх от низа. Тень превращается в размытые пятна зеленого, но руки ведьмы, к счастью, держат Хоук крепко, а ей хочет расплакаться. Сколько она здесь пробыла? Сколько времени компанией ей служили лишь призраки? Она не осмеливается спросить.
— Почему ты озаботилась моими поисками? — вместо этого интересуется она. — Столько-то усилий для старухи, — не удерживается Хоук, вне себя от боли и надежды, за сломанными ребрами исступленно бьющей крыльями.
— Я говорила тебе однажды. Забыла?
Хоук хмурится, но находит в тумане мыслей старое воспоминание: «Когда придет твое время сожалеть, вспомни обо мне».
— Ты это предвидела.
Флемет ее не поправляет:
— Я предвидела множество всего, девочка. Захваченные престолы. Оскверненные. Опустошенные страны. И вспышки света во тьме. Тех, кто восстанавливает разрушенное. Миры и разорванные небеса.
Следующее движение вызывает у Хоук головокружение, но она все равно подбирает слова:
— Поэтому ты пришла? Вернуть меня, чтобы я восстановила разрушенное? — на языке почему-то остается привкус горечи.
В ответ слышится смешок:
— Столько подозрений, будто я говорю с дочерью.
Хоук не знает, что на это сказать, но ведьма и не ждет ответа:
— У старух свои причуды. Ко мне пришел юноша с красной лентой, и я заинтересовалась. Я предвидела многое, но не это. А когда видишь столько, сколько вижу я, именно то, что не увидел, на самом деле оказывается стоящим.
— С ума сойти, — стонет Хоук. — Я едва ли половину поняла, — но пальцы сильнее сжимают ленту, и она представляет Фенриса, яростного, как сама жизнь, который обращается с предложением к дракону. «И это у меня безрассудные идеи?». Хочется рассмеяться, но она слишком устала, и когда глаза закрываются, Хоук погружается во тьму, где нет духов. С каждым шагом ведьмы боль становится призрачной, и Хоук оставляет ее позади.
Флемет вполголоса продолжает:
— Когда-нибудь ты поймешь, что нужна лишь половина, — она ненадолго замолкает, а потом добавляет: — Не считая чулок, — вздыхает, и этот старческий вздох сопровождает Хоук в бессознательность.
— Чулки всегда должны идти в паре.
***
Подходит к концу четвертый день ожидания, и терпение у Фенрис лопается.
— Почему так долго?
Слова острыми гранями рассекают тишину — жалкая замена мечу, что не принесет здесь никакой пользы — и некуда деть руки. Но Мерриль даже не вздрагивает, лишь спокойно оглядывает его, устроившись на вершине валуна. Между ними тлеет костер, едва согревая вместо солнца, которое давно опустилось за верхушки деревьев.
— Фенрис, — тихо, но твердо предостерегает она, хмуря брови.
— Ты сказала, она сможет помочь, — огрызается он, резко оборачиваясь. Мерриль, полностью занятая плетением странного долийского амулета, успокоенно наклоняет голову, чего Фенрис понять не может: ведь Хоук все еще нет, как нет ни единого признака ведьмы, к которой они по глупости обратились, ища помощи.
— Она помогает, — напоминает Мерриль. — Аша’белланар могущественна, но Тень велика. Кто знает, где именно Хоук? И она ведь сказала, что вернется.
— Не привык полагаться на слова ведьм, — отвечает Фенрис, обозревая окрестности. В долине внизу ничто не нарушает тишины, туман, спустившийся с гор, скрывает подробности, но к эльфам белесая пелена не подбирается. Наверняка, ведьмиными стараниями, но Фенрис не уверен и старается не задерживаться мыслями на странной магии, шлейфом тянущейся за старухой, — она ощущается и сейчас. Они попросили помощи, отчаявшись, а не повинуясь здравому смыслу, но Хоук пропала несколько недель назад, а он не собирался смотреть в зубы дареному оборотню, пусть даже доверял ей, как любому другому магу.
— Ну, больше мы ничего не можем, — раздражается Мерриль. — Разве что тебя озарило новым планом, пока мы ждем?
Фенриса не озарило, она об этом знает, и оттого он замолкает. Не дает покоя и то, что он ничего не может сделать; несомненно, Мерриль знает и это, поэтому и не поддается, даже когда он изводит ее, желая поссориться, желая чего угодно, но не тишины и ожидания, поглотивших его целиком.
Запястье без ленты кажется голым, и Фенрис сомневается в мудрости решения отдать ее ведьме. Если она оставила их ждать напрасно, как дураков привязав надеждой, что у него останется от Хоук? Ничего — даже жалкого клочка ткани. Лишь письмо с подписью Варрика, без которого бы он обошелся, жжет карман, сообщая о том, что Хоук брошена в Тени на милость судьбы.
Получив письмо, он поначалу разозлился — рассвирепел: прежде всего на Хоук, что ушла, на Варрика, что позволил ее оставить, принеся в жертву их драгоценной Инквизиции. Потом снова на Хоук за то, что не вернулась, и — больше на себя, что не может помочь, вызволить из ловушки — и если бы то была лишь ловушка.
— Где ты, Хоук? — бормочет Фенррис; слова пропадают в тумане и тьме, и ответа нет. На языке вертится слово «смерть», но он сглатывает горький привкус, не желая упоминать ее, пока ведьма не подтвердит его страхи.
(Или хрупкие надежды, и он не знает, за что цепляться, как выбрать то или иное, или просто не может, ведь о ее местонахождении долгое время не было известно ни слова).
После исчезновения Хоук и письма Варрика Фенрис скитался по землям, злясь и не находя спокойствия. Затем его нашла Мерриль, которую он меньше всего ожидал увидеть. Она путешествовала уже не первый день, устала, но вела себя решительно, а от наивности, в которой Фенрис ее обвинял, остался лишь след, когда она схватила полупустой стакан, выслушала безжизненное приветствие и прямо сказала, куда засунуть их оба.
Вот так, на задворках захудалой портовой таверны, прозвучало предложение выследить старую ведьму, и вопреки здравому смыслу, с разорванной в клочья надеждой он ухватился за него обеими руками. У них были разногласия в прошлом, но тогда они нашли нечто общее — то, что значило гораздо больше препирательств о магии крови и путях ее народа. И они справились, пусть с незначительными препятствиями, потому что беспокойство можно разделить, но степень терпения у них разная, и даже у Мерриль оно истощается, если хорошенько надавить.
Как сейчас: в тишине громко раздается раздраженный, но, может, с оттенком теплоты вздох:
— Да сядешь ты уже? Скоро дыру в земле вытопчешь.
Фенрис только собирается уступить, как в тенях хрустит ветка, его рука уже покоится на рукояти меча, и он ловит взгляд мерцающих в темноте глаз: меж деревьев появляется Флемет.
— Начеку, а? Сообразительный юноша. А я-то посчитала тебя слишком самонадеянным, — она смеется. — Нет ничего хуже теней. Во тьме всегда стоит быть настороже.
На языке вертится ответ, едкий, или нетерпеливый, или оба, но ему не дают заговорить, потому что тишину прорезает другой, знакомый и насмешливый голос:
— Учитывая, что там таится, я соглашусь.
И проходя мимо ведьмы к кругу света, отбрасываемого костром, она шагает устало, прихрамывая при каждом шаге…
— Леталлан!
Дыхание перехватывает, но именно Мерриль бросается вперед, длинным прыжком преодолевая оставшиеся метры, и он слышит смех Хоук, потом выхватывает взглядом ее лицо, ее дикую радость, и в ее смехе — жизнь, пусть даже у самой Хоук едва остались силы, и руками она обхватывает Мерриль с невиданной ранее осторожностью, словно стержень у нее внутри хрустальный, а не стальной.
Она ловит его взгляд поверх плеча Мерриль, и смех становится вздохом, резким дыханием «Фенрис» — и он срывается с места.
Хоук делает первый шаг, тянет к нему руки, а Фенрис с опозданием понимает, что все еще сжимает рукоять, а когда отпускает ее, сознание наводняет другое: тягостное, резкое — все, что сопровождало его в долгие дни неопределенности. С облегчением и неверием он притягивает Хоук к себе, и под его пальцами она живая, из плоти и крови, и пусть от стали в ней осталось не все, это по-прежнему Хоук.
Фенрис не знает, откуда начать, но слова вырываются помимо воли:
— Я боялся за тебя, — шепчет он в ухо, в ответ слышит ее вздох, опаляющий дыханием воротник.
— Знаю. Прости, — она не уточняет за что, но в этом нет нужны: все ясно по прерывистому дыханию и впившимся в рубашку пальцам.
Мысли несутся вскачь, стоит сказать больше, но слова теряются в темной волне ее волос и тепле прижатого тела. Ему знакомо и то, и то, как и вся Хоук целиком, но в то же время появляется что-то новое, новое в самом языке их тел, и не подобрать выражения, которое верно бы все описало.
Но пока Фенрис должен кое-что сказать:
— Благодарю тебя, — говорит он ведьме, которая отступила в тень у костра, мерцая жутковатыми, всевидящими глазами. Но сейчас время сдержать подозрения в узде за то, что она им вернула.
— Ого. Грандиозный дар.
Хоук фыркает:
— Грандиознее, чем удостоены другие, уверяю.
— О, я уверена, — посмеивается ведьма. — Как мне кажется, наши дела пока завершены, — говорит Флемет, но у Фенриса не остается терпения отвечать на загадочные слова, и он пропускает мимо ушей таящийся в них подтекст.
— Куда ты направишься? — спрашивает Мерриль; Фенрис уверен, что беспечное любопытство когда-нибудь ее погубит.
Но ведьму вопрос не раздражает:
— Найду старого друга, — просто отвечает она. — Или это меня найдут? У него острый нюх, и я не из тех, кто прячется, — Флемет смеется, словно осведомлена о какой-то тайной шутке; Фенрис предпочитает остаться в неведении.
Потом она сгущает тени в плащ, заворачивается во тьму с легкостью, недоступной простым смертным, и покидает их, оставляя за собой лишь эхо потустороннего смеха. Костер чуть вспыхивает, и наступившую тишину прерывает лишь крик совы. Лес медленно оживает, словно вместе с ними вздохнув от облегчения.
— Ну, надеюсь, за это маленькое спасение вы расплатились максимум почками, — Хоук адресует взгляд Фенрису, но шутит лишь наполовину.
— Ой, мы вообще не расплачивались! — щебечет Мерриль. — Аша’белланар почти сразу согласилась.
— Сейчас согласилась, — бормочет Хоук, но не развивает тему, чем радует Фенриса. Чем меньше он увидит ведьму в будущем, тем лучше, но возможности, что они еще встретятся, он не отрицает. Стоит подумать об этом после, когда Хоук перестанет выглядеть такой измотанной.
— Ты же не сильно злишься? — спрашивает Мерриль, тонкими пальцам беря Хоук за руку. — Мы думали, ты пропала.
— Кажется, так и было, — тихо отвечает Хоук, сжимая ее ладонь. — На чуть-чуть, — она встречается взглядом с Фенрисом, и видно, что о некоторых деталях она пока что умолчит.
— А что же сейчас? — задает вопрос он.
Хоук сперва не отвечает, но вытягивает из кармана красную, как кровь, ленту и в ответ молчаливо обвязывает его запястье. Быстрая улыбка прогоняет призраков ее воспоминаний.
— Честно? Умираю от голода. Представляете, в Тени нет ни крошки еды. Плюнуть некуда, везде пауки, но я предпочла их не есть.
Фенрис фыркает, Мерриль усмехается, а Хоук — Хоук живет и дышит. И пока она энергично уминает оставшуюся у них еду, Фенрис, не думавший, что соскучился и по этому зрелищу, встречается глазами с Мерриль, и сквозь темноту между ними проходит молчаливое понимание. С последствиями своих решений, если таковые последуют, они разберутся позднее. Сейчас же важна лишь Хоук, стиснутая меж ними у костра, целая, невредимая и смеющаяся, продумывающая рассказ о самом огромном пауке, пока Мерриль вплетает ей в волосы сделанный амулет.
Инквизиция заплатила за победу, пожертвовав Хоук; они же заплатили за ее спасение неизвестную цену. Но если та окажется непомерно тяжелой, они разделят ее пополам. Возможно, трусливо притворяться, что все хорошо, когда еще может быть хуже, но с Фенриса хватит подвигов.
Они предпочтут путь трусов, если так Хоук ночами станет спать без тревог.
Название: «Смысл жизни» Персонажи: Абелас и мир Жанр: джен. Рейтинг: G Размер: мини (1227 слов)
Многие мечтают получить свободу, но также многие, получив её, не знают, что с ней делать. И как поступать тому, кто многие века был в услужении? Добровольном услужении. Кому было в радость служить лучшей из эванурисов. Он и помыслить не мог о том, что настанет день, когда это служение завершится.
Пусть Митал и умерла давно, он хотел сохранить её храм в память о ней таким же нетронутым и священным, каким он был...
Абелас.
Имя прошлого.
Теперь он просто странник в поисках нового смысла жизни, нового имени, нового дома.. . Но каждый день его пути приносил ему много боль. Он с ужасом смотрел на то, как некогда священные земли разрушены и осквернены. Как на некогда красивых лугах стоят грязные и зловонные города. Как люди унижают и используют некогда великий и гордый народ.
Это было ужасно. Весь этот новый мир был ужасен.
Начиная с того, что, как только люди узнавали, что он маг, тут же пытались на него напасть. Пару раз с трудом уйдя от погони, он старался более не показывать своих способностей.
Ещё его угнетало состояние мира в целом. Он и раньше чувствовал, что с этой завесой, которую поставил Фен'Харел, всё изменилось, даже дышать стало сложнее. Но в храме это не чувствовалось так остро, как здесь, среди остальных.
Зайдя в очередной городок, он в очередной раз поражённо наблюдал за тем, в каких условиях приходится жить его народу.
— Ты долиец? — вдруг услышал Абелас.
Посмотрев на говорящего, он увидел мальчика, ростом ему по пояс. Тот смотрел на него своими большими зелёными глазами с неким восхищением и сильным нетерпением.
— Я? Нет. Я просто эльф, — ответил он.
— Но у тебя на лице рисунки. Мама говорила, что только долийцы рисуют на лицах. Мама ещё говорила, что долийцы свободны! У них нет хозяев, и никто им не приказывает. Ты можешь отвести меня к ним?
— Боюсь, я не знаю никаких долийцев. — Абелас сокрушённо опустил голову. Он и раньше слышал это название, но только сейчас впервые узнал, что это некие эльфы, которые живут отдельно и до сих пор носят на лицах валласлин. Остатки былого? Возможно, ещё не всё потеряно.
Мальчик пред ним, опустив плечи, тяжело вздохнул, явно разочаровавшись. Потом куда-то убежал, и Абелас не успел его спросить ещё хоть что-то про этих долийцев.
С ним редко кто заговаривал по своей воле, а когда он сам пытался хоть что-то спросить, люди только брезгливо оглядывали и отмахивались. Даже эльфы смотрели на него либо с удивлением, либо со страхом.
Он ушёл из этого городка. Как уходил из каждого встречавшегося ему поселения.
Но теперь у него появилась надежда и цель...
Долийскике эльфы.
Может, там он найдёт то, что ищет?
Ему пришлось пройти немалый путь. В одних местах его не замечали, в других презрительно провожали взглядом. Где-то даже отвечали на вопросы. А однажды хотели поймать и запереть в подземелье, обвинив в том, что он откуда-то сбежал.
Абелас поначалу возмутился, ведь он не сбегал из храма, но никто не хотел его слушать, и в очередной раз пришлось спасаться бегством.
В конце концов, он нашёл то, что искал. В городке, имя которого он даже не запомнил, ему показали направление, и вскоре он действительно вышел к эльфам.
И разочарование, что накрыло его, было самым сильным с тех пор, как он покинул храм. Это были не элвены, которых он надеялся увидеть, это были дикари, кочующие с места на место. Агрессивные, полные гордыни и самодовольства.
Но самым ужасным же было то, что те, кого остальные называли хранителями древних традиций, совершено не помнили собственную историю. Никто не знал ни жизни при Арлатане, ни того, что привело к его краху. Ни предателей, ни спасителей. Ничего. Лишь какие-то обрывки знаний, но даже их они умудрились понять не так...
Столько лет назад элвены были освобождены. И эльфы из кланов долийцев считали себя свободными... Но так ли это на самом деле?
Из одного рабства они пришли к другому, по-прежнему живя в лживом преклонении и самообмане. Аберас пытался им рассказать, пытался хоть немного объяснить, но никто не захотел его слушать. Наоборот, с ним начали спорить, стараясь доказать то, во что верят. Повторяли и повторяли легенды, которые предавалась из поколения в поколение, которые считались священной историей и непреклонной правдой. И рассказ простого бродяги разбивался об эти закостенелые убеждения.
Никто не хотел открывать своё сердце для истины, потому что в ложь было верить привычней. Все в неё верят. А раз верят все, тогда это правда...
Великое заблуждение.
Они гордо носили на лицах знаки рабства, словно это честь.
Они гордились теми крупицами знания, которые имели, и презирали свой же народ, который пытался жить по законам нового мира.
Что лучше: цепляться за прошлое или приспосабливаться к новому?
Абелас неоднократно задавал этот вопрос. Задавал он его и самому себе. Все его знания, даже немногочисленные, для этого мира — ничто. Для этих эльфов — ничто.
И сам он, похоже, — ничто.
Видимо, "Банал" — это то новое имя, что ему уготовано в этом новом мире.
Он ушёл от долийцев, потому что видел, что ни одно его слово не находит отклика в их душе. А сами они с каждым днём становятся всё более отстранёнными, а их взгляды всё более враждебными.
Он не знал, куда ему идти, не знал, что искать. Последняя надежда растаяла, словно дым на ветру. Он просто двигался по старым дорогам, которые давно заросли. Он посещал некогда великие места, напоминанием о которых были развалины, поросшие мхом.
Он избегал городов, избегал людей, эльфов. Он принял этот новый мир. Ему пришлось. Но он не хотел общаться с новыми обитателями этого мира.
Впервые он порадовался, что его народ утратил бессмертие. Потому что это означало, что и его жизнь когда-нибудь закончится. Но пока он всё ещё жив, он уйдёт куда-нибудь в самую глушь, а когда настанет его час, то унесёт с собой все последние знания о некогда великих элвенах...
Таковы были его мысли и планы.
Он почти принял их, как и своё новое имя. Но однажды случилось то, что изменило всё.
Устроившись на ночлег под широкой елью, он, как всегда, укутался в плащ и погрузился в чуткий прерывистый сон. Проспав столько столетий, ему не хотелось снова засыпать, но тело требовало отдыха каждую ночь и ему приходилось мириться с этим.
Его сны приносили ему немного радости, хоть и разбивали сердце каждое утро.
Как и в предыдущие ночи, в этой он опять, как и в былые времена, возвращался домой, в мир гармонии и цвета. В мир, где Митал была жива и помогала страждущим, и он был подле неё...
Но потом он оказывался посреди храма совсем один, а сам храм быстро разрушался, будто перед его глазами мелькают не секунды, а года. Тоска и скорбь вновь охватила его, но тут он увидел приближающуюся фигуру. Свет сиял над его головой, хотя лицо его было мрачно сосредоточенным.
Гость остановился перед ним всего в трёх шагах.
— Нашёл ли ты себе новое имя, ма фалон?
— Ничего более, чем Банал, не подходит ни мне, ни моему народу.
— Не могу передать моей грусти. — Его гость на миг печально опустил голову, но потом посмотрел на него уверенным и непреклонным взглядом. — Но я намерен всё исправить.
— Исправить?
— Я верну гордость нашему народу, верну им мир, каким мы его помним, верну им то, что я по ошибке отнял. Но мне нужна помощь. Потому что мир вернётся таким, каким он был, со всем хорошим и всем... плохим.
— Эванурисы?
— Именно они. — Фен'Харел протянул ему свою руку. — Ты пойдёшь за мной, ма фалон? Поможешь мне? Примешь ли от меня новое имя?
Тот, кого ранее звали Абелас, тот, кто почти назвался Банал, сделал шаг навстречу и протянул свою руку в ответ.
Название: «Light in the dark» Пейринг/Персонажи: Инквизитор Лавеллан Форма: арт Категория: джен Рейтинг: G Примечания: автор надеется, что портрет зайдет заказчику! С Новым годом!
Название: «Песнь Красоты» Пейринг/Персонажи: Архитектор, Солона Амелл Категория: джен Жанр: фэнтези, ангст Рейтинг: G Размер: миди 5730 слов
«…Я сделаю тебя Первым среди новых богов, И ты построишь рай на земле.»
Мир умер позавчера. Воздух обернулся тяжестью и пылью, забился в гортань – и, верно, из-за этого все слова выходили надсадным карканьем. Пища утратила вкус и стала золой, и ни вино, ни вода более не утоляли жажды. Эта жажда была теперь с ними постоянно, вселилась в разум, растеклась по венам – истощающая мучительная жажда, потребность ожить, необходимость ощутить вновь, прочувствовать вновь – хоть бы на одно мгновение, на один миг – вырваться из непроницаемой серости. Но выхода не было, и серость была всесильна, как всесильными были охватившее души отчаяние и тупая безнадежность. Позавчера вместе с миром умерли они все.
*** Солона Амелл смотрела на солнце. Диск его спускался к горизонту, тени деревьев вытягивались и укладывались в ряды на высохшей земле. В последние недели не было дождя, и трава на полях пожухла и выцвела. Крестьяне боялись пожара – в засуху огонь выжег бы все подчистую и мог добраться до деревень; но и сам Амарантайн ныне задыхался от зноя, и камни Башни Бдения на южной стороне раскалялись так, что нельзя было держать ладонь. Гонец отправился в Кинлох на исходе утешника две недели назад – помощь мастеров-стихийников с их чарами гроз была бы весьма кстати. Оставалось ждать. Солона Амелл смотрела на солнце, бледное, почти прозрачное, и пыталась вспомнить, как оно некогда рассыпалось огненным золотом. - Страж-Командор… Она обернулась резко, встряхнула головой. Мальчишка-посыльный, один из местных деревенских, державший в поводу ее коня, смотрел на нее с испугом и восхищением. Здесь, на землях, помнящих Мор, даже спустя несколько мирных лет все еще в ходу были байки о героине Ферелдена. - Закат, - сипло проговорила женщина. – Какого цвета сейчас закат? Восхищение сменилось недоумением. - К-красный, - пробормотал тот. – Как сок у ягод… Солона засмеялась сухо, отрывисто и рвано, взлетела в седло, рывком подобрала поводья, выпавшие из еще по-детски неумелой руки. Конь дернулся нервно и вскинулся было на дыбы, но покорился всаднице и лишь всхрапнул недовольно, прядая чуткими ушами. Мальчишка отшатнулся испуганно в сторону, охнул, едва не подвернув ногу, и замер, встретив взгляд Амелл. В глазах ее отражалось алое марево заката. - Передай своему банну – Стражи уходят из Амарантайна, - Солона на миг прикрыла глаза; тонкие пальцы пробежались по резному древку притороченного к седлу посоха. – Весть в Денерим я пошлю сама. Она дала шпоры, и конь рванулся с места, выбираясь на утоптанный тракт. Башня Бдения ждала в нескольких лигах, в нескольких часах скачки, пока что скрытая за холмами – холодная и молчаливая в своем бессилии. Такая же, как серый закат и бесцветное солнце.
Ветер просеивал сухой песок.
Мысли текли вяло, тяжелые и спутанные, в них было слишком много безнадежности. Солона отрешенно вспоминала о том, как она, кажется, всю вечность назад, вышла против Архидемона в поединке, где ее гибель была почти неминуемой. И все же у нее была надежда, та самая надежда отчаянного боя, которая заставляет вцепиться в жизнь и не отпускать, не сдаваться до самого последнего вдоха. Было то самое обжигающе-горячее стремление к победе – за всех, кто стоял за ее спиной, за свою собственную жизнь – и перед этой волей дрогнул даже великий дракон. Почему теперь в груди только пепел, серый и сухой, и нет ничего больше? Нет ни цвета, ни чувства, ни желаний, ни долга сражаться – кроме вкрадчиво-тихого шепота, мучительно-нужной песни, равной которой нет на земле.
Так Серые Стражи услышали Зов. Все. Одновременно.
Она не заметила, как покорный ее воле конь изменил направление. Как остались где-то позади справа холмы Амарантайна и за ними – Башня Бдения, как лес сомкнул ветви над ее головой, укутал в тени. Как ночь опустилась на плечи и скрыла под собой ориентиры, оставив лишь непроглядный мрак, и ни шпоры, ни трензель не могли понудить лошадь скакать быстрее. Как из всего сущего осталась лишь… Задыхаясь, Солона соскользнула с седла. Чего стоят карты и указующие символы, зачем нужно солнце и стороны света, когда в сознании звучит-поет-звенит песня, разливается светом, счастьем и благословением, и это единственный достойный ориентир, единственная существующая жизнь. Это одновременно кара и награда, воздаяние и милосердие – это еще один шаг ближе к богу, истинному, вечному, подлинно-прекрасному богу… Песня заслонила собой мир, и Амелл рухнула на колени, до судорожной боли стискивая пальцы и давя стон. …коснуться, дотронуться, ощутить рядом… …ближе, ближе, ближе… А потом пальцы бога едва ощутимо скользнули по ее виску.
- Я сожалею, что пришлось пойти на такое, Страж.
И его бесстрастно-прохладный, отрезвляюще знакомый голос вдруг оказался сильнее песни.
Осознание настигло ее спустя несколько мгновений, мучительно-брезгливое осознание того, что только что произошло, и на смену ослепившему ее благоговению явилась глухая животная ярость. Но тот, другой, уже отступил на несколько шагов, едва различимым силуэтом замерев среди лесных теней – достаточно далеко, чтобы она не могла вцепиться ему в глотку. Да и потом у Солоны не было сил на битву. - Я сожалею, - спокойно повторил он. – Я не собирался использовать Зов на Стражах. Но лишь так можно блокировать чужое внушение.
Слова обжигали голову изнутри горячим воском.
- Архитектор, - хрипло выговорила Амелл. Засмеялась надрывно, закашлялась, судорожно стискивая исцарапанными пальцами комья сухой земли. Разум вновь принадлежал ей, но песня не исчезла до конца, мягким шепотом жила на задворках сознания, перекатывалась липкой патокой под языком. Чуть менее назойливая, чуть менее подавляющая, но Солона слишком хорошо знала, как обманчива эта иллюзия, и как быстро может сломиться ее воля. Нет защиты против скверны. Нет зажиты против Зова. - Я должна была догадаться. Она заставила себя вскинуть голову и распрямиться – через силу и опустошение. И раздраженно сощурилась, передернула плечами; в темноте невозможно было различить чужого лица, лишь высокий тонкий силуэт. Но это был он. Порождение тьмы, которое Солона Амелл когда-то не смогла убить. - Все было слишком неправильно. Этот Зов, подействовавший на всех Стражей одновременно – такого не случалось никогда за всю историю Мора. Ну, какую же тварь ты выпустил на этот раз, Архитектор? В конце она почти кричала. Эмиссар остался неподвижен, и учтиво-ровный голос его не изменился. - Мне понятны твои подозрения. Но я не имею к этому отношения, Страж. Прямого отношения. И прежде чем Амелл успела вымолвить еще хоть слово, в когтистой ладони родился магический огонь, взмыл вверх и завис в воздухе, рассыпая искры вокруг и сверкая бликами на золотой полумаске. Чары «светлячка», простые и естественные, как дыхание, их сумел бы воссоздать любой мажонок Круга, и…
…и мир ожил цветом.
Женщина задохнулась, почти неосознанно дернулась вперед к этому источнику огня; жизнь возвращалась обратно в цветах, звуках и красках, в игре светотени, и мутная пелена безразличия-бессилия, что окутывала ее разум последние несколько дней, рвалась на части подобно ветхой паутине. Песня звенела совсем рядом торжествующим хоралом, песня была в ней и возрождала мир в первоначальном великолепии. Песня была красотой. И было золото и рыжие искры пламени, и была глубокая зелень и изумрудный отблеск прожилок трав, и воздух пах свежестью, как бывает когда проходят грозы, и сердце билось стремительно и уверенно-сильно. - …как? – беззвучно одними губами прошептала Солона. Щеки были мокрые от слез. Архитектор молчаливо качнул головой. Шагнул ближе, и свет взорвался у нее внутри и затопил сознание.
*** Вселенная была музыкой. Музыка текла под кожей и была кровью, растворялась и растворяла, и не было ни отдельной жизни, ни отдельной личности – одна только связь. Одна только песня красоты; и она была абсолютным единством и абсолютной гармонией, и могла лишь существовать в счастье, как существовали те ее ноты, что когда-то звались Солоной Амелл. Время потеряло значение. Бытие потеряло смысл.
Она вернулась неохотно. Неохотно раскрыла глаза – память возвращалась тяжело и урывками, обглоданными кусками воспоминаний. В воспоминаниях было слишком мало света и красоты, и хотелось забыться и вновь отдаться на волю всепроникающей песне – она все еще слышала ее внутри, притихшую, но все еще различимую. Она вспомнила слова «Солона Амелл» и «Страж-Командор». И – «Мор». Вздрогнула, глотая беззвучный вскрик; по обнаженной коже рук холодом скользнул ветер. Солона приподнялась на локтях, отбросила тяжелое одеяло, заново-впервые оглядывая комнату – она была в своих покоях в Башне Бдения, и створчатая ставня была распахнута, пропуская внутрь лучи вечернего солнца и сквозняком холодя тело. Память не могла ответить на то, как Амелл оказалась здесь – ее мир завершался на рассыпающемся в ночи «светлячке» и бликах золота на изогнутой полумаске. Песня могла бы дать подсказку, но случайностью или волей обретя осознание, Солона, Командор Серых, не могла позволить себе потерять его вновь.
…Что произошло? …Сколько времени она провела так?
Она поднялась рывком, замерла, резко выдохнув, – на ней была другая одежда, чем та, что она носила в день, когда нашла Архитектора. И на миг представив себе возможную цепочку событий, женщина невольно передернулась. Мелодия песни, осколком засевшая где-то под сердцем, звала-умоляла-требовала как можно быстрее отыскать ее источник. Она чувствовала его так отчетливо, как никогда и никого раньше. Стражи могут ощущать присутствие порождений тьмы, это сродни касанию чего-то мерзкого, липкого холода, тупого страха. Дрожь, проходящая по хребту – они научились это скрывать под маской безразличия и расчетливого мужества, переливать в железную хватку на рукояти клинков. Но присутствие Архитектора было иным. Странным.
Необходимым.
Поежившись то ли от холода, то ли от внезапно пришедшего нового понимания, Солона натянула сапоги, оглянулась – ее магический посох был прислонен к стене у одной из оконных бойниц. Передернула плечами и торопливо, словно бы боясь передумать, вышла из комнаты. И почти мгновенно поняла, что было не так. Слишком тихо. Башня Бдения была мертва – ни голосов, ни раскатистого смеха Огрена, ни привычно-знакомых звуков вроде лязга доспехов и клинков со внутреннего двора, ржания коней, топота подбитых форменных сапог. К вечерней трапезе Гестран, молодой парень из недавно присоединившихся к Ордену, читал в главном зале молитву Андрасте – но сейчас было слышно лишь, как где-то поскрипывают несмазанные дверные петли, да хлопает под порывами ветра незакрытая ставня. Тревога нарастала, поднималась к гортани изнутри, подобно штормовому валу, мешала сделать вдох. Солона, не выдержав, свернула в один из боковых коридоров, где были спальные комнаты – но те все стояли пустые и распахнутые настежь, лишь в углу сиротливо валялся забытый кем-то в спешке сапог. Но не было ни следов крови, ни следов битвы – и страх, стиснувший грудь клыками, понемногу отпустил; все же обошлось. Тишина была всего лишь знаком отсутствия, но не знаком смерти.
Стражи просто ушли. Так уходят из дома, в который больше не собираются возвращаться.
Амелл прикрыла глаза и позволила песне направить себя.
*** Библиотека Башни принадлежала некогда роду Хоу, потом уже, когда Солона переняла эрлинг Амарантайн, она периодически пополняла ее рукописями и манускриптами, разными путями попадавшими к ней в руки. Воспитанница Круга, даже в бытность Стражем, она не могла вытравить из себя любви к книгам, и библиотека продолжала расти, вскоре незаметно вытеснив собой один из складов. Песня устремилась вперед, вскрикнула внутри победно и счастливо. Высокая нескладная фигура стояла у одного из стеллажей у окна; когтистые пальцы осторожно листали ветхие страницы. Амелл застыла, вцепившись пальцами в косяк двери. Сущность ее рвалась надвое – благоговение, рожденное Зовом, и острая смесь осторожности-недоверия-гнева, рожденная волей и осколками памяти. Он отложил манускрипт – бережно, чтобы не повредить ни пергамента, ни кожаного переплета – повернулся. Маска уже не скрывала лица, и взгляд его, как всегда спокойный и внимательный, встретился с взглядом Солоны. Архитектор чуть наклонил голову в приветствии. - Я рад, что ты пришла в себя, Страж. Теперь мы можем поговорить. - Да, - хрипло отозвалась женщина. На то, чтобы остаться на месте, ей пришлось собрать все силы. Говори. Эмиссар смотрел на нее, не делая попыток приблизится, и руки его были пусты – и хоть Амелл слишком хорошо знала, что для смертоносных чар ему не нужен посох, эта иллюзия безопасности все равно неясным образом успокаивала. - Несколько дней назад один из людей принес сюда послание, - ровно сказал Архитектор. – Ты приняла его, но Зов мешал тебе понять его смысл. Прочти, возможно, там есть ответы на некоторые твои вопросы, Страж. Я дополню, где смогу. Теперь Солона наконец заметила его – скрученный пергамент с тиснением, который она узнала бы всюду. Ворон. Лелиана. Печать оставалась нетронутой; теперь Амелл смутно вспоминала худого усталого эльфа на взмыленной лошади, прискакавшего к воротам Башни. Кажется, он говорил ей что-то – но звуки-вне-песни тогда не значили для нее ничего, и гонец, попросту всунув ей в безвольные руки свиток, развернул коня и вскоре скрылся из виду. Воспоминания были блеклыми и обрывистыми. Стиснув зубы, Солона сломала сургуч, торопливо развернула пергамент. Сколько времени она потеряла?
Лелиана писала короткими рублеными фразами, и мир переворачивался с ног на голову с каждым прочитанным словом. Это там, в этом перевернутом мире, был древний магистр Корифей и растущий из людей красный лириум. Это там были храмовники, восставшие против Церкви, и Церковь, лишившаяся главы. Там – Инквизиция и Инквизитор, способный закрывать бреши в завесе, и против них – тот, кто стремился уничтожить все.
- Корифей, - произнесла Солона; слово легло на язык острой сталью, тяжелой и не ведающей милосердия. - Это не подлинное его имя, - негромко отозвался Архитектор, внимательно следивший за ее лицом. – Но мы звали его так, первого из семерых Звездных. Мир никак не хотел возвращаться на круги своя. - Мы, - хрипло повторила женщина. Прикрыла глаза – ей почти не нужно было слышать ответа. Знание пришло откуда-то изнутри, словно бы существовавшее всегда; знание пришло вместе с отголосками песни и, возможно-скорее-всего, даже не принадлежало ей-человеку. И Архитектор не стал отвечать. Солона смотрела на него, на изуродованную скверной кожу, длинные, нечеловечески худые руки и почти паучьи пальцы с когтями, и то, что было страшной сказкой, легендами старух и церковниц, ныне обращалось истиной, и эта истина была уродлива и бесстрастна, и ни слова Песни Света, ни молитвы монахов, ни литания Адраллы, изгонявшая демонов, не могли убить ее. Все другие слова, заученные, затверженные с детства, были ложью, и ложью был сказ о Создателе и Андрасте; и у истины была своя песня и свои боги. И то, во что верила Солона Амелл… …то, во что верил целый мир… …то, что строилось, хранилось и домысливалось веками… …то, ради чего сражались и умирали народы… в одно мгновение вздрогнуло и рассыпалось в прах.
Благословенны те, кто встает против зла и скверны и не отступает.
Солона всегда считала себя достаточно сильной, чтобы принять любую правду и любое знание, и от тайн магии крови, запретной и опасной, ее отвратил вовсе не страх. Но то, что поведали ей слова Лелианы, заставило даже ее содрогнуться от ужаса. Но она была магом, осознавшим Тень и силу в себе и прошедшим испытания смертных и демонов. Она была Серым Стражем, изведавшим в себе яд скверны и вязкое притяжение Зова. Она была Командором, решавшим, кому придется умереть.
И Солона Амелл приняла новую истину.
- Семеро магистров, вошедших… - губы ее едва шевелились, словно скованные чарами онемения. – Что… что там было? Архитектор качнул головой. - Тех, кого искали, мы не нашли. Он неловко передернул острыми плечами – жест то ли недовольства, то ли смущения – отвернулся, чтобы вернуть манускрипт на полку. Солона следила за ним, настороженная и растерянная; разум ее кричал об угрозе, но чутье молчало. - Я помню мало, - негромко сказал эмиссар. – Слишком мало, чтобы в этом можно было увидеть смысл. Скорее всего, мы действительно пробудили скверну и оказались связаны с ней и с теми, кого чтили богами. Обрели силу, но не так, как мнили. Лорд Корифей знает больше, но и его воспоминания туманны и зыбки. Амелл стиснула ладонь в кулак. - Ты видел его. Получилось утверждение, а не вопрос. И песня помнила. - Он нашел меня сам на Глубинных Тропах, - спокойно согласился Архитектор. С задумчиво-отрешенным интересом, едва касаясь, провел кончиком когтя вдоль запылившейся полки. – Ему нужна была помощь… и если хоть та часть из Песни Тишины правдива, то история до странного любит повторяться, Страж. Он развернулся, направляясь к двери, где замерла женщина – он был выше ее почти на полторы головы, и Солона невольно отпрянула. Архитектор остановился почти сразу же. - Я не помогал ему в этот раз, - ровно произнес он. – Но твой страх понятен. Полагаю, после всего произошедшего догадаться было несложно. Дыши. Она заставила себя сделать шаг и освободить ему проход на лестницу. И – пойти рядом. - Несложно, - хрипло сказала Амелл. – Корифей… и ты – контролируете Зов. - Да, - неторопливо спускаясь, эмиссар отрешенно скользил раскрытой ладонью вдоль щербатой стены, словно бы вслушиваясь в камни. – Лорд Корифей стремится вернуться в Город, и для его плана ему нужны были Стражи. Стражи, целиком покорные его воле – и воле тех, кого он изберет. Память, серая безжизненная память отчаяния и бессилия навалилась мутной лавиной, забилась, вгрызлась внутрь. Память о мире без цвета и запаха, без чувств и эмоций, где не осталось ничего ценного, ничего светлого, ничего радостного, и понимание гибели было естественным настолько, что верхом безумства было сопротивляться. Где естественным был полученный приказ Первого Стража собраться в Вейсхаупте, бросив все, не дожидаясь отстающих, не ища пропавших. Естественным для всех, кого настиг чужой Зов – и даже друзья, защищавшие ее собой в безнадежных битвах, проиграли этой силе. Зов обезумевшего Архидемона, ведомого лишь жаждой разрушения, был страшен и губителен, но вдвое страшнее и губительнее оказался Зов, направляемый тем, в ком был жив разум. - Архитектор. - Я не могу прервать его Зов, - в ровно-учтивом голосе проскользнула отчетливая нота вины. – Равно как не могу уничтожить. Все, что было в моих силах – это создать новую песню, которая, направленная на одного, перекрыла бы Зов, направленный на многих. Солона видела, как напряглась его худая спина в ожидании ее ответа. Словно бы он боялся… …чего? - Ты все еще управляешь моей волей, - безэмоционально сказала она, и его рука, скользившая по стене, чуть дрогнула. – Песня еще звучит, я слышу ее внутри. И чувствую тебя… иначе. Не так, как Стражи чувствуют порождений тьмы. Он чуть наклонил голову. - Если я прерву свой Зов… - Я знаю, - коротко сказала Солона. Вздохнула хрипло, едва слышно выругалась сквозь стиснутые зубы. Архитектор промолчал.
Дверь наружу подалась тяжело; дерево намокло после дождя. Во внутреннем дворе уже было темно, стены Башни возвышались вокруг, заслоняя их от последних лучей солнца. Но пахло острой послегрозовой свежестью, и горизонт на западе еще тлел алым. Солона замерла на миг, вдохнула полной грудью – после ослепившей их серости, она все еще никак не могла надышаться жизнью. Жизнью ли, если все, что она делает, сейчас подчиняется чужой воле? Сможет ли она отличить чужие желания от своих? Архитектор остановился в нескольких шагах – и Солона была благодарна за эту попытку сохранить дистанцию. Грань между их союзом и враждой и в прошлый раз была слишком тонка, а теперь Амелл уже не была уверена ни в чем. - Вы разводили здесь костры, верно? – негромко спросил эмиссар. – Чтобы сохранить тепло. Она замешкалась с ответом, мысли были о другом; и Архитектор принял молчание за согласие. Дрова, сложенные на дворовом кострище занялись легко, пламя взметнулось к небу чистой рыжиной и золотом, мягким ласковым теплом скользнуло по коже. Солона вспоминала другой его огонь, смертоносное кольцо, беспощадно выжигавшее щупальца Матери и бесконечных личинок. - Ты можешь спасти остальных? – глухо спросила она. Сглотнула; просить о таком было слишком тяжело: - Использовать на них свой Зов… как на мне? Это было слишком далеко за рубежом осторожного почти-доверия, что установился между ними. Кому из порождений тьмы предпочитаешь служить, Страж-Командор? У нее не было выхода. Ни у кого из них больше не было выхода. Только смерть. - Прости, - сказал Архитектор. – Я не могу. Пламя билось под порывами ветра лоскутными стягами, резкими контрастами светотени расцвечивало его одежды. Казалось, мир танцующих теней существовал где-то отдельно и самостоятельно от сущего. - Его Зов усиливает и фокусирует артефакт, древний настолько, что все людские знания – ничтожны в сравнении с тем, что было доступно его создателям. Я сожалею, Страж, но сейчас я больше ничего не могу сделать. Солона потерла пальцами виски. Вопрос вырвался почти вне ее желания. - Тогда почему ты помог мне? Архитектор медлил с ответом, и она повернулась к нему, рывком шагнула ближе, требовательно вгляделась в обезображенное скверной лицо. Узнать правду отчего-то было почти до боли необходимо. В единственном глазу гарлока отражались золотистые искры костра. - Под Башней есть проход на Глубинные Тропы, - наконец сдержанно-ровно ответил Архитектор. – И совсем рядом – один из элувианов. Я полагаю, что смогу настроить его так, чтобы усилить песню Зова. Амелл выдохнула и растерянно запустила пальцы в растрепанные волосы. - Ты хотел, чтобы я провела тебя… но мы завалили вход еще при Матери. Чтобы разобрать завал потребуется помощь тех, кто умеет обращаться с камнем. Придется просить старателей из Амарантайна. Эмиссар согласно наклонил голову. - Поэтому мне нужна твоя помощь, Страж.
*** Она отправилась в Амарантайн следующим днем. Город находился не так и далеко от Башни Бдения – несколько часов хорошей скачки, расстояние, кажущееся смешным по сравнению с тем, что ей пришлось отходить в дни Мора. После принятия эрлинга Солона приложила немало усилий, чтобы очистить местные дороги и тракты от разбойников и восстановить разрушенные мосты – где налажена торговля, там всегда быстрее идут дела. Амелл не без оснований надеялась на добрый путь, но вышло иначе. Сперва это было просто беспокойство. Ничем не обоснованное и ложное – несколько раз женщина оглядывалась назад, пока еще видны были очертания башенных стен, и раздраженно встряхивая головой, вновь возвращалась мыслями к дороге. Крепости ничего не угрожало, Стражей всегда обходили стороной, да и Архитектор с его силой и знаниями мог постоять за себя получше, чем сама Солона. Но – песне не было дела до здравого смысла. И беспокойство обратилось всевозрастающим страхом – и после, уже у самых ворот города – почти физической болью. Ей повезло – стража не стала приглядываться. Конь неторопливо рысил вперед по щербатой мостовой Амарантайна, порой недоуменно фыркая и кося глазом; руки всадницы почти не удерживали поводья. Все силы Солоны уходили на то, чтобы удержаться в седле. Песня разгрызала грудь изнутри и умоляла вернуться. Сократить расстояние – хоть на один шаг – обратно. Приблизиться к нему, остаться рядом, ближе, ближе, надо вернуться, как можно быстрее, вернуться, вернуться… Во рту чувствовался солоновато-горький привкус, но чары исцеления, привычные и легкие, сейчас не давались ей. Рабочие, из тех, кто продается за несколько монет, жили в вырытых под землей убежищах – после того, как Стражи несколько лет назад выкурили контрабандистов, туда начали стекаться беженцы, из тех, кому не хватило монет на вступительные взносы в гильдию. В другое время Амелл не стала бы иметь с ними дел, но каменщики-гномы стали бы задавать вопросы, а ответов у нее не было. По крайней мере, таких, что их бы устроили. Посредник был невысок – эльф, скорее всего – но лицо его скрывал капюшон, и говорил он мало и сухо, словно песок перетирал в зубах. - Плата? - Пятьсот, - она сглотнула кислую слюну, мучительно стараясь сосредоточиться. Мир расплывался перед глазами. – Половину плачу вперед. Тот коротко кивнул. - Сделаем за неделю. Амелл протянула ему мешочек с монетами, и лишь отчаянно понадеялась на то, что сумерки скрыли то, как дрожали ее руки.
Когда конь мчался обратно, она уже не чувствовала времени. Песня кричала от боли.
Когда ее гнедой влетел в распахнутые ворота и замер, дрожа всем телом и всхрапывая, Солона соскользнула с седла, но не удержалась на ногах, тяжело осела на колени, давя беззвучный стон. Мир дробился на куски и сливался воедино, в одну точку, в одно мучительно нужное присутствие – и она была готова царапать землю голыми руками, если бы это помогло, если бы хоть немного… А потом были торопливые шаги, песня взметнулась обжигающим счастьем узнавания; и женщина потянулась вперед почти вслепую, отчаянно ища и требуя… Сейчас. Тонкие чужие пальцы осторожно-чутко оплели ее запястье, вторая рука невесомо коснулась виска. - Прости. Сейчас будет легче. Она дышала жадно, с трудом проталкивая в себя воздух. Песня успокоилась и затихла, смиренная и покорная другой воле, но дрожь, отголоски недавней боли короткими судорогами все еще сжимали тело, напоминая о том страхе, о сводящей с ума необходимости вернуться обратно. Солона позволила себе еще десять мгновений и подняла голову. Архитектор стоял рядом с ней на коленях, и встретившись с ней взглядом, тут же отступил, разрывая прикосновение и словно ожидая удара. - Ты не сказал, - хрипло выговорила женщина. - Прости, - виновато и как-то беспомощно повторил эмиссар. – Я не знал. Я прежде никогда не использовал Зов на разумных, на людях. Мне казалось, расстояние не будет иметь значения, но… Амелл откинула голову назад и не двинулась с места. - Значит так чувствуют себя порождения тьмы, когда ищут Архидемона. Что же, теперь я их понимаю. Он промолчал, лишь наклонил голову. И через минуту все же спросил – осторожно, неуверенно: - Ты злишься? И Солона почему-то ответила: - Нет. Подняться на ноги она рискнула лишь когда дыхание вновь стало ровным и сердце перестало выпрыгивать из груди. Архитектор протянул ей руку, и Амелл замешкалась на миг – ей не хотелось касаться его теперь – но жест был искренним, и она все-таки приняла. Тонкая рука оказалась неожиданно сильной. И – чужая сила потекла сквозь касание, щедро разделенная надвое, горячая и пьянящая, как настоявшееся вино. Пробуждая теперь уже ее собственную магию, омывая теплом взамен недавнего колкого холода. Извинения приняты, хотела сказать Солона, но промолчала. В ее собственной комнате был растоплен камин, и она узнала следы чар, как собака узнает знакомый запах. Подумала мимолетом, что, верно, Архитектор и похлебку себе готовит, и одежду чинит лишь с помощью своей магии, негромко фыркнула себе под нос, отвернулась – слишком забавной получилась картинка. Эмиссар взглянул на нее с молчаливым недоумением – в комнату следом он заходить не стал, остановился у дверей. - Рабочие обещали закончить через неделю, - сообщила Солона. – Это хороший срок. - Да, - он кивнул. И добавил: – Спасибо. Женщина передернула плечами. По-хорошему, это ей следовало благодарить за всех Стражей, которых им, возможно, удастся спасти, но слова отчего-то не ложились на язык, застревали где-то в гортани. - Кем он был тебе? – внезапно спросила она. – Корифей. Если подобный вопрос и удивил его, это не отразилось ни в голосе, ни во взгляде. - Соперником, - помолчав, ответил Архитектор, - который заставляет других быть сильными. Другом, за которым идут в бездну. Врагом, которого слишком уважают, чтобы желать смерти. Ведущим, который принимает решения, на которые не осмеливаются прочие. Я вряд ли найду нужные слова, Страж. Амелл не стала спрашивать больше. Он ощутил повисшую в воздухе неловкость почти мгновенно, отступил, чуть склонил голову – спокойная учтивость не изменяла ему – и беззвучно ушел. Солона вслушивалась в едва заметно изменившуюся мелодию песни и отрешенно думала о том, как много времени должно пройти, прежде чем она окончательно растворится в ней, утратив волю. Нет защиты от скверны. Нет защиты от Зова.
*** За неделю они не справились. Амелл отослала несколько писем – в Вейсхаупт, Ферелден и Лелиане через связных в Вал Руайо. Но ответа не было, и она понимала, что скорее всего не прошли посланники через красный лириум и тварей из Бреши. На оплот Стражей было мало надежды – даже если бы они и получили ее сообщение, Зов вряд ли дал бы им воспринять его серьезно. Скорее всего, саму Солону причислили бы к изменникам. Со двора доносился стук и тяжелый грохот камней; старый наземник гном, руководящий работой, наотрез отказался взрывать, опасаясь, что не выдержат опоры, и завал разбирали вручную. Процесс шел намного медленнее, чем себе изначально представляла Амелл, но поделать ничего было нельзя. Рабочие жили на нижних ярусах Башни и во дворовых постройках. Архитектор перебрался на самый верх, поближе к библиотеке – людям он благоразумно в этот раз не стал показываться. Чтобы отвадить любопытных, Солоне пришлось сказать, что там держат зараженного скверной – и подобная недосказанная правда почти мгновенно создала между этажами зону отчуждения, лучше, чем любая магия.
Время тянулось медленно. Слишком медленно для той, кто не привык оставаться в стороне. - Смотри, - Архитектор развернул к ней книгу; острый коготь проследил несколько строк. – Вы действительно используете такое плетение? Разве не легче было бы брать силы из Тени напрямую? В спокойном голосе явно прослеживался живой интерес, и Солона послушно поднялась со своего кресла, подошла к нему, оперлась ладонью о столешницу, бегло пробегая глазами параграф. Она часто приходила к нему теперь, скрашивала время в беседах. Архитектор знал много, просто потрясающе много, и что самое главное – с легкостью и даже, кажется, радостью, был готов делиться этими знаниями. Его стремление познавать, равно как и любопытство, было воистину неизмеримым, и острый разум не знал ограничений, вбитых с детства магам Круга. И пусть даже память его не сохранила тевинтерского прошлого, лишь осколки, порой эта его сила проявлялась неосознанно – и мощь ее поражала. С ним было одновременно легко и тяжело, не так, как могло бы быть с кем-то из людей. Солона приняла это – сперва неохотно и вынужденно, но вскоре и ей начали доставлять удовольствие их разговоры, и вбитый накрепко с детства почти-животный страх перед порождением тьмы, перед тем, кто разрушил основы основ, уступил и ушел куда-то в подсознательное. И чем больше проходило времени – тем более необходимым было его присутствие. - Прямые потоки сложно контролировать, - не согласилась Амелл. – Целитель должен очень четко рассчитывать силы, чтобы не отдать больше, чем у него есть. Многие из магов погибали от истощения, пытаясь спасти больных. Эмиссар задумчиво склонил голову набок, потом кивнул. - Пожалуй. Я пытался изучать эту ветвь магии, но не так успешно. Но я всегда полагал, что дело в навыках и практике – потому что если сила мага зависит от его связи с Тенью, то она не должна накладывать отпечаток на его способности к той или иной школе. Это словно канал к источнику, не больше. Солона задумалась. Дар мага действительно зависел лишь от Тени. - Но это сознание задает интерпретацию чар, разве нет? - А, - Архитектор на мгновение вернулся к книге и вновь поднял взгляд. – Разумеется. Использование базовых плетений облегчает работу с непривычными ассоциациями. Но оно же и является барьером для дальнейшего развития силы. - Ты никогда не используешь посох, - вспомнила Амелл. – По этой же причине, верно? Чтобы не привыкать к «костылям». Он спокойно кивнул. - Я могу научить… если ты хочешь.
Они тренировались в одной из заброшенных нежилых комнат – даже у аккуратного Вэрела так и не дошли руки разобрать все помещения Башни, заваленные различным хламом. Потом Солона просто закрывала на это глаза; когда нужда придет, тогда и наведут порядок – на тот момент у Командора были заботы поважнее. Пригодилось же только теперь.
Цепная молния сорвалась с пальцев, встряхнув нервы остаточным разрядом, ударила в деревянный ящик, разнесла в щепки. Солона на резком выдохе опустила руку, отрешенно взглянула за зарешеченное окно. Она знала – где-то за перевалами небо рвалось изумрудно-зеленым, и там стояли и погибали те, кто теперь защищал мир от нового врага. Стиснула зубы. - Я должна сейчас быть там. Сражаться там, с ними. Не отсиживаться в безопасности, как… крыса. Архитектор подошел беззвучно, остановился за спиной. - Я понимаю. Мне жаль. Он не был виноват, не был виноват, совершенно ни в чем не был виноват, и, может, если повторять это себе достаточно часто, она, наконец, сможет поверить в это… Еще одна молния ударила в стену, растеклась под ладонью женщины, расцветив на миг старые камни. Беспомощность и бессилие – то, что она ненавидела больше всего, то, чего она больше всего боялась. Беспомощность и бессилие – то, что сделал своим оружием Корифей и обернул против Стражей, воплотив в своем Зове. И даже когда его Зов больше не имел над ней власти, она все еще – ничего не могла сделать. - Мне жаль, - тихо повторил Архитектор, и его рука осторожно легла на ее плечо. Песня подхватила разум и обратила мир его первозданной красотой, отстранив и сделав несущественным все прочее. Солона не стала сопротивляться.
*** Все закончилось. «Все закончилось, - так сообщил примчавшийся на взмыленном коне гонец из Орлея, спешивший в Денерим. – Враг повержен, и Инквизиция торжествует». Все закончилось, - кричали услышавшие это рабочие, бросали вверх колпаки и шапки, и обнимались друг с другом, как тогда, несколько лет назад, после победы над Архидемоном и Мором. Воздух звенел радостью и новообретенной свободой, обещаниями того, что отныне все будет хорошо и правильно, потому что они вновь – устояли. Выжили. А Солона, застывшая в дверном проеме, никак не могла в это поверить. Она молчаливо кивнула на просьбу наземника-гнома отпустить людей на сегодня; всем не терпелось вернуться к семьям и поделиться счастливой вестью. И лишь когда окончательно стих и опустел двор, Амелл все так же отрешенно прошла вперед, опустилась на колени рядом с неразобранным костром. Глядя в огонь, спросила: - Ты знал? Несколько секунд молчания уже были ответом. - Да, - ровно произнес Архитектор. – Я почувствовал, когда он… исчез. И тогда Солона обернулась – резко и на выдохе, встретила его взгляд. Так требуют ответа, не оставляя больше места лжи. - Почему ты не сказал? И твоя песня все еще звучит, хотя в ней больше нет нужды… - она замолчала на мгновение, когда неожиданная догадка, яркое осознание, вдруг осенила ее, и потом почти спокойно проговорила: - Элувиан. Эмиссар промолчал. - Он не усиливает Зов, верно? – тихо спросила Амелл. – Он не имеет ничего общего с помощью Стражам. Ты ищешь его для чего-то иного. Остро-пронзительное ощущение обмана болью билось куда-то в ребра. - Да, - сказал Архитектор. Костер горел ровно и сильно и разливался теплом, но Солона не чувствовала тепла, словно подступающая ночь выпила из нее все силы. И не двинулась с места, когда эмиссар шагнул вперед, когда встал рядом – так близко, что она могла бы, пожалуй, на коротком рывке дотянуться и вспороть ему грудь кинжалом. Могла ли? - Когда лорд Корифей пришел ко мне, я отказался помогать, - произнес Архитектор. – Но я обещал не мешать ему в его планах. Солона мотнула головой, стиснув пальцы на рифленой рукояти клинка. Почему? - Наши разногласия касались только средств, - его спокойный голос не изменился, - но не цели. - Черный Город, - беззвучно проговорили губы Амелл. - Город – это ответ на все, - эмиссар раскрыл ладонь, и пламя костра взметнулось выше, разбросало причудливые тени, и магессе на мгновение показалось, что те сложились в зыбкие силуэты острошпильных башен. – Это наша утраченная память и знание древности. Это истина, которой мы почти смогли коснуться. Лорд Корифей был прав – мы начали это, мы должны завершить. Я лишь избрал идти другим путем. Солона протянула руки к огню, раскрытыми ладонями, чувствуя, как жар почти обжигает кожу. В песне не было радости или удовлетворения – лишь сожаление и вина. - Прости, - тихо произнес Архитектор. – Я не сказал всей правды изначально, потому что ты могла бы попытаться помешать мне… я не хотел сражаться с тобой. Ты бы не согласилась помочь мне вне Зова. Но я обещаю, я сниму все чары, как только завал будет расчищен. - Я бы не согласилась, - безэмоционально повторила Амелл. Лезвие выходило из ножен легко и беззвучно. Оставалось всего лишь развернуться и ударить – одно короткое движение, ничего трудного. Он не успеет защититься, слишком близко они друг от друга, да и не спасет магический щит от прямого удара.
Почему же он тогда все еще стоит рядом? Как будто – несмотря ни на что – все еще доверяет. Или – позволяет ей решать?
Солона поднялась на ноги единым слитным движением, распрямилась, и взгляды их сошлись – здесь и сейчас, вне сил и знаний, они были равны: магистр древнего Тевинтера, пробудивший Мор, и Серый Страж, поклявшийся истреблять порождений тьмы. - Вы оба так уверены, что у вас получится, - прошептала Амелл. – Но один раз мир уже сорвался в бездну по вашей вине. Ты поручился бы, что в этот раз окажешься правым… лорд Архитектор? Он вздрогнул едва заметно, но не отвел глаз. - Нет. Но проигрывает лишь тот, кто отступает. Тебе ли не знать, Страж. Это был хороший момент для удара; слишком хороший, чтобы упустить. Амелл почти видела, как оседает худое тело, судорожно из последних сил, пытаясь вытащить вошедшее в грудь по рукоять лезвие. Это было бы правильно. Это было бы справедливо. В конце концов, это не она первой нарушила их доверие. Кинжал остался в ножнах. - Что там такое? – хрипло спросила Солона. – Что ты ищешь? Архитектор смотрел на нее спокойно и прямо, и в песне красоты была одновременно горечь, радость и печаль. - Рай.
Название: «В пути» Пейринг/герои: м!Хоук/Фенрис Категория: слеш Рейтинг: PG Техника: цифровая живопись Пояснение от дарителя: Поначалу хотела сделать просто флафф с ними двумя, но история-в-картинке родилась сама собой. Надеюсь, она вам понравится. Описание: До Вайсхаупта дорога не близкая, да еще и по заснеженным горам Андерфелса, но как Хоук не отговаривал Фенриса, в этот раз он пошел вместе с ним, оказавшись невольной жертвой Хоуковых шуточек и напоминанием, что Хоуку есть еще, зачем жить.
Название: «Танец» Пейринг/герои: Дориан/м!Лавеллан Категория: слеш Рейтинг: PG Техника: цифровая живопись Пояснение от дарителя: Автору очень понравилась сама идея танцев с ЛИ. Близость, взгляды, прикосновения... Надеюсь, получилось додать флаффа и романса, которые хотел заказчик. Описание: Такие редкие и от этого еще более ценные минуты спокойствия после бала Селины. Они оба танцевали и после - и часто танцы прекращались поцелуями, - но этот танец все равно был и будет особенным.
Название: «Ветер Рваного берега» Бета: анонимный доброжелатель Категория: слэш, упоминается гет Жанр: AU, romance Рейтинг: R Размер: 2636 слов Пейринг: Мииран/Фейнриэль, Атенриль, Густав Содержание: Хоук не приехал в Киркволл, а Миирану из "Кровавых клинков" позарез нужен маг Предупреждение: ООС, автор клал на канон
Эта смазливая эльфийская сучка Атенриль искала что-то в пещерах на Рваном берегу, и Мииран не собирался упустить шанс выяснить — что именно.
Морская пена и гниющие водоросли налипли на сапогах, неутомимый северный ветер пробирал до костей. Когда парни из «Кровавых клинков» наконец добрались до тайного места, их встретил тонкий и злой свист арбалетных болтов. Никто не рад незваным гостям, Мииран хорошо понимал.
«Что же ты хочешь забрать отсюда, остроухая?» — спросил бы он Атенриль, будь она здесь. Но контрабандистки здесь не было, только несколько напуганных и не слишком умелых наемников — похоже, беженцы-ферелденцы, потерявшие последнее во время Мора.
— Не подходите ближе! — услышал Мииран срывающийся на хрип голос. — Я… я убью его!
Он вытер нож об одежду неудачника, которому только что перерезал горло, и только после этого оглянулся. На каменном уступе рыжий жлоб приставил меч к горлу незнакомого юнца.
«Ой, да сделай такое одолжение», — сказал бы Мииран, если бы не сообразил: бледный перепуганный мальчишка и есть желанная добыча. По чести говоря, отец «Кровавых клинков» предпочел бы найти склад антиванских луков или на худой конец пару ящиков старкхэвенского вина, но никак не заложника, которому еще сопли утирать.
Мииран прикинул шаги: ближе и не надо. И метнул нож. К чести юнца, он в ужасе не заорал, не отпрянул от рухнувшего лицом вниз покойника. Лишь внимательно смерил взглядом того, кто метнул клинок. Без особой благодарности, отметил Мииран.
— Скажи, как тебя зовут, малец? Если, конечно, не забыл свое имя со страху, — негромко спросил он. Его парни неторопливо, как волки, почуявшие добычу, подступали все ближе.
— Фейнриэль, — немного поколебавшись, ответил пленник.
— Красивое эльфийское погоняло. Как бы язык не сломать, пока выговоришь, — Мииран продолжал говорить негромко и спокойно, оттягивая внимание на себя. — Проводить тебя к мамочке? Она, небось, заждалась свою кровиночку к ужину, жопой клянусь.
— Только не к ней, — быстро, даже слишком быстро, возразил Фейнриэль, если его и в самом деле так звали. Больше он ничего сказать не успел. Ульв подкрался сзади и, оглушив, подхватил на руки.
Пока остальные обыскивали трупы, обшаривали уголки пещеры в поисках стоящей добычи, Мииран, присев, рассматривал брошенного к его ногам юнца.
По-эльфийски тонкие черты лица и широкая, крепкая, человеческая, стать. Губы пухлые, без единой трещинки, словно у ребенка. Светлые, по-девичьи тонкие брови.
Мииран брезговал работорговлей, но вынужден был признать: перед ним лежал первосортный товар. Хоть сейчас в первые дивы борделя «Цветущая Роза» или даже классом повыше — куда таких, как Мииран, и на порог не пускают.
— Это сынок прачки из Нижнего Города, — подошедший Густав почесал плечо. Он вечно чесался, будто приблудный блохастый пес. — Я видел его, потому что его мать стирает для бывшей шлюхи Элеганты, которая вышла замуж за кривого неваррца, торгующего маслами для богатых дамочек, а сама Элеганта таскается к антиванцу, продающему шелка возле оружейной лавки Громберга, и пока антиванец держит лавку открытой, паренек вечно торчит рядом вместо того, чтобы разносить белье, выстиранное матерью, потому что думает, что антиванец является его папашей, хотя на самом деле его мать просто эльфийская побирушка, а Элеганта считает, что мелкий ублюдок следит, и она рассказала мне об этом, когда я утешал ее на самой лучшей кровати «Висельника», в то время когда прачка, мать паренька, приходила искать его…
Густав мог молоть языком бесконечно, добавляя красочных подробностей с каждым новым витком рассказа.
— Вот же неймется потаскухе, — не удержался Мииран, вспомнив красотку Элеганту, которую не раз видел скучающей за прилавком на рынке.
— Эльфийке-то? — откликнулся Густав. — Да они все одинаковы.
Он сплюнул, почесался — на этот раз за ухом и продолжил:
— Что будем делать с парнем? С его отца выкуп не слупить, тому бастард и даром не нужен, а у мамаши не хватит денег и на пуговицу от жилета, впрочем, если хочешь, можно попробовать перепродать полукровку дальше на север, хотя на севере много за него не дадут, но зато вряд ли кто-то его хватится и…
— Густав, — покачал головой главарь «Кровавых клинков», — в другой раз, когда захочешь дать мне совет, подумай своей маленькой головкой: как быстро ты доползешь от Рваного берега до лучшей кровати «Висельника», если я тебе переломаю ноги?
Возвращаясь в Киркволл, сын прачки и антиванского торговца шел прямо, хоть иногда и спотыкался от усталости. За каждым камнем Миирану мерещились острые эльфийские уши шпионов контрабандистки Атенриль. Напасть она бы не посмела, но напомнила бы о себе обязательно.
Придержав Фейнриэля за шиворот, когда тот снова оступился, Мииран подумал вот о чем: паренек не выглядел особо измученным голодом или жаждой — похоже, его захватили недавно, и он не был избит или закован в кандалы — похоже, даже не понял, что его чуть не продали в рабство. Мальчика берегли? Не хотели напугать раньше времени?
Фейнриэль снова зацепился ногой за камень, Мииран встряхнул его с подступающим раздражением, но увидев, как пленник судорожно облизывается, протянул ему флягу, а потом смотрел, как губы жадно обхватывают узкое горло. Неумолчный северный ветер трепал светлую косу, перекинутую через плечо. Полукровка не выглядел женственно-хрупким, какими казались Миирану мужчины-эльфы. Он был бы крепким широкоплечим парнем — если бы его кормили досыта — хоть и довольно смазливым. Да что уж там, неприлично, непристойно красивым.
Свою добычу Мииран повел не в «Висельник», незачем было облегчать жизнь остроухой воровке. Он повел Фейнриэля в «Цветущую Розу», весьма достойное и респектабельное заведение. Запахи пачули, лимонов и какой-то сладкой дряни казались слишком приторными после сырого, пропахшего кострами и кровью побережья.
— Почему мы здесь? — спросил Фейнриэль. Кажется, он впервые попал за заветные зеленые двери самого известного борделя Киркуолла. И совсем не понимал, зачем его сюда привели.
— Потому что здесь я могу оголить задницу, не боясь, что в нее вцепится свора бродячих эльфийских выродков, — отрезал Мииран. Он не лукавил. В охрану «Цветущей Розы» нанимали отъявленных головорезов, и ни одна банда не посмела бы нарушить негласное перемирие, царившее в заведении. Завтра в переулках Клоаки ты можешь перерезать горло ублюдку, который перешел тебе дорогу, но здесь, в «Цветущей Розе», будь любезен, веди себя как антиванская королева и улыбнись этому ублюдку, Архидемон тебя задери, будь любезен.
Без слова протеста или негодования Фейнриэль позволил себя увести в ванную, где две ласковые служанки выкупали его, расчесали волосы. Он не сопротивлялся, не задавал вопросы. И Мииран мог понять почему: когда все хорошо, хочется, чтобы «хорошо» длилось как можно дольше. Непохоже, что жизнь была ласкова к этому полукровке. И если хотя бы половина из болтовни Густава — правда, то юнцу очень не хватало того, кто помог бы ему встать на ноги. И все же, что хочет от сына прачки остроухая стерва Атенриль?
Мииран проводил взглядом тощего эльфенка, который покинул общий зал, удрав в сторону кухни. Скоро выясним.
***
— Пей, — Мииран подлил еще горячего красного эля из кувшина, — после ветра на Рваном берегу самое то.
Фейнриэль послушно пил — глоток за глотком. Не поднимая глаз, не говоря спасибо, но и не отказываясь. Он казался очень покорным — мягкой восковой фигуркой, готовой прогнуться под грубой силой. Но сидел он, расправив плечи, далекий, отстраненный — прислушиваясь к чему-то своему. Чутьем старого волка Мииран понимал: ненужный, нелюбимый сын прачки эльфийки и антиванского торговца — это лишь шелуха чужих слов. Уголки мягких губ были упрямо сжаты. Мокрые волосы заплетены в тугую косу.
— Я останусь с тобой, — неожиданно произнес Фейнриэль и поднял глаза — светлые, по-эльфийски лучистые. — Никуда не пойду.
Мииран невольно опешил, потом сипло засмеялся.
— А я никуда тебя и не отпускаю, наглый ты щенок. Ты моя законная добыча. И я собираюсь воспользоваться всеми правами хозяина.
Понимающе кивнув, Фейнриэль быстро допил и поставил кружку на стол. После ванной он сидел, завернувшись в холщовую серую простыню, и теперь сбросил ее сорванным коконом. Распустил волосы, тряхнув головой. Сам встал на колени решительным движением, но за опущенными ресницами таилось почти детское отчаяние.
Фейнриэль предлагал себя, ничего не требуя взамен — так наивно, так глупо. Лучшего и желать нельзя. Мииран жадным взглядом оценил молодое ладное тело.
Первосортный товар, да, отец самых алчных наемников Киркуолла? Только реши: товар на продажу или твоя личная добыча, а, Мииран?
Старый наемник хмыкнул, заглянул на дно кружки.
Останусь с тобой — каков наглец, а?
Он дотронулся до лица Фейнриэля, провел пальцами, очерчивая скулы и подбородок. И Фейнриэль признательно прижался щекой к жесткой твердой ладони — потерся, требуя ласки.
Вот сейчас Мииран был готов опрокинуть пленника на пол и от души выебать, не обращая внимания ни на слезы, ни на крики. Но вместо этого он кивком показал на постель — сбитая перина, распахнутый балдахин. Фейнриэль лег, вытянулся — длинноногий, белокожий, невинный как первый снег. Теперь он не прятал взгляд, ждал, что будет дальше, готовый принять любой исход — все, что решит сделать с ним человек, которому доверил свою судьбу.
Последний глоток Мииран смаковал, наслаждаясь сладким, чуть терпким привкусом на языке. Он привык брать свое силой — вопреки чужой воле, чужим желаниям. Он гордился тем, что никому не переломить его жесткий недобрый нрав ни оружием, ни обманом. Но полукровку — Мииран готов жопой поклясться — не нужно было давить, чтобы получить его верность. Фейнриэль — ох уж эти вычурные эльфийские понты — и так был уже его, только снять губами, словно спелую ягоду дикой малины. Не спеши, не сломай, не потеряй.
Поставив пустой стакан на стол, Мииран подошел к постели, навис над своей добычей. Фейнриэль чуть вздрогнул, но ответил взглядом на взгляд.
Хорошо, одобрил про себя Мииран.
Он не раздевался — успеет еще. Не удержался, провел большим пальцем по плотно сжатым губам, проверяя — понимает ли: дороги назад нет. Послушно облизнувшись, Фейнриэль поддался, позволил взять себя на ласку, приоткрыл рот, впустил — беззащитно запрокинул голову, подставляя горло. Мииран, нагнувшись быстрым хищным движением, прикусил натянутую кожу.
Моя добыча, говорил оставленный след. Фейнриэль не издал ни звука, выгнулся. Пальцы сжали простыню.
Хорошо, одобрил про себя уже с азартом Мииран. Он спустился ниже, обнял ладонью невозбужденный член своего пленника. Провел вверх — вниз, самый незамысловатый и верный способ возбудить: много ли нужно юнцу в его годы? А потом склонился и взял в рот, на мгновение ощутив запах кожи после ванной: розовая и лимонная вода — мальчика побаловали. И он, недобрый сволочной наемник, может позволить себе побаловать свою — свою! — добычу. Фейнриэль издал короткий судорожный вздох — почти счастливый.
Хорошо, в третий раз одобрил Мииран, и ты мне это отработаешь, щенок.
Останусь с тобой — мягкие губы Фейнриэля хранили это обещание.
***
Она ждала внизу. Натянутая как тетива — при оружии, спрятав пол-лица под платком, как будто ее долийские татуировки можно скрыть. Пустой стакан на столе перевернут: знак того, что посетителя лучше не беспокоить.
Мииран ухмыльнулся при мысли о том, что Атенриль так и сидела, пока он пялил своего пленника, как только хотел.
Ворот расстегнутой рубахи Фейнриэля не скрывал темных следов, налившихся на шее.
— Что ты творишь, старый бандит? — прошипела Атенриль, спустив платок до подбородка. — Этот мальчишка — свободный шем, он тебе ничего не должен. Ты долго собираешься таскать его за собой, словно щенка, которого подарили?
— Ошибаешься, остроухая, — Мииран щелкнул пальцами, забрал кружку с черным шнапсом с подноса подскочившего слуги и продолжил: — Этот свободный шем с сегодняшнего дня мне много чего должен. Я спас его от работорговцев, чего не сумела сделать ты, красавица. Так что мальчишка теперь мой. И будет отрабатывать столько, сколько я пожелаю, жопой клянусь.
Фейнриэль сидел, опустив глаза. Но сначала требовалось разобраться с остроухой контрабандисткой. Давай же, девочка, расскажи старику Миирану, сколько ты собиралась выручить за юного красавчика и от кого именно.
— Он не так хорош в постели, как хотелось бы, но это от неопытности, — продолжил Мииран, небрежно потрепав Фейнриэля, по затылку, словно послушного пса. Тот молча и покорно подставился под тяжелую ладонь. — И если ты собиралась продать цветок его невинности какому-нибудь богатому извращенцу, прости, что нарушил планы. Но мальчик теперь мой, он мне понравился. Поищи себе другую добычу.
Он сделал глоток, словно невзначай наблюдая за тем, как контрабандистка в бешенстве комкает платок, срывая его с лица.
— Да ты ополоумел, старый ты головорез, — Атенриль старалась говорить тихо, от чего в ее голосе билась гремучая ярость. — Ты думаешь, что Фейнриэль — обычная шлюха на продажу? Использовать его так все равно, что копать себе могилу золотым кубком.
— Хорошее сравнение, умница моя, но…
— Помолчи и послушай, шем, — Атенриль выпрямилась. — Паренек — маг. Плохо обученный, но все же маг. Так что не удивляйся, если однажды после бурной ночи проснешься с головешкой вместо башки. Что, хочешь сказать, что за мага можно выручить в два раза больше?
Мииран развел руками — кто бы сомневался, именно это он и собирался сказать.
— О да, ты можешь получить за него пару десятков золотых монет, — с презрением сказала контрабандистка, — сделка на один раз. В самую пору для такого тупого головореза. А можно… — Атенриль перевела взгляд на Фейнриэля, который сидел так, словно не за его жизнь торговались, — можно сделать так, что он обеспечит тебя до конца твоей жизни.
Не то что бы Мииран собирался очень долго жить, но наконец-то эльфийка подобралась к главному, так что он кивнул, предлагая продолжить.
— Ты же слышал о священном писании кунари? Книге, которую они ищут по всему побережью? — и пока наемник переваривал услышанное, Атенриль забрала у него кружку из рук и отхлебнула, даже не поморщилась. — Никто не знает, где она, но говорят, кунари готовы заплатить за нее баснословные деньги…
— Только не говори, что мой юный друг знает, где ее искать, — поморщился Мииран. — Боюсь, он без света и свою задницу не найдет.
— Он знает, — без колебаний кивнул Атенриль.
Фейнриэль недоуменно сдвинул светлые брови — кажется, услышанное и для него было неожиданностью.
— Ты учился у самой Маретари, ты сновидец, — напрямую обратилась к нему контрабандистка, ее взгляд жарко пылал.
— Эй, что за хрень? — попытался влезть главарь «Кровавых клинков», но его даже не услышали.
— Ты знаешь, — продолжила Атенриль, почти с благоговением глядя на смущенного Фейнриэля, — что в Тени можешь найти место, где та женщина, капитан Изабелла, спрятала это сокровище. Она и не узнает, что ты побывал в ее снах и выведал тайну. А мы найдем драгоценное писание кунари здесь, в мире живых — как только ты нам расскажешь, что увидел в грезах Изабеллы.
— Изабелла? — притихший Мииран оживился. — Та наглая девка из порта, которая отбивает мою клиентуру?! Да не в том смысле, остроухая, хватит так улыбаться. Женщина, которая смеет спорить с отцом «Кровавых клинков», способна на любое преступление, даже развязать войну с кунари, жопой клянусь.
***
— Да, да, я знаю, что ты знаешь, Густав, — проворчал Мииран, зевая. Сначала он пытался найти портки, не разжигая света, а потом решил, что и так сойдет, и в одной рубахе подошел к окну. Было почти утро, посетители «Цветущей Розы» покидали заведение, расходясь кто куда. Густав, кое-как зацепившись за подоконник со стороны улицы, торопливо шептал в темную комнату, где с трудом мог разглядеть белые простыни:
— Оказывается, твой новый приятель, как его, Фейнриэль, переругался со своей эльфийской мамашей и пытался бежать в Тевинтер, срань Создателя, спина-то как чешется, достать не могу, а Самсон, ты его знаешь, тот, что клянчит милостыню возле спуска к пристани, обещал помочь и отправил к одному типчику со связями, а эта сука в обход нас людьми торгует и не платит, ты только подумай, Мииран, срань Создателя, сейчас сдохну, еще и под брюхом зачесалось…
Отец «Кровавых клинков» задумчиво потер седую щетину на подбородке. Густав продолжал бормотать чуть ли не со слезами на глазах о том, что Атенриль чуть ли не каждый день гоняет своих к Расколотой горе, где раскинул паруса на кораблях долийский клан Маретари и что первый чародей Киркуолла Орсино, тоже эльф, Мииран, ты только подумай, ищет эльфов-отступников среди последователей кунари в Нижнем городе, срань Создателя, да что ж такое, как зудит везде, сейчас сдохну…
Мииран снова зевнул:
— Я понял, Густав, понял, всеобщий эльфийский заговор, срань Создателя. Он распахнул ставни шире, Густав не удержался и рухнул вниз, в засанные чахлые кусты роз. Жалобный скулеж, а потом блаженный хруст — Густав наконец снова принялся неистово скрести себя ногтями.
Мииран оглянулся.
Фейнриэль тихо спал, светлые пряди выбились из спутанной косы.
Маг-полукровка — хуже разве только какой-нибудь пес-ферелденец в его постели — и к тому же сновидец, тьфу, что за напасть! Впрочем, об этом думалось без привычного раздражения.
Неумолчный ветер Рваного побережья — вот что это такое, думал Мииран, и занавеси обнимали его как белые птицы, как белые сны.
Название: Алион Персонажи: kid!elf!Инквизитор, Кассандра, Солас, Лелиана, Варрик Категория: джен Жанр: драма Рейтинг: PG-13 Размер: мини, около 2700 слов Предупреждение: АУ относительно личности Инквизитора; поднята тема расовой и сословной дискриминации. Это не флаффно и, по большей части, совсем не мило. Комментарий автора: Это, по сути, сборник эпизодов, показывающий, каким могло бы быть начало игры, если бы главный герой оказался маленьким эльфийским ребёнком
Он вываливается из Тени под взглядами ошеломлённых солдат.
На нём остатки шёлкового пажеского костюмчика в цветах одного из могущественных аристократических домов Орлея, кукольные туфли с огромными пряжками, лента с измочаленным бантиком на растрёпанных, грязных, но всё ещё хранящих следы завивки волосах.
Он обводит людей вокруг невидящим взглядом и с тихим, как бы опасающимся причинить кому-то беспокойство всхлипом оседает в обморок.
Солдаты стоят над ним, неуверенно поводя мечами, не решаясь нанести удар.
Он эльф и ему не может быть больше семи лет.
***
— Нет, именно этого мальчика я не помню, но я знаю, кто он, — сестра Соловей с отстранённым интересом взглянула на бесчувственного ребёнка и склонившегося над ним в имитации бурной деятельности лекаря. Зафиксированная отдельно маленькая рука с ухоженными ногтями спазматически сжималась и пускала по стенам едкие зелёные отсветы вспышками теневого огня. — Ты просто мало интересуешься светской жизнью, — дежурно попеняла она.
Кассандра издала резкий раздражённый звук.
— Какое-то время назад это стало модно среди благородных дам и девиц, — продолжала Лелиана. — Найти хорошенького эльфийского мальчика невинных лет, отмыть, нарядить как куколку, обучить игре на каком-нибудь приличном музыкальном инструменте и пению, и таскать за собой на шлейке в качестве милого компромисса между собачкой и пажом. Радует глаз, вызывает умиление, совершенно безопасен, может носить за тобой веер и подавать нюхательную соль. И, в отличие от собачки, знает своё место. Судя по тому, во что он был одет, эта вещица принадлежала леди Одилии, родной сестре Матери Виктуар. Не надо так смотреть, Кассандра, ты прекрасно знаешь, что это очень неплохая судьба для эльфа, тем более, в Орлее.
— Думаешь, он действовал в интересах Виктуар? — перевела тему Кассандра.
Ребёнок жалобно застонал, лекарь шёпотом выругался и покосился на своих высокопоставленных гостий, безмолвно намекая, что они мешают его работе.
— Насколько я знаю, она была очень привязана к сестре, — Лелиана медленно покачала головой, — и не стала бы отдавать приказ, который привёл бы к смерти леди Одилии. Впрочем, если он умрёт, мы никогда не узнаем правды.
— Он не должен умереть, — с нажимом произнесла Кассандра, буравя взглядом спину лекаря.
Тот передёрнул плечами.
***
— Там было очень страшно, нужно было убегать от чего-то очень плохого. А оно гналось за мной, — он говорит тихо, но внятно, стараясь формулировать правильные предложения. Всё, чтобы не раздражать слушателей. — И была женщина, хорошая. Она светилась, и она потянулась ко мне. Она хотела помочь... Простите, больше я ничего не помню, — он складывает руки на коленях и виновато поднимает плечи, словно ждёт затрещины.
Правая и Левая Руки покойной Джустинии молча переглядываются.
— Мне не нравится идея тащить туда ребёнка, — говорит Кассандра мрачно.
— Нужно попробовать, — возражает Лелиана. Не то чтоб у них был очень уж большой выбор. — Покажи-ка мне свои ладони, мальчик.
— Так я и думала, — она выпрямляется. — Отведи его к Бреши, Кассандра. Я пойду вперёд, в головной лагерь.
— Как тебя зовут? — отрывисто спрашивает Кассандра. Она не собирается обращаться к нему «мальчик» или «кролик», хотя он, наверное, не удивился бы.
— Алион, госпожа.
— Хорошо. Иди за мной и не высовывайся, если увидишь опасность.
— Да, госпожа. Могу я спросить, госпожа?
— Слушаю.
Он переступает с ноги на ногу. Тёплые сапоги, которые ему выдали, конечно, велики, и несколько ремешков перетягивают их тут и там, удерживая на ногах. Выглядит, конечно, ужасно, зато он не упадёт на ровном месте и не отморозит пальцы.
— Что меня ждёт, госпожа? — спрашивает он осторожно и впервые поднимает голову, опасливо заглядывая Кассандре в глаза.
Его собственные, разумеется, огромные и синие, как тёплое северное море.
Как и положено кукле.
— Не знаю, — честно отвечает Кассандра. — Но я постараюсь тебя защитить.
***
— Солас, можно я спрошу?
— Конечно, Алион.
— Господин канцлер сказал, что взрыв был из-за меня. Это, правда, из-за меня?
— Господин канцлер просто ищет козла отпущения, — вмешалась Кассандра, и по тону её было ясно, что «господина канцлера» она не одобряет и только присутствие ребёнка не даёт ей уточнить, насколько. — Осудив хоть кого-то, он сможет прикрыть свою беспомощность.
— Вы не думаете, что это всё из-за меня? — Алион осторожно обвёл взглядом своих новоиспечённых защитников. — Я ведь не помню... не знаю...
— Только полный идиот поверит, что один ребёнок без капли магических способностей способен натворить такое, — отрезала Кассандра.
— Она права, — солидно поддакнул Варрик.
— Так и есть, — подтвердил Солас.
Мальчик потупился и помолчал, потом быстро, словно боясь, что его прервут, сказал:
— Я просто подумал, что с помощью хагрена Соласа я закрыл тот разрыв. Это не очень сложно. Если можно, пожалуйста, я бы закрыл и другие. Тогда всё бы стало лучше. Да?
Варрик кашлянул:
— Ну, это, определённо, многое бы поправило.
— Если ты сможешь для начала закрыть Брешь на месте взрыва, — подбирая слова, выговорила Кассандра. — Это уже сильно нам поможет.
— Тогда, может быть, пойдём туда? — робко предложил Алион. И поспешно добавил готовую заученную фразу. — Если это не нарушит ваши планы.
— Ты не хочешь передохнуть? — мягко осведомился Солас, быстро переглянувшись с Искательницей.
— Нет-нет, благодарю вас, я совсем не устал! — испугался Алион. — Я ещё очень долго могу идти!.. особенно если мне можно будет взять вас за руку... Дорога очень скользкая...
***
В тактической комнате пусто, только Алион сидит за дальним краем стола и тихонько рисует что-то на обороте ненужных бумаг, пожертвованных ему Жозефиной. Лелиана, созвавшая военный совет, ещё не пришла, как и Кассандра.
В первый момент Каллен теряется, поняв, что оказался наедине с этим ребёнком, по прихоти судьбы носящим метку, ценней которой сейчас нет ничего.
Обладатель судьбоносной метки, увлекшись рисованием, даже не замечает, что больше не один в комнате. Его пушистая голова реет над краем стола, как одуванчик над гранитным вазоном.
— Что ж, — произносит Каллен неловко, — как твои дела?
Алион вздрагивает и, кажется, едва не падает со стула. Вскидывается, бросает на командора такой перепуганный взгляд, что хочется немедленно побиться головой о стену.
— Извините, — говорит. Ну хоть не заикается, уже хорошо. Неделю назад он в присутствии Каллена и Родерика двух слов связать не мог и прятался то за Варрика, то за Кассандру, благо оба были его и выше и шире.
— Всё в порядке, — заверяет Каллен. Он всё понимает про воспитание и сословия, но ему никогда не нравилось, когда от него шарахались дети, а этот даже не маг. — Ты рисуешь? Можно взглянуть?
Судя по смиренному кивку, это не лучшая попытка сменить тему и разрядить обстановку в его жизни, но отступать поздно, и Каллен подходит, стараясь двигаться максимально не-угрожающе.
Алион ему не препятствует, но содействие ограничивает тем, что отодвигается от стола, давая доступ к стопке изрисованных листов. Каллен наклоняется взглянуть, сам уже не радуясь своей дурацкой идее.
На верхнем листе нарисовано несколько корявеньких человекообразных фигур с ручками и ножками в виде кривых палочек и странными улыбками. Большая часть изображённых — эльфы: их выдают длинные острые уши. В общем-то, единственный человек на рисунке — легко узнаваемая Кассандра с огромным мечом и щитом, стоящая рядом с маленькой ушастой фигуркой в центре. Рядом с Кассандрой — Солас, а по другую сторону от маленькой фигурки — незнакомая эльфийка с то ли белыми, то ли просто светлыми волосами (Алион оставил их не закрашенными). У ног эльфийки сидит что-то похожее на помесь нага и заморского зверя крокодила. С кучерявых облачков в углу рисунка пялятся на всё это зубастое солнце и какой-то эльф с большим молотком.
— Здорово, — говорит Каллен. — Это твоя мама, да? — он показывает на эльфийку с кроконагом.
— Да, — тихо отвечает Алион.
— И папа? — уточняет Каллен личность молотоносца.
Ребёнок кивает.
— А это? — палец утыкается в кроконага.
— Это... Герцог Хвостун, — совсем уж еле слышно произносит мальчик и ужасно краснеет. — Он собака.
— О! У тебя есть пёс?
— Нет. Но я бы хотел. Некоторые собаки хорошие.
— Понимаю. Я из Ферелдена, у нас там считают, что некоторые собаки куда лучше людей, — с облегчением говорит Каллен. Эту тему он может обсудить без неловкости. Он и сам в детстве мечтал о собаке, верном четвероногом друге, для которого ты всегда прав.
Алион бросает на него взгляд, полный священного ужаса пополам с завистью, потом просит:
— Пожалуйста, если можно, не говорите госпоже Кассандре.
— Что ты хочешь собаку? — удивляется Каллен.
Алион мотает головой и кивает на рисунок.
— А Соласу говорить можно? — решает подразнить его Каллен.
— Он же эльф. Наверное, он не обидится, — с надеждой отвечает Алион.
— Я вижу, ты подружился с Соласом.
— Он очень умный! И он добрый. Он всегда всё понятно объясняет, когда я спрашиваю. Я думаю, он знает всё, — в голосе мальчика такое искреннее восхищение, что Каллен не находит, что сказать. И оказывается вознаграждён дополнительной информацией. — Он сказал, что научит меня писать все-все буквы, когда будет время.
— Ты не умеешь читать? — теперь Каллен искренне поражён. Хотя, если подумать, что тут удивительного? Даже в Круг частенько попадают дети, которых приходится учить грамоте с нуля.
— Нет, нет, я умею! — поспешно мотает головой Алион. — Я часто читал вслух для госпожи Одилии, она говорила, у меня приятный голос! Я не умею только писать.
— Вот как. Ну что ж, тогда хорошо, что Солас решил заняться твоим образованием. Он производит впечатление... действительно эрудированного... эльфа. «Эрудированный» — это тот, кто знает много про разные вещи. Хм, ты ведь знаешь, что он маг? Тебя это не пугает?
Алион бросает на Каллена быстрый взгляд и тут же вновь опускает глаза:
— Пожалуйста, не думайте, что я совсем глупый. Я знаю, что маг может стать злым. И что один маг взорвал церковь за морем, и от этого всё испортилось, и много людей умерло. Но я думаю, что хагрен Солас не такой. Когда я был намного меньше, я сильно заболел. Мой папа служил в доме одного очень знатного господина, у которого был маг. Он пришёл и вылечил меня, хотя мы не могли заплатить. Но он просто хотел помочь. Я думаю, хагрен Солас такой же. Он хочет помочь.
И Каллен сдаётся. В конце концов, он не сестра Церкви, чтобы объяснять тонкости взаимодействия с магией кому-то столь юного возраста.
— Думаю, ты прав, — отвечает он и впервые видит, как на треугольном личике Алиона появляется робкая улыбка.
— Господин Каллен, можно я скажу кое-что?
— Не нужно спрашивать, раз ты считаешь нужным сказать — так говори.
— Я подумал, про Редклифф... В той крепости храмовников, там же храмовники и... храмовники. А в Редклиффе маги и просто люди. Если маги будут делать что-то нехорошее или станут злыми, много людей пострадает. Может быть, если это возможно, Инквизиции лучше пойти туда и защитить их? — он осторожно касается рукава Каллена, словно надеется передать свои мысли через прикосновение. — Тогда пострадает меньше людей и, может быть, даже меньше магов, тех, что хорошие, — он замолкает и тут же поспешно добавляет, словно думает, что корыстная причина окажется убедительнее сантиментов. — Это же хорошо для вашей репутации, да? Все будут говорить, что Инквизиция всем помогла.
Каллен неуверенно треплет Алиона по пушистой голове и думает: почему мне сейчас так стыдно от того, что говорит этот ребёнок? Потому что никто из нас не подумал о чём-то, выходящем за пределы пользы для Инквизиции? Так на то мы и взрослые, чтобы думать о пользе, а не о том, как помочь другим.
***
— Он разбудил меня утром, притащил чистую одежду и завтрак, как будто я сама не могу за ними сходить! Порывался почистить мой щит, хотя, держу пари, понятия не имеет, как это делается! Когда он подошёл ко мне с тазом для умывания и расчёской, я не выдержала... Что это было, Лелиана?
Бывшая Левая Рука позабавленно улыбнулась:
— Что тебя удивляет? Мальчик нашёл себе новую госпожу — благородную, властную даму, которая командует им — и старается услужить. Странно, что он с этого не начал. Леди Одилии больше нет, и вряд ли он может рассчитывать на покровительство её семьи. Хм, надеюсь, когда ты отказывалась от его услуг, у тебя было не такое перекошенное лицо, как сейчас?
Кассандра издала раздражённый звук и, помолчав, призналась:
— Возможно, я вспылила. И, вероятно, напугала его.
Не выдержав, Лелиана начала смеяться.
— Это совсем не весело! — одёрнула Кассандра. — С тех я его не видела, и один Создатель знает, в какую щель он мог забиться. Надо ожидать, что он попытается прислуживать тебе? Ты ведь тоже высокопоставленная дама с большой властью.
— Ну что ты, у малыша чудесное чутьё. Меня он боится. Знаешь что, я пошлю в людскую и на кухню — уверена, мальчик уже давно моет пол или чистит очаг в каком-нибудь тихом тёмном углу, где у него поменьше шансов оказаться узнанным.
— Нет уж, я сама схожу. Я обидела его без причины и должна извиниться.
— Просто скажи, что не сердишься, этого будет вполне достаточно.
— Лелиана, — Кассандра внимательно посмотрела на соратницу. — Ему лет семь, его всю жизнь учили повиноваться и не принимать никаких решений, а теперь он делает всё, чтобы помочь нам с ситуацией, о которой даже толком ничего не понимает, кроме того, что она смертельно опасна. Не каждый взрослый человек стал бы. Я считаю, Алион заслуживает уважения. Как минимум — извинений, когда к нему несправедливы.
— А ты не задумывалась, что он может просто делать то, чего ты от него ждёшь? В его мире нельзя выжить, не умея подстраиваться под ожидания хозяина.
— Если бы ты ходила с ним «в поле» ты бы так не считала, — ответила Кассандра. — Поэтому просто поверь мне: ты не права.
***
Он просыпается утром, умывается и делает разминку, как показала госпожа Кассандра. Завтракает на кухне, среди слуг и поварят, потому что не хочет никого беспокоить и потому что ему немного надо.
Если утром у взрослых есть на него время, до обеда он остаётся с Кассандрой, с Варриком или Соласом. Все они учат его чему-то важному или рассказывают интересное, а потом кормят обедом.
Потом он идёт помогать кузнецу господину Харриту или аптекарю господину Адану или учёной госпоже Миневе. Они все ведут себя по-разному, но не отказываются от помощи, потому что он очень старается, внимательно слушает и ведёт себя тихо. Шум в кузнице напоминает Алиону об отце, а запахи в доме аптекаря — о матери.
Иногда он проводит немного времени с лошадями. Они грустные и добрые, и радуются, когда Алион чистит их шерсть и расчёсывает гривы. Он мог бы помочь и курьерам, потому что быстро бегает, но госпожа Лелиана считает, что это несолидно.
После ужина он помогает сёстрам Церкви с больными и раненными, как раньше помогал маме. Это немного, но он хотя бы знает, что и когда нужно подать лекарю и не падает в обморок от вида ран.
Там его обычно находит Солас или Варрик, или Кассандра, а иногда — кто-нибудь из посланных за ним слуг. Они отводят его в комнату, которую он уже привык считать своей (госпожа Кассандра запретила ему спать у её двери) и укладывают спать. За последний год никто не укладывал его спать, и Алиону очень приятно, что кто-то проверяет, правильно ли он надел ночную рубашку, умылся ли, хорошо ли укутался в одеяло и не дует ли ему.
Иногда Варрик или Солас, а изредка и Кассандра немного задерживаются. Кассандра рассказывает сказки, похожие на правду, а Варрик — правду, похожую на сказки, что же касается Соласа, то с ним никогда до конца не понятно.
Потом они спрашивают, всё ли с ним в порядке, не боится ли он спать один и не оставить ли ему свечу на столе. Он всегда благодарит и отказывается, говоря, что спит очень крепко и совсем ни к чему расходовать свечи зря.
Он не может сказать им правду. Не может сказать, что скучает по маме, что мёрзнет даже под тёплым одеялом, что неудобные сапоги натирают ноги, что ему всё время снятся кошмары, в которых он безуспешно убегает от медленно наползающей тьмы и впереди нет никакой сияющей женской фигуры, готовой протянуть руку. Не может сказать, что метка жжётся, особенно по ночам, и он ревёт в подушку от боли.
Не может сказать, что ужасно боится, всё время: боится, что не сможет, не справится, не оправдает их ожиданий. Боится, что надоест, что им наскучит возиться с чужим ребёнком, и никто больше не будет укладывать его спать. Боится, что никогда не увидит маму. Боится, что он на самом деле виновен в ужасном взрыве, который убил госпожу Одилию и ещё много-много людей, как тот маг за морем. Боится, что огромная зелёная Брешь опустится и поглотит весь мир, потому что Алион слишком маленький и слабый, чтобы бороться с ней.
Ведь он просто эльф и ему ещё даже не исполнилось восьми лет.
Каждый вечер ему хочется сказать: мне страшно, пожалуйста, обними меня; я не могу быть знаменем Инквизиции, но я буду очень стараться, только, пожалуйста, не бросай меня.
Но он не может позволить им узнать. Они должны верить, что он сильный. Что он справится.
Ему кажется, что Солас читает его мысли, потому что иногда он остаётся, чтобы рассказать ещё одну или две истории и обязательно садится на край кровати и берёт Алиона за руку или даже гладит по голове, как будто они не чужие друг другу. Тогда Алион хочет сказать, что любит его, но не говорит, потому что Соласу это не нужно, к тому же такой умный и замечательный Солас, конечно, сам обо всём знает.
В такие ночи Алион спит спокойно, ему снится, что он дома, что он стал гораздо меньше, и мама шьёт при свече и напевает, ногой покачивая его колыбель.
Солас сидит рядом, и в глазах его тоска, глубокая и тёмная.
Название: «Минутка покоя» Автор: Пейринг/герои: м!Кадаш/ Хардинг Категория: гет Рейтинг: G Техника: цифровая живопись Предупреждение: нет Комментарий автора: поскольку в вашей заявке не было сказано ничего конкретного, автор нагло взял за основу вашего «Сталина». С виду он не такой, чтоб прижимать к стенкам или бахвалиться победами, поэтому родилась идея спокойного и такого интимно-робкого времяпровождения в те минуты, когда Хардинг заезжала в Скайхолд за припасами.
Название: «Не теряйся больше» Пейринг: м!Хоук/Фенрис Категория: слэш Жанр: романс Рейтинг: R Размер: мини (1081 слово) Предупреждение: рейтинг недотянут Краткое содержание: После получения письма Варрика с рассказом о событиях в Адаманте Фенрис поступает именно так, как гном и предполагал — то есть «перестаёт хмуриться и едет вслед за Хоуком».
Впереди и сзади были пустоши. Если забрать на запад — топи. Пустоши, топи, холмы, равнины, ветра, типично западный тедасский климат. И среди всего этого безобразия — Имперский тракт белой гадюкой.
Что-то в фенрисовой жизни было слишком много всего имперского. Определённо, слишком.
Не самого приметного коня впереди себя он завидел, услышал, почувствовал, казалось, за полмили. И едва удержался, чтобы не послать в галоп свою клячу, купленную некогда у какого-то деревенского дурачка за бесценок. Деревушка была орлейская, дурачок — тоже, а кобыла — ферелденской. Вот и продавал. Идиоты.
Мог бы подумать или сказать: «Люди — идиоты», да вот в идиотизме эльфов, гномов и кунари Фенрис тоже не сомневался.
В галоп он лошадь не послал, но всё же ускорился. Песчинка — лошадь досталась вместе с кличкой — умудрялась чувствовать его нетерпение, и пошла быстрее почти сама. Фенрис глубоко вдохнул. В конце концов, на этом коне через полмили может быть кто угодно. Абсолютно кто угодно.
Да кого он обманывает.
Вот и до рези в глазах знакомая красная верхушка посоха показалась.
Фенрис догнал Хоука, поравнялся с ним и слегка натянул повод, приноравливаясь к шагу его лошади. Глядя между ушей Песчинки. Почему-то после без малого трёх лет разлуки просто посмотреть на Хоука, жадно глазеть ему в лицо, отмечая каждую новую морщину, каждый новый шрам, каждый новый седой волос прямо сейчас казалось неправильным.
Хоук, похоже, ничуть не удивился. Ничего не сказал, даже не хмыкнул. И, судя по отсутствию ощущения взгляда, тоже на Фенриса не смотрел.
Минут через десять Фенрис открыл рот:
— Ещё раз так потеряешься — хоть из Тени достану.
— И взгреешь? — Хоук ухмыльнулся, всё ещё не поворачивая головы. Фенрис коротко улыбнулся.
— Буду гоняться за тобой по всему... месту, где мы в этот момент окажемся, размахивая мечом и крича, что «я говорил тебе — всё зло от магии».
— Договорились.
— Обращайся в любом случае.
***
Получив письмо Варрика, Фенрис долго думать не стал. По счастливой случайности, он в это время был как раз в Орлее, недалеко от границы с Неваррой, и догнать следующего к Андерфелсу от Западного предела Хоука было проще простого. Вот он и догнал.
Сколько времени они не виделись, Фенрис не считал. Не хотел ни удивляться тому, сколько выдержал без него, ни пугаться этой цифры. Но теперь, когда тихая радость от встречи улеглась и уступила место адреналину — по той же причине — отчаянно хотелось устроить привал, найти какую-нибудь придорожную таверну, да что угодно — лишь бы хоть коснуться Хоука.
А лучше сразу раздеть, обязательно что-нибудь порвав, прикоснуться к каждому свежему шраму, посчитать количество новых, рыкнуть потому, что этих новых точно окажется ненормально много, и повалиться с ним куда-нибудь — на шкуры и мешки или на койку постоялого двора, плевать. И даже ничего дальше не делать какое-то время — просто ткнуться носом в грудь и дышать, наконец, им, а не просто воздухом, в котором так долго не хватало его запаха.
Фенрис чувствовал взгляд Хоука, но сам старательно пялился прямо перед собой. Было у него подозрение, что сейчас они посмотрят друг на друга, и до привала или таверны уже не дотерпят, соскочат с лошадей прямо тут, посреди пустоши, и застрянут. Надолго.
— Мы недалеко от Перендейла. — Хоук говорил напоказ ровно, и Фенрис не сдержал ухмылки: Хоуку тоже трудно было держать себя в руках. — Поблизости наверняка есть какая-нибудь деревенька, где можно заплатить за постой...
Пауза повисла в воздухе, разбилась о всхрап Песчинки и заставила Фенриса ухмыляться ещё шире.
— Не сомневаюсь, что деньги у тебя есть, — протянул он. — Как ты считаешь, нам стоит ехать быстрее?
И всё-таки, не выдержав, повернул голову.
Хоук смотрел на него, усмехаясь и блестя глазами. Бесконечно родная усмешка, бесконечно знакомый блеск.
И очень скоро впереди стало можно различить печной дым.
***
— Комнату, — без предисловий и лишних сантиментов бросил Хоук, швырнув на стойку горсть монет. — До утра. И позаботьтесь о лошадях. Привязаны во дворе.
Фенрис маячил рядом. Близко-близко. Так близко, что желание коснуться своего возвратившегося бородатого дурня уже всерьёз начинало мешать.
Хозяин таверны внимательно оглядел их обоих, сгрёб деньги и ухмыльнулся:
— Остались только комнаты с одной кроватью.
Скотина.
— Да ещё лучше, — вызверился Хоук. Тоже скотина. Только скотина родная, привычная. Тёплая. Его. — Я жду.
Хозяин ещё поухмылялся, но ключ всё-таки выдал. И, сволочь, пожелал «приятного отдыха».
А Фенрису даже не захотелось его прибить. Не до того было.
***
— Ну зачем ты туда полез? — выдохом в ямку между ключиц, стиснув плечи, прикипая спиной к его ладоням.
— Ты забыл, что я лезу везде? — смешком в макушку, прижимая к себе, забывая контролировать дыхание.
— Хоук, — беспорядочными поцелуями в грудь, хрипло, закрывая глаза, — Хоук, скотина, если ты сдохнешь, я не дам тебя ритуально сжечь, а взвалю твой труп на плечи и поеду в Неварру. Там есть некроманты.
— Да ты что? — вплетая пальцы в волосы, заставляя запрокинуть голову, с кривой улыбкой. — Зачем?
— Затем, — тихим стоном, — что после того, как твой труп поднимут, тебя останется только ещё раз убить. А именно этого мне в тот момент и захочется.
— Изведёшься, — рваным выдохом в щёку, с коротким укусом, с довольной ухмылкой в ответ на почти беспомощный рык. — Лучше сразу сжечь.
Пытаться искать остроумный ответ или стукнуть уже?..
Фенрис мотнул головой, привычно выбирая из двух третье, обхватил Хоука за плечи и резко откинулся на худую подушку, роняя его на себя, поймал искрящийся нетерпением взгляд и наконец поцеловал.
Хотелось — пожёстче, может, даже укусить, чтоб знал, чтоб не смел больше так пропадать с горизонта — а получилось нежно, даже робко слегка, будто проверяя: как? Что позволишь?..
Нежность его, впрочем, растворилась в поцелуе куда быстрее, чем он бы хотел — Хоук ответил с напором, с привычной практически звериной яростью, прикусывая губы и вжимая Фенриса в себя всем телом.
Скучал. Демонски скучал.
Хоук прервал поцелуй, хрипло выдохнул Фенрису в рот и прижался лбом к его лбу.
Под сердцем защемило от тепла и какого-то дурацкого ощущения бесконечной правильности происходящего, и чтобы не утонуть в этом, Фенрис распахнул глаза.
Хоук глядел на него чуточку диковато, очень жадно и в той же степени — нежно.
— Не теряйся больше, — прошептал Фенрис, не отворачиваясь, касаясь губами губ Хоука. От ощущений начинала кружиться голова, но он упрямо продолжал вжиматься в партнёра и так же упрямо не закрывал глаза. — Не теряйся. Никогда.
Хоук тихо рассмеялся и лизнул его в щёку:
— Ты ещё пожалеешь, что это вытребовал. Я тебя ещё так достану...
Фенрис громко выдохнул и зажмурился, позволяя перевернуть себя на живот.
Название: Завтра будет лишь только хуже Персонажи: ОЖП-магесса Категория: джен Жанр: POV, драма Рейтинг: R Размер: мини, 1191 слов
"Башня считалась проклятой, пока Круг Магов не взял её под свой контроль, после того как основная башня Круга в Денериме была разрушена". — Первый Заклинатель Лотайр. Из книги «История Круга в Ферелдене»
У каждого из нас есть фраза, которую он предпочитает не произносить. Кто-то никогда не скажет "я люблю тебя", кто-то "извини", а кто-то "да, маги опасны, я согласен". Для меня такой фразой стала "хуже быть не может". Всегда, с самого детства я знала: что бы ни произошло сейчас, потом случится нечто еще более ужасное. Простой пример: я родилась магом. Куда уж хуже, казалось бы, но нет: меня забрали в Круг, когда я, будучи не умеющим контролировать свою силу ребенком, заживо сожгла собственную мать. Даже не знаю, любила ли она меня, да это уже и не важно. Я проклята, и проклятие это отравляет мою жизнь, превращая ее в череду пыток, и каждый следующий день моей жизни хуже предыдущего. Предела боли и страданий, за которым действительно можно сказать: "Всё, хуже уже не станет", попросту не существует. Иногда я думаю, что именно готовность к худшему спасла меня когда-то.
***
Башня Круга, Цитадель Кинлох. Может быть, это действительно не самое плохое место для мага. Если забыть про густой, влажный озерный воздух, которым и дышать-то нельзя - сразу начинается насморк. Или огромных пауков в подвалах, которых старательно скрывают старшие чародеи. Но я видела их. Я вообще много чего видела тогда. За закрытыми дверями часовни, в темных уголках Башни, где все считают себя надежно укрытыми от чужих глаз, а значит, имеющими право творить любую мерзость. И маги, и храмовники - все любят издеваться над более слабыми, мстить или вымещать злость. А потом лицемерно лгать, называя "плохой" только ту, другую сторону. И жаловаться, скулить, бесконечно осуждать... В общем, ничего удивительного, что ученики часто жаловались. Маги вообще любят жаловаться, а ученики - особенно. О тяжелой судьбе, своем проклятии либо о том, что люди снаружи зря боятся их "дара". О жутких храмовниках, тяжелых заданиях, не получающихся заклинаниях. Вы можете дать магу бочку лириума, а он будет ныть о том, что она тяжела. И только я молчала. Потому что знала: все будет еще хуже. Через час, день, месяц. Все будет только хуже. Никаких счастливых случайностей. Чудес, кроме тех, что творят сами маги, не случается. Может быть, это действительно не самое плохое место для мага. Но я не хотела быть магом. Так что я не жаловалась. Тихо, упорно училась владеть своим проклятием магии так, чтобы никогда не пришлось ее использовать, ни умышленно, ни, что хуже, случайно. Молила Андрасте и Создателя забрать у меня магию. Разумеется, они не отвечали. Мне ответил проходивший как-то мимо храмовник. Рассказал, что я могу добровольно стать Усмиренной. Теперь это кажется странным, но тогда мне и в голову не пришло такое простое решение. На секунду мне показалось, что чудеса все-таки случаются. Нужно было просто сходить к Первому Чародею Ирвингу. А лучше - сразу к Рыцарю-командору Грегору, потому что Первый Чародей наверняка принялся бы отговаривать, долго распинаясь о том, что обратного пути нет. Но все это и так знают, а решение принято. И я ходила. Впервые в жизни я рассказала кому-то все, не боясь, и... меня поняли. Пожалели. Дали день на раздумья, конечно, но больше ради приличия, чем из необходимости. Рыцарь-командор пообещал лично поговорить с Ирвингом вместо меня, и я... была счастлива. Целый день я была счастлива, ожидала усмирения и не слишком обращала внимание на происходящее в Круге. Как оказалось, зря. Потому что именно тогда начался настоящий ад. В какой-то момент в самом воздухе Баши появилось напряжение. И хотя все продолжали заниматься обычными делами, оно нарастало, становилось плотным, почти осязаемым. То и дело раздавался громкий шепот, но различить удавалось только одно слово: "Остагар". Сейчас я знаю, что тогда случилось: под Остагаром была резня. Нет, не бой, а настоящая резня, в которой погиб король Кайлан, но выжил, сбежав, тэйрн Логэйн и те, кто были с ним. В том числе Ульдред. Сейчас я знаю, но тогда даже не задумывалась о том, что именно Ульдред привел в Башню магов крови. В тот самый день, когда моя новая жизнь в качестве усмиренной должна была начаться, они атаковали. Призвали демона, погрузив Кинлох в хаос и нескончаемую агонию.
***
Нет ничего страшнее тишины, потому что в тишине каждый звук слишком отчетлив. Стоны умирающих, из последних сил пытающихся собрать свои внутренности со скользкого от крови пола. Чавкающая пульсация плоти, нарастающей на стенах, разрушенной мебели, изменяющей статуи до неузнаваемости. Резкий вопль ужаса спрятавшегося было ученика, которого все же нашел демон. Слишком хорошо в тишине слышна боль. Над ухом капало. Кап. Кап. Кап. От понимания того, что это чья-то кровь, было дурно, но как бы мне ни хотелось отвлечься, мысли то и дело возвращались к звуку, сосредотачиваясь на нем, как на единственном заслоне от реальности. Пока слышно, как капли ударяются о каменный пол, можно не думать о разодранном на части ученике, что сидел рядом в часовне. Не думать о лежащей у самого лица голове с безобразно вытаращенными глазами и о том, что это голова храмовника, который, казалось, только что рассказывал, как пройдет ритуал усмирения. Могли ли демоны читать мысли? Я не знала, но если и могли, то в моем разуме читать было нечего. Только равномерные удары маленьких капель о пропитавшиеся кровью камни. Помочь могло только чудо. Но чудес не бывает. Зато случается так, что храмовникам дают Право Уничтожения. И я не сомневалась, что такое Право уже запросили те из храмовников, кому повезло выжить, остаться снаружи. Слушая, как с треском лопается плоть очередного одержимого, я не могла их винить за это. Все в Башне должны умереть просто потому, что никого по-настоящему живого уже не осталось - только одержимые, ожившие трупы... и я. А мне очень, очень хотелось жить. Так что когда я услышала шум, а одержимые и ходячие трупы, бродившие неподалеку, рванули на него, я не смогла придумать ничего лучше, как притвориться уже мертвой. Крови и внутренностей вокруг было достаточно. Все, что нужно - побороть отвращение, а это действительно легко, когда на кону стоит жизнь. Так что пробегающие мимо храмовники, уничтожавшие все, что хоть немного шевелилось, не заметили меня в кровавой куче, которую мне удалось собрать вокруг себя. Но это временно. Нужно было выбираться. Я чуяла, что резня - это еще не все, что будет еще один этап очищения, и лучше мне не задерживаться, чтобы узнать, какой. Доспехи мертвого храмовника были немного великоваты. Но больше ничего не было. Никто не обратил внимания на еще одного покрытого кровью человека в измятом доспехе. Бросили припарку, на ходу выкрикивая приказ к отступлению. С верхних этажей запахло гарью, когда я вместе с оставшимися в живых храмовниками сбегала по лестницам вниз. И когда мы почти выбрались, что-то взорвалось в недрах башни. Взрывной волной меня и еще нескольких выбросило в окно. Я упала в озеро. Они остались висеть на обломках рамы. А Башня горела изнутри, ярко освещая Каленхад...
***
Тогда, каким-то совершенно невероятным образом, мне впервые в жизни действительно повезло. Мне досталось не пустое обещание счастья или глупая надежда на лучшее, а нечто гораздо более важное. Я сбежала от своего прошлого, своего проклятия. Нашла себе новый дом, вдалеке ото всех, там, где никто не знал, что я маг, не знал, откуда я и что случилось в моем прошлом. Начала новую жизнь. Могло ли случиться что-то худшее, чем то, что произошло в Кинлохе? Разумеется. Уже случилось. Чтобы это понять, достаточно посмотреть на небо, где зияет огромная дыра, из которой падают демоны. Или оглянуться вокруг на бесконечную войну восставших магов с сумасшедшими храмовниками. И я ни на секунду не сомневаюсь: завтра будет лишь только хуже. Но я к этому готова. Всегда готова. И обязательно выживу, что бы ни случилось.
Название: «Невеста в кровавом уборе» Пейринг: Неларос/ф!Табрис Категория: гет Жанр: романс с налётом драмы Рейтинг: PG-13 Размер: мини, 1000 слов Предупреждение: неканоничное развитие брака ф!Табрис Комментарий автора: Неларос выжил. Вот, собственно, и всё.
2.
— Я вернулась, — говорит она и протягивает руку.
Она пахнет кровью, и кровь на её доспехах и лице — багряные брызги. Но это чужая кровь, а Неларос два дня просидел в клетке и тоже благоухает не розами.
Он обнимает её, и его пальцы дрожат.
***
1.
Неларос привык к тому, что женщины пахнут мылом — не только, а порой и не столько из-за собственной чистоплотности, но из-за бесконечной стирки — своя одежда, одежда мужа и старших детей, пелёнки младших, а если повезёт, то и чужое бельё, за стирку которого заплатят деньги.
«Мыло — лучше любых духов», — говорила мать Нелароса и его бабка, и сёстры, и многие другие женщины-эльфы, привыкшие к грошовой гордости нищих. Потому что все они были нищими, даже те, кого в эльфинаже считали благополучными, ведь это благополучие в любой момент могло быть растоптано по прихоти сильного.
Это и значит быть эльфом — всегда помнить, что ты — никто, и торопиться воспользоваться любым неверным успехом, пока его у тебя не отняли. Ведь ни на какой успех, даже кропотливо созданный собственными руками, ты не имеешь права.
Эльфы приходят в этот мир, чтобы страдать. Странно, что в Песне Света не сказано об этом прямо.
***
Когда Неларос впервые увидел свою невесту, то только порадовался, что она симпатична и в кратком разговоре не производит впечатления идиотки. Через час им предстояло стать мужем и женой, и они, кажется, понравились друг другу — это был тот самый успех, которым надо успеть воспользоваться.
Когда Неларос осторожно взял её маленькую шершавую ладонь, он почувствовал запах мыла и эльфийского корня. Это были хорошие запахи, ожидаемые и безопасные.
Он будет возвращаться из кузницы, и она будет встречать его — запыхавшаяся, с руками в мыльной пене, с завившимися от пара и пота волосами — и дети будут галдеть за её спиной. Кузнец — приличная профессия, ценная, он сможет приносить домой достаточно денег, чтобы семья не голодала, и жена будет рада его видеть. Их дети будут здоровыми, никто не умрёт из-за пустяковой хвори, которую легко вылечить, если есть серебро на лекарства, а когда они вырастут, им достанутся хорошие супруги, потому что дети кузнеца учатся управляться в кузнице с малых лет и всегда смогут заработать себе на жизнь в этом неласковом мире, принадлежащем людям...
Это будет хороша жизнь. Безопасная.
Он улыбнулся своей невесте, и она улыбнулась в ответ — немного застенчиво, но искренне.
***
Их брак так и не был заключён.
***
Когда он увидел её в следующий раз, то сначала решил — люди Вогана переодели её в более дерзкий и вызывающий по покрою и цвету наряд для удовольствия своего господина, но на неё было всё то же свадебное платье, просто весь его перед оказался залит кровью и прилипал к телу.
«Зачем ты притащился? — напустилась она на Нелароса так, словно они были женаты уже лет двадцать и успели допечь друг друга до печёнок. — Ты же не умеешь с мечом!»
И он не знал, как сказать ей: я просто не хотел больше быть никем. Потому что ты точно не «никто», и когда тебя забрали, всё во мне возмутилось самой мысли о покорности.
«Ну, я всё-таки кузнец, — сказал он смущённо, потому что был ранен и понимал, что жив скорее по случайности. — Немного умею...»
Она рявкнула: «Держись позади! И перевяжи руку!»
Кажется, стать главой семьи ему было не суждено. И он вовсе не хотел знать, откуда она и её кузен так хорошо «умеют с мечом».
Она разделась, нисколько не смущаясь присутствия мужчин, натянула запасную рубаху Сориса, и Неларос жарко покраснел — ужасно неуместно, но он почувствовал желание от того, как выглядели её крепкие стройные ноги, выглядывающие из-под явно большой её мужской рубахи. «Как если бы она натянула первую попавшуюся тряпку после ночи любви», — подумал он, пока она вместе с Сорисом быстро и деловито раздела трёх мёртвых охранников не самого могучего сложения и принялась как могла подгонять их броню на себе и Неларосе.
В тот день она пахла чистым пламенным гневом — его прекрасная невеста в кровавом уборе.
***
Она обняла его, прежде чем уйти навсегда, и он глубоко вдохнул этот запах — её настоящий запах, подходящий ей как доспехи — стремясь запомнить, оставить себе хотя бы воспоминание, раз уж что-то большее ему не было суждено.
***
3.
Неларос сидит в большой бадье с горячей водой, наслаждаясь долгожданной чистотой и полным отсутствием мыслей. Сегодня он стал семейным человеком — благодаря настойчивости его невесты, которая даже нашла и приволокла в только что открытый после карантина эльфинаж сестру церкви, согласившуюся довести до конца свадебный обряд.
Его жена раздевается у него за спиной, слышен шорох и шуршание, мягкие звуки шагов, когда она переступает ногами по полу.
— Эй, — говорит она. — Всё в порядке, ты можешь смотреть. Мы же теперь муж и жена, знаешь ли. Он слышит её смешок, звенящий, наполовину весёлый, наполовину нервный, но качает головой. Это вовсе не застенчивость — он просто боится не увидеть её, обернувшись. Боится, что она исчезнет.
Она подходит и кладёт руки ему на плечи. Он чувствует затылком её твёрдый упругий живот и вздрагивает. Оборачивается резким движением и смотрит на неё: на её маленькую острую грудь и выше — на шею с диском амулета и лицо, выражение которого нельзя прочесть.
Она пахнет эльфийским корнем и собой. На её руке — обручальное кольцо, ни разу не чищенное и ни разу не снятое за прошедший год.
Неларос обнимает её, прижимается щекой, губами к её животу.
— Если ты потеснишься, я влезу, — говорит она. — Из такой-то глубокой бадьи я уж точно не смогу испариться незаметно.
На какой-то миг он чувствует смущение, едва ли не опаску. Если она будет так близко, то, конечно, не сможет не почувствовать его возбуждения. Ему не хочется, чтобы она сочла его одним из тех парней, что не в состоянии думать головой, если рядом оказывается женщина, пусть даже он действительно не слишком уж глубокомыслен прямо сейчас и на самом деле ужасно её хочет.
А потом он думает: подштанники Андрасте! Они ведь и впрямь наконец-то муж и жена, и это их брачная ночь.
— Да, — отвечает Неларос, беря её шершавую руку и целуя ладонь. — Хорошо. Только, боюсь, мыло закончилось.
Название: Правда Персонажи: м!Лавеллан Категория: джен Жанр: AU, драма, религиозное помешательство Рейтинг: PG-13 Размер: мини, 1441 слово Примечание: вдохновлялось как заявкой, так и личным дневником получателя.
Скайхолд. Огромный замок, в котором тихо не бывает даже ночью. Место, где вершатся судьбы и кипит жизнь даже после закрытия Бреши. И хоть многие ушли, когда опасность, грозившая Тедасу, миновала, Инквизиция все еще оставалась силой, с которой приходилось считаться. А Инквизитор Лавеллан до сих пор был одним из самых могущественных "людей", в чьих руках были жизни многих и многих. Вот только самого Инквизитора мало волновала эта власть. Все чаще искал он уединения в саду, запирался в личных покоях, целыми днями не желая никого видеть и не принимая никакого участия в жизни Инквизиции. Советники, разумеется, справлялись и сами, вот только слухи какими-то совершенно мистическими путями все же уходили за пределы Скайхолда. Злые языки болтали, что "можно вывезти эльфа из леса, но лес из эльфа не вывезешь, — чего ждать от дикаря, случайно оказавшегося во главе", и все чаще открыто призывали избавиться от ставшей ненужной организации. Иные, беспрестанно оглядываясь, шепотом рассказывали о новой, еще более страшной угрозе, к которой, несомненно, и готовится Инквизитор. Только несколько избранных знали настоящую причину его затворничества, но ничем не могли помочь своему другу.
***
— Мы должны помочь ему. Нельзя же просто взять и оставить его сходить с ума. В конце концов, каждый из нас обязан ему жизнью! Кассандра с грохотом обрушила кулак на стол, разметав все расставленные на карте метки. Каллен тяжело вдохнул, втайне радуясь, что и без того запомнил все стратегически-важные моменты, но промолчал, как промолчала и Жозефина. Только Лелиана в сотый раз принялась перечислять все предпринятые ими действия, пытаясь объяснить то ли Искательнице, то ли себе самой, что они сделали все возможное и даже немного больше, чтобы привести Инквизитора в чувство. Этот разговор повторялся день за днем, то переходя в жаркие споры, то обрываясь на полуслове, и ни одна фраза не была новой. Почти год назад Инквизитор выпил из загадочного Источника, получив доступ к огромному массиву знаний. Тогда же он начал слышать шепот Источника, становящийся то тише, то отчетливее и рассказывающий бесценные сведения как о противниках Инквизиции, так и о культуре долийцев, чему сам Инквизитор был поначалу очень рад. Даже надеялся, когда война закончится, вернуться в родной клан и начать настоящее возрождение своего народа. Никто не был против. Наоборот, высказывали живой интерес к забытой культуре эльфов: чьи-то побуждения были сугубо научны, чьи-то — меркантильны. Но не более того. Однако чем больше узнавал Инквизитор об эльфах прошлого, тем мрачнее он становился. Все менее и менее охотно отвечал он на вопросы, а если спрашивающий был настойчив — впадал в ярость. Все это продолжалось довольно долго, а вспышки агрессии становились все чаще, пока, наконец, одним днем Инквизитор не закрылся в своих покоях, окончательно перестав контактировать с внешним миром. Советники и оставшиеся в Скайхолде друзья полагали, что он узнал нечто важное. Настолько важное, что от этого может зависеть судьба мира... как и рассудок самого Инквизитора. Они пыталась ему помочь, но, кроме Соласа и Морриган, никто не знал достаточно ни о древних эльфах, ни о магии Источника. Но оба скрылись бесследно, и найти их не удавалось никому, даже агентам Лелианы. У них не было ничего, что могло бы помочь. В какой-то момент им казалось, что клан Лавеллан сможет привести Инквизитора в чувство. Хранительница лично прибыла в Скайхолд, и после получасовых препирательств Инквизитор все же согласился впустить ее. Ожидавшие под дверью советники слышали, как казавшийся мирным разговор превращался в яростный спор, как кричал Инквизитор, то и дело сбиваясь на древнеэльфийский, как поначалу спокойно, но с каждым словом все больше распаляясь, ему отвечала Хранительница. Наконец, под аккомпанемент разлетающегося на осколки витражного окна, она вышла из покоев, и в глазах ее стояли слезы. — Он отвернулся от Народа, — с горечью скала тогда Хранительница. — Что за ужасная сила могла так извратить светлый разум... Больше советники ничего не смогли добиться, и тем же вечером она вернулась в клан. А в ставке командования изо дня в день потянулись бесконечные разговоры о будущем Инквизиции без Инквизитора, которому, по всей видимости, помочь было попросту невозможно.
***
Лавеллан сидел на выстывшем полу, подставив лицо врывающемуся в разбитое окно холодному ветру. Сильные ледяные порывы остужали готовую разорваться от истошно кричащих голосов голову, приглушая их и делая почти неслышными. Но стоило им смолкнуть, как сознание наполнялось собственными мыслями — мрачными и туманными догадками о том, как долго долийцы жили во лжи, которую сами и создали. Как благоговели они перед этой ложью, никогда не подвергая сомнению ничего из с трудом сохраненных крупиц. Как радовались, найдя очередной артефакт, даже если он оказывался безделицей. Как многие гибли, пытаясь добыть эту безделицу. И все напрасно. Перед глазами то и дело вставали древнеэльфийские слова, с которых все началось. "Богов нет. Есть лишь субъект и объект, деятель и предмет действия. Те, кому хватает воли возобладать над остальными, получают титул не по природе, а по заслугам". Возмущенный шепот Источника тогда впервые заглушил окружающий мир. И с каждым новым прочитанным словом гул в голове становился все громче и болезненней, словно древняя сила пыталась расколоть череп изнутри. "Я Гельдауран, и я отвергаю тех, кто пытается возобладать надо мной. Пусть сломается лук Андруил, пусть остынет огонь Джуна. Пусть они строят храмы и заманивают верующих обещаниями". Текст размывался, то закручиваясь обратно в давно забытые буквы, то становясь единственным, что удавалось различить в окутывающем мраке. "Их поглотит гордыня, а я, позабытый, останусь при своей силе, отдельно от них, пока не достигну вершин". Голос Источника будто нарочно искажал слова, пытаясь запутать и не дать дочитать. Но тогда Лавеллану хватило силы воли побороть его. Как хватило сил и осознать написанное, и понять, что будь это ложью или ничего не значащим письмом сумасшедшего фанатика, Источник бы так не бесновался. И он принялся искать правду. Посылал агентов в древние руины собирать все, что хоть отдаленно напоминало эльфийские записи, обращался в библиотеки, оставшиеся от Кругов, маги которых проводили некогда исследования более глубокие, нежели долийские кланы. Вспомнил и рассказанные Солалом в храме Митал истории, вызвавшие тогда смесь удивления и негодования. Теперь же казалось, что именно в них смысла и правды больше, чем во всех сказаниях родного клана и сказках Источника вместе взятых. Чем больше Лавеллан пытался узнать, тем мучительнее становилось общение с голосами Источника. Временами среди них возникал иной, новый голос, говоривший вещи еще более странные и противоречащий не только тому, что удалось узнать Лавеллану, но и прежним историям самого Источника. Этот голос был тих и спокоен, в нем слышалась горечь и боль, но не было уже ни сил, ни причин верить ему больше, чем остальному. Лавеллан ощущал себя ребенком, которому рассказали слишком много о взрослой жизни, не научив сначала отделять зло от добра и истину ото лжи. Всю свою жизнь он верил в богов и легенды долийцев. Нет, не просто верил, знал, что это — сохраняемая веками правда о Народе, его единственное наследие, которое нужно всеми силами сохранять и оберегать. Но теперь... теперь он не знал, чему верить. Вся история Народа казалась ложью, красивой и глупой. Единственной правдой в пошатнувшемся мире казались кровавые и жестокие культы предателей, живущих в Тирашане. И осознавать это было больно. Лавеллан сидел на выстывшем полу, день за днем перебирая скудные сведения и борясь со становящимся то вкрадчивым, то яростным голосом Источника. Размышлял. Анализировал. И с каждым днем все больше утверждался в мысли, что единственные настоящие боги — Забытые и единственное верное наследие сохранили вовсе не разбросанные кочевые кланы...
***
Когда пришло письмо, вызывающее Инквизитора на Священный совет, ему было совершенно все равно, что случится с его организацией. Власть, люди, гномы, хрупкий мир и интриги, Церковь со своими заблуждениями и проблемами — все уже не имело никакого значения. Боги знали, что он прозрел. Они жаждали крови. И за прошедшие годы Лавеллан смог понять, чьей именно. Не письмо и не чувство ответственности, не уговоры советников и не угрозы привели Инквизитора на Совет. Он просто знал, что должен быть там. Чуял, куда должен направиться, как охотник чует, где скрывается дичь. Безумная охота на кунари и бег через элювианы старыми и забытыми тропами. И уже не важно, чье сердце с чавканьем шлепается на мраморный пол, кто лежит позади, уставившись белесыми глазницами в никуда, а кто стоит на пути. Враг, друг, предатель? Плоть и кровь или дух? Все уже не важно, и кинжал поет, принося кровавую жертву в обмен на невероятное чувство свободы, доходящее до экстаза... и боль, только распаляющая охотника. Все слилось в алом росчерке кинжала. И все это — лишь ступень на пути к главной добыче.
***
Лавеллан нагнал свою жертву на самом краю скалы, у очередного элювиана. Солас ждал его. Не мог не ждать, считая себя обязанным объясниться. Вот только объяснения эти слишком запоздали, а потому Лавеллан почти не слышал их. Он и так давно понял, кто стоит перед ним. Как понял и то, что сердце Фен'Харела, Ужасного Волка, станет лучшей жертвой, какую он может предложить. — Гельдауран, — шепот сквозь кривую усмешку, не замеченную продолжающим свой монолог Соласом. — Даэрнтал, — последние капли крови предыдущих противников стекают с кинжала. — Анарис! В глазах врага и жертвы — удивление и замешательство. Но Лавеллану уже все равно. Боги знали, что он прозрел. И они жаждали крови.
Название: "Стереотипы" Персонажи: м!Амелл/ожп, Натаниэль в качестве мудрого наставника Категория: гет Жанр: юмор Рейтинг: PG Размер: 1732 слова Аннотация: Можно вынуть мага и храмовницу из Круга, но нельзя вынуть Круг из мага и храмовницы. Заказчик, в числе прочего, хотел Кассандру с м!Тревельяном. Автор не может в фанфики по ДАИ, но попытался сделать аналог курильщика из подручных средств.
— Неспокойно у меня на душе, — сказал Дайлен Амелл, метко сплёвывая вишнёвой косточкой за крепостную стену. На самом деле, конечно, ему ужасно хотелось попытаться попасть по шлему стоящего на посту у ворот солдата, но это было неприлично и недостойно. — Ты видал, как она на меня смотрела?
— Сам виноват, — пожал плечами Натаниэль. — Сначала принимаешь в орден кого ни попадя, а потом удивляешься, что на тебя смотрят как-то не так.
— В следующий раз попросишься в орден — ни за что не приму, — посулил, обидевшись, Амелл, но тут же посерьёзнел. — Да и как я мог её завернуть? Смотри, — он принялся загибать липкие от вишнёвого сока пальцы, — с орлейцами отношения испоганить можно, это раз. Они Стражей нам посылали — мы всех угробили. Они рекрутов — а мы им от ворот поворот? Дело попахивает политическим скандалом, доложу я тебе. Нам сейчас только политического скандала не хватало. Потом, она храмовница — это, значит, два. Я, конечно, могу продавливать идею независимости магов-Стражей от Церкви, но сам посуди, как это будет выглядеть, если заявлять прямо в лоб? В Вейсхаупте такой номер прокатит, но здесь-то не Вейсхаупт. Короче, по всему выходит, что надо её принимать с благодарностью, а потом уж по ситуации ориентироваться...
— Ну а от меня ты чего хочешь? — спросил Натаниэль. — Раз уж у тебя всё давно схвачено?
— Да в том и дело! — сокрушённо вздохнул Дайлен. — Видел, как она на меня смотрит? Будто сейчас за шкирку схватит — и в карцер, до выяснения. Как... храмовница! Боюсь, не поймёт она моих попыток дипломатию тут развести... Ты, может, последишь за ней? Если будет момент подходящий, разговоришь, узнаешь, чего ей от жизни надо, идёт ли на компромиссы... сможешь?
— Куда я денусь, — отозвался Натаниэль. И в отместку утащил последнюю вишню прямо из-под руки потянувшегося к ней Дайлена.
Виновница треволнений Стража-Командора, меж тем, пока ни о чём таком не догадывалась и не подозревала: отсыпалась после Посвящения в отведённой ей комнатушке.
***
Обернувшись и снова обнаружив за спиной молчаливо возвышающуюся храмовницу, Дайлен нервно сглотнул. Дело было вовсе не в том, что эта женщина была особенно высокой или могучей — видал он храмовниц и покрепче сбитых, да и кто из них двоих выше ростом, ещё следовало долго высчитывать. Да и страшной он её ни в коем случае не назвал бы — наоборот, она не была лишена определённой привлекательности, разве что суровости в лице Дайлен бы убавил. Проблема была скорее во взгляде и привычном развороте плеч. О, этот разворот плеч воскрешал в памяти воспоминания. От воспоминаний начинали гореть уши и задница. Несмотря на то, что их владелец давно вышел из возраста, когда уместны телесные наказания. И ещё тряслись поджилки, а рот против воли норовил выдать что-то вроде «я не виноват! Это Йован учебник поджёг!».
Дайлен передёрнулся, попытался взять себя в руки, когда же это не удалось — мысленно обругал себя овечьим хвостом и припечатал сверху аргументом, что ни один храмовник не может быть страшнее архидемона. Которого он убил.
Это подействовало.
— А, Бернадетт, — приветливая улыбка получилась у Дайлена несколько вымученной. — Какой прекрасный день. Чем обязан удовольствию лицезреть вас здесь?
— Вы... в Амарантайн, — после небольшой заминки сказала она. Кажется, общим наречием она в Орлее пользовалась так редко, что не сразу вспоминала нужные слова. — Я идти... Я пойду с вами.
— О-о-о! — вскинул руки Дайлен, внутренне паникуя. — Дорогая Бернадетт, в этом совершенно нет нужды! Это не парадный выезд, мы просто утрясаем всякие деловые мелочи, просто некоторые из вопросов, ха-ха, такая глупость! — требуют моего личного присутствия. Простая формальность, и, между нами говоря, я думаю, тому купцу просто хочется потом рассказывать внукам, что договор с ним заключал лично Герой Ферелдена... Ужасная нелепица. Право, мы прекрасно справимся с Сигрун вдвоём.
Храмовница заметно напряглась.
— Так... неправильно, — сказала она тоном, не терпящим возражений. — Вы Страж-Командор. Дороги небезопасны. Пойду с вами.
Раньше Дайлен считал орлейский акцент, чего греха таить, весьма эротичным. Но Бернадетт со своими короткими, рублеными фразами ухитрялась звучать словно стенобитный таран — так же сильно и так же непреклонно. Таким тоном если и говорят что-то, имеющее отношение к эротике, то обычно «руки убери, или сейчас не досчитаешься кое-чего».
— С вашего позволения, любезная Бернадетт, — Дайлен изо всех сил пытался выглядеть уверенным, — всё-таки, не забывайте, вы говорите с Героем Ферелдена. И магом, раз уж на то пошло. Кого я могу встретить на дороге? Горстку бандитов, которые каким-то чудом укрылись от наших патрулей? Умоляю вас, — он махнул рукой, — мы разбираемся с такими не глядя.
— Вы маг, — весомо кивнула Бернадетт. — Магам не должно быть без присмотра.
Дайлен мысленно взвыл.
***
— ...А потом всю дорогу она торчала у меня за плечом и прожигала во мне дырку взглядом! Нат, за что? За что такое ко мне недоверие? Я же не малефикар. Не ем детей на завтрак. Никогда не нарушал... Нет, вру, однажды я нарушил закон Круга, но она об этом знать не может!
— За Веланной она так не ходит, — задумался Натаниэль. — Может, ей просто рожа твоя не нравится?
— Эй! — обиделся Дайлен. — Нормальная у меня рожа! Никто до сих пор не жаловался.
— Я имею в виду — может, ей твоя рожа напоминает кого. Какой-нибудь особо мерзкий малефикар, или, не знаю...
— Да ладно, — усомнился Дайлен, — она, конечно, женщина военная, но не производит впечатление настолько тупой.
Натаниэль пожал плечами и допил своё пиво.
— Попробуй посмотреть на это с такой стороны: может, ты ей просто нравишься, — хохотнул он и немедленно удалился, пока оскорблённое начальство не начало швыряться кружками.
Дайлен же, так и не удовлетворив жажду расправы, трагически вздохнул и запустил пальцы в шевелюру, которую, меж тем, давно пора было стричь.
***
Бернадетт каким-то образом ухитрялась совмещать обязанности — которых Дайлен, если уж откровенно говорить, навалил на неё в надежде отвлечь от собственной персоны — с почётной вахтой то возле его покоев, то попросту за его плечом. Дайлен подозревал, для этого ей пришлось урезать время сна. Если и так, то по ней было не видно: выглядела Бернадетт всё такой же бодрой и преисполненной долга.
Дайлен привык считать себя обаятельным и способным вызвать улыбку у любой девушки. В частности, он всегда возлагал наибольшие ожидания на своё умение пороть чушь без умолку с целью разрядить обстановку.
— Вы любите стихи, Бернадетт? — спросил он, обнаружив её у себя за спиной во время вечерней прогулки по периметру Башни. Не дожидаясь ответа, он продолжал: — А то знаете, как-то всё это прошло мимо меня в Круге, и я вот думаю, это же, наверное, нехорошо? В смысле, приличный человек должен хоть сколько-то разбираться в поэзии, это вопрос эрудированности, в конце концов! Как вы считаете?
Бернадетт помолчала, а затем, видимо, не сумев подобрать слова, ответила коротко:
— Да.
— Вот и я так думаю! — оживился Дайлен. — Но столкнулся с определёнными трудностями. Видите ли, я пришёл к выводу, что совершенно не умею отличать плохие стихи от хороших. Не знаю критериев! То есть, если в них нет рифмы и нарушен ритм, это, конечно, сразу видно, но бывает же так, что всё это в порядке... Вот, извольте, как-то раз один мой приятель, вы его не знаете, поделился со мной забавным стихотворением... Тогда ещё, помню как сейчас, неделю лило как из ведра, всё снаряжение отсырело, ни одних сухих носков, от мабари несёт мокрой псиной, Алистер чихает, кошмарная, в общем, выдалась неделька... Да, и, значит, с целью нас с ним приободрить этот наш товарищ рассказал, как одна дама зачитала ему, вот, послушайте... «Гармонию в тебе я вижу...»
Позже, глядя на совершенно каменное лицо Бернадетт, он признал, что это, возможно, была не самая блестящая его идея.
***
— Ну, что я тебе могу сказать... — глубокомысленно выдал Натаниэль после того, как Дайлен со скандалом и воплями «для чего я тебя вообще тут держу?!» загнал его в угол подальше от глаз людских, особенно от одной конкретной пары глаз, — дама твоя идейная храмовница, но не фанатичка, просто очень правильная. Помнишь, она тому рядовому морду набила, а потом отказывалась говорить, за что? Ну да, ещё бы тебе не помнить, с такой радостью засадил девушку думать над своим поведением... Рядовой тот имел несчастье высказаться о тебе в пренебрежительном ключе. Магов он, видите ли, не одобряет. А Бернадетт, оказывается, очень не одобряет, когда о Страже-Командоре высказываются пренебрежительно. А ведь ей периодически и с Огреном говорить приходится. Оцени силу её воли, она до сих пор ничего ему не сломала.
— Можно подумать, я сам за себя постоять не могу, — возмутился Дайлен. — Она меня что, за беспомощного держит? Даже погулять в одиночку не выпускает, спасибо, в нужник пока что не под конвоем хожу... А теперь ещё за честь мою вступаться будет? Словно я девица на выданье?
— Идиот, — сказал Натаниэль почти с отеческой нежностью. — Я же говорил: нравишься ты ей.
Дайлен поперхнулся.
— Совсем сдурел?! Какое «нравишься», да она за всё время мне не улыбнулась ни разу!
— Зато ходит за тобой как приклеенная, слушает весь твой бред, — начал перечислять Натаниэль, — слова злого про тебя не потерпит, да ещё и премило розовеет ушками, если её спросить, что она думает о тебе как о командире. Я проверял.
— И что теперь? — сразу как-то растерялся Дайлен.
— Ты что, маленький? Мне тебя учить?.. Если нравится — приглашай на свидание. Не нравится — уж будь мужчиной и объясни честно, что здесь ей не светит. Видишь же, мучается. Небось, ещё и убивается, что храмовница — и по магу сохнет...
На последних его словах означенный маг крепко призадумался.
— Если выяснится, что ты всё не так понял, — наконец изрёк он, — с тебя пиво.
***
— Дорогая Бернадетт! — проникновенно начал Дайлен.
У него была заготовлена целая речь — очень пламенная и страстная. Не то что храмовница — камень бы расчувствовался. Однако же, под строгим взглядом Бернадетт слова куда-то разбежались, опять воспоминательно запекло уши, и потому всё, что вырвалось у него наружу, было:
— Ну... это... Пойдёмте со мной на свидание?
Повисло напряжённое молчание. Оно тянулось и тянулось, и Дайлен успел мысленно проклясть Натаниэля с его идиотскими предположениями, представить в красках, как Бернадетт отрывает ему всё лишнее за подобные поползновения, и даже совершенно нехарактерно для себя вознёс краткую молитву Создателю с просьбой помиловать одного из наиболее бестолковых своих детищ.
А потом Бернадетт потупилась и тихо, но непреклонно ответила:
— Пойду.
***
— Натаниэ-э-эль! Нат! Просыпайся срочно! — кто-то настырно пинал его в бок. Кто-то до боли знакомый, если судить по голосу и нахальным манерам. — Ты не знаешь, где в конце жнивня месяца можно найти приличный букет цветов?..
Название: «Перманентное слияние» Пейринг/герои: фемМахариэль/Зевран Аранай Рейтинг: R Техника: арт Предупреждение: авторское видение персонажей Комментарий автора: Я правда ничего оригинального из себя выдавить не могу, поэтому просто: С новым годом.
Название: «Деперсонализация» Пейринг/герои: фемЛавеллан|фемАдаар Рейтинг: G Техника: арт Предупреждение: авторское видение персонажей Комментарий автора: Факир в говно, факиру очень стыдно.
