Внимание!
вторник, 01 января 2013
Для: Батори
Автор: okunireika~
Персонажи: Джеки Броска
Категория: джен
Рейтинг: G
Техника: компьютерная подделка под карандаш
Комментарий автора: ...она у меня тоже долго не выходила - то глаз заплывет, то рот искривится. сразу видно, что девочка с норовом, ха-ха х)
Скажу только, что фанфики с ней тоже очень милые и понравились мне очень-очень. Она какая-то нетипичная гномка, вот.
@темы: арт, джен, ж!Броска, Secret Santa 2012/2013
Для: Батори
Автор: okunireika~
Название: В башне Круга
Персонажи: Джейлис Амелл
Категория: джен
Рейтинг: G
Комментарий автора: ...из всех персонажей заказчика добрая магесса с пепельной косой приглянулась мне больше всего. Мне интересны были ее отношения с Винн, так что сначала нарисовался скромненький скетч-иллюстрация к фанфику, но рожей он не вышел и отправился в корзину.
Я получила удовольствие, пока красила лицо с совершенно нетипичными для моих рисунков чертами и, надеюсь, заказчику подарок тоже нравится С:
(По клику изображение откроется в большем размере)
@темы: арт, Герой Ферелдена, джен, ж!Амелл, Secret Santa 2012/2013
Для: Achenne
Автор: Meredith*s Knight
Название: Tacenda *
Персонажи: Орсино, Фейнриэль, немного Мередит
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Размер: миди (5100 слов)
Примечание: *«tacenda» (лат.) — совокупность фактов, которые не должны быть преданы огласке
От заката на площадь перед Казематами струилось золото, пронзая тонкими лучами шлейф уходящей грозы, а дальше небо всё гуще наливалось синевой, пока не сливалось с горизонтом, скрытым от взгляда за высокими стенами. Зеленоватое от водорослей море мерно плескало о плиты казематской гавани, и на них колыхались бесчисленные солнечные блики. Вдали, за узким горлом пролива, среди золотых отсветов терялись силуэты кораблей — грубоватых ферелденских, уже брошенных на медленное умирание, щегольских орлесианских, изящно вздёрнувших ввысь свои отполированные мачты, кунарийских — тёмного дерева, приземистых и устрашающих. Прислушавшись, можно было различить далекие крики чаек и шум порта, бриз подхватывал их и увлекал прочь, к юго-западу, в сторону Орлея. Первый чародей Орсино стоял на небольшой ограждённой перилами площадке между двух лестниц, прислушивался к плеску воды с пристани и с наслаждением подставлял лицо солнечным лучам. Чуткие ноздри раздувались, улавливая едва ощутимые морские запахи, пробивавшиеся сквозь тяжёлый запах влажного после дождя камня. Храмовники бросали на него подозрительные взгляды — идиоты, можно подумать, сейчас он вытащит нож и устроит кровавый ритуал. Орсино уже не пытался доказать что-то и добиться справедливости — без того хватало забот. В то время как рыцарь-командор параноидально защищала Киркволл от «угрозы» магов, ему, в свою очередь, приходилось защищать магов и от самой рыцаря-командора, и от предвзятых жителей города, и от их собственных слабостей.
От этой мысли Первого чародея оторвало появление на площади новых лиц. На храмовников Орсино уже привык не обращать внимания, некоторых он не только знал в лицо, но и помнил имена. Иногда появлялись обычные жители города, кому хватало денег на покупку зачарованных вещей или целебных зелий. Группа, двигавшаяся в сторону помещений Казематов, выглядела иначе, тревожила глаз. Орсино прищурился — от постоянного чтения уже подводило зрение, появилась ранняя близорукость. Хотя зачем попусту утешать себя — не такая уж и ранняя. В самый раз.
Двое храмовников тащили светловолосого юношу.
Издалека Орсино показалось — эльф. В сравнении с закованными в латы храмовниками фигура их спутника выглядела хрупкой, какими не бывают люди здесь. Громоздкие, грубые, шумные, они ходят с топотом, и даже человеческие женщины в сравнении с эльфами неуклюжи — не то чтобы Орсино делил всех, кого знал, на людей и эльфов (куда привычнее было — маг и не маг), но мог легко различить своего собрата по звуку быстрых лёгких шагов, по ловкости, с которой эльфы ходили, не потревожив ни одного листа пергамента, не уронив ни одной книги из стопки. Этот — судя по походке — был из таких. Вероятнее всего, не повезло очередному жителю эльфинажа.
Не то чтобы юноша упирался. Похоже, храмовникам просто нравилось то, как он частит ногами, подстраиваясь под размашистую походку своих конвоиров, и они нарочно ускоряли шаг. В Ордене любили между делом показывать своё превосходство над магами в таких вот безобидных, но унизительных мелочах. Если только их не осаживала публично рыцарь-командор, но обычно и она не вмешивалась, разве что дело заходило слишком далеко. Возможно, ей самой доставляло удовольствие смотреть на эти мелкие уколы.
Орсино осуждающе покачал головой и поспешил за ними.
В помещениях Казематов внезапно царила неприятная прохлада, ощутимо тянуло сквозняком по ногам в лёгкой обуви. Чувствуя, как чувствительная к холоду кожа покрывается мурашками от перепада температуры, Орсино в который уж раз удивился отсутствию у храмовников тяги к маломальскому уюту: их, похоже, вполне устраивали голые серые стены вокруг. Маги старались, по мере возможностей, привнести в свою жизнь хоть какой-то комфорт, сделать одинаковые, словно под копирку, унылые комнаты похожими на — странное, давно уже потерявшее для Орсино настоящее значение, слово — дом.
Дом, где ты не чувствуешь себя в безопасности. Дом-не-крепость.
Ты — хозяин для дома. А храмовник — хозяин для тебя. Все они любят так думать. И демонстрировать при случае.
* * *
— Отступник должен быть усмирён. Вам известны правила. — Это Орсино услышал на пороге кабинета командора. Сложив руки на столе перед собой, Мередит соединяла и разъединяла кончики пальцев. Маг, о котором шла речь, молча стоял перед ней, — один из храмовников железной хваткой держал его руки сцепленными за спиной. Он действительно был совсем юн — с детским пухом на щеках, нежным овалом лица. Уши всё-таки круглые, разве что с едва заметной остротой, какие бывают и у людей; но это неважно, эльфийская кровь сразу бросалась в глаза — слишком изящен для человека.
— Я могла бы догадаться, Орсино, что и вы появитесь, — заметила его Мередит, скривилась. «Чтобы мешать мне вершить суд по своему усмотрению», мысленно закончил Орсино. И устало, привычно возразил именно этой не высказанной вслух, но прочитанной на её лице последней фразе:
— Вы не можете действовать в обход меня, рыцарь-командор. Решать вопрос о принятии бывшего отступника в Круг или о его усмирении — обязанность Первого чародея.
Кивком Мередит отпустила храмовников и их пленника подождать в коридоре — идите, разберусь, — и перевела взгляд на Орсино. Она могла показаться доброжелательной тому, кто плохо её знал. Он знал слишком хорошо. Намного больше, чем хотелось бы.
— Отступник должен быть усмирён, — повторила Мередит.
— Наверняка он просто боялся. Он справится, я лично возьмусь за его обучение, — Орсино чуть склонился к ней и добавил тихо, но твёрдо: — Прошу вас. Он ведь почти ребёнок.
— Демонам безразлично, сколько ему лет, Орсино. Они не будут ждать, пока маг повзрослеет. — Мередит поморщилась, вспомнив давнюю историю с одержимой девочкой. Орсино тоже помнил. Вышло тогда отчаянно скверно: уже когда её убивали, девочка вдруг осознала, что с ней происходит, просила у Орсино защиты, плакала — «я буду послушной». — И ты знаешь, что это правда, — припечатала Мередит, даже не думая щадить его чувства.
Он знал и другую правду: что бы ни говорила Мередит, она всегда получала что хотела. Усмирение магов. Льготы на любые ограничения. Самого Орсино — это было много лет назад, а ещё это было страшнее истязаний — и всё-таки она получила его. Когда-нибудь получит и Право уничтожения, Первый чародей почти не сомневался в этом. Каждый раз, видя обвинительный приговор её глазах, с замиранием ждал, когда она окончательно обречёт на гибель его и всё, что он пытается защитить. Мередит будто вызвала его на какой-то бессмысленный и нескончаемый поединок: раз за разом она с удовольствием отнимала всё, чем он мечтал владеть. Налагала вето на его исследования, ограничивала, запрещала, надзирала, загоняла в рамки, как последнего ученика, унижала бессмысленными требованиями на глазах подчинённых — и подозревала, бесконечно подозревала. Прожигала ненавидящим взглядом, в котором легко читалось: маг, чудовище, потенциальный малефикар, будущий убийца.
Орсино казалось, что он весь в ожогах от льдистой синевы её глаз.
— Хорошо. Дам ему времени до зимы, а потом посмотрим. Не рассчитывай, что я о нём забуду. — Мередит оперлась кулаками о столешницу, понизив тон: — Ошибись только раз, Орсино. Один-единственный раз. И я тебя уничтожу. Это я тебе обещаю.
Как будто она пообещала что-то новое. Последние годы он только так и жил — словно ступал по раскалённым камням, стараясь не сделать неверного шага, потому что за ним шли те, кто доверил ему свои жизни. Многие из них ещё дети. Даже пойманный сегодня маг, в сущности, был ребёнком.
Орсино молча поднялся и вышел в коридор.
— Маг идёт со мной. По распоряжению рыцаря-командора, — сухо кивнул он, и храмовники отступили от своего пленника.
— Так меня не усмирят? — безразлично спросил мальчишка. — Может, так оно было бы и лучше. Если бы прекратились все эти кошмары.
Орсино покачал головой, уже чувствуя подступающую мигрень.
— Тебя научат справляться с магическим даром, — пообещал он. — Не бойся. Никто им тебя не отдаст.
* * *
Одеяние ученика Круга, вопреки его красоте, оказалось на редкость неудобной штукой. Хлопающий вокруг икр длинный подол, трущиеся друг о друга ноги — не неприятно, но очень странно, будто идёшь полуголый; Фейнриэль чутко прислушивался к своим новым ощущениям, когда нёс к себе стопку книг из библиотеки или выходил в столовую. Он старался меньше покидать свою комнату: казалось, что все смотрят только на него — новичка, полукровку. Держался равно спокойно и вежливо со всеми, но на контакт не шёл — предпочитал дистанцию. Фейнриэль мог видеть чужие сны, чужую область Тени, особенно когда начинал думать об этом человеке, — наверное, более опытные ученики могут как-то контролировать это? — и боялся, что демоны из его кошмаров, те, что нашёптывали свои сладкие обещания, по его, Фейнриэля, вине проберутся в чужие сны. Его только удивляло, почему этого не боятся остальные маги. Но, в конце концов, это их дело.
Несколько часов ушло на изгнание демонов из кошмаров Фейнриэля. Чтобы попасть в его часть Тени, Орсино понадобилось один Создатель знает сколько лириума; он не жалел и не подсчитывал, сложно переплатить за здравость рассудка. Уже избавленная от демонического морока Тень ещё пульсировала и искажалась, размывая очертания всего, что было вокруг. Только силуэт Фейнриэля стоял среди дрожащего марева прямой и чёткий, точно вычерченный тонкой каллиграфической кистью. Он был как будто и в Тени — и выше Тени, её законы не властвовали над ним.
Обман зрения, легко решил Орсино. В Тени чего только не насмотришься.
Он взялся за обучение Фейнриэля — с удовольствием, с каким давно уже не наставлял учеников, учил отличать одного демона от другого, объяснял, как закрыться от обоих, практиковал в боевой магии, пытался даже развить навыки целительства — в последнем Фейнриэль нисколько не преуспел. За это время Орсино успел выяснить, что мать мальчика — долийка из эльфинажа, а отец — антиванский торговец; Фейнриэль узнал, что Орсино мучается бессонницей и на этот случай в кармане мантии у него лежит матовый хрустальный флакон с сильным сонным зельем. «Не успеешь выпить — и тут же засыпаешь, как убитый», — объяснил Орсино. На самом деле он редко использовал зелье — и почти не спал, а если спал, то чутко, поверхностно, просыпаясь от каждого шороха и отдалённых шагов. «Предпочитаю считать это издержками возраста, а не постоянным ожиданием беды», сказал он однажды. А ещё Фейнриэль знал, что Орсино почти никогда не пользуется правом Первого чародея беспрепятственно выходить в город, так ненавидит его пыльные улицы, изобилующие тупиками и тёмными углами. Тень его снов — словно в насмешку — повторяла очертания киркволлских улиц. Искажённая, дрожащая, цепляющаяся за ноги гнилыми сумрачными плетьми, как будто уже осквернённая присутствием демонов. Фейнриэль пытался вычистить из его снов эту гниль, но она укоренилась слишком глубоко — в страхе, в отчаянии, в многолетней усталости. Ему было почти физически больно здесь находиться. А учитель живёт с этим столько лет.
«Фейнриэль».
Орсино заметил его присутствие. Что ж, юноша не скрывался.
Фейнриэль обернулся через плечо: «Учитель...» — его зрачки сузились до точек, а потом внезапно и стремительно расширились, затопив всю радужку огромными чёрными кругами, и Орсино словно оглох и ослеп от завладевшего им желания — даже не целовать, нет, поцелуи слишком поверхностны, — кусать и рвать его тело, дрожа от наслаждения обладания. Сердце тяжело колотилось где-то в горле. Он едва не бил себя по рукам, запрещая — хотя бы раз попробовать на ощупь, на вкус тонкую бледную кожу с голубоватыми прожилками вен. Фейнриэль, Фей…
…Стоп! — Орсино осадил себя, будто вылил на голову ушат ледяной воды.
Когда он пропустил, не разглядел в собственных снах демона желания?
— Демон, ты выбрал себе кусок не по зубам, — с нажимом пробормотал Первый чародей сквозь зубы. Его ещё хватало на то, чтобы держать себя в руках. И в мантии — слава Создателю, что плотного сукна. — Хватит!
— Простите, учитель, — ответил Фейнриэль («Фейнриэль?..»), улыбнулся одними глазами, лукавым прищуром, и прикрыл веки. Орсино почувствовал, как его отпускает это ненормальная, дикая, постыдная жажда. Неужели он привёл в Круг мага крови? Неужели так долго не замечал этого?
Неужели.
В этом даже была своя ирония.
Орсино ощущал себя неловко, как если бы ему пришлось прилюдно раздеться догола. Он избегал смотреть Фейнриэлю в глаза — не из страха повторного контроля. Просто на краю сознания угнездилось какое-то тревожащее чувство острой потери, будто через дыру в душе отчаянно высвистывало наружу тепло; Орсино отмахнулся от этого чувства.
— Я думал, что достаточно доходчиво рассказал тебе, к чему приводят сделки с демонами.
— Я вам клянусь, я не призывал демонов!
— Хотелось бы верить.
А Фейнриэлю хотелось немедленно ослепнуть и оглохнуть, только бы не видеть и не слышать разочарования на его лице. Какая магия крови? Зачем она нужна, если можно обойтись без неё?
— В Тени ведь достаточно просто захотеть что-то сделать... правильно? То есть... это же мир снов, значит, каждый может?..
Орсино странно смотрел на Фейнриэля, так странно и долго, что тому стало неуютно под этим взглядом.
— Нет, — сказал он наконец. — Не каждый.
Что же он тогда такое...
* * *
Теперь Первый чародей мог и сам ответить: сновидец, сомниари. Эльфийское чудо, подобных которому не знали нынешние эльфы, а только читали в книгах и рассказывали старые легенды. И — почти человек. Это уже не просто редкий случай — уникальный. Ответ Орсино нашёл тем же вечером, перерыв половину старой секции библиотеки в поисках книги, которую прочитал много лет назад, ещё учеником. Том был такой старый и истрёпанный, что страшно держать в руках — как бы прямо под пальцами не рассыпались в труху страницы. Фейнриэль подошёл ближе, оперся ладонями на край стола, заглядывая в текст. Слегка растрёпанная коса свесилась с плеча, закрыв полстраницы и мешая смотреть, юноша небрежно закинул её за спину. Орсино молча нашёл нужную страницу, постучал по ней пальцем: смотри. «Сомниари»... Это звучало почти нереально и требовало проверки — но сходилось всё: и упоминание о том, что снится новой ученице Бетани, и то, насколько недосягаемым, не зависимым от Тени выглядел Фейнриэль... и вот этот сегодняшний случай. Магии крови действительно не было. Он бы узнал.
Вот и не мучайся после этого бессонницей. Как можно спокойно спать, если только что ты нашёл драгоценный камень, каких не находили уже пару веков? Когда Фейнриэль стоял со спокойной улыбкой, держа в руках нити Тени (Орсино увидел эти руки словно наяву: по-девичьи ломкие запястья, узкие кисти, пальцы с нежными овалами полупрозрачных ногтей), — он был неуязвим, непобедим, он был словно в оке урагана — мир вращался вокруг него. Им было невозможно не восхищаться. Чувство потери поднялось, заворочалось в душе.
Когда раздался короткий стук, Первый чародей ни на секунду не усомнился, кто стоит за дверью. Он всё чувствует.
— Учитель Орсино.
На пороге стоял Фейнриэль. Его волосы светились в полумраке, казалось Орсино, собственным светом. Но, может быть, теперь он невольно приписывает необычному магу какие-то мистические качества.
— Учитель Орсино, — повторил Фейнриэль, осторожно прикрыл за собой дверь и решительно шагнул на середину комнаты.
Решительности хватило на один шаг. Он сильно нервничал — до явственной дрожи в коленках; ему даже пришлось присесть на краешек стоящего рядом стула, чтобы успокоиться. Пару секунд он помолчал, потёр виски:
— Я пришёл извиниться.
— И это, конечно, не могло подождать до утра, — тяжко вздохнул Первый чародей, предугадывая, что уснуть уже не сможет.
— То, что я сделал тогда в Тени, было… нехорошо. Я не должен был позволять себе с вами, — неловкая заминка, — играть. Но, — Орсино открыл было рот, и Фейнриэль умоляюще посмотрел на него: — Не перебивайте, я должен сказать. Я не хотел ничего плохого. Я… кажется, хотел, чтобы вы испытывали ко мне что-то…
(его слова становились всё тише, пока не истаяли на почти совсем не слышном)
— …взаимное.
— Для этого не нужно прибегать к подобным грубым методам. — Фейнриэль выглядел пристыженным, и Первый чародей заговорил мягче: — Мы не всегда можем получить то, что хотим. И нам обоим стоит с этим смириться.
Орсино носил в себе самоконтроль, как небольшую опухоль, сжирающую радость от жизни, потому что — должность, ученики, Круг, потому что слишком многое зависело он него: от его слов, от способности держать себя в руках. Умеренность — как тугой воротничок на шее или как удавка: не закричишь и воздух до обморока не вдохнёшь, да уже и не хочется. Орсино не помнил, когда он испытывал сильную радость или горе; эмоции словно слегка выцвели на солнце. Он даже ел и пил помалу, без удовольствия — для поддержания сил в организме. И уж конечно, не позволял себе влюбляться, давно уже, Создатель, как давно... Словно с тех пор, как возглавил Круг, жил на три четверти.
Умеренность и самоконтроль въелись в него — как пыль в ковёр — навсегда. Не стать белоснежным. А этот мальчик, он был настолько… ребёнком. Ещё умел разглядеть чисто белое и чисто чёрное в том, что Орсино уже казалось серым. У него ещё были идеалы.
Фейнриэль пересел к Орсино и коснулся прохладными кончиками пальцев его щеки.
— Ты сам сказал, что будешь моим учителем. Я хочу, чтобы ты был им во всём.
* * *
— Расскажи мне, чего ты боишься.
Орсино не знал, как давно Фейнриэль не спит. Сам он проснулся в холодном поту, с силой выдравшись из липкой мути, и сидел на краю кровати, бездумно глядя на залитую лунным светом оконную раму. Что ж, у каждого свои демоны. Отчаяние. Страх. Стыд. Бессилие перед несправедливостью.
— Все чего-то боятся, Фей. Спи, пожалуйста.
— Расскажи, — с нажимом повторил юноша. — Я же чувствую.
Орсино тихо поднялся, накинув мантию, и подошёл к окну, позвякивая в кармане ключами от сундука и флакончиком сонного зелья.
— Когда я принимал должность Первого чародея... Знаешь, я ведь никогда не рвался к власти — просто никто больше не согласился, всех тогда пугали слухи, которые ходили о Казимире, никто не хотел сравнения с ней, да и связываться с новыми храмовниками тоже. Мередит тогда только пришла к власти — молодая, злая, напористая, её боялись даже подчинённые. Когда я стоял на посвящении и держал этот посох, я дал себе слово, что буду Первым чародеем, пока в состоянии защитить своих учеников. — Он помолчал, вздохнул: — Кажется, я уже плохо подхожу для этой должности. Мередит словно с цепи сорвалась.
Фейнриэль завозился на кровати, заворачиваясь в покрывало, уселся — прямой, сияющий, высеребренный лунным светом.
— Для них мы всё равно уроды, правда? Усмирённые с отсрочкой. Они всё равно будут считать нас чудовищами, что бы мы ни делали?
В Фейнриэле говорила бескомпромиссность молодости, но он был прав больше, чем думал сам, отметил Орсино. Он был восприимчив интуитивно, как инструмент со струнами. Подуй — зазвенит.
— Мы можем попробовать повлиять на неё, — предложил юноша, — через сны. Думаю, я смогу это сделать.
Попытаться контролировать рыцаря-командора было самой ужасной, безрассудной, бессмысленной и опасной идеей, которая только могла прийти в голову магу. Сложно даже предположить, сколько минут эта голова продержится на плечах в случае неудачи. Храмовники с трудом представляют принцип существования Тени, они знают только то, что прочитали в книгах, а понимают ещё меньше, но уж различать одержимость и контроль, пусть и по книгам, их учат в первую очередь. Орсино нахмурился:
— Забудь! Ты даже не представляешь, насколько это сомнительный козырь. Храмовники не отличат снохождение от магии крови, а что делают с магами крови, не нужно объяснять.
Ну что ж, подумал Фейнриэль, тогда он просто не будет спрашивать.
Учитель связан по рукам и ногам, он не сможет сделать и шагу, не вызвав подозрений. Но он, Фейнриэль… Он не даст Орсино в обиду. Учитель говорит, она жестока, зла, не слушает никого и сгребла всю власть в свои руки. Он отсечёт — одно за другим — всё, что делает её сильной. Лишит всех атрибутов власти. О, это будет тонкая работа. Сначала он вложит в умы её подчинённых — не всех, конечно, только самых приближённых, тех, на кого она привыкла полагаться, — мысль о том, что её решения уже не идеальны, разум уже не безупречен. Заставит их заговорить о её сумасшествии. Изнурит кошмарами — пусть это будет его местью за учителя, за бессонные ночи Орсино, за расползающуюся по его снам вязкую тьму. Но главное, самое главное, он лишит её того стержня, за который она держится, того единственного, на что привыкла полагаться во всём. Убеждённости в своей правоте. Шаг за шагом он источит её силы, погрузит в пучину сомнений, превратит каждый её сон в моральный спор с самой собой, чтобы насытилась, пресытилась, подавилась своим «здравым смыслом».
А затем они вместе с учителем свергнут её с трона.
* * *
Втайне от Орсино он пытался снова и снова, каждую ночь, но сны храмовницы были заперты для Фейнриэля — чувствовалась сильнейшая воля, мощная магия, защищающая их, словно панцирь. Не её воля и магия; она всего лишь человек, чтобы закрываться, нужно быть по меньшей мере магом, и далеко не слабым, а уж чтобы закрываться так... Фейнриэль нервничал от бессилия и чувствовал себя инвалидом, лишившимся какого-то важного органа чувств. Для него воспринимать людей через их сны было так же естественно, как видеть или осязать. Неужели все остальные люди, даже маги, такие... ущербные? Как они живут с недостатком чувств? Казалось бы — отступись; но Фейнриэль снова и снова с маниакальным упорством продолжал свои попытки, бился и бился об эту стену, теряя веру в свою силу. «Это подобие обучения! — всё чаще кричал он на Орсино, а тот не понимал, чем вызваны эти вспышки агрессии. — От тебя никакой помощи! Я никогда не овладею своей силой, оставаясь здесь! Я мог бы достичь большего в Тевинтере, не держи ты меня здесь!» «Тебя держу не я», — терпеливо отвечал Орсино и делал только хуже. «Ты думаешь, я без тебя пропаду? Или хочешь заставить меня думать так?» — Фейнриэль знал, что его слова причиняют боль, но не мог остановиться. Он должен был сделать это. «Я должен», шептал он. «Я сделаю это».
В последние дни осени ему удалось пробить защиту.
Тень её снов была похожа... Фейнриэль не знал аналогов — но, пожалуй, больше всего она была похожа на сплетение лириумных жил, какими их изображают на рисунках, только не синих, а пульсирующе-красных, бьющихся, как артерии, резонирующих — неприятным ноющим пением, от которого болела голова. Ещё более странным — и страшным — оказалось открытие: это не она создаёт свою Тень, свои сны; наоборот — сны меняли её. Тревожащее пение усиливалось, из монотонного нытья превращаясь в различимый мотив: требовательную, цепляющую мелодию.
Теперь мелодия хотела Фейнриэля.
Он рванулся — прочь отсюда; но выйти было так же сложно, как и войти. Напрасно сновидец взывал к Тени — дай мне дорогу, я хозяин здесь; алая муть морочила, путала, не желала подчиняться, заводила в лабиринты корней — ярких, жгучих, она цепляла за одежду, не отпуская, обвивалась вокруг ног и рук — не выпускала...
Когда он пропустил обед, ученики пожали плечами: никто особенно не интересовался, где он проводит время; дистанция, которую Фейнриэль держал поначалу из страха навредить, только выросла после того, как он узнал о своём уникальном даре. Орсино заглянул к Фейнриэлю и усмехнулся, увидев того мирно спящим: он постоянно зачитывался до утра и просыпал занятия. К вечеру стало ясно, что случилась беда: сновидец не проснулся. Он рвано дышал, глаза метались под веками, и его невозможно было добудиться. Орсино звал его, и надеялся, и терял надежду, и надеялся снова, Орсино истратил месячный запас лириума, чтобы войти в его часть Тени, - спорное понятие для сновидца, - но и в Тени не нашёл его.
Фейнриэль спал три дня – до самой зимы. Зимой Мередит, как и обещала, вспомнила о нём.
— Ты плохо следишь за своим учеником, маг. — рыцарь-командор слегка осунулась, но глаза прожигали злее, чем обычно, точно расплавленный лириум расплескивался с каждым её словом. — Я давала срок до зимы. Он плохо воспользовался этим временем. Необходимо, чтобы вы подписали приказ о его усмирении.
— Мередит, вы бредите. — Орсино непонимающе смотрел на неё. — Это невозможно.
— Вы скрываете малефикара, Первый чародей, и Ордену это известно. Что ж, раз вы решили так... Всем нам приходится делать сложный выбор. Я объявлю Право Уничтожения, если потребуется.
Она сошла с ума.
— Это нарушение вашего же устава — нет — это настоящее убийство! — Первый чародей всплеснул руками, не в силах выразить возмущение в словах. — Право Уничтожения! Если вас не линчуют жители города, то казнят по приказу Верховной Жрицы.
— Иногда лучше предать всё огню, чем рисковать распространением инфекции. — Мередит выглядела почти опечаленной. Орсино знал, что у неё нет сердца. — Церковь это понимает. Но я не хочу идти на крайние меры, поэтому и послала за вами, а не за храмовниками.
— Вы не сделаете этого. — В её присутствии у него начинала болеть голова.
— Сделаю, если это окажется единственным возможным выходом.
Учеников, проходящих Истязания, убивают, если они задерживаются в Тени на пару часов, опасаясь одержимости. Таковы были правила — придуманные не ею и не им. Фейнриэль не возвращался четвёртый день. Скорее всего, он уже пропал в Тени. Скорее всего, он никогда не вернётся.
— Я... подпишу.
Мередит бросила на его часть стола приказ об усмирении. Орсино обмакнул перо в чернильницу. У него кололо в сердце.
* * *
Фейнриэль неожиданно вернулся сам, посреди ночи, шатаясь от смертельной усталости, словно не проспал все эти дни, а выдержал многочасовой бой, прошёл пешком сотню миль и ни на минуту не сомкнул глаз. Почти упал в объятия Орсино, тот едва успел ухватить за плечи («Фей!.. Где... Ох, Создатель»), придержал распахнувшуюся мантию. Под мантией не обнаружилось ничего — похоже, Фейнриэль наспех набросил на себя первую попавшуюся под руку одежду.
— Учитель, она хуже демонов, она сама одержима, — начал Фейнриэль торопливо с порога, на ходу проваливаясь в сон, Орсино с трудом разбирал слова. — Она слышит песню, она проклята, кажется, я сделал только хуже... Она заметила меня — оно заметило... Ох, учитель. Я останусь у тебя сегодня. Утром я уйду.
Нет, нет, лихорадочно заметались мысли Орсино, Фей должен уходить, ему нельзя здесь. Пока есть время, нужно спасти его бесценный дар, — Мередит закрутит гайки, и его, Орсино, голова первой полетит с плеч, но это всё не имеет значения. Ничто не имеет значения.
— Нет, Фейнриэль, послушай, ты должен уходить сейчас, пока есть возможность. Иди в Тевинтер, как и хотел.
— У меня нет на это сил, — прошептал сновидец. — Прости.
Орсино кивнул, пытаясь унять скребущих на душе кошек. Одна ночь. По ночам магов не усмиряют. За ночь ничего не случится, а утром... Утром храмовники найдут лишь пустую комнату. И даже если Мередит приведёт в исполнение свою угрозу — что ж, Фейнриэль важнее, чем Орсино, чем остальные ученики или даже целый Круг. Ради его спасения можно пожертвовать многим.
Он услышал чьё-то присутствие, когда уже под утро в его комнату шагнули два дюжих храмовника. В предрассветных сумерках они напоминали оживлённые доспехи из хранилища филактерий. В предчувствии беды у Орсино сжалось сердце. Фейнриэль приподнялся на локте, тёр заспанные глаза. «Что вы себе позволяете?» — холодно спросил Первый чародей; вместо ответа из-за спин храмовников вышла Мередит.
— Я ожидала чего-то в этом роде, — спокойно сказала она. — Людям верь наполовину, эльфам на четверть, магам — ни в чём. Мы пришли за мальчишкой и не нашли его в своей комнате. Пусть собирается.
— Могли бы подождать до утра, — зло пробормотал Орсино и осёкся.
— Подожди, ты… сразу знал? — медленно повернулся в его сторону Фейнриэль, но Орсино отвёл глаза. — Ты сам и подписал… Подписал, да? Ты ведь обещал не отдать меня им!
— Ну, так, довольно с нас этих сантиментов, — раздражённо бросила Мередит. — Забирайте мальчишку.
— Может, так и правда лучше, учитель, — прошептал он.
Беспардонным рывком храмовники выволокли Фейнриэля из кровати, схватив за руки окованными сталью перчатками и оставив на белоснежных предплечьях вспухающие алым царапины, придерживая, поставили перед рыцарем-командором. Фейнриэль не сопротивлялся, лишь мелко дрожал нагим телом; Мередит вдруг подумалось, что по меркам тщедушного Орсино даже он должен выглядеть крепким.
— Прикройся, — она брезгливо швырнула Фейнриэлю висящую на спинке стула мантию — первую попавшуюся. На пол упал белый комочек белья, и Мередит, не глядя, наступила на него сапогом. Храмовник подхватил падающую на пол одежду и торопливо натянул широкий рукав мантии на руку своего безучастного пленника, словно одевал тряпичную куклу. Ткнул кулаком в спину, подталкивая на выход.
Фейнриэль покорно двинулся вперёд, как одурманенный, не стыдясь и даже не обращая внимания на то, что он совершенно обнажён под расстёгнутой мантией. Только в дверях он очнулся — забился в руках конвоиров, рванулся в комнату, вцепившись в дверной косяк до побелевших костяшек:
— Орсино! Нет! Скажи им! Орсино!!!
Орсино дёрнулся было на крик.
Размахнувшись, Мередит ударила Фейнриэля по лицу: «молчать, маг!». По его подбородку стекла струйка крови из разбитой губы. Храмовники рванули его за руки, отдирая пальцы от косяка, ломая ногти, и потащили, бьющегося, кричащего, вдаль по коридору. Мередит подошла к кровати, тяжело оперлась коленом — покрывало натянулось под её весом, обтянув щуплые ноги Первого чародея. Она смотрела, не мигая, и улыбалась — страшно, одними губами, в глазах — мертвый лёд, вечная мерзлота. Протянула руку — вцепилась между ног, прямо через покрывало, как птица когтистой лапой, — Орсино скривился от боли, зашипел. Её улыбка стала похожа на оскал.
— Тебе это нравится, а, маг? — Мередит сжимала пальцы, убийственно спокойно смотрела на Орсино — в центр лба, будто примечая и ему место для клейма усмирения. — Любопытно всё-таки, кто из вас сверху?.. Не отвечай, я не уверена, хочу ли знать, что Первого чародея Киркволла, на здравомыслие которого я возлагала столько надежд, трахает эльфийско-человеческий выродок.
Орсино задохнулся от гнева — как она смеет, своими грязными руками — всё, что было ему дорого... Но — она всегда смеет, и, разумеется, специально. Его ненависть встала комом в пересохшем горле. Мередит невозмутимо продолжила:
— А знаешь что, Орсино? Пожалуй, я возьму мальчишку в свои помощники. — Её тон был издевательски будничным, как если бы она предлагала чашку чая, а не держала его за яйца, только что отправив на усмирение его любимого ученика. — Мне нравится работоспособность усмирённых. Будет помогать с документами и передавать тебе приказы явиться в мой кабинет. — Храмовница усмехнулась. — Вы же хотите видеть этого мальчика чаще, правда, Первый чародей?
— Ты этого не сделаешь. — Осталось же в ней хоть что-то человеческое?
— Посмотрим.
— Убирайся, — прохрипел Орсино и с усилием сглотнул, дёрнув кадыком. Нёбо саднило, будто натёртое песком. — Ты получила что хотела, а теперь убирайся.
Мередит с довольной улыбкой похлопала его по щеке, словно поощряла домашнее животное за хорошо выполненную команду; это поощрение, эта улыбка были особенно унизительны. Уходя, нечаянно подцепила носком сапога валяющуюся на полу белую тряпочку, заметила уже в дверях, посмотрела непонимающе, а когда поняла, с омерзением стряхнула с ноги.
Орсино без сил откинулся на подушку. Накатило черное, ледяное, страшное: неужели можно прожить с этим всю оставшуюся жизнь; пройдёт десять лет, и двадцать, и тридцать; старость, все прошло, и рядом — только воспоминания о том, кого ты предал. Приносящему жертвы нужна особая смелость, чтобы не жалеть о своих решениях. Потому что если жалеть и думать, можно сойти с ума.
Он почти мог поклясться, что до него донёсся отчаянный, захлёбывающийся крик мальчика-сомниари: «Нет! Не надо! Нет!» Возможно, это было только плодом его, Орсино, фантазии, но крик бился в его голове, отражался бесконечным эхом, громче и громче звенел в ушах, пока не забил оглушительным набатом. Сердце захлестнула волна жара, под веками взорвалась сверхновая, затопив грудь жгучей болью, от которой хотелось разорвать грудную клетку, чтобы остудить это невозможное жжение, — и этого тоже ожидал. Давно ведь догадывался, что сердце не в порядке, думал Орсино, стараясь не дышать, пока не схлынет боль.
Демоны, отступившие от Фейнриэля, смеялись ему в лицо.
* * *
Для тех, кого сквикает подобный финал. Не обязательно для прочтения.
— Посидишь пока здесь. Утром тобой займутся, — пленника втолкнули в узкую каморку и закрыли дверь на тяжёлый засов. Один из храмовников невнятно пробормотал что-то, второй ему ответил — голоса звучали гулко и жутко в каменном мешке пустого коридора, — но Фейнриэль не разобрал слов. Он лёг на узкий топчан, обхватил себя за плечи — холод пробирал до костей, слишком узкая мантия Орсино с трудом сходилась на груди, всё же разворот плеч у Фейнриэля был шире эльфийского, — и закрыл глаза. От холода и нервов его колотило так, что стучали зубы. Утром... всего через несколько часов он станет никем, бездушным болванчиком. Больше никогда не видеть снов, не чувствовать, не иметь желаний... «Может, так было бы лучше», сказал он в первый день. Дурак. Какой же он был дурак.
Можно попытаться уйти в Тевинтер. Он не знает дороги, но мог бы найти. Все дороги Тени они были ему подвластны, любая могла привести туда, куда захочет он сам. Нужно лишь уснуть, только сон не шёл.
Фейнриэль поднялся, засунул руки в карманы и принялся мерить каморку шагами, трогая языком разбитую вспухшую губу. На третьем круге его пальцы наткнулись на маленький ребристый флакон. Сонное зелье Орсино... Рассказывая что-то или просто задумавшись, учитель имел привычку вертеть его в пальцах, даже однажды уронил. Вытащив стеклянную пробку со старым сколом, результатом того падения, Фейнриэль погладил большим пальцем матовое стекло:
— Что ж, спасибо и за это, учитель, — он усмехнулся и, отсалютовав флаконом в пустоту, выпил его содержимое до последней капли.
...Осенью тридцать седьмого года он даже написал Орсино письмо, в котором довольно язвительно сообщил, что у него всё хорошо, он попал к сильному магистру, который помогает ему и ещё одному ученику из Ферелдена развить талант, и вполне доволен своей жизнью. Но Орсино почему-то не счёл нужным ответить.
@темы: Орсино, Мередит, Фейнриэль, джен, Secret Santa 2012/2013
Для: Диванный Шейд
Автор: E.G.
Название: Эксперимент
Пейринг/герои: Архитектор
Категория: джен
Рейтинг: G
Техника: цифровая живопись
(По клику изображение откроется в большем размере)
@темы: арт, Архитектор, джен, Secret Santa 2012/2013
Для: Aihito
Автор: yisandra
Название: Года через три
Пейринг: м!Хоук/Фейнриэль; упоминается: Фейнриэль/НЖП, Фейнриэль/НМП.
Категория: слэш
Жанр: романс, "пропущенные сцены", пост-канон.
Рейтинг: PG-13
Размер: мини (95 317 знаков с пробелами)
Предупреждение: слэш, юст, лёгкое АУ, хронология подгуляла; домыслы автора, вымышленная бытовуха; присутствует секс с посторонними лицами, и романтические отношения с участием несовершеннолетнего, будьте бдительны.
Комментарий автора: Автор ничего не знает и знать не хочет про Тевинтер; автор разлучён с каноном злыми силами технического регресса; с сюжетом, увы, тоже не задалось. Автор посыпает голову пеплом и извиняется перед заказчиком, поскольку не успел вылизать текст; и обещает проделать это после деанона.
***
1.
***
Фейнриэль поймал себя на том, что в третий раз пробегает глазами одну и ту же страницу, не улавливая смысла. Он с досадой закрыл книгу. Жаль было времени, потраченного на дорогу; впрочем, винить некого. Его мысли были заняты пустыми размышлениями, да и над Вратами Марнуса с утра висели тяжёлые тучи, никак не желавшие разродиться дождём — вполне мог догадать, что голова к вечеру разболится. Зачем была покидать дом? Лежал бы сейчас на кушетке с горячим компрессом на голове, пил подогретое вино и думал об отвлечённых предметах сколько угодно...
Фейнриэль поднял голову. Воздух был густо напоен специфическим смолистым запахом, исходившим от жаровен, расставленных по углам. Цанния — цепкий хвойный кустарник, росший в окрестностях Марнус Пелла и некоторых других областей Тевинтера — славилась своей смолой, дым от которой, если его вдыхать, мог надолго подарить бодрость и ясность мысли. Знающие маги, не слишком закостеневшие в самоуверенной гордыне, использовали смолу цаннии, чтобы поддерживать сосредоточенность во время магических занятий. Ходили, впрочем, слухи, что излишнее увлечение бодрящим дымом может быть опасно.
Фейнриэль любил дым цаннии. Ему нравился запах, а чудесные свойства смолы и впрямь очищали мысли и — что особенно приятно — позволяли подолгу обходиться без сна.
Для тех же случаев, когда требовалось уснуть очень срочно, сомниари всегда носил при себе сонное зелье — мощное, вредное для здоровья и чреватое неприятными последствиями — зато моментально валящее с ног даже слона.
Сейчас, однако, он хотел отправиться не в Тень, а всего лишь в собственный дом в древнем центре города, и никакие зелья для этого не требовались.
Фейнриэль находился в одном из залов для чтения "маленькой домашней библиотеки" Гарнель — возможно, лучшей в мире магической библиотеки. Некогда он был поражён, узнав, что подобное уникальное собрание ценных книг и материалов находится не в столице в сокровищнице Архонта, а в одном из портовых городов — пусть и крупном — в частном владении женщины, хоть и происходящей из старой и славной семьи, но не имеющей заслуживающего внимания политического веса. Магистр Гарнель была очень стара, и, насколько Фейнриэль знал, добровольно покинула Минратос многие годы назад, чтобы жить затворницей в родовом поместье и лелеять семейную библиотеку. Впрочем, молодой сомниари очень быстро выяснил, что мнимая беспомощность Гарнель существует разве что в его воображении, и свой титул эта старушка сохраняет не в знак почтения к прежним заслугам. С возрастом она утратила часть силы, зато обладала бесценным опытом; и, что куда важнее — целой армией "старых друзей", бывших учеников, должников, единомышленников... Её политический вес вовсе не был утрачен — скорее, скрыт. Тем не менее, с Фейнриэлем она договорилась полюбовно. Она была очень здравомыслящей и трезвой женщиной, и, в отличие от многих других магов, её восприятие не мутил страх перед чужой силой и дурной репутацией, и алчное желание эту силу переварить, выплюнув репутацию.
"Ты можешь подняться или погибнуть, — сказала ему Гарнель в своём удивительно спокойном и безмятежном сне. — И я в любом случае, не потеряю ничего. Но если ты поднимешься, тебе придётся однажды вспомнить мою помощь и содействие".
Наутро Фейнриэль получил приглашение посещать дом Гарнель. Так он стал одним из весьма немногих посторонних, допущенных в её библиотеку.
Гарнель была достаточно умна и осторожна, чтобы не навязывать ему свои советы или услуги. В конце концов, последний, кто пытался управлять этим талантливым марчанином, простился с белым светом при загадочных обстоятельствах, а старая магистр собиралась жить ещё очень долго.
Впрочем, учитывая, как быстро гибли наставники Фейнриэля (хотя лишь один из четверых был действительно его жертвой), желающих обременить себя его обучением, мягко говоря, не становилось больше день ото дня.
Фейнриэль высоко ценил содействие Гарнель. Для его уникальных способностей невозможно было найти живого учителя — и он учился у мёртвых книг и практиковался в Тени, поначалу — каждую ночь, пока дурная репутация не распространилась и среди теневых обитателей; но и тогда ему оставались человеческие сны. Он не давал себя расслабляться и отдыхать, и в какой-то момент прошёл рубеж — количество перешло в качество, он уловил некий основной принцип, после которого манипулировать материей Тени стало так легко...
Работать с подсознанием обычных людей было бесконечно увлекательно, хоть и опасно — искушало ощущение собственной почти безграничной власти, способность внушить спящему что угодно. Но подлинный вызов представляли сновидения магов — сознающих своё пребывание в Тени, сохраняющих память и — пусть и ограниченно — способных контролировать свои сны...
Дым цаннии медленно завивался в сухом тёплом воздухе. В зале царила тишина, нарушаемая лишь редким шорохом переворачиваемых страниц, да скрипом пера по бумаге — единственный, кроме Фейнриэля, читатель, маленькая рыжеволосая женщина, что-то старательно списывала из ветхого старого тома. Фейнриэль лениво наблюдал за ней с минуту, пытаясь решить, кто она — одна из правнучек Гарнель, подающая большие надежды ученица, протеже кого-то из "старых друзей"? Однако по внешности выяснить удалось лишь, что где-то в последних семи поколениях у женщины в роду затесался эльф, а это само по себе не говорило ни о чём. При всей своей убеждённости в неоспоримом превосходстве человеческой расы, тевинтерские маги никогда не пренебрегали возможностью разбавить свою кровь с помощью даровитых представителей некогда великого — в том числе, и своими чародеями — эльфийского народа.
Фейнриэль поиграл с мыслью подойти и представиться, затем отбросил её. Дело было не в том, что в этом торжественном помещении любые разговоры казались кощунством. Он просто не хотел знакомиться с подающей надежды ровесницей. Вне зависимости от того, насколько благосклонной или неблагосклонной будет её реакция — он уже проходит этой дорогой несколько раз, и не стремился к повторению.
Можно было просто оставить документы на столе, но Фейнриэль любил брать книги с полки и возвращать на место собственноручно — будто мог таким образом выразить им уважение. Из хранилища он вышел через другой зал для чтения, и вскоре покинул кров Гарнель, направившись в свой честно отвоёванный — или полученный в наследство, как посмотреть — дом.
***
Когда-то давно, покидая Киркволл, Фейнриэль наивно думал, что круг посвящённых в тайну его сноходческого дара будет узок и приватен. Разумеется, так не получилось.
В действительности, у сомниари никогда не было шансов скрыть свои таланты, и ему пришлось пережить короткий и неприятный период преследования, довольно быстро, впрочем, закончившийся, когда стало очевидно, что всякий желающий увидеть его трофеем или трупом очень быстро превращается в слюнявого идиота — сомниари всё ещё слабо представлял свои возможности, но стремление сохранить свободу и жизнь ощутимо придавало ему сил и подстёгивало воображение. В то время Фейнриэль потерял второго наставника (либо третьего, считая с Маретари), бежал из Минротоса в Марнус Пелл, и успел даже поступить в обучение к представителю местной магической аристократии. Это оказалось ошибкой — Илариас буквально воплощал все те характерные особенности менталитета, которые вызывали у Фейнриэля обоснованную неприязнь к магистрам империи. Отношения учителя и ученика не задались, с покорностью у Фейнриэля тоже вышли некоторые проблемы, и однажды утром Илариас просто не проснулся, остался лежать в своей кровати мёртвый и холодный.
Нет, Фейнриэль не планировал убивать учителя. Не всерьёз. Он вошёл в чужой сон, чтобы выяснить кое-что полезное, неожиданно для себя оказался легко обнаружен, сочтён хитро пробравшимся под чужой кров убийцей... и Илариас напал первым. Фейнриэль защищался так, как привык защищаться от посягательств агрессивного демонья, и человек, пусть и маг, такой защиты не пережил.
У Илариаса не было ни родственников, ни других учеников — по крайней мере, официально. По закону, Фейнриэль оказался его единственным наследником, и таким образом обзавёлся недвижимостью в городе, куском земли за городом, и штатом прислуги. Фейнриэль начал уже чувствовать живой пульс своей новой родины: в естественность смерти Илариаса в округе не верил никто, но никаких санкций или осуждения по отношению к убийце это не вызывало. Они сошлись — один остался лежать неподвижно. Значит, второй превосходил его если не опытом, так силой, если не силой, так хитростью, а не хитростью — значит, удача была на его стороне — следовательно, победитель заслуживал места под солнцем, что раньше занимал побеждённый, и всяческих благ. До поры — пока не появится кто-то более сильный, опытный, хитрый или удачливый.
Это живо изменило его социальный статус. Теперь Фейнриэля считали не просто безродным пришельцем, а пришельцем интересным и опасным. Он пережил несколько дуэлей — поначалу казалось, что он побеждает по воле нелепой случайности, однако как только ему удалось освоить прямую манипуляцию материей Тени в бодрствующем состоянии — пусть эти опыты и были рискованны и неуклюжи, всякий раз на грани фола — случайность превратилась в закономерность. Его противники не выживали. Фейнриэль превратился в одну из местных сил — не самых значительных, но тех, с которыми имеет смысл считаться.
С тех пор прошло шесть лет, Фейнриэль успел привыкнуть к своему двусмысленному положению — столичные обитатели временно оставили его в покое, как бы забыв о его существовании, а сам он обжил новое место, неустанно копил силу и тренировался. Случались моменты слабости, когда Фейнриэль чувствовал, что без наставника попросту не имеет шансов по-настоящему развиваться как маг, реализовать свой потенциал. Потом он успокаивался, напоминал себе, что найти другого сноходца его не светит, а доверять нельзя никому — по крайней мере, никому из магов — и брал себя в руки.
Магическая молодёжь Марнус Пелла живо интересовалась загадочным иностранцем с татуированным лицом, однако Фейнриэль избегал их компании — как и любой компании, если говорить начистоту. Атмосфера постоянной гонки за силой, подозрительности, соревнования и интриганства ничуть не располагала к дружбе — Фейнриэль вообще сильно сомневался, умеют ли его тевинтерские сверстники-маги дружить без оглядки на выгоду и статус. От всего этого его начинало подташнивать. Фейнриэль не был склонен к тонким играм и терпеть не мог соревноваться — может быть, потому что нигде никогда не был в первых рядах? Он взрослел, зная слабость и страх, привыкнув к чувству одиночества и непонятости — единственный получеловек в эльфинаже, боящийся разоблачения отступник, опасающийся довериться даже родной матери, опасный чужак в долийском лагере, и наконец, как венец всему — единственный живой сомниари на весь Тедас. Большую часть времени он стремился не доказать кому-то свой потенциал и превосходство, а просто быть не хуже остальных... и добиться, чтобы его оставили в покое. Никакая власть над чем-либо в Неспящих Землях не привлекала его даже на миг — ненужная, неинтересная, чужая игрушка, что случайно подкатилась под ноги. Не стоит даже наклоняться, чтобы подобрать — и уж подавно не стоит сражаться с другими игроками.
Теперь, прожив в Тевинтере почти восемь лет, поняв и научившись разделять местную жизнь, лишившись прекрасных розовых иллюзий, Фейнриэль мог выносить более-менее взвешенные суждения. Ему не нравилось имперское социальное устройство, к тому же он, всё ещё прекрасно помнивший, как его самого едва не продали в этот же Тевинтер как тюк с тканью, не одобрял рабства — но при этом сама страна нравилась ему. Нравился климат и архитектура, нравилась одежда, пища и язык, нравилось уважительное отношение обывателей к носящему посох, нравилась та торжественная, ритуализированная пышность, которой обставлялись магические практики. Может быть, это не была любовь — но Фейнриэль здраво сознавал, что не в силах изменить неприятные ему черты, и потому просто смирился с ними, приспособился и как мог начал получать удовольствие от жизни. Тевинтер не был добрым приютом для магов, не был волшебной страной, где золотые реки текут в алмазных берегах — но Тевинтер хотя бы давал ему шанс, а дальше всё зависело лишь от самого Фейнриэля.
Он умел ценить подобные шансы. И он старался. Нигде не упуская возможности расширить свои познания, ни с кем не сходясь близко, чтобы не стать объектом шантажа или жертвой предательства, он постепенно сумел поставить себя так, чтобы конфликтовать с ним считали себе дороже, а вот к его услугам прибегали часто. И он оказывал услуги — часто от него хотели информации, которую можно без труда добыть из сознания спящего, но гораздо чаще просили передать те или иные сведенья "из рук в руки" — в мире, где письма пересылались с оказией, а самым быстрым способом сообщения по-прежнему служил обученный гонец, человек, способный передавать информацию на другой конец континента в течение считанных часов, мог окружить себя сплошным золотом.
Но в качестве платы Фейнриэль просил вовсе не золото — его запросы нельзя было назвать чрезмерными, и они вполне удовлетворялись рентой с "наследственной" земли — а ответные услуги. Так он получал книги и артефакты, прописи, редкие материалы для магических занятий... и постепенно формировал собственную сеть из обязанных, из благодарных, просто из должников... из людей, с которыми можно было вести дела, и на которых можно было положиться — пусть лишь в ограниченных пределах.
Иными словами, Фейнриэль учился действовать, как Хоук. И, кажется, это приносило нужные результаты.
***
2.
***
В юности Фейнриэль не понимал слов матери о ценности воспоминаний; о том, как, лишившись кого-то очень важного, можно найти утешение в собственной памяти, вновь пережить чувства, испытанные когда-то, и тем исцелиться хоть отчасти. Тогда Фейнриэль был устремлён в будущее и слишком сильно занят текущими переживаниями, чтобы копаться в прошлом.
Что ж, теперь, будучи всё ещё молодым, но уже отнюдь не юным, он в полной мере постиг всевластную притягательность воспоминаний. Собственные чувства всплывали из глубин памяти неизменными, свежими и яркими, словно всё было вчера — и рассматривались сегодняшним холодным разумом с различных сторон, препарировались и от того обретали дополнительный объём, превращаясь из факта — в элемент процесса. Застывшая картина получала перспективу, и в этой перспективе некоторые вещи становились так ясны, так просты и очевидны, как никогда не были в том самом прошлом, которому принадлежали в каждой отдельной своей точке на плоскости бытия.
От этой простоты и очевидности порой даже делалось больно — так свет режет свежеумытые глаза, если перед тем долго сидеть в полутьме.
***
...К первой встрече с Хоуком судьба подвела Фейнриэля не в самом выигрышном виде — крепко пахнущий луком предводитель работорговцев как раз держал у его шеи острый на вид нож.
В тот период своей жизни, Фейнриэль был так напуган снами и собственной открывшейся беззащитностью, что готов был искать помощи у кого угодно — это, да ещё то, что он считал мать предательницей, толкнуло его к отцу, которого Фейнриэль в жизни не видел и оттого невольно идеализировал больше, чем следует. Из каких побуждений действовал отец, и действительно ли не знал, куда посылает сына — по прошествии стольких лет едва ли важно. В любом случае, в итоге Фейнриэль всё-таки получил свой шанс попасть в Тевинтер, вот только с тем маленьким отступлением от плана, что его попросту продали бы тому, кто заплатил бы больше — магов покупали охотнее, чем всякую шваль и эльфов, и стоили они дороже, особенно молодые и необученные.
Разумеется, если предположить, что всё сложилось бы удачно, и по пути, разуверившись во всём добром и светлом, что только есть в этом мире, мальчишка ни поддался бы одному из демонов, осаждавших его в ту пору, словно орлейские шевалье — модную куртизанку.
Единственный положительный момент, который можно было углядеть в ситуации, заключался в том, что с Фейнриэлем не обращались дурно — откровенно говоря, его даже накормили горячим ужином и выделили несвежее, но всё-таки пригодное к использованию одеяло для спанья. Руки, впрочем, предусмотрительно связали, но не били и даже не бранили — предвкушение хорошего барыша витало над пещерами и ощутимо смягчало нравы.
А потом в пещеру-штаб вбежал, хромая на раненную ногу, один из рядовых наёмников, и с неподобающей человеку этой профессии истеричной интонацией сообщил, что в подземном комплексе — хорошо подготовленная группа чужаков, которые движутся сюда со скоростью и сноровкой косы на лугу, и дошли уже прямо до...
Докуда же дошли загадочные косари, наёмник уточнить затруднился, поскольку с арбалетным болтом в затылке разговаривать сложно. Вслед за болтом в пещеру скорым скоком разыгравшегося мабари внеслись и сами чужаки.
Это была живописная компания, живописнее, пожалуй, только на ярмарке встретишь: впереди шли два воина — темноволосый человек лет двадцати и седой эльф, вооружённый мечом едва ли ни больше себя самого; замыкали человек постарше, с мажеским посохом, и гном с арбалетом.
Фейнриэль успел узнать гнома — это был некий Варрик, известная в городе персона — и понять, что видел в его компании и человека-мага — тот посещал юную долийку, недавно поселившуюся в эльфинаже. Возможно, мама обратилась к той долийке за помощью, как к сородичу, та попросила своего... кем бы он ей ни приходился... и вот...
На этом всякая позитивная мыслительная деятельность завершилась, поскольку именно в этот момент у горла Фейнриэля оказался нож, а командир работорговцев крикнул:
— Ещё шаг, и я его прирежу, как барана!
Маг ухмыльнулся, угрожающе, но с искренним весельем. На его небритой разбойничьей физиономии ухмылка смотрелась жутенько.
— Режь! — благословил он без секундного колебания. — Оу, но ведь в этом случае ты лишишься такого хорошего навара... и последнего жалкого шанса удержать меня от игры в мяч твоей головой! Какая досада!
— Мальчишка слишком дорого стоит, — пошёл на попятную бандит, и нож убрал. Фейнриэль выдохнул и тихонько сделал пару шагов назад. Он и с развязанными руками едва ли смог бы защитить себя в грядущей заварушке. — А ты сейчас сдохнешь, ферелденская свинья!
На свинью незнакомый маг нисколько не походил, что стало особенно заметно в драке. Впрочем, и на мага, по мнению Фейнриэля, тоже. Те, маги, которых он, бывало, видел в городе, были другими — слишком худые или полноватые, со степенными или же, напротив, излишне осторожными, едва не затравленными манерами, они передвигались неторопливым шагом, и приходилось постоянно напоминать себе, что перед тобой — повелители могучих, неподвластных обычному человеку сил.
Этот человек не только был — он и выглядел опасным. Несомненная физическая сила и ловкость, с которой он управлялся с посохом, в том числе и используя его как режущее оружие; скорость, с которой он перемещался по полю боя, азартные выкрики — незнакомец явно и недвусмысленно наслаждался происходящим, считаясь поверженными врагами со своим спутником-гномом.
Если бы Фейнриэль своими глазами ни видел прямые доказательства обратного, он бы точно принял этого человека за воина. Маг должен быть не таким... нет, не таким. Интеллектуалом, хорошо образованным и интеллигентно воспитанным, аристократичным, с тонкими руками...
Под эту мысль Фейнриэль пнул последнего оставшегося лучника с возвышения. Не ожидавший подлянки от смирного пленника лучник загремел костями с лестницы, и на последней ступеньке его разрубил пополам подскочивший эльф с большим мечом.
Фейнриэля замутило. Никогда в жизни он не видел столько крови и искалеченных тел; запах крови был отвратителен. Стараясь дышать неглубоко и ртом, он осторожно спустился вниз, по возможности обходя останки, и с непонятно откуда взявшейся нервной смелостью, осведомился:
— Что вы за спасители такие?! А если бы ты просчитался, и меня бы зарезали?! — и ткнул связанными руками в сторону мага, чтобы уточнить адресата высказывания.
— Младшенький, — вполголоса обратился к воину-человеку гном. — Я говорил, что ты многовато ноешь? Забудь. Вот нытьё, достойное короля!
— Ну я же не просчитался, — улыбнулся маг. — Я вообще такой привычки не имею. Так это ты сынок Арианни?
Вблизи он ещё более ощутимо расходился с идеальным образом. Выросший среди эльфов Фейнриэль привык считать себя крепко сложенным, но этот человек был выше и массивнее не только самого Фейнриэля, который ещё надеялся вырасти в ближайшие годы, но и большей части людей, которых он способен был так навскидку вспомнить. Аристократичного в нём не было ничего, и весь он был какой-то лохматый и неприглаженный: загорелая кожа в пятнах и крапинках чужой крови, ломанные брови, сочный усмешливый рот в обрамлении жёсткой даже на вид щетины, взгляд, в которым сочетались ярость, симпатия и изучающий интерес...
Ушам и щекам вдруг стало тепло, даже жарко, Фейнриэль понял, что совершенно неуместно — хотя в его возрасте и ситуации, может, и вполне объяснимо — заводится, и поспешно брякнул:
— Так это мама вас послала? Небось, чтоб вы отволокли меня в Круг? Так вот, я туда не пойду!
Поняв, насколько по-детски прозвучало, он покраснел ещё сильнее, но слово — не воробей.
— Напомни, почему мы вообще решили его спасти? — устало уточнил человек-воин. Теперь Фейнриэль видел, что тот очень похож на этого неправильного мага, только помладше и будто попроще.
— Пожалели Арианни? — откликнулся маг, потом вновь перевёл взгляд на Фейнриэля. — Послушай, парень, если я решу, что место твоё в Круге — ты не то что пойдёшь, ты вприпрыжку побежишь, ещё и с песней, а нет, так я тебя сам отнесу, и будешь ты болтаться у меня на плече кверху задницей, как похищаемая девица, что, сам понимаешь, куда хуже для реноме среди будущих соучеников. Но я пока не решил, что с тобой делать, так что не суетись.
— Какое у тебя право решать о моём будущем?
— Да уж какое есть, — несмотря на содержание беседы, ни в тоне человека, ни в его мимике не было угрозы, только деловитое внимание и доброжелательность. Фейнриэль подивился, как может в одном существе совмещаться кровожадность, которой он только что стал свидетелем, и добродушие, которое наблюдал теперь; и как возможно так быстро переходить от одного к другому? — Ты своё право уже разок использовал, и вот чем это кончилось. Так что, не обессудь, по твоим же действиям выходит, что дитя ты неразумное, а значит, решать за тебя будут другие, и я — прежде других, потому что рядом. А ещё у меня больше вариантов, чем убить тебя или сдать в Круг.
Фейнриэль открыл рот и сразу закрыл. Этот человек, этот незнакомый отступник, предлагает взять его в ученики? Что ж, если так, то Фейнриэль сразу согласен — это уж точно лучше, чем смерть или Усмирение.
— Ну-ка, расскажи мне, как твои дела с демоньём? — спросил маг, и Фейнриэль напомнил себе, что вариант со смертью всё ещё не исключён. Если его всё-таки прирежут сегодня, какое будет иметь значение, что в последние пятнадцать минут жизни он успел неподобающе заинтересоваться кем-то сомнительным, своего пола и лет на десять постарше?
— Они продолжают приходить во снах, — честно ответил он. — Пока я держусь, но мне нужна помощь.
— Да уж, ясно, — маг шагнул к нему, достал нож и прежде, чем Фейнриэль успел проститься с жизнью, перерезал верёвку у того на запястьях. — У меня есть знакомые среди долийцев. Думаю, Хранительница Маретари возьмёт тебя в ученики. Будешь Первым — чем плохо?
— Правда? — ошалел Фейнриэль. — Но они ведь... не любят людей, мама покинула клан, потому что никому не был нужен получеловек...
— Во-первых, маги долийцам нужны. Во-вторых, у них полно всяких древних техник, небось и тебе помочь сумеют. И, наконец, в третьих, как прекрасная недостающая часть паззла — прихожу я и делаю большие честные глаза, после чего Хранительница не может ответить отказом. Кстати, меня зовут Хоук. Его, — он повернулся и ткнул пальцем в стальной нагрудник воина-человека — тоже зовут Хоук. Он — Карвер, я — Гаррет. Это, — он указал на эльфа. — Фенрис, а вот — Варрик, его ты, может, видел. Теперь, когда все знакомы, давайте двигать. А, хотя нет, сперва нужно обшарить трупы!
Названный Карвером молча накрыл лицо ладонью, эльф покачал головой с бесконечно терпеливым, хоть и напряжённым выражением лица.
— Я мог бы и сам дойти, — не очень уверенно предположил Фейнриэль. Неожиданно его настигла мысль, что эти четверо потратили кучу времени и сил, рисковали жизнями, чтобы вытащить его из беды, в которую он, будем честными, сам себя загнал, а теперь ещё собираются сопровождать на Расколотую гору, а это — дня два в оба конца получится.
— Ага, по дороге тебя бы двадцать раз убили, похитили, изнасиловали и съели, — согласился Хоук.
— Эмм, — невнятно откликнулся Фейнриэль, по причудливой траектории ассоциаций пришедший от слов собеседника к неподобающим мыслям и очень этим фактом смущённый.
***
Вечером они разбили лагерь у подножия горы — по словам Хоука, до долийцев идти было всего ничего, но ползать по местным оврагам, кишащим пауками и контрабандистами, в потёмках ему ничуть не улыбалось, как и быть пристреленным часовыми по ошибке. Поскольку выдвинулись налегке, ни палаток, ни припасов толком не было, обустройство лагеря состояло в разведении костра и зажаривании ранее подстреленной Варриком дикой козы. У гнома так же нашлось короткое именное одеяло на кожаной подстёжке. Два более простых, но всё же довольно тёплых одеяла нашлись в сумках у Хоуков, и были пожертвованы более легко одетым спутникам. Фейнриэль хотел было спросить, почему нельзя было взять пару одеял, а то и палатку из логова работорговцев, но потом придержал этот вопрос при себе. Из собственности убитых Хоук забрал только деньги, амулеты и небольшие дорогостоящие безделушки. Возможно, у него были свои моральные принципы.
Или он просто был брезглив. Одеяла в логове, кажется, никогда не стирались.
Фейнриэль переворачивался с боку на бок с периодичностью раз в минуту. Непривыкший ночевать под открытым небом, он, вдобавок ко всему, ещё и мёрз. Рядом ровно сопел завернутый в кокон из двух плащей — своего и брата — Карвер — вот уж кого, верно, не смутил бы и грохочущий гром. Фейнриэля глодала зависть и неопределённость, треск пожираемых костром веток навевал печаль и лирическое настроение.
Гаррет сидел в сторонке, в неосвещённой области. Фейнриэль ещё какое-то время помаялся, разглядывая его силуэт, едва угадывающийся в обступающей стоянку тьме, потом встал, завернувшись в выделенное от щедрот одеяло, и притулился рядом.
— Боишься уснуть? — вполголоса спросил Хоук.
— Угу.
— Пошли к огню, замерзнешь же.
Они пересели ближе к костру. Так и впрямь было теплее, к тому же стало намного лучше видно. Фейнриэль уставился на руки Хоука с несколько даже неприличным вниманием. Эти руки ставили точку в вопросе о правомерности его прекрасных иллюзий об облике творца заклинаний — крупные крепкие руки крестьянина, с недвусмысленной жёсткой шерстью на тыльной стороне ладоней и даже на первых фалангах пальцев, с коротко обрезанными ногтями, под которыми, тем не менее, местами виднелась чернота — впрочем, это могла быть и засохшая кровь.
Возможно, эти руки должны были вызывать отторжение, но Фейнриэль чувствовал по этому поводу лишь одно желание — прикоснуться.
— Можно?..
Хоук без вопросов протянул его руку. Фейнриэль осторожно коснулся жёсткой корки мозолей, потом гладкой кожи рядом — кончикам замерзших пальцев стало горячо.
— Так странно, — сказал юноша вслух. — Эти ведь не руки книжника.
— Да уж, — Гаррет фыркнул, но руки не отнял. — Я не только посохом, я и мечом умею махать. И пахать, и грести, и дрова колоть. Кстати, и корову могу подоить, если надо. Меня растили самодостаточной отступнической единицей.
— Ты не сбежал из Круга? — удивился Фейнриэль, и пропустил момент, когда его пальцы сцапали и слегка сжали — не настолько, чтобы сделать больно, но достаточно, чтобы намекнуть, что такая возможность существует — после чего отпустили.
— Если б поймали — непременно бы сбежал, — заверил Хоук. — Но было без нужды... Да, трудно, наверное, когда в семье других магов нет.
— У тебя... были? — осторожно уточнил Фейнриэль, не зная как расценить это пожатие.
— Трое, считая со мной. Нас с сестрой учил отец. Теперь остался только я. Если он, — Гаррет кивнул на спящего брата, — расплодится, может, ещё мажата появятся. У нас в этом плане с наследственностью всё нормально. Или всё плохо — как поглядеть... Ладно, теперь подними глаза и слушай меня.
Фейнриэль дёрнулся, но послушно посмотрел Хоуку в лицо. Лицо было неожиданно строгое и сосредоточенное, глаза из-за близкого огня казались совсем жёлтыми.
— Первое: не нужно бояться, — тихо и чётко заговорил Гаррет. — Те, что за Завесой, чуют страх как ничто другое. Если не можешь не бояться — справляйся со страхом, борись. Ты знаешь, что можешь, потому что уже делаешь это. Посмейся над своими страхами, над своими демонами.
— Знаешь, — осторожно заметил Фейнриэль, прикидывая, не разозлится ли нежданный учитель, если его советы подвергнуть сомнению. — Они совсем не смешные.
— Не смешные? Да они уморительны! У тебя с воображением как? Ну, попробуй тогда использовать заготовку. Знаешь, что у меня хорошо работает? Представь их в пенсне и в боа из розовых перьев, пляшущими канкан с тростью на перилах балкона. Очень помогает опомниться и отнестись к их речам подобающе... Второе: затверди как молитву — демоны лгут. Они лгут всегда, даже если их слова похожи на правду, даже если их слова присыпаны правдой и перемежаются правдой, как мясо — жиром. В сделке с демоном нельзя остаться даже при своих. Их предложения не будут так привлекательны, если ты будешь помнить, что это ложь. Кстати, для этого пойми: никто не исполнит твои желания и мечты, кроме тебя, никто и ничего не притащит тебе на серебряном блюде. Ни демон, ни человек, никто. Нельзя получить желаемого, не затратив усилий. Кстати, полученное даром не имеет вкуса. Этот вопрос закрыли.
Он помолчал, тяжко вздохнул, потом продолжал:
— Третье: помни, что ты — сильнее. Уже сейчас, да. Демоны лишены благородства или жалости, если бы могли прийти и взять — так и поступили бы. Не приходят и не берут — значит, не могут. Не позволяй внушить тебе трепет и ложное чувство собственной слабости. Ты не слаб. Четвёртое: не задавайся, будь осторожен. Эти твари опасны. На твоей гордыне, на желании возвыситься, доказать, что ты недооценён, быть уважаемым, принятым, любимым — они сыграют как по нотам. Заведи привычку каждый вечер перед сном вспоминать прожитый день, хоть кратко, и прикидывать, все ли твои мысли и чувства и впрямь твои. Только без фанатизма. Пятое: держи себя в руках, а голову — холодной, не позволяй сильным страстям завладеть тобой. В крайнем случае — реализуй сам, в реальном мире, не дожидаясь "помощи" с той стороны. Любая подавленная страсть, с которой ты не можешь разобраться — подкоп под твои стены. Шестое: в Тени нет ничего, кроме того, что мы приносим с собой. Наши чувства придают ей форму, подсознательные побуждения дарят сюжет и персонажей. Твой страх, твоё желание, твои надежды и всё прочее — продукт твоего собственного воображения. Они не могут причинить тебе вреда, если ты не будешь верить, будто это возможно.
— А чужие?
— А чужие к тебе не относятся, — Гаррет неожиданно улыбнулся. — В Тени только духи и опасны. А они питаются тобой. Вот и не корми их, нечего всяких дармоедов расповаживать. Так, и последнее, но, наверное, самое важное. Как ты уже заметил, ты маг. Это не делает тебя лучше или хуже прочих, это делает тебя другим. Другие возможности, другая ответственность, и спрос будет тоже другой. Тебе многое дано, но от тебя много и требуется — даже просто для того, чтобы не быть опасным для окружающих. Магия — инструмент, требующий бережного и продуманного обращения. Пусть она служит лучшему в тебе, а не худшему, пусть спасает жизни и помогает защитить тех, кто сам себе помочь не в состоянии. Придётся потрудиться — это раз. Начнёшь относиться к немагам как к предметам быта — приду я и сверну шею. Это два.
Фейнриэль вздрогнул было от такой непосредственной воспитательной системы — вот тебе, ученичок, внутренний стимул — а вот и внешний, сразу все вопросы морального и аморального отпадают. Но под боком у Хоука он уже как-то угрелся и успокоился, несмотря на тему разговора.
— Всё понятно? Если есть вопросы, задавай.
У Фейнриэля были вопросы, но он не мог сформулировать ни одного — впечатлений было многовато, да и спать очень хотелось.
— Тогда ложись и спи, — сделал вывод Хоук.
И Фейнриэль послушно лёг и вскоре уснул.
Но перед этим честно постарался шаг за шагом припомнить все события этого бурного дня, собственные мысли и чувства, ища среди них что-то чужое — как делал во все последующие годы.
Если что-то ему и снилось в ту ночь, он не запомнил.
***
Второй раз они встретились спустя несколько месяцев, когда Фейнриэль окончательно осознал, что из ученичества не получится быстрого спасения, и на то, чтобы долийцы действительно приняли его, потребуется много времени и сил — если достичь этого вообще возможно. Никто не проявлял неприязни, его охотно просвещали в вопросах быта и культуры, а Маретари была терпеливым наставником — но чуда не случилось, и юноша вновь начал остро чувствовать своё одиночество и неспособность ни на кого опереться. Впрочем, помощь Маретари и советы Гаррета сделали своё дело — Фейнриэлю действительно было легче и — что, может, самое важное — у него появилась надежда.
Возможно, никто со стороны не в состоянии спасти его — но это не значит, что однажды Фейнриэль не сможет спасти себя сам.
Мать иногда навещала его в лагере, пересказывала свои скудные новости, однажды отнесла краткое письмо, которое Фейнриэль после долгих колебаний и размышлений всё же написал для Хоука. Всё чаще он просил мать рассказывать о Хоуке, и она охотно удовлетворяла его любопытство — оказывается, за пределами эльфинажа Гаррет постепенно становился фигурой всё более известной, о нём рассказывали различные истории, часто — неправдоподобные и зачастую попросту похожие на анекдоты, но Фейнриэлю от любой такой истории делалось тепло на сердце — безо всяких очевидных причин.
Хоук снился ему время от времени. Иногда это были кошмары, чаще — эротически окрашенные, и приходилось стыдливо застирывать обкончанное одеяло. Что поделать, несмотря на постоянный нервный стресс и утомительную адаптацию к жизни в полевых условиях, Фейнриэль был здоровым шестнадцатилетним парнем с соответствующим возрасту темпераментом.
Несколько раз облик Хоука принимала Желание, но, в отличие от прочих обликов, этот давался ей вовсе уж плохо и неубедительно, и Фейнриэль мстительно наряжал лже-Хоука в розовое боа и заставлял отплясывать с тростью. Мысленно разумеется. Очень помогало прочищать мозги.
Но наяву Гаррет пришёл в середине лета, на сей раз — в сопровождении только Варрика и собаки. Долго беседовал о чём-то наедине с Маретари в сторонке, потом попрощался и заозирался. Фейнриэль разрывался между равносильными побуждениями: спрятаться за валун или выйти навстречу, потом вспомнил, про "реализуй сам, в реальном мире" и прятаться всё-таки не стал. К этому моменту Хоук его и так высмотрел, подошёл быстрым шагом, улыбаясь, и заговорил, ещё не дойдя пары шагов:
— Привет, парень! Ну, как жизнь?
— Ты же говорил с Маретари, — брякнул Фейнриэль, и сам поразился, откуда в нём всякий раз при общении с Гарретом берётся эта манера хамить, от смущения, что ли? Общаться письменно при таком раскладе, конечно, проще...
— Говорил, — ничуть не смутился Хоук. — Маретари тебя хвалит, и ладно. Она дама толковая, сопляку бы ворожить не стала. Но и сильно не обнадёживает, между нами говоря. А сам-то ты как?
— Может, отойдём? — Фейнриэль лихорадочно размышлял, как бы не начать жаловаться самым постыдным образом.
— Ну пошли, — не стал спорить Гаррет.
Они отошли к тропе, ведущей на вершину. Оттуда открывался отличный вид на лагерь, алые паруса и занятых своими делами эльфов. Колокольчики звенели на ветру, и если бы ни пасмурное низкое небо, картинка была бы и вовсе идиллическая.
— Твои советы, — проговорил Фейнриэль, решив, что они удалились на подобающее расстояние от любых посторонних ушей. — Они помогают, но я не знаю, как перестать хотеть или бояться совсем.
— А совсем не получится, — развёл руками Хоук. — Совсем — это к Усмирённым. Только они ничего не хотят и не боятся.
— Я понимаю. Просто... даже когда умом всё разложу по полочкам, на деле... всё равно.
— Ну, в твои желания я лезть так не решусь, а со страхами что?
— Я не готов об этом говорить... пока.
— Ну давай я сам перечислю, а ты скажи, если ошибусь. Боишься, что не справишься с демоном, что причинишь вред окружающим, боишься, что мать и Маретари в тебе разочаруются, что над тобой будут смеяться, что долийцы тебя прогонят...
— Нет, — вставил Фейнриэль, вовсе не собираясь признаваться, что, кроме первого предположения, остальные были ложны. Может, Хоук, слишком хорошо думал о нём; развеивать эту иллюзию не хотелось.
— Отлично, значит, что прогонят — не боишься. Что ещё я упустил?
— Боюсь утратить себя, — неохотно отозвался Фейнриэль. — И умереть тоже боюсь.
— А чего сильнее? — с интересом спросил Хоук.
Фейнриэль хмуро посмотрел на него и буркнул:
— Не знаю.
— Советую больше бояться одержимости, — щедро оделил своей мудростью Хоук. — Смерть — вообще категория сравнительная. Иногда становится даже желанной.
Фейнриэль посмотрел на него, как на ненормального:
— Все боятся смерти.
— Ну что ты, вовсе нет! — убеждённо возразил Хоук. — Чего её бояться? Страшно, когда близкие умирают. Друзья. Когда гибнут те, кого хочешь защитить. Вот это страшно. А когда сам — хоп, и всё, нет тебя. Нечему бояться, получается.
— Ты очень странный человек, — вырвалось у юноши.
Гаррет засмеялся и развёл руками.
— Уж какой есть. Слушай, а как тебе вообще новая жизнь? В целом?
Фейнриэль замялся, потом признался:
— Всё оказалось не совсем таким, как я представлял по рассказам матери. Ко мне нормально относятся, но... до конца не принимают.
— Ясное дело, — не стал нянькаться с его чувствами Гаррет. — Моя семья прожила в Лотеринге больше восьми лет, и нас всё равно считали немного чужаками. А это был преимущественно людской городок, и мы были людьми. К тому же у этих долийцев предыдущая Первая связалась с демоном, так что вполне понятно, что они опасаются. Отнесись с пониманием.
— Ты имеешь в виду, ту девушку, что?..
— Ага. Меррилль её зовут.
— И ты с ней общаешься?
— Ну, она больших глупостей пока не натворила, так, приглядываю и перевоспитываю потихоньку. Может, обойдётся.
Фейнриэлю очень хотелось спросить, убьёт ли Гаррет свою подругу, если не обойдётся, но он сдержался и промолчал.
— Так что, ни с кем тут пока не поладил? — уточнил Хоук с житейской деловитостью. — Подружку не завёл? Ты смотри, возраст вспенивания браги же, и магу киснуть от нереализованного вожделения совсем вредно. Хотя целибат нам в любом возрасте не показан.
Несмотря на прохладный ветерок, Фейнриэль почувствовал, что неудержимо краснеет в равной степени от смущения и досады.
— Знаешь, — поспешно сказал он, чтобы не затягивать паузу. — От перемены моего места жительства внешность у меня не поменялась, а то, что долийки сейчас живут замкнуто, в пределах лагеря, не делает их менее переборчивыми!
— Глупости какие, — поморщился Хоук. — Кто тебе сказал, что у тебя что-то не так? Хмурься поменьше да волосы распусти — вообще предлагать будут на каждом углу. Ты симпатичный паренёк, а в зрелости, если доживёшь, будешь очень красив — или я ничего не понимаю в мужской внешности.
Фейнриэль подавился воздухом, кашлянул и, не раздумывая, быстро сказал:
— Дело не в красоте, просто я — ни то, ни сё. Не настолько эльф, чтобы нравиться народу матери, и не настолько человек, чтобы мной интересовались люди. Слишком неопределённое нечто, которое даже любителей межрасовых забав не привлекает.
— Да ну, ерунду ты несёшь, — уверенно заявил Гаррет, который, видно, был не только очень странным, но и совершенно бесстыжим человеком. — Масса народу любит всякое необычное, на этом даже деньги делают из века в век. Мне вот и люди нравятся, и эльфы, и гномы, кстати. Или вот кунари... что ты смотришь? Ты как-нибудь при случае приглядись к кунари, только без предубеждений дурацких, враз увидишь, что некоторые — очень даже ничего. Рога их, опять же, кожа занятная — неужели не любопытно было бы потрогать, если б точно знать, что не прилетит кулаком меж глаз за дерзость?
— Ты...
— ... что, "извращенец"? Да нет, почему. Ты что думаешь, я один такой, что ли? Слушай, ты вообще уже с кем-нибудь?..
— Ну, кое-что было, — выдавил Фейнриэль. — Один раз...
— Спорим, она к тебе сама подошла и предложила? А сколько было таких, которые постеснялись подойти, или ждали от тебя инициативы, пока ты переживал о своей нетипичной внешности? Тоже мне, переносица у него не как у всех, да уши не той формы! Любят не за уши.
Фейнриэль молчал какое-то время, слушая собственное бешеное сердцебиение, и думая о том, что желания надо реализовывать, и лучше один раз сделать заход, чем потом годами переживать, что так и не переступил через робость и страх отказа.
— У меня есть кое-кто на примете, — произнёс он осторожно. — Можно я спрошу тебя об одной вещи? Только пообещай, что не будешь... что никому не расскажешь.
— Ого! — удивился Гаррет. — Ладно, обещаю. О чём бы ты ни спросил, это останется строго между нами, и смеяться я тоже не стану.
— Как ты думаешь, я могу понравиться мужчине? — спросил Фейнриэль, усердно разглядывая лагерь. Никто не мог бы упрекнуть его в том, что он недостаточно внимательно слушал всё, что говорил при нём Хоук, и не мог связать некоторые факты и оговорки с некоторыми собственными домыслами, чтобы сделать одно смелое, но не лишённое логики предположение.
Предположение состояло в том, что Гаррет Хоук, персонаж городских анекдотов и разудалых историй, был мужчиной, равнодушным к дамам, будь те прекрасны, уродливы, с рогами, острыми ушами или и вовсе с хвостом.
— Отчего бы нет? — спокойно откликнулся Хоук, словно заданный ему вопрос был полностью в порядке вещей. — Ещё даже проще, чем девушкам. Что нужно девушкам, я не знаю, а мужчины смотрят на тебя и сразу понимают, хотят или нет. Ну а ты у нас парень интересный, так что я бы на твоём месте поучился, как, не светя своей магией, научиться отваживать любителей хватать за везде — если соберёшься как-нибудь вечерком гулять в городе за пределами эльфинажа.
— Угу, — Фейнриэль резко вдохнул, вскинул голову и, смело глядя прямо в переносицу Хоуку, выпалил:
— А тебе я бы мог понравиться?..
И поздравил себя — голос прозвучал немного сдавленно, но не сорвался. Очень хотелось зажмуриться, но юноша решительно подавил это побуждение.
Хоук какое-то время молча смотрел в ответ, и взгляд был такой, что у Фейнриэля натуральным образом перехватило дыхание, губам стало горячо, и никакой вербальный ответ уже не был нужен. Однако Хоук всё-таки сказал вслух:
— Ты подрасти немного, парень. Года через три, а лучше — через четыре, ежели желание не пройдёт, приходи. Тогда я тебе более определённо отвечу, честное слово.
— Ты говоришь это просто чтоб отделаться от меня, — дурея от собственное невероятной наглости, спросил Фейнриэль. — Или обещаешься?
Гаррет хмыкнул, огляделся, встал так, чтобы плечами загородить Фейнриэля от лагеря, уверенно обнял его за талию, подтягивая поближе, другой рукой аккуратно, но твёрдо взял за подбородок, и поцеловал без каких-либо дальнейших предупреждений. Пальцы у него были горячие и сильные, язык — бессовестно настырный, а щетина жутко царапалась.
О том, что рот неплохо бы открыть, а подбородок — расслабить, Фейнриэль вспомнил сам. Правда, с подогнувшимися самым похабным образом коленями он поделать ничего не мог.
Наверное, Гаррет знал, какие реакции порой приключаются от поцелуев с неопытной молодёжью, потому что Фейнриэля он поймал, удержал, пока тот разбирался со своими конечностями, и только потом отпустил.
— Года через три, — хрипловато напомнил Хоук.
— Ммм, — отозвался Фейнриэль, осторожно касаясь своих губ. — Болят.
Тут он немного преувеличивал — губы скорее немного саднили.
— Впредь не дразни, от этого ещё не то заболеть может, — без тени раскаянья прокомментировад Хоук и неожиданно легонько щёлкнул полуэльфа в лоб.
— Ай! — машинально сказал Фейнриэль, прижимая руку теперь уже ко лбу.
— Не зевай, — посоветовал Гаррет, подмигнул и, довольно усмехаясь, направился к лагерю.
Фейнриэль изумлённо смотрел ему вслед.
***
Кажется, тогда он искренне считал себя влюблённым. Сейчас, с высоты прошедших лет, то давнее чувство представлялось прозрачным, как самое чистое и дорогое стекло, и становилось возможно назвать его истинным именем.
Ибо то было лишь очарованное восхищение своей противоположностью.
Кто мог подумать, что из такого материала формируются связи, способные просуществовать более десяти лет?
***
3.
***
Вечерние солнечные лучи, проходя сквозь потолочный витраж, рождали цветной геометрический рисунок на мраморной стене ванной - отчётливый, лишь чуть размытый по краям, пропадающий надолго, когда просвет в тучах затягивался. Фейнриэлю, наблюдающему за узором сквозь полуопущенные веки, мерещился в нём цветочный мотив; впрочем, время от времени рисунок казался смутно похожим на что-то киркволльское - герб или мотив чьей-то броши...
Боль лениво пульсировала в затылке, отдавалась в виски. Фейнриэль не глядя нащупал кран, выполненный в форме хищной драконьей головы, и повернул вентиль, добавляя в ванну горячей воды.
Одним из несомненных достоинств Тевинтера, которые в значительной мере затеняли рабовладение и постоянный риск стать чьим-то ценным уникальным имуществом, было наличие относительно доступного горячего водоснабжения. За возможность в любой момент принять горячую ванну, не тратя времени и манну на нагревание воды, Фейнриэль, пожалуй, мог бы и убить. Ну, по крайней мере, он бы всерьёз рассмотрел такое предложение.
Ванна была велика, так что Фейнриэль чувствовал себя в ней совершенно свободно - единственное, приходилось следить за тем, чтобы не задремать, разнежившись в тепле и комфорте - в таком случае, запросто можно было просто утонуть. В этой ванне без труда уместилось бы ещё два-три человека его габаритов; эльфов удалось бы напихать и больше, но Фейнриэль предпочитал принимать водные процедуры в полном уединении. Некоторые привычки трудно победить, да и ненужно это - слуги давно привыкли, что господин одевается и раздевается сам, сам расчёсывает волосы, и не терпит, когда ему прислуживают во время омовения. Возможно, сами для себя они объясняли это нормальной для мага паранойей, Фейнриэлю было всё равно - он давно уже ни перед кем ни в чём не объяснялся, не считал это нужным; и немного, надо заметить, было тех, кто мог бы потребовать у него объяснений - и получить их.
Наконец, Фейнриэль неохотно вышел из воды. Вероятно, его купание затянулось - тело казалось неприятно отяжелевшим. Он энергично обтёрся, выжал волосы, обернул их на время полотенцем, набросил халат и покинул ванную.
У него был кабинет, оставшийся от Илариаса, но там Фейнриэль чувствовал себя неуютно, так что книги, бумаги, карты, чертежи и поделки неуклонно расползались по спальне, благо та была огромным многофункциональным помещением, лишь одна из зон которого - огороженное занавесом возвышение - предназначалась собственно для сна. Сновидец поднялся по трём пологим ступеням и отодвинул занавес.
Его постель никогда не застилалась, это было правило. Мать наверняка сочла бы это ужасно неряшливым, но Фейнриэль не выносил никаких покрывал и сложенных по ниточке одеял. Всё здесь было таким, как он оставил утром; даже затерянное между подушек яблоко, даже несколько недочитанных книг на краю широченной кровати; слуги лишь через день меняли постельное бельё - один шёлковый комплект на другой.
Когда-то, впервые столкнувшись с доступностью символов богатства и высокого статуса, от которых закружилась бы всякая голова, юный полуэльф с честью выдержал это испытание. Ему нравились вещи, приятные глазу, красивая удобная мебель, свежая вкусная пища и другие подобные мелочи - но он мог бы обойтись и без всего этого. Однако были у него и слабости, маленькие пристрастия: например, пока позволяла погода, он спал на шелку и носил шёлковое нижнее бельё, и вряд ли стал бы объяснять причины, которые были смехотворно просты.
Всего лишь одно воспоминание о давнем прикосновении, о жаре на кончиках пальцев - и мысль о том, как ощущался бы этот жар сквозь нежную прохладную ткань... и как цеплялись бы за неё чужие мозолистые ладони, умеющие не только махать посохом, но и рубить мечом, пахать, грести, доить коров... и, как хотелось бы надеяться, умеющие делать кое-что ещё.
Фейнриэль тихонько прилёг, осторожно умостив больную голову на подушку, и покатал яблоко туда-сюда по простыне. То послушно каталось. Из-под одеяла выглядывал серебряный кубок.
Фейнриэль мимолётно задумался о странной закономерности: глядя в ретроспективе, чётко можно ведь заметить, как по мере укрепления власти над Тенью, в бытовых вопросах воцаряется хаос. Да, он почитал вполне естественным и нормальным находить в постели еду, посуду и книги, а в страшном беспорядке среди вещей, относящихся к магическим занятиям, всегда с лёгкостью выуживал то, что требовалось, в то время как любое постороннее лицо убило бы полдня, просто перебирая бумаги в поисках нужной. По сути, из всего, присмотр за чем Фейнриэль не передоверил слугам, строгий порядок он поддерживал только в сундучке с маслами и не-детскими игрушками - даже зелья, предназначенные для собственного употребления, были у него не подписаны и найтись моли в самых неожиданных местах комнаты.
И от такого положения дел он получал странное, но несомненное удовольствие. Даже не удовольствие - скорее ощущение правильности. Словно именно так всё и должно обстоять.
Фейнриэль дал яблоку выверенного тычка, то откатилось к краю кровати, помедлило в еле заметной складке простыни, и упало с глухим стуком, покатилось по возвышению и наконец успокоилось, пойманное тяжёлой тканью занавеса.
Фейнриэль шевельнул ступнями, остужая кожу о шёлк, и стал вспоминать о тех днях, когда жизнь казалась собственным бледным подобием, а ночи превратились не в череду искушений и схваток, а в пыточный подвал: Тень для него была полна чужими кошмарами: ощущения, сводящие с ума, вопли и мольбы, от которых хотелось оглохнуть, а также зрелища, от которых хотелось выцарапать себе глаза. Как он вообще сумел сохранить рассудок, вот вопрос - впрочем, рассудок этот был всё же в достаточной мере затуманен, раз им смогли играть наиболее настырные из обитателей Тени.
Он попался, попался легко, как будто этих трёх лет не было вовсе. Его жажда признания и желание любви едва не сделали того, на чём обломались страх, праздность, гнев и вожделение.
И вот когда он подошёл к самой грани отчаянья, как то яблоко в складке простыни на краю постели - вот тогда, не раньше, не позже, он встретил Хоука в третий раз.
И тот не дал ему упасть.
Фейнриэль медленно, не отрывая голову от подушки, перекатился на спину, слегка выгнулся, напружинивая тело, и потёрся о ткань лопатками и затылком - чувственное, хотя далёкое от сексуального удовольствие. Его рука неспешно поползла к небрежно захлёстнутому поясу халата.
Вспоминать о неприятном не хотелось, хотя теперь, по прошествии времени, он не испытывал ни капли стыда, вспоминая, как практически умолял Гаррета о смерти, каковой стало бы для него-в-Тени и Усмирение: "ведь ты сам говорил, что смерть - это не страшно!"
Хоук отмахнулся только:
"Ну вот ещё. Ты молодой совсем парень, пожить толком не успел, талантливый, опять же".
И Фейнриэль мазал по несуществующему лицу несуществующие слёзы, и говорил о видениях и криках, о боли и ужасе, о том, что не может так больше, что смерть - лучше, что смерть - это покой, и снова просил - просил проявить милосердия.
И вот тогда Гаррет разозлился. Странно, что посохом в лоб не шарахнул, так разозлился:
"Пожалеть тебя? А маму свою тебе не жалко, нет? Она тебя, обормота, мучилась рожала, потом растила одна среди чужого народа, и ради чего? Чтоб похоронить? А Маретари не жалко? А меня? Я тебя зачем корячился спасал? Два раза, между прочим. Нет, я тебя могу вытащить - и я тебя вытащу!"
И вытащил - что и есть единственно важное. И незачем вспоминать остальное.
Фейнриэль лёгким движением пальцев отбрасывает в сторону полу халата.
Тогда Хоук предложил ему выход и потребовал сделать выбор. Определиться. Фейнриэль определился, и отбыл в Тевинтер - спасённый, благодарный, обязанный своей жизнью, испуганный, взволнованный и теперь уже накрепко влюблённый...
И обиженный - потому что Хоук не сдержал своё слово.
***
Продолжение в комментариях.
@темы: слэш, м!Хоук, Фейнриэль, Secret Santa 2012/2013
Для: Aihito
Автор Achenne
Бета: nastyKAT
Название: По старой дружбе
Пейринг: м!Хоук/Фейнриэль, намек на м!Хоук/Андерс
Категория: слэш
Жанр: PWP c некоторым количеством сюжета
Рейтинг: NC-17
Размер: миди, 5200 слов
Предупреждение: местами сомнительное согласие, использование посторонних предметов и магии не по назначению
Комментарий автора: Даже если ты потерял все, у тебя остаются старые друзья. Которые рады помочь. Наверное.
«Клык дракона» медленно входил в порт. Легкий и быстрый корабль, он словно завяз в прибрежных водах Тевинтера — словно сам Амарантайнский океан превратился в пудинг или ежевичное желе.
Хоука мутило.
Прежде Хоук плавал всего один раз — из Ферелдена в Киркволл, и до сих пор вспоминал путешествие с содроганием. Их теперешний побег отличался в лучшую сторону только тем, что «Клык дракона» был комфортнее той баржи, забитой под завязку беженцами, половина из которых кашляла, а на бледных и мокрых от пота висках разбегалось черное витье подкожных капилляров.
Мор остался позади, но Хоук снова был беженцем.
Плюс: с золотом в кармане. Минус: золота мало — все, что успел прихватить среди всеобщего бардака.
Минус номер два: его разыскивали храмовники. Это не говоря о «преступнике номер один».
За его голову назначили столько, что Хоук на его месте испытал бы желание сдать самого себя.
— Напомни-ка мне еще раз, почему мы здесь? — он встряхнулся, как мокрый пес, отодвинулся от борта. Андерс пожал плечами:
— Потому что некуда больше идти? Потому что Тевинтер — единственное место в Тедасе, где нас не ждет виселица?
— Потому что ты, — Хоук ткнул в меланхоличного Андерса указательным пальцем, — заварил всю кашу, демон ее побери!
Он шумно выдохнул сквозь сжатые зубы. Нет, Андерс ничуть не раскаивался в содеянном, и хотя Справедливость благоразумно притих после взрыва Церкви, жалеть и отступать горе-революционер не собирался.
Как водится, проблемы друзей дубинкой-рикошетом возвращались к Хоуку.
Они удирали вместе. В Тевинтер — страну рабовладельцев, магов крови… а еще богатых и могущественных чародеев.
Тех, кто мог помочь.
Лучше магистры, чем духи из Тени, рассуждал Хоук — в те моменты, когда не спрашивал себя, не проще ли выпнуть Андерса за борт.
Ладно, он уже не злился. Почти.
— Прости, — Андерс моргнул. Яркое солнце вызолотило глаза, он жмурился.
— Иди ты… — буркнул Хоук. Он отвернулся, побарабанил пальцами по резному борту «Клыка», но вид медленно колышущегося моря поднимал из недр желудка полупереваренный завтрак (три яйца и кусок солонины). Сглотнул.
— Итак, ты хочешь просить помощи у кого-нибудь из этих…
Андерс кивнул.
— …что возвращает нас к первому вопросу. Почему этим должен заниматься именно я.
— Потому что ты предложил, — невозмутимо ответил Андерс. — Ты сам сказал, мол, «есть один годный паренек на примете». Конец цитаты.
Хоук застонал. Определенно, не стоило допивать ту бутылку антиванского бренди — авось, и демоны за язык бы не дернули.
Он сполз задом на горячие доски палубы.
— Есть. И ты даже его знаешь.
Хоуку представилась партия в Алмазный Ромб — пропахший кислятиной и потом «Висельник», засаленные карты. У него не лучшая ставка. Отступать поздно.
Андерс поднялся со своего ящика и сел рядом. Хоук обнял его за плечи — мощная рука свесилась, будто якорная цепь. Жизнь наемника и регулярные рейды против контрабандистов, порождений тьмы, драконов, храмовников и малефикаров сделали Хоука заметно сильнее большинства магов. Еще и потому, что он далеко не всегда полагался на посох, порой предпочитая меч.
— Так. И кто этот… избранник? — Андерс потерся щекой о плечо.
— Помнишь паренька из эльфинажа? Сновидца Фейнриэля? Говорят, он стал важной шишкой в Тевинтере.
Андерс кивнул.
— Спасибо, Хоук… За то что помогаешь мне.
Тот отмахнулся — ленивым жестом сильного зверя.
— Проведаю старого друга. По крайней мере, он не попытается выпустить нам кишки на ближайшем алтаре Старых Богов.
Хоук подумал и добавил:
— Во всяком случае… не сразу.
Они соскочили на берег на закате, когда море из ежевичного варенья превратилось в малиновое, а набухшее солнце захлебывалось за горизонтом. Рваные осторожные движения Андерса напоминали Хоуку ночного вора, однако он доверял вечному беглецу.
Порт колыхался. Два моря — из воды и плоти, лениво схлестывались друг с другом. Носильщики потели под мешками и коробами. В пятидесяти футах от «Клыка» сгружали с пузатого черного корабля живой товар — эльфов, смуглых ривейни, даже нескольких косситов, которым подрезали сухожилия так, чтобы они едва могли ходить.
— Добро пожаловать в Тевинтер, — проворчал Хоук. Андерс покраснел, открыл рот — и закрыл, потому что в этот момент щелкнул кнут надсмотрщика, и грузная косситская туша повалилась, словно рушащаяся крепость.
— Сюда, — Андерс повернул направо, попетлял по каким-то переулкам (Хоук торопился за ним, дыша ртом — воняло в порту гнусно, гнилой рыбой и чем-то пряным, щекочущим). Затем Андерс сменил направление.
— Ты чего кружишь? — не выдержал Хоук.
— Путаю следы. Капитан «Драконьего клыка» может передумать и решить сдать нас, а орлейских шпионов хватает, — спокойно ответил Андерс.
— Я мог бы догадаться.
Хоук остановился, потер колючий подбородок. Липкая жара ложилась на кожу, словно горячее и мокрое покрывало. Хоть чарами холода спасайся.
Впрочем, они уже выбрались из порта, а улицы Минратоуса оказались неожиданно чистыми, даже портовые трущобы. В отличие от киркволльских задворков, где порой приходилось брести по колено в помоях.
— Здесь жарко, — пояснил Андерс, когда Хоук поделился сравнением. — Тевинтерцы понимают, что, если будет еще и грязно, то начнется чума… и она коснется не только нищих и рабов. Так что лучше потратить немного денег из казны на уборку улиц.
— Я понял, почему в Ферелдене никогда не будет чисто: грязь-то замерзает, — фыркнул Хоук.
Они выбрались к местному трактиру — под навесом прямо на полу, на подушках и одеялах сидели люди. Люди мирно пили что-то из плоских кружек. На коленях у старика в пестром балахоне свернулась крупная пестрая змея.
— Ух ты, — сказал Хоук.
Змея подняла треугольную голову. Хоук обошел сонную парочку почтительным кругом, и решил, что предпочитает собак в качестве домашних питомцев.
Хозяин — толстяк в просторной хламиде — встретил их поклонами. Выговор его сильно отличался даже от акцента Вольной Марки, с трудом можно было разобрать, что он предлагает комнаты и ужин всего за пятьдесят серебряных монет. Если добавить еще десять — получишь горячую ванну.
— Не повредит, — объявил Хоук. Он переглянулся с Андерсом и снова почесал подбородок (кожу щипало — то ли от жары, то ли от морской соли, то ли блохи завелись — «Клык дракона» не отличался комфортом).
— И вот что, — Хоук поймал трактирщика (или как он там) за шиворот. — Еще золотой сверху, если кое-чего расскажешь…
Слово «золотой», а особенно блеск монеты, преодолели все языковые барьеры.
— Пойду один.
Андерс засопел, отодвинул тарелку с недоеденным ужином — пряный рис, мясо и фрукты. Выражение лица приобрело сходство с мордой мабари, которого хозяин не пустил в погреб — крыс ловить.
Хоук повторил, прислушиваясь к собственному голосу: вроде звучало довольно весомо:
— Один, понятно?
— Это опасно.
— Не опаснее, чем соваться вместе. Убегать проще вот из этой халупы, чем из магистерского поместья.
Андерс не нашелся с ответом. Он ударил кулаком в потертую подушку — наверное, когда-то она была шелковой, а может, простая холщовая ткань просто засалилась до идеальной гладкости.
На кончиках пальцев мелькнуло синим.
«Вот еще причина», — меньше всего Хоуку хотелось, чтобы Справедливость явил свой пресветлый лик прямо перед фейнриэлевым носом. Правда, с духом Фейнриэль в некотором роде знаком даже лучше, чем с ним самим, но…
«Нет. В Тевинтере одержимых любят не больше, чем везде, а еще — очень хорошо распознают».
Это ему, между прочим, сам Андерс рассказывал. Пусть теперь и не жалуется.
— Пойду сегодня же. Жди… скажем, пару дней. Если не вернусь… — Хоук задумался, потеребил перстень Защитника Киркволла — так и не решился избавиться от памяти, а Сэндал к тому же зачаровал печатку на усиление магии. Тогда Хоуку казалось забавной шуткой: сделать кольцо мага символом власти в городе, где Круг напоминал тюрьму. Изо дня в день перстень маячил перед носом Мередит. Она все понимала и злилась, старая сука, но лаять на Защитника не решалась.
Шутка в прошлом, а память — осталась.
Хоук надеялся, что Фейнриэль тоже помнит его.
— …забирай деньги и мой посох и беги прочь. Дорогу до порта найдешь, правда?
— Заткнись, Хоук, — Андерс царапнул ямку сгиба руки недосбритыми «пеньками» щетины. — Все у тебя получится, как получалось всегда.
Бывший Защитник полуразрушенного города мог бы возразить, но закашлялся приторным дымом курильницы-кальяна, и промолчал.
Заблудиться в Минратоусе почти невозможно, если идешь из бедного квартала к обиталищу магистров. Достаточно высматривать синевато-белые, как свежие кости, башни из мрамора и халцедона. Они мерцали в сумерках, отражая лунный свет.
Хоук миновал вечерний базар — на него пахнуло влагой перебродивших фруктов и чуть залежавшегося мяса. Остановился, пинком отогнал нищего — тот подбирался к кошельку, между прочим, почти пустому.
Кажется, толстый трактирщик сказал повернуть направо после статуи женщины… ага, вот она.
Хоук невольно фыркнул. Обнаженная, если не считать набедренную повязку, девушка вытянулась на пьедестале в позе ласточки. В бронзовых ладонях плясал настоящий огонь, а еще скульптор, несомненно, потратил много часов, придавая особенно правдоподобную форму груди.
«Это же Андрасте по-тевинтерски, — сообразил Хоук, и негромко рассмеялся. — И ее сиськи».
Надо показать Андерсу. Он оценит.
Квартал магистров почему-то напомнил Хоуку Тень. Вернее, так он, маг-воин, пользующийся потусторонними «услугами» лишь чтобы жечь или морозить врагов, воспринимал ее.
Размытая твердь. Белые и серебристые башни казались обманчиво-уязвимыми, тоньше орлейских кружев, но были прочнее драконьей кости. По сравнению с тяжеловесным киркволльским стилем, Минратоус выглядел почти легкомысленно — Хоуку невольно припомнился текст церковника Дженитиви. «Тевинтер похож на пожилую кокотку».
«…Которая отчаянно хочет казаться юной», — добавил он.
Он рассматривал череду башенок и висячих садов, откуда расползался плющ и топорщились цитрусы, прикидывая — куда дальше и где нужный особняк.
Кажется, нашел: небольшой и почти скромный, всего пять мраморных ступенек и две витые, похожие на разукрашенный Венадалль, колонны.
— Ну что, пора отблагодарить своего спасителя, Фейнриэль, — пробормотал Хоук и дернул за длинный язычок дверного звонка.
Ему открыл затянутый в темно-вишневый шелковый наряд человек-слуга — или раб, но тогда — самый нахальный и самоуверенный раб в Тевинтере. Он смерил Хоука презрительным взглядом, за мгновение рассмотрев каждую дыру и заплатку на штанах гостя, и процедил: «чговмугдно».
«Врезать тебе по морде».
— Увидеть Фейнриэля… то есть, — быстро исправился Хоук, — магистра Фейнриэля.
«Трусы Андрасте. Магистра».
Слуга вздернул курносый нос:
— Как мне вас представить?
«Защитник Киркволла. Парень, который вытащил задницу твоего хозяина из демоновой пасти. Выбирай».
— Хоук. Просто Хоук.
— Я доложу о вас.
Слуга развернулся, блестя причудливой вышивкой на спине — драконом с ветвистым, как дикий виноград, языком.
Хоук помялся в холле, наслаждаясь прохладой и разглядывая низкий пузатый диван, большую пальму с рыжими крапинками несъедобных плодов, несколько кадок с цветами поменьше. Интересно, думал он, это тевинтерская мода на всякую зелень, или просто парень до сих пор помнит, что когда-то хотел присоединиться к долийским эльфам?
Как бы то ни было, Хоук отправил его в Круг — и не жалел об этом. Фейнриэлю тоже как будто не следует жаловаться.
Он успел заскучать и ободрать пару кисло пахнущих плодов, когда скорее почувствовал, чем услышал шаги.
Фейнриэль остановился на витой лестнице. Он вырос — вымахал, если точнее, кровь долговязого антиванца-отца проявилась во всей красе, а иззолото-белая мантия подчеркивала длинную тонкую фигуру, но по-прежнему напоминал эльфа — узким лицом, миндалевидными глазами, ушами с характерным выпирающим хрящом.
Еще он так и не срезал свои волосы, уложенные теперь в сложную прическу с россыпью золота и сапфиров.
На Хоука он смотрел настороженно — и молча.
— Привет, Фейнриэль, — прервал молчание Хоук. — То есть, магистр Фейнриэль. А я вот тут… решил навестить старых друзей. Не против?
Фейнриэль медленно поклонился.
— Добро пожаловать. И будь гостем в моем доме.
— А теперь скажи, зачем все-таки ты пришел.
Фейнриэль поставил тяжелый яшмовый кубок на стол. Вина в нем, невольно отметил Хоук, собираясь с мыслями для ответа, по-прежнему до краев. Что ж, надо отдать Фейнриэлю должное, сначала пригласил на ужин, а только потом спросил — какого демона приперся.
Хоук потыкал двузубой вилкой какого-то морского гада под острым соусом.
— Ну… ты слышал про Киркволл?
— Взрыв Церкви? Да. Говорят, это сделал ты. Еще говорят, что ты убил первого чародея и рыцаря-командора собственными руками, — Фейнриэль улыбнулся одним ртом, глаза остались неподвижными и глубокими, как…
«Ямы с порождениями тьмы», — почему-то предположил Хоук.
— В общем… там все было совсем не так, но это долгая история, — он отодвинул тарелку с гусиными костями и обгрызенными шкурками ананаса, теперь подумав об Андерсе. Тот ест пресноватый рис в паршивой таверне, или как они тут называются, зато и не пытается «все объяснить» тевинтерскому магистру…
«Стоп. Это просто Фейнриэль. Мальчишка из эльфинажа».
Хоук выдохнул.
— Мы… с моим приятелем хотим продолжить начатое. Не бойся, ничего не взрывать, просто немного навести порядок в старом-добром Тедасе. Так сказать, выкинуть старый сыр дядюшки Гамлена.
— Что, прости?
— А. Ты не знаком с моим дядюшкой. Ну, ничего не потерял.
— Значит, тебе нужна помощь, Защитник Киркволла? — в слегка расширенных из-за густого свечного полумрака зрачках Фейнриэля отразилась знаменитая печатка. Хоук испытал желание снять ее и спрятать.
— Уже не Защитник. Да… я прошу тебя о помощи, потому что ты великий маг, теперь магистр и все прочее. Кстати, — спохватился он. — Поздравляю. Кстати, как оно тут?
— Спасибо. Испытания в Тевинтере немногим лучше Истязаний. На самом деле, даже хуже… — Фейнриэль отвернулся. — Более индивидуальный подход, если угодно.
Пауза получилась неуклюжей. Словно штаны посреди официального приема свалились. Фейнриэль хлебнул из кубка — слишком много сразу — и закашлялся.
— Извини, — сказал Хоук.
Фейнриэль как раз справился со своим вином.
— Ничего. Все в порядке. Итак, что именно тебе нужно? Деньги? Магия?
— Скорее… Хм, — Хоук пожал плечами. — Все, что может пригодиться для магической революции по всему Тедасу. Звучит ужасно, но идея не такая уж плохая. Ну ладно, плохая. Но я уже согласился.
— И теперь просишь меня участвовать в этом.
Фейнриэль поднялся с невысокого стула — и сразу стал похожим на киркволльскую статую — длинный, тощий и почти грозный.
— Нарушить дипломатический нейтралитет. Рискнуть всем — а я очень юный магистр, у которого совсем не много влияния. Ради магов Тедаса.
Смотрел он куда-то в пространство. То ли на картину позади Хоука, то ли сразу в Тень.
— Поделиться деньгами, которые, по сути, мне не принадлежат. Или даром, который принадлежит не только мне.
Хоук тыкал вилкой щупальце, окруженное свернутыми в лепестки водорослями. Щупальце истекало коричневым соусом и прыгало по тарелке.
«Я перескажу все это Андерсу».
Фейнриэль рассмеялся:
— Почему бы и нет? Я помню то, что ты сделал для меня.
— Ты… — вытаращился Хоук.
— Согласен. О дополнительной… мм, оплате с твоей стороны поговорим позже. Будь же моим гостем — ешь, пей и отдыхай, Защитник.
«Киркволла», — он не сказал.
Хоуку снились разъяренные драконы, вернее, дракончики, каждый — не больше его пятки, зато было их словно пчел в улье. Они били крохотными кожистыми крыльями по лицу, почему-то голой спине и животу, пронзительно стрекотали и впивались двумя рядами крохотных иголок-зубов в запястья и ноги. Хоук отбивался — тщетно, дракончики только шипели и злились, и грызли кожу.
Потом пришел Фейнриэль и прогнал тварей. И сказал: можешь просыпаться.
Хоук так и сделал.
Он глотал пересохшим горлом — что за демонщина привиделась. «А Фейнриэль-то… правда приходил, или…»
Хотелось встать и выпить воды — лучше, конечно, вина. Хоуку даже казалось, что он приметил в гостевой спальне среди мебели и неизменных цветов бутылку.
Он понял, что дракончики остались: кусали его руки и ноги.
Он понял, что не может пошевелиться. Благовонная жара сменилась липковатой прохладой, а вдохнув глубже, Хоук учуял запах дерева и мокрого камня.
И еще было темно. Очень, очень темно.
Ночи Минратоуса полны огня и магического света. Магистры редко ложатся с закатом — в конце концов, они не крестьяне.
«Почему темнота?»
Хоук дернулся. «Дракончики» — всего лишь веревки, определил он на ощупь, — натянулись и врезались больнее.
Его привязали к доске — кажется, дыбе.
— Эй! — крикнул он. — Что за шутки?!
Его затрясло — от ярости, решил Хоук, потому что признаваться себе: испугался, получалось как-то стыдно. Он герой. О нем в «Висельнике» рассказывали, будто ободрал голыми руками (слишком мощными для мага руками) заживо огра, свернул шею виверну и…
«Это сон. Все еще сон».
В конце концов, Фейнриэль ведь — сноходец, для него Тень, как море для Изабеллы. Точно, его выходка — пусть Хоук и не понимал, зачем.
«Мы ведь договорились».
Он почти обиделся. А еще чесалось под коленкой, до судорог, до болезненного подергивания перетянутой ногой — и Хоук понимал, что сон слишком реален даже для проделок сомниари.
«Зачем?»
«Потому что он тевинтерский магистр», — пришел ответ сам собой. Из темноты потянуло металлическим запахом крови. Где-то скрипели цепи, и Хоук мог поклясться, что услышал сдавленные горловые стоны.
Услужливое воображение дорисовало подвал с дыбами, мясницкими крючьями и ржавыми цепями. Магия крови грязна и неприглядна, но удобна и практична. В конце концов, Хоук сам порой не брезговал рассечь мизерикордом ладонь, чтобы зачерпнуть дармовой силы.
«Тевинтерские магистры решают в свою пользу», — подумал он и хрипло захохотал, дергаясь в путах, словно спеленатая паутиной муха.
— Фейнриэль! — позвал он, собираясь… сделать что-нибудь.
Скорее всего, умереть. Не слишком почетно и совсем не красиво.
Еще он подумал: хорошо, что предупредил Андерса. Лишь бы у него хватило мозгов не лезть в ту же ловушку.
— Фейнриэль. Я знаю, ты наблюдаешь. Ну же. Что ты собираешься со мной сделать?
Яркий свет будто разбил глаза в мелкое крошево.
— Поговорить об оплате, — сказал Фейнриэль.
Магический огонек взмыл вверх, обозначая сначала очертания фигуры, а затем и декорации. Хоук отвернулся, жмуря слезящиеся от резкого перехода из темноты глаза. Потребовалось несколько секунд — проморгаться.
«Хм», — подумал он.
Кажется, богатое воображение подвело. Немного.
Вместо подвала с дыбами и осклизлыми пятнами крови на камнях, он рассмотрел вполне обычную комнату. Каменную, да, но ведь это Тевинтер, где в деревянных домах живет только чернь.
Кажется, это была его спальня. Хоука никуда не утаскивали.
Он дернулся, надеясь, что веревки исчезнут тоже, однако остался привязанным к спинке кровати.
— Что все это значит? — спросил Фейнриэля.
— Заклинание Мрака. Уже закончилось, — тот пожал плечами. Хоук обозлился:
— Я про… вообще!
Фейнриэль ухмыльнулся.
— Ты пришел просить помощи. Ты всегда получал то, что хотел, Защитник, а еще очень легко распоряжался чужими жизнями и судьбами. Торговец апельсинами на рынке бережнее относится к товару, чем ты к людям, Хоук.
— Себастьян, что ты здесь делаешь и почему принял облик Фейнриэля? — Хоук снова попытался высвободиться. Плечи нудно болели от неловкой позы и натяжения. С кровати, между прочим, кто-то убрал матрац и все подушки — он лежал на голой доске.
Неудивительно, что принял за дыбу.
Фейнриэль поставил ногу на край кровати и с задумчивым видом оперся локтем о колено. Магический свет, такой яркий вначале, померк — и теперь, в каком-то карамельном полумраке, мальчишка казался отлитым из золота. Тяжелая коса змеилась по плечам, и даже глаза почему-то сменили цвет.
— На самом деле, я отчасти благодарен тебе. Наверное, если бы не ты, меня бы сожрали демоны.
— Да-да. Вот именно.
Хоук выгнулся. Веревки заскрипели.
— …вот только я просил отправить меня к долийцам, а не в Круг. И мне не нравится то, что я слышал о твоем участии в киркволльском инциденте.
На гладкой шее дернулся неявно выраженный кадык. На миг Хоуку почудилась пара — золотистых тоже — слез. Впрочем, Фейнриэль действительно стал магистром: научился скрывать эмоции.
— Я… Слушай, долгая история. Но тебе-то грех жаловаться!
— Возможно, — не стал спорить Фейнриэль.
— Тогда отпусти меня!
Проклятые веревки. У Хоука онемели пальцы, и выше запястья разбегались противные колкие мурашки.
— Нет. Кстати, не пытайся вырваться: это специальные зачарованные веревки для магов, они выдержат даже огонь и лед, — сказал Фейнриэль. Он склонился над Хоуком, и коса щекотно упала на голую грудь; светлые волосы смешались с темной порослью. От него пахло медом и пряностями. — Ты прав: не мне судить тебя, и я не буду притворяться судьей. Но ты пришел с просьбой к тевинтерцу, — он подчеркнул с какой-то мальчишеской гордостью, в иной ситуации (поменьше пут и побольше одежды) Хоук бы рассмеялся.
— Значит, ты готов заплатить. И я думаю…
Фейнриэль почесал заросший подбородок жестом «собачьей» ласки, затем дотронулся до соска.
Теперь Хоук осознал, что он еще и голый.
Очень голый.
— …ты доставишь мне немного удовольствия. Как тебе такая сделка, Защитник?
Подобное Хоук встречал только в сомнительного качества литературе. В орлейском романчике одном попадалось — он еще зачитывал особенно смачные отрывки вслух, перемежая сдавленным хохотом. Андерс хмыкал и заметно краснел. Мерриль, невинное дитя природы, хлопала своими глазами-блюдцами и все спрашивала «но зачем они так делают?».
А вот Фенрис, как всегда не к месту, вспомнил Тевинтер.
Мол, что магистры просто-таки близнецы-братья орлейским аристократам в вопросах разнообразия личной жизни. Тогда ответом зацикленному эльфу прозвучало всеобщее «заткнись, только не начинай снова про ужасы рабства».
Теперь Хоук думал: а Фенрис-то прав. Хорошего мальчика Фейнриэля вон… испортили.
— Слушай… ты серьезно, что ли?
Он попытался отодвинуться, когда парень сел рядом. Взгляд у того был туманный, словно провалился на ходу в Тень.
— Более чем.
Фейнриэль перебирал жесткие волосы на груди Хоука, потом рука метнулась ниже — к дорожке от пупка к паху.
— Знаешь, ферелденские рабы здесь ценятся как диковинки. У эльфов и ривейни не растет… там.
— Спасибо за ценную информацию, — фыркнул Хоук.
Ему стало смешно. Мальчишка впервые нормального мужика увидел, что ли? И не терпится попробовать? Ну так развязал бы, как будто Хоук возражает…
Он невольно вспомнил смуглого антиванского убийцу, кажется, его звали Зевраном. Андерс жутко бесился, когда они вдвоем удалились за ближайшие кустики. Потом Хоук заявил, что незачем устраивать скандал из-за жалкого отсоса… ладно, это был потрясающий отсос, но детали Андерсу знать необязательно.
— Что дальше?
Фейнриэль усмехнулся. Забрался с ногами на кровать, возвышаясь над Хоуком, словно недосягаемая киркволльская статуя. Босая и очень белая ступня легла на шею.
Он был нетяжелым, несмотря на рост, но сумел бы раздавить горло.
Длинные пальцы с аккуратными ногтями прижались ко рту Хоука.
— Оближи, — сказал Фейнриэль.
— Слушай…
— Оближи, — повторил он тоном тевинтерского магистра. Веревки больно вонзились под кожу, и Хоук подчинился.
Пальцы оказались прохладными, нежными, Фейнриэль щекотно шевелил их во рту.
— Глубже, — скомандовал он.
Пришлось почти проглатывать ступню — она оказалась узкой и миниатюрной, чуть больше хорошей (ферелденской) ладони. Когда Хоук вылизывал пятку, Фейнриэль забавно вздрагивал — щекотно, наверное.
Или не только.
У него раскраснелись щеки и припухли губы. Хоук почувствовал, что «сделка», конечно, дурацкая… но он сумеет вытерпеть.
— Хватит, — сказал Фейнриэль, выдернув обслюнявленную ногу. — Я все-таки собираюсь… наказать тебя за те неприятности, которые ты причинил мне и другим. Думаю, что это справедливо.
— Не произноси при мне слова «справедливо». Ну, то есть, надеюсь, ты не собираешься сунуть мне в задницу селитру.
— Селитру — нет. Но вот все остальное… пожалуй, звучит неплохо.
Хоук застонал. Наверное, ему стоило промолчать — но начинать учиться этому сейчас, кажется, поздновато: в следующее мгновение Фейнриэль ударил его.
Ударил — громко сказано, конечно. Шлепнул. По внутренней стороне бедер — прикрыться мешали злосчастные путы — и явно добавил какое-то заклинание, потому что получилось чувствительно, с хлопком и оттяжкой. Хоук почувствовал, как на «раненом» месте растекается краска.
— Эй!
Фейнриэль шлепнул вновь. Сильнее.
Лицо его оставалось бесстрастным, как у настоящего пыточника. Выдавал блеск глаз и налитые кровью, не хуже хоуковских бедер, губы — их хотелось раздвинуть…потрогать… засунуть...
Теперь Хоук чувствовал, что крови хватает не только на «отшлепанные» места.
— Тебе нравится, — сказал Фейнриэль.
— Извини, парень. Я голый, если ты не заметил, так что придется тебе любоваться, — собственный стояк его ничуть не смущал.
Он не мальчишка, вообразивший себя великим магистром, в конце концов.
— А ежели тебя хер стремает, давай прекратим и поиграем в куклы, — подмигнул Хоук; против воли акцент сделался нарочито-ферелденским, с почти комичной грубостью. В том-самом орлейском романчике ферелденцы изъяснялись именно так.
Щеки Фейнриэля запунцовели.
— Я хочу наказать тебя, — почти выкрикнул он, сделал жест рукой, будто выдергивая нож из куска мяса — и в ладони слабо засветился кусок льда.
Сосулька, если точнее. Длинная толстая сосулька.
Хоук вытаращился.
— Ты же не собираешься…
— Трахнуть тебя этой штуковиной, — мальчишка запнулся на непристойном слове. Хоук отметил: мантия у него оттопыривалась.
Жара превратилась в целый булькающий котел. Он облизал губы, думая: пожалуй, сумеет вытерпеть и сосульку.
Выбора-то все равно нет.
Веревки, демон бы их побрал. Веревки не поддавались.
Сосулька настойчиво ткнулась между ног, и Хоук фыркнул от контраста разгоряченной кожи и холода. По ягодице потекла талая вода.
Фейнриэль склонил голову набок, и очень напоминал юного исследователя с мухой и оторванными мушиными крылышками.
«Наказание!» — Хоук сжал зубы, когда сосулька стала раздвигать ягодицы, проникая внутрь. — «Тебе просто поразвлечься охота, так бы и сказал!»
Фейнриэль полуоткрыл рот, словно обсасывая ледяное «орудие». Внутрь оно проникало медленно, но без особого труда.
Мороз растекался по заднице, к животу — кишкам, желудку, крался по позвоночнику. Хоук не был уверен, что ему это нравится — с другой стороны, прохладная вода приятно охлаждала «отшлепанный» зад.
— Ладно… ты сунул мне сосульку. Доволен?
— Еще нет, — сказал Фейнриэль.
Он закусил губу. Рванул ледяной конус на себя. Потом вперед. Снова на себя.
— Твою мать! — заорал Хоук.
Было не больно — холодно и чужеродно, и когда подтаявший до закругленной формы наконечник дотрагивался внутри под правильным углом, он шипел и матерился, но ничего не мог поделать, подмахивал бедрами.
«Дорожку» волос на животе пачкала прозрачная жидкость. Яйца ныли.
Сосулька стекала по пальцам Фейнриэля. Светло-золотистый рукав его мантии потемнел от воды. Фейнриэль высовывал язык — длинный, розовый, на каждом рывке вперед облизывал верхнюю губу, назад — нижнюю.
Хоук отстраненно думал (сжимая ягодицами клятую сосульку, жалко растаявшую теперь): сойдет с ума.
Яйца лопнут. Или из ушей польется. Андерс бы ответил, возможно ли нечто подобное.
Хорошо, что Андерс не видит его сейчас — пойманного мальчишкой-магистром, с дурацким ледяным хреном в заду, с закатившимися от удовольствия глазами, и…
Он взвыл — болезненным, мучительным воем скованного зверя. Фейнриэль ухмылялся, ярко-красные губы были далеки, словно луна и пятна на ней. Хоук отдал бы все, согласился на сделку с демоном, чтобы приблизить его — тяжело дышащего, сумасшедшего.
А затем раздался треск, и веревки повисли беспомощными кусками рваной ткани. Отдачей швырнуло руки за спину; Хоук едва не рухнул с кровати.
Веревки могли бы удержать мага — все верно, но он был еще и мечником.
Фейнриэль выронил остатки сосульки — крошечный огрызок, прозрачный и тут же растекшийся в лужицу на полу.
— Попался, — ласково оскалился Хоук.
Фейнриэль пискнул и попятился к двери. Он поскользнулся на ледышке, взмахнул обеими руками, словно пытаясь улететь. Хоук перехватил его.
— Попался, — повторил он.
— Отпусти!
— Вот еще.
Фейнриэль забился, как птица в силках, запутался в собственных тряпках. Хоук рванул переливчатый шелк мантии, и тот соскользнул к ступням, еще мокрым — то ли от лужицы-сосульки, то ли от хоуковой слюны.
Мысль об облизанных ногах откликнулась жаром в паху. Фейнриэль тоже был горячим, гладеньким и юрким. Ну уж нет, такое счастье добровольно не отпускают.
— Отвали, тебе говорят! — взвизгнул Фейнриэль, когда его ткнули носом в кровать. — Хуже будет!
— А что ты сделаешь? Будешь мне каждую ночь являться в кошмарах? — Хоуку не требовалось веревок или цепей, для длинного, но тоненького полуэльфа вполне хватало собственных лап. Даже одной. Свободной он потискал ягодицы Фейнриэля и дотронулся до яичек. Они тоже были теплые и смешно-голенькие, разве чуть с мягким пушком. — …Эротических, — закончил Хоук.
— Я… Я…
Пока ткнутый носом в доску Фейнриэль придумывал кары и бесполезно дрыгался, Хоук опустился на колени.
Уж очень понравилось трогать яички и задницу цвета густых сливок — с едва уловимым золотистым оттенком.
Он по-собачьи лизнул между ног, вытянул язык, чтобы попробовать «пушок» на вкус, а затем скользнул в сжатое пока отверстие.
Фейнриэль выгнулся всем телом.
Сопротивлялся… или уже не очень. Хоук мысленно усмехнулся, просовывая язык глубже — это оказалось приятно, мальчик был чистенький, надушенный какими-то тевинтерскими пряными благовониями, а от быстрых рывков туда-назад явно поплыл — вскидывал зад, расслабился и всхлипывал сквозь стиснутые зубы.
Совсем не протестующе всхлипывал.
— Ох, да, — выдохнул он, наконец. Хоук больше не удерживал — разве, языком и чуть помогая себе пальцами.
— Другое дело, — прервался немного. Собственный голос звучал укоризненно и издалека. — А то выдумываешь всякие сосульки, веревки… шлепки…
Он хлопнул Фейнриэля по откляченной заднице. Небольно. А потом сжал, наверное, чувствительно, но было так здорово тискать — ягодицы у того маленькие, аккуратные, в растопыренной ладони Хоука каждая помещалась целиком. На них оставались розовые отпечатки, точно клейма.
— Хоук! — дернулся Фейнриэль.
— Чего?
— Э… ты не мог бы… — он выразительно вильнул бедрами. Хоук продолжал невозмутимо тискать. Ничего, он потерпит — хоть яйца давно ноют, а член мог бы посоревноваться твердостью с колоннами Минратоуса.
— Продолжить?
Фейнриэль мотнул светловолосой макушкой.
— Ну… теоретически, да. Хотя у меня есть идея получше, — в хорошо смазанное слюной отверстие палец проскользнул легко. Хоук отметил, что мальчик не совсем девственник, кто-то там уже побывал… даже лучше. От девственников он старался держаться подальше.
— Убери свои грязные…
— Они не грязные, — палец продвинулся глубже. Фейнриэль напряг мышцы живота, сдерживая новый стон. Хоук осторожно дотронулся. — Тебе же нравится?
Мог бы не спрашивать. Фейнриэль всхлипнул и шумно задышал носом, когда Хоук прикоснулся к небольшому члену парня, рука у него сделалась мокрой — мокрее вылизанной задницы.
Он добавил и этой жидкости, немного «разбавив» магией. И только после этого ткнулся членом в полуоткрытое отверстие.
Фейнриэль оглянулся. Глаза у него были огромные; в расширенном зрачке Хоук увидел свое отражение и наклонился, чтобы поцеловать скулу и затылок.
— Будет хорошо, — пообещал он.
И продвинулся глубже.
Было жарко и тесно. Хоук навалился всем весом, вжимая Фейнриэля в доски кровати; прикусил загривок, словно кобель, удерживающий строптивую суку. А потом подтолкнул руки под грудь и живот.
Стал гладить и теребить маленькие соски, ущипнул — Фейнриэль жалобно вякнул, подмахнув задом. Хоук остерегался пока вбиваться, зато наслаждался тем, как сжались вокруг члена мышцы, как колотится сердце и тычется в ладонь член.
«Лучше, чем веревки, правда?» — но вслух не сказал, сам дыша в затылок и ухо.
Теперь он входил-выходил чаще. Фейнриэлев член почти помещался в ладони — размеры у него все-таки скорее эльфийские, подумал Хоук, ну разве чуть побольше. Он старался сдергивать аккуратно — лапы жесткие, колючие от мозолей, а с мальчиком надо ласково. Магистр он или нет, а все-таки — свой.
И заглянул к нему Хоук по дружбе, на дружескую же помощь надеясь.
А веревки и сосульку он уже простил. Андерсу вон церковь простил, шлепки и кусок льда в заднице — ерунда.
Фейнриэль перестал изображать протест. Извивался, стонал от каждого «выпада» вперед, размазывал по пальцам вязковатую теплую жидкость.
А потом как-то тонко пискнул — и выстрелило несколькими «фонтанчиками», отчего Хоук и сам кончил, по-прежнему сжимая Фейнриэля в объятиях и прикусывая мягко очерченное плечо.
И забрался на кровать, обнимая, целуя куда-то невпопад — то ли подбородок, то ли шею, то ли вообще ямочку под мочкой уха. Фейнриэль дышал, полуоткрыв рот. Глаза у него оставались закрытыми, а выражение лица почему-то казалось почти скорбным, хотя Хоук уже и не слишком тискал.
— По-моему я сдержал обещание, — проговорил Хоук.
Фейнриэль фыркнул, открыл один глаз, и весь залился краской — снова.
А потом кивнул.
— Считай, что вопрос с оплатой улажен. Вот только, — он хитро прищурился. — Что скажет Андерс?
— А вот это, — Хоук поцеловал (эй! Ты колючий!) Фейнриэля. — Я как-нибудь решу сам.
Луна раскидала все лучи по небу, соткала блекло-серое предрассветное марево и теперь тихо блекла.
Андерс высунулся из низкого окна. Никого. Даже бродяга, что с вечера обнимал бутылку возле стены соседнего дома, уполз спать. Улица казалась пустынной и призрачной, словно сама Тень.
Теплый ветер лениво гнал клок тряпки, ореховую скорлупу и прочий мусор.
«Три дня», — напомнил себе Андерс. Хоук сказал: жди три дня. А потом — бери посох и удирай, снова удирай затравленным зверем — теперь и единственного места, где маг не чувствует себя проклятым.
«Я пойду его спасать», — решил Андерс.
Свой посох он потерял в последней киркволльской битве, а хоуковский ложился в руку скверно — тяжелый, низ зазубрен глефой — не только магическое оружие. К тому же зачарован на стихийную магию, в которой Андерс никогда не был силен.
«Сойдет».
Он со скрупулезной честностью истинного преступника оставил на подушке остатки платы за комнату и чаевые.
Прислушался к приглушенному храпу соседних гостевых комнат.
Почти зажмурившись, перешагнул порог.
И столкнулся с Хоуком в дверях.
Тот ввалился — рослый, крупный, сразу стало тесно в комнате. И тепло — не душно-жарко, а будто у камина.
— Хоук, — Андерс на шею не бросился, нет. Только руку сжал.
— Ага, — тот зевнул и почесал бороду. От него пахло пряностями и чем-то неуловимым, резковато-знакомым. На запястьях темной вязью сплелись синяки.
Андерс подозрительно уставился на них, но Хоук обнял его.
— У меня все получилось. Фейнриэль согласился помогать… — и сжал, жестко до жестокости, но Андерс привык и послушно обмяк.
— И еще… он приглашает тебя. Говорит, есть парень по имени Коннор, о котором ты слышал и с которым хочет познакомить лично.
Он ухмыльнулся, показывая зубы.
— Фейнриэль обещает, что из нас четырех получится отличная команда. Так сказать, сотрудничество по старой дружбе.
@темы: слэш, Андерс, м!Хоук, Фейнриэль, Secret Santa 2012/2013
Для: Astera Orey
Автор: Тернуша
Название: Там внизу все в дыму и огнях...
Пресонажи: Орсино/ж!Хоук
Категория: джен
Рейтинг: G
Там внизу все в дыму и огнях. Не поймешь то ли праздник, то ли война.
А мы здесь и у нас есть бутылка неплохого вина. Что будем делать?
(По клику изображение откроется в большем размере)
@темы: арт, м!Хоук, Орсино, джен, Secret Santa 2012/2013
Для: Русалка Милюля
Автор: LenaSt
Название: Поверь мне
Пейринг: Архитектор/Солона Амелл, Ута
Категория: джен, гет
Жанр: рождественская история
Рейтинг: G
Размер: миди (21.3 тыс. знаков с пробелами)
Предупреждение: читать дальшеАвтор разделяет точку зрения, что Архитектор - не просто ПТ. А гораздо больше. Но его героиня вынуждена придерживаться "каноничной" точки зрения
Комментарий автора: С Новым годом замечательную, остроумную и талантливую Русалку. (Если подарок придется не по вкусу, то автор обязуется заменить его за свой счет
)Перевитая высохшими венами рука почти коснулась ее лица. Истончившаяся плоть пахла пеплом, настойчиво и до боли знакомо. Она сжала зубы, еще не до конца понимая, что от нее хотят, но уже заранее противясь этому.
– Пей.
Теперь стало легче, голос – нечто куда более реальное, нежели запах. Связующая нить, пусть и слабая.
Она потрясла головой, пытаясь вспомнить, где уже слышала этот голос, спокойный и равнодушный, без тени эмоций. Глаза слезились, и длинный узкий силуэт стоящего перед ней то расплывался темным пятном, то приобретал невыносимую резкость .
– Солона Амелл, – произнесла она бездумно, не понимая, что это ее имя – просто потому что ей казалось необходимым сказать это вслух. Но незнакомец, которого она никак не могла вспомнить, не ответил. Холодные гладкие края кубка с неведомым пойлом настойчиво коснулись ее рта, и тогда она разомкнула склеившиеся губы и неохотно сделала первый глоток.
Когда она заснула, эмиссар, называющий себя Архитектором, какое-то время пристально наблюдал за ее искаженным во сне лицом, словно отмечая какие-то ему одному понятные детали; затем тихо вышел прочь, аккуратно прикрыв за собой двери.
Ночью пришел жар. Солоне мерещилось, что кровь в теле превратилась в кипящее масло, сжигая кожу и мышцы изнутри. Дыхание стало прерывистым, она металась на скомканной постели до тех пор, пока сухая теплая ладонь не легла на воспаленный лоб, и тогда стало легче, намного легче.
***
Она знала, что это случится, рано или поздно. Что каждый из них не избежит своей участи, но никогда не задумывалась о том, что произойдет, когда этот день настанет для нее.
Каждый, кто проходил Ритуал Посвящения, принимая в себя частицу скверны, готовился к неминуемому уходу на Глубинные тропы. Когда-то Солоне Амелл казалось, что и она будет готова, когда придет время.
Но когда это произошло, оказалось, что она ошибалась.
Все началось в прекрасный солнечный день, когда Башня Бдения праздновала пятнадцатую годовщину с того дня, когда, почти полностью разрушенная, она так и осталась непреодолимой преградой на пути полчищ порождений тьмы. Амарантайн был спасен, и доблесть ордена Серых стражей вновь казалась непоколебимой в глазах благодарных горожан.
В тот праздничный вечер Страж-Командор Солона Амелл должна была ужинать вместе со своими собратьями и соратниками. Друзьями. Подчиненными. Она должна была сидеть во главе длинного стола, небрежно прислонив магический посох к высокой резной спинке кресла; должна была произнести речь и множество раз поднять кубок, слегка пригубливая его содержимое. Делать то, что уже стало традицией за полтора десятка лет.
Вместо этого Страж-Командор очнулась на рассвете далеко за стенами Башни, возле какой-то полуразрушенной хижины, сонная, напуганная и избитая. Она так и не узнала, где была и что делала той ночью; украдкой пробравшись в свои покои, Солона долго смазывала свежие ссадины составом из лекарственных трав. И никак не объяснила свое отсутствие на пиру, хотя знала, что оно не могло остаться незамеченным.
Дни шли один за другим, странное происшествие превратилось в пугающую реальность. Разум стал подводить ее, заставляя чувствовать себя бесполезной и ненужной. Поначалу Амелл умело скрывала провалы в памяти, скрупулезно записывая и помечая текущие дела и заботы. Но чем дальше, тем хуже все становилось. Однажды она не смогла вспомнить имени одного из Стражей, и хотя это был не ветеран, всего лишь новичок – промах Стража-Командора не остался незамеченным.
Именно тогда появились взгляды. Косые взгляды. Солона ощущала их на себе каждый раз, когда покидала свой кабинет. И шепот. Она превратилась в затворницу, стремясь передавать все приказы и распоряжения через сенешаля. Какое-то время это казалось выходом из ситуации, до тех пор, пока однажды Страж-Командор не распознала жалость в глазах сенешаля. А еще – ожидание.
***
– Будет хорошо, если ты попытаешься помочь, человек.
Солона вздрогнула – Архитектор возник за ее плечом бесшумно, словно материализовавшись в воздухе. Хотя знала, что это не так.
Ее все еще знобило, и она поплотнее укуталась в толстое серое одеяло, слегка влажное от впитавшегося пота.
– С чего бы? – она постаралась, чтобы это прозвучало равнодушно, но получилось хрипло и вымученно. – Наша договоренность исчерпана много лет назад.
– Помочь себе, – уточнил Архитектор. Сжав сухой ладонью ее челюсти, он быстро и внимательно осмотрел Солону, точно больное животное. За спиной эмиссара маячила верная Ута, мрачно глядя на Амелл обведенными черной каймой глазами.
Все так же неторопливо, эмиссар достал длинный нож с тонким как волос лезвием и сделал несколько узких надрезов на ключицах Солоны, споро втирая в ранки темную тягучую мазь. Амелл попыталась протестовать, но умолкла, внезапно заметив собственное отражение в сверкающем металле браслетов эмиссара.
Солона вздрогнула – Архитектор возник за ее плечом бесшумно, словно материализовавшись в воздухе. Хотя знала, что это не так.
Ее все еще знобило, и она поплотнее укуталась в толстое серое одеяло, слегка влажное от впитавшегося пота.
– С чего бы? – она постаралась, чтобы это прозвучало равнодушно, но получилось хрипло и вымученно. – Наша договоренность исчерпана много лет назад.
– Помочь себе, – уточнил Архитектор. Сжав сухой ладонью ее челюсти, он быстро и внимательно осмотрел Солону, точно больное животное. За спиной эмиссара маячила верная Ута, мрачно глядя на Амелл обведенными черной каймой глазами.
Все так же неторопливо, эмиссар достал длинный нож с тонким как волос лезвием и сделал несколько узких надрезов на ключицах Солоны, споро втирая в ранки темную тягучую мазь. Амелл попыталась протестовать, но умолкла, внезапно заметив собственное отражение в сверкающем металле браслетов эмиссара.
***
Когда ворота Башни Бдения последний раз закрылись за ней, первым желанием Солоны Амелл было упасть на колени и разрыдаться. Но, конечно же, она не могла себе этого позволить. Стыд жег ее с того момента, когда она увидела ожидание на лице сенешаля. Все знали, что с ней происходит, знали, наверное, гораздо раньше, чем поняла она сама. И ждали, ничего не предпринимали, не говорили – просто наблюдали и ждали.
Каждый Страж пройдет этим путем, напомнила она себе, и зашагала вперед, сжав посох до боли в костяшках.
Отказавшись от напутствий, торжественного прощания и прочих траурных церемоний, Солона предпочла тихо уйти, затерявшись в чаще Леса Вендинг. Там, в глубинах полуразрушенных сильверитовых шахт узкие каменистые ходы вели вниз, на Глубинные тропы…
Каждый Страж пройдет этим путем, напомнила она себе, и зашагала вперед, сжав посох до боли в костяшках.
Отказавшись от напутствий, торжественного прощания и прочих траурных церемоний, Солона предпочла тихо уйти, затерявшись в чаще Леса Вендинг. Там, в глубинах полуразрушенных сильверитовых шахт узкие каменистые ходы вели вниз, на Глубинные тропы…
***
Нехотя открыв глаза, Амелл недовольно взглянула на Архитектора. Сколько он вот так стоит и наблюдает за ней?
– Пора подниматься, человек. – Архитектор смотрел на нее свысока, казалось, в узких темных глазах притаилось презрение. – Твой недуг отступил, ты можешь встать с постели.
Подтянув одеяло повыше, Солона надменно ответила, стараясь выговаривать слова как можно четче:
– Мне нужен покой. Убирайся!
Она страшно не любила, когда кто-то заставал ее врасплох. Особенно когда она погружалась в такие личные, печальные воспоминания.
– Ты предпочитаешь валяться тут и жалеть себя? Что ж, я не удивлен. Это так глупо, так… по-человечески.
К щекам Амелл прилила кровь.
– Я не жалею! И знаешь, я не просила приносить меня сюда. Я пришла на Глубинные тропы, чтобы умереть!
– Не жалеешь? – наклонившись, Архитектор смахнул предательскую слезу, затаившуюся в уголке ее глаза. Его тонкие губы едва заметно изогнулись, будто в усмешке. – Я тебя понял, человек, ты решила умереть. Тогда вставай и иди.
Чувствуя себя невероятно глупо, Амелл аккуратно подоткнула под себя одеяло – не приведи Создатель эта тварь будет пялиться на ее тело – и принялась осторожно сползать с кровати.
Первое же движение заставило ее сдавленно охнуть и закусить губу – казалось, кости в теле расщепились на сотни осколков, впиваясь изнутри невыносимой болью. Стоя на каменном полу и упрямо покачиваясь на дрожащих от слабости ногах, Солона с вызовом взглянула на Архитектора.
– Доволен? Теперь верни мои одежду, посох, и я уйду.
Она побрела к выходу, отчаянно стараясь двигаться прямо, ощущая на спине холодный взгляд эмиссара. Рука Архитектора неожиданно мягко легла на плечо, заставив ее остановиться:
– Ты ведь слышишь ее, Страж? Песню?
– Она как мысли в моей голове, – Амелл коснулась лба и горько улыбнулась. – Попробуй представить, каково это…
– Пора подниматься, человек. – Архитектор смотрел на нее свысока, казалось, в узких темных глазах притаилось презрение. – Твой недуг отступил, ты можешь встать с постели.
Подтянув одеяло повыше, Солона надменно ответила, стараясь выговаривать слова как можно четче:
– Мне нужен покой. Убирайся!
Она страшно не любила, когда кто-то заставал ее врасплох. Особенно когда она погружалась в такие личные, печальные воспоминания.
– Ты предпочитаешь валяться тут и жалеть себя? Что ж, я не удивлен. Это так глупо, так… по-человечески.
К щекам Амелл прилила кровь.
– Я не жалею! И знаешь, я не просила приносить меня сюда. Я пришла на Глубинные тропы, чтобы умереть!
– Не жалеешь? – наклонившись, Архитектор смахнул предательскую слезу, затаившуюся в уголке ее глаза. Его тонкие губы едва заметно изогнулись, будто в усмешке. – Я тебя понял, человек, ты решила умереть. Тогда вставай и иди.
Чувствуя себя невероятно глупо, Амелл аккуратно подоткнула под себя одеяло – не приведи Создатель эта тварь будет пялиться на ее тело – и принялась осторожно сползать с кровати.
Первое же движение заставило ее сдавленно охнуть и закусить губу – казалось, кости в теле расщепились на сотни осколков, впиваясь изнутри невыносимой болью. Стоя на каменном полу и упрямо покачиваясь на дрожащих от слабости ногах, Солона с вызовом взглянула на Архитектора.
– Доволен? Теперь верни мои одежду, посох, и я уйду.
Она побрела к выходу, отчаянно стараясь двигаться прямо, ощущая на спине холодный взгляд эмиссара. Рука Архитектора неожиданно мягко легла на плечо, заставив ее остановиться:
– Ты ведь слышишь ее, Страж? Песню?
– Она как мысли в моей голове, – Амелл коснулась лба и горько улыбнулась. – Попробуй представить, каково это…
***
Солона Амелл не покинула лабораторию Архитектора – ни в тот день, ни позднее. Что-то удержало ее уже у самых дверей. Возможно, высокий замысловатый головной убор, край которого она разглядела в тени на вершине лестницы. Когда бесшумно возникшая рядом Ута сжала ее предплечье, увлекая обратно, она не стала противиться.
Глядя на струпья, покрывающие землистого цвета лицо провожатой, Солона отстраненно думала, что еще немного – и ее собственное лицо тоже станет таким. Когда скверна начнет подчинять себе ее тело. Поднеся ладони к лицу, Амелл заметила, что вены на руках потемнели и набухли, покрыв кожу тонкой, отчетливой сеткой. И в этот миг она пожалела, что не решилась ступить за порог.
Вместо этого она покорно пошла за бывшей Молчаливой Сестрой, безвольно следуя по узким извилистым коридорам, в полной тишине, прерываемой лишь звуками шагов.
Ута привела ее в незнакомую полукруглую комнату. Архитектор уже ожидал, как обычно, невозмутимый.
– Я могу помочь тебе, человек.
– Правда? – Амелл стало смешно. Настолько, что она даже смогла улыбнуться. – Но я думаю, ты врешь. Тебе просто нужен новый объект для твоих исследований.
– Посмотри на нее. – Эмиссар показал на Уту, которая замерла в дверях. – Ты видела ее, знаешь, как скверна пожирала ее тело – и все же она живет. И будет жить еще долго. Она тоже была Серым Стражем, как и ты.
– Я не хочу быть такой. Вурдалаком. И она тоже не хочет, я знаю. – Краем глаза Солона заметила, как Ута нервно шевельнулась при этих словах. – Она с тобой, потому что ты обещаешь вернуть ей жизнь. Так почему ты считаешь, что я соглашусь стать такой же?
– Возможно потому, что я собираюсь предложить тебе нечто другое?
Тихий, едва слышный шелест шагов. Вновь легкое касание сухих пальцев, на этот раз вдоль шеи. Гладкий кубок из темного полированного камня оказался прямо напротив ее глаз. Зачарованная, Солона следила, как густая черная жидкость плещется между краев чаши.
– Я могу очистить твое тело от скверны, Страж. Но ты должна мне поверить. Пей!
Глядя на струпья, покрывающие землистого цвета лицо провожатой, Солона отстраненно думала, что еще немного – и ее собственное лицо тоже станет таким. Когда скверна начнет подчинять себе ее тело. Поднеся ладони к лицу, Амелл заметила, что вены на руках потемнели и набухли, покрыв кожу тонкой, отчетливой сеткой. И в этот миг она пожалела, что не решилась ступить за порог.
Вместо этого она покорно пошла за бывшей Молчаливой Сестрой, безвольно следуя по узким извилистым коридорам, в полной тишине, прерываемой лишь звуками шагов.
Ута привела ее в незнакомую полукруглую комнату. Архитектор уже ожидал, как обычно, невозмутимый.
– Я могу помочь тебе, человек.
– Правда? – Амелл стало смешно. Настолько, что она даже смогла улыбнуться. – Но я думаю, ты врешь. Тебе просто нужен новый объект для твоих исследований.
– Посмотри на нее. – Эмиссар показал на Уту, которая замерла в дверях. – Ты видела ее, знаешь, как скверна пожирала ее тело – и все же она живет. И будет жить еще долго. Она тоже была Серым Стражем, как и ты.
– Я не хочу быть такой. Вурдалаком. И она тоже не хочет, я знаю. – Краем глаза Солона заметила, как Ута нервно шевельнулась при этих словах. – Она с тобой, потому что ты обещаешь вернуть ей жизнь. Так почему ты считаешь, что я соглашусь стать такой же?
– Возможно потому, что я собираюсь предложить тебе нечто другое?
Тихий, едва слышный шелест шагов. Вновь легкое касание сухих пальцев, на этот раз вдоль шеи. Гладкий кубок из темного полированного камня оказался прямо напротив ее глаз. Зачарованная, Солона следила, как густая черная жидкость плещется между краев чаши.
– Я могу очистить твое тело от скверны, Страж. Но ты должна мне поверить. Пей!
***
Время шло. Амелл не могла сказать, сколько дней минуло с того момента, как Архитектор (или, может быть, Ута?) нашел ее на Глубинных тропах и принес сюда, в свое тайное убежище. И каждый новый день всегда начинался для нее одинаково – с горьковатой вязкой жидкости в каменной чаше.
Обычно Архитектор лично приносил гостье питье, и Амелл постепенно начала привыкать к его молчаливому присутствию. К своему удивлению, она поняла, что ждет его появления, и если вместо высокой худой фигуры на пороге появлялась низкорослая Ута, Солону охватывало разочарование.
Судьба любит пошутить, частенько думала Амелл. В самом деле, была какая-то изысканная ирония в том, что бывший Серый Страж коротает оставшиеся ей дни в компании с порождением тьмы и его слугой-вурдалаком. Конечно, Архитектор не был обычным чудовищем с Глубинных троп. И когда-то, давным-давно, они заключили соглашение.
Солона вздрогнула, вспомнив Мать. Не однажды после памятных событий она думала, правильно ли поступила, сдержав слово, данное Архитектору. Не ошиблась ли, сохранив ему жизнь. И вот теперь, возможно, он спасает жизнь ей. Если, конечно, не лжет.
«Но ты должна мне поверить».
Что ж, Амелл верила. Разве ей оставалось что-то еще?
***
Рассказ Солоны об экспериментах Авернуса эмиссар выслушал с большим интересом – Амелл уже научилась читать по бесстрастному лицу собеседника.
– Возможно, эликсир этого мага и стал причиной того, что скверна так быстро подчинила твое тело. Что дало тебе зелье Авернуса, человек?
– Силу, – Амелл с вызовом посмотрела на Архитектора. – Он тоже Серый Страж. Но… скверна не причинила ему вреда, он прожил более двухсот лет, проводя исследования и совершенствуясь в магии.
– Он раскрыл секреты крови Стражей? Почему он не поделился этим знанием с тобой?
– Я не знаю. Он обещал мне, но этого так и не случилось. Мне лишь известно, что он покинул Пик Солдата, и больше никто о нем не слышал. Он знал секрет, как обуздать порчу. Но даже он не говорил о том, что есть возможность избавиться от нее.
Архитектор задумчиво кивнул. Длинная тень на стене качнулась в такт его движению.
– Ты правда это можешь? – настойчиво спросила Солона, глядя в глаза эмиссару.
– Я уже сказал тебе, Страж.
– Что за напиток ты даешь мне? Что в нем?
– Ты ведь чувствуешь облегчение?
Амелл украдкой взглянула на свои кисти: вены все еще выделялись на бледной коже, но казались почти нормальными. Если бы она еще могла взглянуть на себя в зеркало…
– Да. Голос стал тише, он не туманит мое сознание.
– Разве этого недостаточно?
– Я хочу понять.
– Ты обещала верить.
Выпрямившись, Архитектор подошел к массивному столу, заваленному фолиантами, рукописями, свитками.
– Тебе лучше уйти.
Потоптавшись за спиной эмиссара и поняв, что пытаться продолжить беседу бесполезно, Солона ушла.
– Возможно, эликсир этого мага и стал причиной того, что скверна так быстро подчинила твое тело. Что дало тебе зелье Авернуса, человек?
– Силу, – Амелл с вызовом посмотрела на Архитектора. – Он тоже Серый Страж. Но… скверна не причинила ему вреда, он прожил более двухсот лет, проводя исследования и совершенствуясь в магии.
– Он раскрыл секреты крови Стражей? Почему он не поделился этим знанием с тобой?
– Я не знаю. Он обещал мне, но этого так и не случилось. Мне лишь известно, что он покинул Пик Солдата, и больше никто о нем не слышал. Он знал секрет, как обуздать порчу. Но даже он не говорил о том, что есть возможность избавиться от нее.
Архитектор задумчиво кивнул. Длинная тень на стене качнулась в такт его движению.
– Ты правда это можешь? – настойчиво спросила Солона, глядя в глаза эмиссару.
– Я уже сказал тебе, Страж.
– Что за напиток ты даешь мне? Что в нем?
– Ты ведь чувствуешь облегчение?
Амелл украдкой взглянула на свои кисти: вены все еще выделялись на бледной коже, но казались почти нормальными. Если бы она еще могла взглянуть на себя в зеркало…
– Да. Голос стал тише, он не туманит мое сознание.
– Разве этого недостаточно?
– Я хочу понять.
– Ты обещала верить.
Выпрямившись, Архитектор подошел к массивному столу, заваленному фолиантами, рукописями, свитками.
– Тебе лучше уйти.
Потоптавшись за спиной эмиссара и поняв, что пытаться продолжить беседу бесполезно, Солона ушла.
***
Открыв глаза, она обнаружила привычный кубок на столике возле постели. Сегодня Архитектор не пришел.
Он сердится, поняла Амелл. И мрачно усмехнулась: уже думает об Архитекторе как о человеке, совсем дела плохи.
Дотянувшись до заботливо приготовленного эмиссаром питья – ей почему-то ни на секунду не приходило в голову, что зелье могла приготовить Ута – Солона села на постели и сделала первый глоток. В этот раз она пила медленно, смакуя и катая густую жидкость на языке. Вкус был странный, многослойный: за травяной горечью отвара скрывался привкус чего-то знакомого – солоноватый, с легким запашком гнили.
Допив, Солона снова легла в постель, задумчиво вертя кубок. Впервые с того момента, как она вышла за ворота Башни Бдения, в ней проснулось любопытство.
Он сердится, поняла Амелл. И мрачно усмехнулась: уже думает об Архитекторе как о человеке, совсем дела плохи.
Дотянувшись до заботливо приготовленного эмиссаром питья – ей почему-то ни на секунду не приходило в голову, что зелье могла приготовить Ута – Солона села на постели и сделала первый глоток. В этот раз она пила медленно, смакуя и катая густую жидкость на языке. Вкус был странный, многослойный: за травяной горечью отвара скрывался привкус чего-то знакомого – солоноватый, с легким запашком гнили.
Допив, Солона снова легла в постель, задумчиво вертя кубок. Впервые с того момента, как она вышла за ворота Башни Бдения, в ней проснулось любопытство.
***
Разговаривать с Утой оказалось бесполезно – Солона уже знала, что та способна общаться знаками и записками, но вопрос о происхождении отвара гномка проигнорировала. Забрав пустой кубок, она удалилась, не удостоив Амелл взгляда.
Впрочем, Солона всерьез и не рассчитывала получить ответ. Тайна напитка будоражила ее: Архитектор не пожелал раскрыть свой секрет, не захотел, чтобы она знала; и это настойчивое требование верить ему…
Амелл решила для себя, что выяснит правду – во что бы то ни стало. Оставалось дождаться подходящего случая.
Вскоре он представился.
Как и все порождения тьмы, Архитектор не нуждался в отдыхе. Он мог проводить в лаборатории дни и ночи напролет, и лишь странные звуки (а иногда – запахи), просачивавшиеся из-под каменной двери, свидетельствовали о неустанном труде хозяина лаборатории.
Амелл не сомневалась, что проникнув в святая святых Архитектора, она непременно отыщет интересующие ее сведения. И хотя она понятия не имела, что и где искать, ей казалось – она узнает искомое как только увидит.
Дело было за малым: дождаться, когда Архитектор покинет лабораторию, проникнуть туда и тщательнейшим образом все осмотреть. Или – эта идея нравилась Солоне куда больше – выманить его оттуда. В голове Амелл быстро созрел довольно примитивный план, который, в случае удачного завершения, вполне мог дать ей желанную возможность.
Всего лишь небольшой отвлекающий маневр. Амелл давно приметила, что под лестницей, ведущей наверх, к выходу из логова Архитектора, свили гнездо летучие мыши. Магические способности Солоны были истощены до предела, но на небольшую вспышку пламени их хватило.
Отчаянно захлопав крыльями стая потревоженных мышей взвился под своды пещеры с пронзительным верещанием, неразличимым для человеческих ушей Солоны, но слышимым для Уты и Архитектора. Амелл едва успела укрыться в боковом ответвлении коридора, заслышав шаги эмиссара и его немой прислужницы ; после чего что есть духу помчалась к лаборатории. Расчет оправдался – эмиссар так спешил проверить безопасность своего убежища, что впопыхах не наложил охранное заклятье на дверь, ограничившись лишь тем, что плотно прикрыл ее.
Проникнув в лабораторию, Амелл испустила разочарованный вздох. Всюду, сколько охватывал ее взгляд стояли шкафы и стеллажи с сотнями и сотнями фолиантов, стеклянных и каменных емкостей, колб с разноцветными порошками, бутылей, наполненных жидкостями всевозможных цветов и плотности. В центре лаборатории стоял высокий, почерневший от старости стол, покрытый незнакомыми Солоне символами, испускающими призрачное свечение.
Сжав кулаки, Амелл растерянно оглянулась, отчаяние захлестнуло ее. Какой же идиоткой она была, надеясь что-то найти среди магических вещей Архитектора, используемых Создатель ведает в каких целях. Да ей года не хватит, чтобы разобрать эти залежи!
Обернувшись на размеренный звук шагов по каменному полу, Солона заполошно заметалась по комнате в поисках укрытия. Ее план сработал, но лишь отчасти – Архитектор слишком быстро выявил источник шума и теперь возвращался. Не найдя ничего лучше, Амелл быстро залезла под стол, съежившись в спасительной темноте под массивной столешницей. В какой-то бесконечный в своем ужасе миг ей казалось, что эмиссар заметил ее, подойдя вплотную, но затем отошел и Солона поняла, что он только взял что-то со стола, не обратив внимания на притаившуюся под ним незваную гостью.
Слега осмелев, она подалась вперед, стараясь держать эмиссара в поле зрения. Тем временем, Архитектор повернулся к массивному шкафу и вынул оттуда знакомый каменный кубок. Затаив дыхание, Амелл следила за каждым его движением. Биение сердца отдавалось в ушах барабанным боем, и ей казалось, что эмиссар не может не услышать столь оглушительный звук.
Между тем, Архитектор снял с полок две бутыли, содержимое которых тщательно отмерил и смешал, предварительно аккуратно смазав им стенки кубка. Потом – Солона не поверила своим глазам – эмиссар снял массивный золотой браслет, обвивавший левую руку, вынул узкий кинжал с треугольным каменным лезвием и сделал аккуратный надрез на запястье. Подставив кубок под тонкую струйку крови, сочащуюся из раны, Архитектор подождал, пока емкость наполнится, затем что-то втер в запястье и вновь надел браслет.
Еще не найдя в себе сил до конца поверить в происходящее, Амелл ошеломленно смотрела, как осторожно эмиссар размешивает зелье, как идет к дверям, чтобы отнести это питье ей, Солоне.
Вот почему послевкусие от напитка казалось ей знакомым – терпкий, с легким оттенком гнили – он был похож, очень похож на пойло, которое она приняла из рук Дункана во время Ритуала Посвящения.
Впрочем, Солона всерьез и не рассчитывала получить ответ. Тайна напитка будоражила ее: Архитектор не пожелал раскрыть свой секрет, не захотел, чтобы она знала; и это настойчивое требование верить ему…
Амелл решила для себя, что выяснит правду – во что бы то ни стало. Оставалось дождаться подходящего случая.
Вскоре он представился.
Как и все порождения тьмы, Архитектор не нуждался в отдыхе. Он мог проводить в лаборатории дни и ночи напролет, и лишь странные звуки (а иногда – запахи), просачивавшиеся из-под каменной двери, свидетельствовали о неустанном труде хозяина лаборатории.
Амелл не сомневалась, что проникнув в святая святых Архитектора, она непременно отыщет интересующие ее сведения. И хотя она понятия не имела, что и где искать, ей казалось – она узнает искомое как только увидит.
Дело было за малым: дождаться, когда Архитектор покинет лабораторию, проникнуть туда и тщательнейшим образом все осмотреть. Или – эта идея нравилась Солоне куда больше – выманить его оттуда. В голове Амелл быстро созрел довольно примитивный план, который, в случае удачного завершения, вполне мог дать ей желанную возможность.
Всего лишь небольшой отвлекающий маневр. Амелл давно приметила, что под лестницей, ведущей наверх, к выходу из логова Архитектора, свили гнездо летучие мыши. Магические способности Солоны были истощены до предела, но на небольшую вспышку пламени их хватило.
Отчаянно захлопав крыльями стая потревоженных мышей взвился под своды пещеры с пронзительным верещанием, неразличимым для человеческих ушей Солоны, но слышимым для Уты и Архитектора. Амелл едва успела укрыться в боковом ответвлении коридора, заслышав шаги эмиссара и его немой прислужницы ; после чего что есть духу помчалась к лаборатории. Расчет оправдался – эмиссар так спешил проверить безопасность своего убежища, что впопыхах не наложил охранное заклятье на дверь, ограничившись лишь тем, что плотно прикрыл ее.
Проникнув в лабораторию, Амелл испустила разочарованный вздох. Всюду, сколько охватывал ее взгляд стояли шкафы и стеллажи с сотнями и сотнями фолиантов, стеклянных и каменных емкостей, колб с разноцветными порошками, бутылей, наполненных жидкостями всевозможных цветов и плотности. В центре лаборатории стоял высокий, почерневший от старости стол, покрытый незнакомыми Солоне символами, испускающими призрачное свечение.
Сжав кулаки, Амелл растерянно оглянулась, отчаяние захлестнуло ее. Какой же идиоткой она была, надеясь что-то найти среди магических вещей Архитектора, используемых Создатель ведает в каких целях. Да ей года не хватит, чтобы разобрать эти залежи!
Обернувшись на размеренный звук шагов по каменному полу, Солона заполошно заметалась по комнате в поисках укрытия. Ее план сработал, но лишь отчасти – Архитектор слишком быстро выявил источник шума и теперь возвращался. Не найдя ничего лучше, Амелл быстро залезла под стол, съежившись в спасительной темноте под массивной столешницей. В какой-то бесконечный в своем ужасе миг ей казалось, что эмиссар заметил ее, подойдя вплотную, но затем отошел и Солона поняла, что он только взял что-то со стола, не обратив внимания на притаившуюся под ним незваную гостью.
Слега осмелев, она подалась вперед, стараясь держать эмиссара в поле зрения. Тем временем, Архитектор повернулся к массивному шкафу и вынул оттуда знакомый каменный кубок. Затаив дыхание, Амелл следила за каждым его движением. Биение сердца отдавалось в ушах барабанным боем, и ей казалось, что эмиссар не может не услышать столь оглушительный звук.
Между тем, Архитектор снял с полок две бутыли, содержимое которых тщательно отмерил и смешал, предварительно аккуратно смазав им стенки кубка. Потом – Солона не поверила своим глазам – эмиссар снял массивный золотой браслет, обвивавший левую руку, вынул узкий кинжал с треугольным каменным лезвием и сделал аккуратный надрез на запястье. Подставив кубок под тонкую струйку крови, сочащуюся из раны, Архитектор подождал, пока емкость наполнится, затем что-то втер в запястье и вновь надел браслет.
Еще не найдя в себе сил до конца поверить в происходящее, Амелл ошеломленно смотрела, как осторожно эмиссар размешивает зелье, как идет к дверям, чтобы отнести это питье ей, Солоне.
Вот почему послевкусие от напитка казалось ей знакомым – терпкий, с легким оттенком гнили – он был похож, очень похож на пойло, которое она приняла из рук Дункана во время Ритуала Посвящения.
***
Возвратившись в свою комнату, Солона столкнулась с Архитектором. Не говоря ни слова, он протянул ей кубок.
– Сожалею, – сказала Амелл и выбила чашу из рук эмиссара, не успев даже подумать, что делает, – но я уже пила кровь порождений, мне хватит.
Казалось, Архитектор не удивился.
– Я знал, что так будет. Потому и просил мне верить. Я хочу помочь тебе.
– Заставив пить эту отраву?
– Моя кровь лишает Зов силы.
Спорить с этим Солона не могла. Архитектор был единственным из всех порождений тьмы, чей разум не был подвержен власти Зова. Видя ее колебания, эмиссар протянул к ней руки. Металл браслетов тускло сверкнул в мягком полумраке.
– Смотри, человек. Смотри на свое лицо.
Закусив губу от едва сдерживаемого волнения Амелл приблизилась и заглянула в зеркальную золотую глубину. В мерцающем отражении она увидела себя – осунувшуюся, измученную, с сухой бледной кожей и неестественно светлыми глазами. Ни темной каймы вокруг глаз, ни трупных пятен и струпьев на коже, ни серебристого свечения бельм. Она выглядела человеком.
Архитектор отвел руку.
– На самом деле, признаков порчи еще много, слишком много.
Он взял ее ладони в свои, перевернул, провел длинным ногтем по темной багровой вене.
– Смотри, скверна пульсирует в твоей крови, марая чистый цвет вен…
Коснулся ее щеки, осторожным, почти ласкающим движением.
–… твоя кожа отслаивается, и если ничего не предпринимать, чешуйки превратятся в язвы, язвы в струпья, струпья – в очаги омертвевшей ткани.
Приподняв подбородок Солоны двумя пальцами, эмиссар заставил ее посмотреть ему в глаза.
– И эти глаза со временем станут серебряными, как брюшко дохлой форели, – закончил он.
– Твоя кровь исцелит меня? – Амелл все еще не могла поверить. – Так просто? Тогда почему ты не вылечил Уту?
– Не просто, – Архитектор покачал головой. – Много лет я потратил на то, чтобы создать эликсир, обладающий силой и свойствами моей крови – и безрезультатно. Я не могу давать Уте свою кровь, слишком дорого обойдется подобный эксперимент. Ее трансформация завершилась, она вурдалак, и будет ждать столько, сколько потребуется. Ты же – другое дело. Будучи человеком ты слишком ценна, и я не могу позволить скверне уничтожить тебя.
– Мне жаль, что я разлила зелье. – Амелл внимательно смотрела на Архитектора и видела, как дрогнули уголки его губ. Словно он улыбался. Радовался.
Наконец она поняла. И тоже улыбнулась.
– Я приготовлю новую порцию, человек. Будь добра рационально распорядиться ею.
– Спасибо, – сказала Солона в спину эмиссару. А когда тот обернулся, замешкавшись, она встала на цыпочки и поцеловала его, обняв за узкую талию. – Спасибо…
– Сожалею, – сказала Амелл и выбила чашу из рук эмиссара, не успев даже подумать, что делает, – но я уже пила кровь порождений, мне хватит.
Казалось, Архитектор не удивился.
– Я знал, что так будет. Потому и просил мне верить. Я хочу помочь тебе.
– Заставив пить эту отраву?
– Моя кровь лишает Зов силы.
Спорить с этим Солона не могла. Архитектор был единственным из всех порождений тьмы, чей разум не был подвержен власти Зова. Видя ее колебания, эмиссар протянул к ней руки. Металл браслетов тускло сверкнул в мягком полумраке.
– Смотри, человек. Смотри на свое лицо.
Закусив губу от едва сдерживаемого волнения Амелл приблизилась и заглянула в зеркальную золотую глубину. В мерцающем отражении она увидела себя – осунувшуюся, измученную, с сухой бледной кожей и неестественно светлыми глазами. Ни темной каймы вокруг глаз, ни трупных пятен и струпьев на коже, ни серебристого свечения бельм. Она выглядела человеком.
Архитектор отвел руку.
– На самом деле, признаков порчи еще много, слишком много.
Он взял ее ладони в свои, перевернул, провел длинным ногтем по темной багровой вене.
– Смотри, скверна пульсирует в твоей крови, марая чистый цвет вен…
Коснулся ее щеки, осторожным, почти ласкающим движением.
–… твоя кожа отслаивается, и если ничего не предпринимать, чешуйки превратятся в язвы, язвы в струпья, струпья – в очаги омертвевшей ткани.
Приподняв подбородок Солоны двумя пальцами, эмиссар заставил ее посмотреть ему в глаза.
– И эти глаза со временем станут серебряными, как брюшко дохлой форели, – закончил он.
– Твоя кровь исцелит меня? – Амелл все еще не могла поверить. – Так просто? Тогда почему ты не вылечил Уту?
– Не просто, – Архитектор покачал головой. – Много лет я потратил на то, чтобы создать эликсир, обладающий силой и свойствами моей крови – и безрезультатно. Я не могу давать Уте свою кровь, слишком дорого обойдется подобный эксперимент. Ее трансформация завершилась, она вурдалак, и будет ждать столько, сколько потребуется. Ты же – другое дело. Будучи человеком ты слишком ценна, и я не могу позволить скверне уничтожить тебя.
– Мне жаль, что я разлила зелье. – Амелл внимательно смотрела на Архитектора и видела, как дрогнули уголки его губ. Словно он улыбался. Радовался.
Наконец она поняла. И тоже улыбнулась.
– Я приготовлю новую порцию, человек. Будь добра рационально распорядиться ею.
– Спасибо, – сказала Солона в спину эмиссару. А когда тот обернулся, замешкавшись, она встала на цыпочки и поцеловала его, обняв за узкую талию. – Спасибо…
Эпилог
Ута, бывшая Молчаливая Сестра и бывшая Серый Страж, могла двигаться совершенно беззвучно – так, что даже Архитектор не мог расслышать ее приближения. Вот и теперь она, тихая как тень, возникла на пороге.
«Все готово», – знаками показала она, протянув эмиссару пучок мясистых ярко-зеленых кореньев, известных среди жителей Амарантайна как «мясная трава». Бедняки издавна добавляли ее в еду, поскольку она придавала кушанью привкус мяса. Отвар из этих корешков шел на приготовление колбас – все из-за того же пряного кровяного привкуса. Конечно, настоящее мясо было куда лучше – но не у всех существует такая возможность, верно?
Благодарно кивнув, эмиссар принялся разминать «мясную траву» в ступке, стараясь выдавить побольше вязкого сока.
«Ты правда думаешь, что это ей поможет?» – Ута жестикулировала настойчиво, давая понять, что хочет услышать ответ.
– Да, – Архитектор тщательно отмерил дозу полученной жидкости и наполнил полированный кубок из черного камня. – Непременно поможет, Ута. Она поверила мне.
@темы: Ута, Архитектор, Герой Ферелдена, джен, ж!Амелл, Secret Santa 2012/2013
Для: МКБ-10
Автор: strange
Название: Красотка
Пейринг: сенешаль Бран/Умница
Категория: слэш
Жанр: экшен
Рейтинг: PG-13
Размер: миди (~ 5100 слов)
Предупреждение: возможно столкновение читателя с сомнительным юмором, практически полным отсутствием романса и своеобразной трактовкой образа сенешаля Брана.
Сенешаль Бран считался человеком в высшей степени серьезным, прагматичным и даже, можно сказать, приземленным. Находились даже такие, кто говорил о нем — «бюрократ», а другие вторили — «чинуша». Были и третьи, которые молча кривились при упоминании его имени. Но самого сенешаля мнение этих никчемных нытиков интересовало примерно в той же степени, в какой наместника Думара — генеалогическое древо Аришока; а оно, стоит признать, не интересовало правителя Киркволла вовсе.
Сам Бран привык думать о себе чрезвычайно хорошо, и у него имелись на это все основания: подобные личные качества, внешние данные, карьера, благосостояние и положение в обществе являлись, вероятно, мечтой для многих. Сенешаль же относился к своим достижениям, как он сам выражался, «философски» — то есть сначала рвался к цели, словно полоумный, задействуя все доступные ресурсы и средства, а после — делал вид, будто вовсе не рад «свалившимся с неба» успехам в делах, новой должности или весомому прибавлению к собственным финансам.
Вальяжное пренебрежение ко всему и всем стало для Брана настолько естественным, что к неполным сорока он заработал устойчивую репутацию пусть и умного, но отчаянно высокомерного ублюдка, которого хорошо бы поставить на место, да только возможности ни малейшей нет. Разумеется, о том, скольких усилий стоило сенешалю это досадное для многих обстоятельство, знал разве что он сам: Бран ценил и берег свой тщательно выпестованный образ изворотливого надменного везунчика, не умеющего и не желающего уметь ничего, кроме плетения сомнительных интриг и возведения разнообразных преград на пути к Марлоу Думару.
Тем удивительнее было даже для самого сенешаля его нынешнее положение в пространстве — а именно тот факт, что он — лощеный, холеный, чисто выбритый — сидел в глубине колючего куста где-то на Рваном Берегу и делал это по собственной доброй воле. Едва ли кто-нибудь сумел бы заподозрить импозантного заносчивого Брана в способности ползать по песку, прятаться за камнями и вообще вести довольно профессиональную слежку за кем бы то ни было — однако именно этому увлекательному занятию сенешаль посвятил предыдущие пару часов своей жизни.
Трудно сказать, что он был счастлив вспоминать навыки, приобретенные во времена бурной молодости, однако поручить наблюдение кому-то другому не представлялось возможным. Во-первых, этот кто-то узнал бы о, мягко говоря, необычном интересе сенешаля. Во-вторых, сам «интерес», увы, не страдал отсутствием наблюдательности и даже от самого Брана чуть не скрылся в туманной прибрежной дали. И, наконец, в-третьих, некоторые дела сенешаля касались только сенешаля.
В любом случае, ситуация была более чем щекотливая, что раздражало. Ну и тот факт, что Бран вынужден был передвигаться на четвереньках, бегом или перебежками практически от самых ворот Киркволла — а это не пошло на пользу ни его наряду, ни его самочувствию — вносил свою лепту в отвратительное настроение сенешаля.
Тем временем тот, кто заставил Брана тащиться по жаре за город и прятаться по кустам, откинул со лба темные волосы, поправил пояс с кинжалом и в который раз огляделся по сторонам. «Ждет он кого-то, что ли?» — с нарастающей злостью подумал сенешаль. Впрочем, предполагать, будто в таком виде Умница отправился на романтическое свидание, было сложно.
Строго говоря, даже просто опознать фамильярно-ехидную звезду «Цветущей розы» в непримечательном эльфе представляло собой нетривиальную задачу. Яркий макияж, вызывающие платья и специфическая манера поведения многим запоминались лучше, нежели, например, черты лица. Многим — но не сенешалю. К тому же Умница так и не сумел — или не захотел — избавиться от приторного запаха жасмина, которым пропитался и он сам, и вся его одежда, и даже, кажется, уже многие вещи Брана...
День клонился к закату, сенешаль злился в кустах, Умница озирался, наворачивал круги вокруг груды каких-то не иначе, как страшно впечатливших его булыжников, в общем, все шло спокойно и степенно. Так же неторопливо со стороны побережья явились трое — их Бран видел сбоку, а потому лиц не узнавал. Зато орлейский выговор был ему слышен отчетливо, пусть даже ни одной фразы разобрать не получалось.
И без того пребывающий не в самом благостном состоянии духа сенешаль окончательно озверел, наблюдая, как Умница идет к своим неожиданным визави, разводит руками, что-то говорит — ветер сносил слова в сторону, и Бран эльфа вообще не слышал. Конечно, он был готов к такому повороту, и все же в глубине души искренне надеялся избежать очередного предательства.
Вся беда заключалась в том, что помимо очевидной вещи, которая могла бы связывать важного городского чиновника с обитателем заведения мадам Лусины, у Брана с Умницей были и другие дела. И вот эти самые другие дела, а вовсе не уязвленная гордость ревнивца, заставляли сенешаля стискивать зубы и сжимать кулаки от с трудом сдерживаемого бешенства.
Разумеется, чего-то подобного он и ожидал — глупо было бы не предполагать худшего. И все равно хотелось кого-нибудь удавить. Желательно, немедленно. Желательно, своими руками. Желательно, какого-нибудь темноволосого эльфа с подведенными глазами и яркой помадой. Можно даже не конкретно этого — любой бы сгодился...
Тем временем, пока сенешаль предавался сладостным мечтаниям, ситуация развивалась предсказуемо и плавно — Умница что-то втолковывал орлесианцам, те хохотали... А потом в один момент все сорвалось, как с натянутой тетивы — и даже звук был похож, поскольку именно стрела, вонзившаяся Умнице в плечо, разделила происходящее на «до» и «после».
Эльф отшатнулся назад, троица вдруг выхватила мечи. С исказившимся от боли лицом Умница увернулся от удара, резко наклонился, ловко выудил из сапога нож, бросил в ближайшего оппонента — и лишил того всякого интереса к схватке, попав ему в незащищенное горло. Однако с кинжалом против мечей долго не протянешь, особенно, если ты хрупкий, невысокий, а сейчас еще и раненый эльф.
Сенешаль прекрасно понимал, что происходит: вот его пальцы сжимаются на рукояти нарядного, но удобного меча, вот Умница оборачивается на шум, и его брови неудержимо взлетают вверх, вот орлесианцы хмурятся было и тут же снова ухмыляются... Тем не менее, самого себя Бран осознал только в тот момент, когда уже покинул постылый куст и с оружием в руках устремился в эпицентр событий.
От него редко ожидали подобной прыти даже те, кто ничего не знал о репутации рафинированного баловня судьбы — сенешаль был худощав, не особенно грозен, и выражение его лица говорило исключительно о том, какое непреодолимое презрение Бран испытывает ко всем, кроме самого себя. Как и во всех прочих случаях, наивные люди, имевшие неосторожность поверить сенешалю, не имея веских на то причин, жестоко обманывались.
Да, многие наемники, особенно поклонники двуручных секир или тяжеленных фламбергов, выглядели существенно более устрашающе. Однако бурная молодость научила Брана не только вести слежку. В свое время он считался одним из лучших фехтовальщиков Киркволла — и кто бы знал, как дорого обошлось ему избавление городских архивов и памяти старожилов от таких подробностей.
Умница быстро оценил ситуацию и убрался с дороги вниз, решив, видимо, отвлечь засевшего лучника на себя. Бран успел мысленно проклясть и собственный внезапный порыв спасать «девицу в беде», и некстати налетевший порыв ветра, щедро швырнувший в лицо пригоршню песка, и извечную манеру орлесианцев становиться против солнца — пусть и закатное, слепило оно все равно нещадно... А потом мечи со звоном сошлись, и стало не до того.
Дрались его противники посредственно, то есть — недолго. И удивиться неожиданному мастерству сенешаля особенно не успели. Лучник, правда, от Умницы сбежал, но «сбежал» все-таки в разы лучше, нежели «расстрелял сенешаля со спины», так что Бран не расстроился. Откровенно говоря, расстраиваться сильнее было уже некуда.
Тщательно вытерев клинок и аккуратно убрав его в ножны, сенешаль обернулся к эльфу и кивнул, указывая на ближайшее тело:
— Твои приятели? — голос его был мрачен.
— Перегрелся ты что ли? — в ответе Умницы звякнула насмешка пополам с истерическими нотками, которые откровенно не вязались с его поведением: эльф, хоть и шипел от боли, но методично осматривал трупы, особое внимание уделяя поиску опознавательных татуировок или иных знаков принадлежности к какой-нибудь преступной группировке.
Сенешаль одобрительно кивнул было, но вовремя опомнился и изобразил на лице скучающую брезгливость. Что было в Умнице одновременно хорошо и плохо — он умел молчать. Хорошо, потому что эльф так и не спросил, что Бран тут делает, и — сенешаль знал наверняка — уже не спросит. Плохо, потому что допытываться у Умницы о том, что, в свою очередь, делал тут он, являлось затеей совершенно бессмысленной.
— Разбойники, — припечатал эльф кратко и после секундной паузы дополнил, изрядно приправив слова тягучей томной интонацией: — Невезучие разбойники.
Сенешаль помассировал висок и поджал губы:
— Не уверен, что правильно тебя понял, но истечь кровью едва ли входит в твои планы?
— Как всегда, ты удивительно догадлив, — Умница умудрился улыбнуться так, что это даже не выглядело жутковатой гримасой — а для того, кто недавно вырвал из собственного плеча стрелу, подобное выражение лица являлось в некоторой степени достижением.
Разумеется, вслух ничего подобного Бран не сказал. Поморщился, потер подбородок, с сомнением покосился на эльфа, выглядевшего достаточно уныло, вспомнил о плачевном состоянии собственных наряда и прически... Настроение это не улучшило. Даже наоборот. Но стоять тут и молча разглядывать друг друга сенешаль счел занятием не только недостойным его высокого положения, а еще и попросту тупым.
Умница бинтовал плечо, низко наклонив голову и мечтательно улыбаясь. Разгадывать очередную загадку эльфа, у которого под очередной маской всегда находилось лицо, склонное позже оказаться фарфоровым, Бран не хотел, и от всяких мыслей на сей счет отмахнулся. Позже.
В данный момент стоило хотя бы вернуться в Киркволл — и сделать это максимально незаметно, поскольку знакомцам сенешаля не стоило бы узнавать ни о его способности прогуливаться по окрестностям в таком виде, ни о выходящих за рамки бордельных утех отношениях с Умницей, ни о других вещах... Бран вообще не любил, когда о нем кто-нибудь что-нибудь действительно знал.
С другой стороны, во взъерошенном, хмуром, одетом в истерзанный колет мужчине с усталыми глазами щеголеватого сенешаля узнать было трудно. Почти так же трудно, как принять бледного до синевы, сжимающего губы и сверкающего не то веселым, не то отчаянным взглядом грязного эльфа за жеманного, но не лишенного своеобразной харизмы Умницу.
Впрочем, Бран поймал себя на неожиданной и откровенно дикой мысли: будто бы Умница даже так хорош.
Откуда взялся в Киркволле этот нахальный эльф, никто не знал, и даже особенно не интересовался, однако обосновался он в заведении мадам Лусины — и, казалось бы, куда ему еще в таком виде податься? Сенешаль же в своем стремлении продемонстрировать, что ближайшему советнику наместника ничто человеческое не чуждо, не только исправно брал взятки, но и регулярно посещал «Розу». По вполне понятным причинам шансов не встретиться у этих двоих было мало.
На самом деле, с самого начала Бран услышал смех — низкий, резкий, отчего-то показавшийся опасным и враз плеснувший ознобную дрожь на лопатки, рассыпавшийся по залу, будто горсть каменных бусин по полу. Обернулся — увидел невысокую эльфийку, плоскую, как они все, но неожиданно заметную, противоестественно яркую на фоне остальных.
Она разговаривала с кем-то из девочек — круто выставив бедро, упираясь в него ладонью — вся была какая-то острая: от кончиков ушей до непослушных прядей черных волос, от локтей до ключиц; у нее, казалось, даже ресницы кололись. Что-то в ней было существенно неправильное, и даже по праву довольный своей наблюдательностью сенешаль не сразу понял, в чем дело.
Эльфийка зацепила, и Бран не разглядел ни единой причины, по которой должен был бы отказать своему любопытству. Выбор оказался сделан, и мадам Лусина, довольно усмехаясь, одобрила тонкий вкус сенешаля, чем заронила в него первые семена подозрений. Однако даже она не могла предполагать, насколько Умница окажется соответствующим своему прозвищу...
Недели, последовавшие за окончательным выяснением всех деталей, запомнились Брану фрагментарно. Навязчивым запахом жасмина, шорохами корсетных лент и кружевных нижних юбок, изгибом худой спины и неожиданно мягкими темными волосами, щекотавшими лицо сенешаля по утрам.
Когда с кем-то спишь почти каждую ночь, — и иногда действительно просто спишь, хочется знать что-нибудь о том, с кем делишь сны, проводишь вечера и просыпаешься утром. Сенешаль к тому же привык потакать собственной недоверчивости — слишком уж хороши были стройные ноги Умницы в ажурных орлесианских чулках, слишком уж честным был взгляд темно-зеленых внимательных глаз, чтобы поверить, будто такой удаче Бран обязан простой случайности.
Мадам Лусина ничего знать не знала, зато выяснилось, что настоящему хозяину «Цветущей Розы», Харлану, Умница по приезду в город выплатил сумму, достаточную, чтобы несколько лет снимать роскошные апартаменты в любом постоялом дворе на выбор. По понятным причинам данное обстоятельство подстегнуло одновременно и любопытство, и недоверчивость сенешаля: в Киркволле далеко не все знали, кому на самом деле принадлежит самый фешенебельный бордель Верхнего Города. И уж тем более не каждый мог пойти к одному из наиболее одиозных главарей Общества и напроситься «погостить» в заведении, куда ходили расслабляться все мало-мальски влиятельные граждане Киркволла.
Белые нитки торчали из всей этой истории во все стороны, и только слепой, ленивый или одержимый демоном тупости не догадался бы проверить, откуда припорхала в Город Цепей эта очаровательная ночная бабочка. И чем дотошнее сенешаль проверял, тем больше убеждался в том, что истории про похождения Умницы можно читать в перерывах между унылыми делами государственной важности в качестве приключенческих романов. Правда, достоверности в тех историях было ровно столько, сколько в рыцаре-командоре Мередит — мягкосердечия.
Единственное казалось относительно правдоподобным: родился Умница в Антиве, и там провел большую часть своей жизни. Но вот варианты занятий этого во всех отношениях одаренного эльфа разнились кардинально — не то шил кружевные зонтики для дам полусвета, не то подрабатывал осведомителем у Воронов. Впрочем, Бран не видел особенной проблемы в том, чтобы совмещать эти два занятия без вреда для себя и дела.
Так они и жили. Зима сменялась весной, а весна — летом, в Ферелдене происходил Мор, Большой Турнир выиграл какой-то неварранец из Камберленда, а цены на зерно выросли в среднем на полтора процента. Сенешаль привык к запаху жасмина, а Умница выучился подделывать подписи практически всех, чьи расписки могли Брану пригодиться.
Стоит сказать, что это молчаливое взаимопонимание — или полное его отсутствие при абсолютной его же видимости — вполне сенешаля устраивало. Умница много болтал, но когда Бран попробовал воспользоваться этим и с неделю травил эльфу баечки, предназначенные для ушей храмовников, оказалось, что красноречие нападало на эльфа только в обществе сенешаля. О себе Умница ничего не рассказывал, Брана о его биографии не расспрашивал, просьбы выполнял, не задавая лишних вопросов, и самоуверенной умелой красоткой притворялся мастерски не только на людях — а то и не притворялся вовсе.
Все было хорошо ровно до того самого момента, каковой в романах называется чаще всего «один далеко не прекрасный день». День от прекрасного и впрямь был далек: Бран все утро провел в попытках свести концы с концами и выяснить, куда исчезли деньги, предназначенные для заделывания нескольких вентиляционных шахт, уходящих в Клоаку прямо из Нижнего города.
То есть куда деньги исчезли в целом, было очевидно, но сенешалю хотелось конкретики — не так давно очередной район в трущобах в полном составе своего населения задохнулся от удушливого газа. И наместник, не имея возможности решать реальные проблемы, вцепился именно в эту, вернее, вцепился в Брана, которому поручил, доверил, делегировал, навязал полномочия и все прочее в том же ключе.
Отчеты были запутаннее лабиринта сточных каналов пресловутой Клоаки, о которых сенешаль знал не понаслышке, а уж финансовая часть могла бы довести слабого духом человека до умопомешательства. Бран, однако, мужественно боролся с хитросплетениями чужих махинаций — грабить этот город было позволено только ему самому и еще нескольким людям, которые приносили Киркволлу пользы больше, чем вреда. Ну и храмовникам, конечно, но на то они и храмовники, что им ничего нельзя запретить, если хочешь сохранить целостность организма.
Храмовники, кстати, попадались сенешалю в тот не то злополучный, не то счастливый день везде и всюду. В приемной наместника, на улицах, в канцелярии — даже в городских архивах Брану встретился престарелый защитник населения от демонической заразы. К вечеру храмовники мерещились сенешалю чуть ли не в ящиках собственного стола и за свинцовой решеткой окна. Чем быстрее темнело, тем стремительнее пустела крепость наместника, а дела у Брана все не заканчивались и, судя по всему, даже не близились к завершению.
Работы сенешалю всегда хватало, и к собственному кабинету он привык так же, как городские стражники — к своим казармам. Однако же именно в тот день договоры насчет продовольственных поставок и запросы о снижении пошлин оказались полны особенно зубодробительного официоза, и в висках отчего-то ломило особенно сильно. Сообразив, что в таком состоянии ждать от себя трудового подвига не стоит, Бран решил пройтись напоследок по крепости, чтобы размять ноги, и уже устраиваться спать — благо мода на изящную орлесианскую мебель пока обходила Киркволл стороной, и на диване можно еще было вытянуться в полный рост.
Крепость уже погрузилась в ночной полумрак — огонь в светильниках притушили, слуги и просители будто растворились в сразу ставшем гулком сиреневом сумраке, и разве что с востока доносились тихие отзвуки разговоров — стражники возвращались с дежурств, сменяли один другого и практически всегда были заняты, чем выгодно отличались от тех же храмовников, которых Бран безо всяких на то серьезных причин серьезно недолюбливал.
Сенешаль любил бродить по крепости — огромные залы бывшего особняка богатейшего тевинтерского магистра несли на себе отпечаток древнего имперского величия, и, в отличие от всего остального Киркволла, остались практически незагаженными всеми последующими хозяевами города. Перепланировок здесь почти не делали, потому в крепости остались и старинные потайные ходы, и скрытые ниши и альковы.
Бран провел в этом здании едва ли не половину своей сознательной жизни и выучил здесь наизусть каждый камень, каждый завиток резьбы, украшавшей стены, каждое звено каждой цепи, поддерживавших огромные люстры... Неудивительно, что он сразу заметил неровно прикрытую дверь тронного зала. Привычно кольнула тревога, сенешаль обернулся в сторону казарм, но все-таки решил сначала разведать обстановку, а не поднимать сразу панику из-за сквозняка.
Впрочем, даже младенцу было бы очевидно: сквозняк достаточной силы, чтобы сдвинуть тяжеленную створку, еще не придумал Создатель. Младенцем сенешаль перестал быть довольно давно, потому предпочел не вламываться через парадный вход, а воспользовался одним из тайных альковов, до которого, совершенно никем не замеченный, добрался через узкий проход, скорее напоминающий лаз, идущий вдоль стены тронного зала.
Осторожно сдвинув в сторону фестоны на тяжелой занавеси, Бран посмотрел, что творится внутри зала, но почти сразу отшатнулся назад — от испуга. Однако испугался он отнюдь не увиденного, а того, что начнет сейчас самым нелепым образом хохотать — потому что таинственными нарушителями покоя крепости стали какой-то потрепанный дворянчик и очередной храмовник, коих Бран и без того сегодня насмотрелся до тошноты.
Но стоило только прислушаться к беседе этих двоих, как всякое желание веселиться у сенешаля пропало. Их крайне занимательный диалог касался неких бумаг, компрометирующих, в числе прочего, наместника Думара и почти всю его администрацию — что Брана нисколько не удивило, а также Мередит Станнард, что было, мягко говоря, весьма и весьма необычным.
Храмовник, сумевший разыскать или сфабриковать какие-то факты, дискредитирующие рыцаря-командора, и остаться при этом в живых — зрелище, которым сенешаль мог бы, наверное, наслаждаться вечно, но тут дворянчик упомянул Орлей, и удовольствие резко потускнело.
Присланная в свое время на замену повешенному Гильяну, Мередит была жесткой до жестокости, однако, безусловно, разумной. Бран предпочитал договариваться с ней, а не ждать, пока из Орлея пришлют новых храмовников для усмирения непокорного города, т.е. нечестивых магов, конечно же. Номинально, никакого отношения к Орлею Киркволл не имел, но по сути, храмовники, хозяйничающие в городе, представляли собой именно длинные орлейские руки. Монна Станнард, впрочем, быть чьей-либо рукой не желала — разве что звание длани закона, справедливости и порядка ее бы, возможно, устроило.
Так или иначе, сенешаль лучше прочих понимал, что случится, если рыцаря-командора снова сменят. Место резкой, но здравомыслящей Мередит мог занять кто угодно, а в условиях Киркволла хватило бы маленькой искры, чтобы полыхнуло все.
Брану повезло — храмовник оказался болтлив. Проведя за занавеской еще несколько минут, сенешаль стал обладателем полезный сведений о внешности курьера с документами и о месте его встречи с орлесианским агентом. Как ни странно, местом таким оказалась «Роза», и Бран ничуть не удивился: заговорщики, выбравшие для конфиденциальных бесед тронный зал наместнической крепости, достаточно самонадеянны, чтобы передавать друг другу жизненно важные бумаги в борделе.
Сам сенешаль подобного приключенческого мелодраматизма не одобрял. Он считал, что обсуждать коварные планы лучше всего на максимально плоском побережье, где на несколько сотен шагов вокруг нет ни холмов, ни камней, ни лишних ушей. Не говоря уже о том, что выпускать из рук документы, способные как воспламенить огонь войны, так и скромно привести на виселицу своего владельца, — вообще-то не самое разумное решение.
Ни начинать войны, ни вершить правосудие сенешаль не собирался. Он вообще считал, что люди, действительно занятые делом, не должны отвлекаться на подобную ерунду. Единственное, чего хотел Бран — это возможности спокойно прожить свою жизнь в достатке и благополучии. Во всяком случае, именно такую причину он называл себе сам.
Умница оказался, как всегда, умницей. Сначала Бран не хотел посвящать эльфа в это дело, но выяснилось, что сам сенешаль никак не сумеет ворваться к уединившимся курьеру и его визави, не поднимая лишнего шума. Умница сумел не только без шума войти, но и без шума выйти — разве что задержался в комнате на полчаса... Бран, поймав себя на ощущении, весьма напоминающем ревность, остался крайне собой недоволен и даже пожалел, что эльф вернулся сравнительно быстро — хотел проверить, как быстро сумеет выбросить глупое чувство из головы.
И все же бумаги Умница принес.
Наутро курьера нашли с перерезанным горлом, а его приятель куда-то исчез. Умница обмахивался огромным веером, жаловался на жару, капризничал и готов был скандалить из-за недостаточного количества колотого льда, поданного с розовым вином. И в глазах цвета болотной тины развязно отплясывали как минимум десяток демонов.
Тогда Бран, кажется, раздумал ревновать.
Умница подергал сенешаля за рукав, отрывая от размышлений.
— Ты завтра заедешь?
Вообще-то Бран рассчитывал на эту ночь забрать эльфа к себе, так что вопрос его немного удивил, но, прикинув, в каком они оба сейчас виде, согласился. Да и выяснять, что делал Умница на Рваном Берегу, что не поделил с разбойниками, и были ли разбойники таковыми вообще — не хотелось. Можно было ненароком узнать что-нибудь, что разрушило бы видимость их… взаимопонимания, а сенешаль лучше прочих знал, как часто средства ломают цель.
Так что он проводил Умницу до Верхнего города, где эльфу вряд ли могло грозить что-то, с чем он бы не справился, а сам поспешил домой. Дома сенешаля должна была ждать освежающая ванна, горячий ужин, чистая одежда и увесистая стопка корреспонденции от наместника, то есть все составляющие привычного уюта.
Бран пробирался к своему особняку, скрываясь разве что от патрулей стражи — проверять их бдительность на себе не было никакого желания. Внизу тускло мерцал редкими огнями Нижний город, серебрилась лунная дорожка на темной воде пролива, ветер трепал полотнища флагов, негромко хлопали тенты и поскрипывали натянутые веревки. Пахло влагой, солью, нагретыми камнями и чем-то пряным, и сенешаль подумал, что Киркволл в такие ночи напоминает огромный корабль, застывший на рейде — старый, тяжелый, неповоротливый, но отчего-то до сих пор заставлявший всех, кто поднимался на борт, мечтать о чем-то большем, новом и лучшем.
Правда те, кто выживал в Киркволле хотя бы пару лет, быстро расставались с этими иллюзиями — равно как и с любыми другими.
Бран иллюзий не любил и не строил, предпочитая в построении собственной судьбы полагаться на собственные силы — он вообще относился к тем людям, которые в неудачах склонны винить себя, а не обстоятельства. Впрочем, сенешаль и удачи чаще всего полагал исключительно своей заслугой — потому что не верил ни в милость Создателя, ни в высшую справедливость мироздания.
Именно поэтому, когда вместо ужина слуга принес только что доставленное письмо, в котором наместник требовал немедленно прибыть в крепость по важному делу, Бран не расстроился. У Марлоу Думара «важными» считались все дела, хоть как-то касавшиеся управления городом, следовательно, можно было и не торопиться сверх необходимого, и не опасаться каких-то неожиданностей. Ситуация в Киркволле в последние годы была до того отвратительной, что сделать ее хуже могло разве что полное разрушение… ну, скажем, Церкви. Или даже всего города целиком.
Иногда Бран ненавидел свою должность и заодно самого себя, так долго этой должности добивавшегося. С другой стороны, нынешний наместник был настолько мягким и неглупым человеком, что работать его советником было довольно легким и приятным занятием.
Как бы там ни было, через час сенешаль, одетый в обычный свой роскошный наряд и сопровождаемый охранником и слугой с факелом, шествовал в крепость наместника. Город уже практически спал, светились немногие окна богатых особняков, а на улицах остались разве что стражники да припозднившиеся гуляки. Изредка встречались слуги, тащившие дорогие паланкины — кареты в Киркволле были редкостью, поскольку никому не хотелось ломать лошадям ноги на многочисленных лестницах, но и ходить пешком стремились не все.
Бран никуда не спешил, рассудив, что наместник — не волк и в лес не сбежит. Именно поэтому, расслышав знакомый голос из одного из паланкинов, сенешаль некоторое время шел следом, делая небольшой круг, а природная подозрительность его все это время злорадствовала, одновременно торжествуя. Потому что жеманный смех, доносившийся из-под шитой золотом занавеси, мог принадлежать только одному эльфу, каковой в данный момент должен был находиться вовсе не в чьем-то паланкине, а в собственной постели. «И один», — мрачно подытожил Бран свои размышления.
И все же Умница не являлся сенешалю никем, разве что удовлетворяющим специфические вкусы любовником. А значит, что предъявлять ему какие-то претензии, присущие мужьям-рогоносцам, что испытывать вообще хоть подобие ревности — было бы верхом наивной глупости. Никто не совершенен, и, судя по всему, наконец выявленным недостатком Умницы была его явная симпатия к орлесианцам. Становиться от этого орлесианцем сенешаль не намеревался, и просто решил пересмотреть свои отношения с эльфом и к эльфу чуть позже — когда сможет отвлечься на такую ерунду.
Отвлечься не удалось до самого утра. На сей раз наместник был прав — дело действительно оказалось… не пустяком. Гаррет Хоук, известный преимущественно буйным нравом, неумением или нежеланием предугадывать последствия своих действий и талантом влипать в какие-то эпические неприятности, столкнулся с кунари, и, как донесли соглядатаи, пытался защитить кунарийского мага от его соплеменников. Все это было скверно даже само по себе, а уж песпектива завтра же с утра разнимать Аришока и излишне лютого ферелденца не нравилась вообще никому.
Честно говоря, Бран предпочел бы или решить проблему заранее, или отреагировать на уже случившееся, но наместник придерживался иного мнения. Марлоу Думар продержал своего первого советника в крепости всю ночь, прикидывая варианты развития ситуации и требуя придумывать способ разрешения каждой гипотетической сложности. Смысла в этом сенешаль не видел ни малейшего, зато хорошо видел, как это бездарное обсуждение неслучившихся трудностей успокаивает наместника.
Как бы там ни было, к себе Бран вернулся под утро, и то — ненадолго. На прощание Марлоу порадовал своего помощника приглашением в замок Эн, где герцог де Монфор устраивал охоту на вивернов. Прелести охоты были последним, чего жаждал вкусить Бран, но кому-то присутствовать на дружеском приеме пришлось бы в любом случае, а сам наместник ехать в такую даль — почти к самой границе киркволльских земель — не собирался.
А вот дома сенешаля ждал сюрприз — и сюрприз пренеприятный. Началось все вполне благообразно: слуга доложил, что в ночи приезжал Умница, хотел дожидаться хозяина и ждал почти до рассвета, но к утру не выдержал и все-таки уехал. И, как оказалось, уехал он не один — как выяснил сенешаль, зайдя в свой кабинет, дом покинули те самые бумаги, которые, попади они не в те руки, могли наделать множество бед… Наиболее неподходящими руками в данном случае Бран считал орлесианские.
Разумеется, он немедленно послал в «Розу», но там ему смогли сказать только то, что Умница ушел куда-то вчера днем, и так с тех пор и не возвращался. Разрозненная мозаика складывалась в цельную — и близкую к ужасающей — картину с неуклонностью падающего на голову кирпича. Как бы сенешаль ни хотел не замечать очевидного, приходилось взглянуть правде в глаза.
Бран вернулся в кабинет, где даже стенные панели, казалось, благоухали жасмином. Провел ладонью по столу, некстати вспоминая, как забавно ругался Умница из-за зацепок, оставшихся на шелковой юбке после соприкосновения с резным торцом столешницы. И как эльф стонал, скулил и сбрасывал со стола, на котором лежал, кипы каких-то документов — когда юбка была снята и забыта.
Сенешаль поймал себя на несвойственном ему желании садануть кулаком в стену и разозлился. Мало было осознать себя последним дураком, которого обвели вокруг пальца, словно ребенка, — теперь нужно было еще и сообразить, что дурак этот к тому же вспыльчив и лишен даже малой толики самообладания!
Узнавать все новые и новые грани своих недостатков Бран не собирался. Времени осталось в обрез, путь до замка Эн предстоял неблизкий, а самобичевание, сколь бы соблазнительным оно ни было, едва ли могло бы исправить в данном случае хоть что-нибудь.
Прием был роскошным — герцог по какой-то причине твердо вознамерился пустить пыль в глаза всем своим гостям. Увы, никакая пыль не помешала сенешалю отчетливо разглядеть Умницу, жмущегося к какому-то орлесианскому аристократу. В роскошном вечернем платье, закутанный в шелковую полупрозрачную шаль, выглядел бы прекрасно, если бы Бран мог оценить это с эстетической точки зрения.
Как ни печально, данная грань наслаждения окружающим миром была сенешалю недоступна. Возможно, стоило признаться себе, что он в самом деле являлся вспыльчивым и ревнивым дураком. Потому что Умницу хотелось задушить своими руками, но сказать, по какой именно причине — из-за бумаг или все-таки из-за высокого орлесианца — Бран не мог.
В бешенство его приводило абсолютно все, а более прочего — прикрытые дорогим кружевом лиловые пятна на горле и запястьях эльфа, его лихорадочный румянец и припухшие искусанные губы. Бордельная шлюха и должна выглядеть именно так, однако Бран отчего-то отвык считать Умницу тем, кем тот являлся, и столкновение с реальностью оказалось болезненным.
Он пил вино и не чувствовал вкуса, говорил с гостями и не запоминал ни слова, смотрел в чужие лица и не узнавал знакомых… Он даже исхитрился пройтись с эльфом от одной группки гостей до другой — и не предпринять попытки утопить Умницу в ближайшем фонтане. Его ничего не удивляло, разве что — собственное равнодушие к пропаже. Даже пресловутый одержимый демоном тупости догадался бы, как связаны бумаги, дающие Орлею повод через храмовников привести к повиновению непокорный Киркволл, эльфийская дрянь в дорогущем платье и болван-сенешаль непокорного Киркволла, зачем-то поверивший эльфийской дряни.
От этих догадок почему-то ломило виски. Бран выбрался прогуляться по саду, чтобы избавить — себя от общения с неинтересными и ненужными людьми, а их от возможности проследить за сенешалем и сделать соответствующие выводы. И когда в саду его нагнал Умница, Бран был в том самом состоянии, которое предыдущий начальник стражи именовал «аффектом» и которым оправдывал разнообразные преступления, если не хотел ими заниматься.
Эльф вылетел откуда-то из кустов — лицо его было исцарапано, кружевной манжет порвался, ленты недошнурованного корсета развевались за спиной, а в растрепанной прическе запутались какие-то листья. Сенешаль поджал губы и прищурился, а Умница уже тащил его за руку куда-то к садовой ограде и сбивчиво что-то рассказывал. Единственное, что Бран уяснил из этого монолога заключалось в том, что бумаги у эльфа при себе, а из замка нужно убираться как можно быстрее.
Схватив эльфа за хрупкие плечи, сенешаль рывком развернул Умницу лицом к себе и хорошенько встряхнул:
— Издеваешься ты надо мной что ли?! — он не ожидал, что будет рычать, но голос его не обещал эльфу ничего хорошего.
— Мне, дорогуша, не до смеха, — зло парировал тот и попытался вывернуться, но этим только разозлил и без того пребывающего в скверном настроении Брана.
— Сначала ты воруешь мои бумаги, потом возвращаешь их мне… — сенешаль не договорил, потому что Умница вырвался, сощурился, отступил на шаг:
— Ворую? Я — ворую твои бумаги? Я из-за них…
Но и ему договорить не дали. Сенешалю показалось, что где-то он это уже видел, тем не менее, откуда-то из-за ограды прилетела и вонзилась в плечо Умницы стрела, оборвав его гневный монолог.
А двое орлесианцев, явившиеся из глубины сада, точно так же, как и их предшественники, не обратили внимания на Брана. И точно так же за это поплатились, потому что один выкрикнул что-то вроде «да вот эта сучка-воровка!» — и сенешаль подумал, что они вряд ли понесут Умницу на руках к лекарю.
Уже потом, сидя в карете, удаляющейся от замка Эн со всей доступной скоростью, эльф хохотал и рассказывал, как было дело. А Брану почему-то было вовсе не смешно, и злополучные бумаги, перевязанные кокетливым желтым бантом, он твердо вознамерился сжечь при первом же случае.
Лично ему компромат на рыцаря-командора был без надобности — предъявлять его все равно было бы некому — а по несколько раз за день менять отношение к ситуации, ее участникам, самому себе и одному эльфу, возмущенно топающему сейчас каблучком в пол кареты, сенешаль счел крайне утомительным.
В конце концов, Киркволл все еще стоял, Марлоу Думар все еще оставался его наместником, а значит, сходить с ума сенешалю было нельзя хотя бы из соображений профессиональной этики. Да и сумасшедший не смог бы оценить, с каким тщательно скрываемым, но все-таки восторгом смотрит на Брана в очередной раз спасенная из беды эльфийская «красотка».
@темы: слэш, Умница, Сенешаль Бран, Марлоу Думар, Secret Santa 2012/2013
Для: ...better off dead,isnt it?
Автор: Бэнки *Сука* Эдвардс
Название: Волшебник и девушка
Пейринг/Персонажи: Малкольм Хоук, Флемет
Категория: гетный джен
Жанр: Крэк, мистика, АУ
Рейтинг: PG-13
Размер: мини (1917 слов)
Предупреждение: Все принадлежит BioWare
Комментарий автора: Извините, что без драки. Автор приносит благодарность своему доброму другу S. за помощь в раскуривании заявки.
Малкольм Хоук, видный широкоплечий детина, известный в Киркволле как наёмник из «Кровавых вёсел», подпирал стену в затенённом углу полупустого в этот час «Висельника». Между больших загрубевших пальцев перекатывался, то появляясь, то пропадая, потёртый золотой, и Малкольм с удовольствием следил за его метаморфозами, зная, что с лёгкостью заставит исчезнуть и втрое больший предмет. Золотой был только верхушкой айсберга — по карманам у Малкольма было запрятано множество невесомых цветастых платков, две колоды особых карт, кости с подправленным центром тяжести, пара складных кинжалов с секретом и множество белоснежных перьев с задохнувшегося под коттой вчерашнего голубя. Магия — магия была истинной страстью наёмника.
Он поправил амуницию, щедро украшенную эмблемами «Вёсел», и снова посмотрел на дверь. Приличные девушки, да и просто считавшиеся приличными люди не посещали подобных «Висельнику» заведений. И всё же Малкольм ждал свою подружку — знал, что белокурая Леандра скорее рискнёт навлечь гнев родителей и косые взгляды соседей, чем пропустит свидание с любимым.
От скуки Хоук принялся рассматривать посетителей. Улов был жалкий: пара в усмерть пьяных стражников, молодой светлоглазый гном, глядящий в свой стакан, печальная шлюха с куском пирога и носатый скрипач, изредка щиплющий струны своей расстроенной скрипки. Бармен, сосредоточенно хмурясь, наносил пинтовые отметины на кувшины. А чуть поодаль от него за тёмной от времени дубовой стойкой, сгорбившись, сидела фигура. Женская. Одетая в причудливую одежду — Хоуку показалось в ней что-то чуждое, что-то дикое. Растрёпанные, требующие гребня волосы падали на плечи, на стойке перед ней дымилась кружка, и со своего места Малкольм немедленно определил: горячий ром.
— Дай-ка и мне стаканчик, хозяин, — услышал он свой голос, подходя к стойке.
— Замёрзла? — обращая к женщине орлиный профиль, покровительственно вопросил Хоук. Помолчав, та звучно отсербнула из кружки.
— Что, больно гордая? — неприятно удивился он.
— Добрый сер обращается к бедной страннице? — голос бедной странницы был неприятен, резок и насмешлив. Да и лицо не оказалось ничем особенным — полное наплевательство на собственную привлекательность прочёл в нём Малкольм, когда женщина обернулась и одарила его холодной усмешкой. — Как приятно усталому человеку встретить радушие в чужой земле.
— Издалека? — вяло поддерживая разговор, Хоук гадал, зачем вообще полез с расспросами.
— Из Ферелдена, добрый сер. Совершаю паломничество в Тевинтер, по магическим местам Тедаса.
— Интересуешься магией? — беседа становилась интереснее.
— Говорят, в мире нашем полно чудес, да только правда ли, — проскрипела странница.
— Ну, считай, тебе повезло, — ликуя, ответил Хоук, незаметно расстёгивая боковой карман. — Замёрзла, говоришь?
Достав из кармана стакан с прозрачной жидкостью, он толкнул его по стойке к собеседнице. Та ловко ухватила стакан худыми суставчатыми пальцами, и смачно присосалась. По «Висельнику» пополз густой и пряный запах специй.
— Ах, спасибо, милорд, видно, доброе у тебя сердце, — причмокивая, похвалила женщина.
Малкольм так и сел.
Изготовленный по особому заказу и доставленный в войлоке из Орзаммара, стакан-неразливайка стоил Малкольму Хоуку круглой суммы и успел не один раз окупиться в спорах с несведущими забулдыгами и товарищами по «Кровавым Вёслам». Невидимая тончайшая плёнка надёжно защищала жидкость внутри — стакан был настоящим сокровищем.
— То, что лекарь прописал, на-ка, и ты хлебни.
Механически протянув руку, Хоук принял горячий сосуд. Стакан несомненно был его, буквы М., Х. и Орзаммар GmbH привычно нащупывались на донышке. А содержимое могло объяснить только чернейшее колдовство — прозрачную жидкость, скорее всего являвшуюся ледниковой водой, заменило вишнёво-красное, благоухающее гвоздикой и корицей, и неизвестно как нагревшееся вино. Малкольм с опаской смочил губы — медовое к тому же. Несопротивляющиеся пальцы дали забрать напиток, и он тупо смотрел, как странная женщина с видимым удовольствием, дуя, прицокивая и довольно потирая живот, осушила стакан. «Надо новый заказать», — вертелось в голове.
«А постой-постоой…»
Бармен, ведший себя подозрительно тихо. Он тысячу раз видел колдовство со стаканом и даже пытался выведать секрет — так вот оно что! Стакнулся с подставной бабой, чтобы бросить тень на магию Хоука! «Ну, я этого так не оставлю! Хотя… Как бармен мог знать, что я заговорю с бродяжкой?»
— Ну ты прямо чародей, ястреб, — протянула женщина, и голос её был волнующе глубоким. Хоук быстро посмотрел ей в лицо и обомлел. То, что он принял за впалые щёки, объяснялось высокими скулами, приоткрытые губы маняще блестели, в вырезе платья виднелась перламутровая ложбинка меж грудей, а глаза… В «Висельнике» разом потемнело, и Малкольм видел только её бездонные глаза, лучившиеся насмешкой и призывом. «Как бы я мог пройти мимо», — запоздало понял он.
Женщина тряхнула волосами и откровенно уставилась на Хоука.
— Так ты и впрямь меня согреть хочешь? — спросила она, наклоняя голову набок, отчего тени врассыпную побежали по стенам. Малкольм сглотнул. Незнакомка не походила ни на одну из его подружек, и более всего в своём диком магнетизме контрастировала с безответной серой мышкой Леандрой.
Леандра! — словно ударило Хоука. Она могла зайти в «Висельник» в любую секунду. Он спешно отодвинулся от незнакомки, но с досадой услышал её издевательский смех.
— Напрасно смеёшься, — резко заявил Хоук, решившись, — такого ты нигде не увидишь. Будут тебе магические места.
Кроме Хоука огненной магией в Киркволле владели разве что чародеи высшего звена. Этим умением не стоило щеголять на перекрёстках, но сейчас он решительно готовился к ритуалу: бабёнка хороша, и он сотрёт эту ухмылочку с её блестящих губ.
Крошечный пузырёк привычно лёг в ладонь, и, поддев крышку ногтём, Малкольм незаметно высыпал в ладонь щепоть серого порошка. «Холодный огонь» он лично привёз из Ривейна, и не посвятил в его тайну ни одной живой души. Он зажигался от трения, что было очень удобно для использования в одиночку. Хоук, делая магические пассы руками, быстро растёр порошок в ладонях, и по первому покалыванию понял: началось. Слабый желтоватый огонёк в мгновение разросся, охватив обе кисти, и жарко запылал, извиваясь оранжевыми языками. Разводя поднятые руки, Малкольм величественно задекламировал:
— Вот огонь, согревающий путников, изголодавшихся по теплу. Приникни к его жару, женщина, и будь благодарна Создателю за милость его…
«Жар» был некоторым преувеличением: «холодный огонь» ощутимо пощипывал кожу, но терпеть было можно, и ожогов не оставалось. Неудобства на фоне фееричности зрелища были ничтожны.
Тени, рождённые пламенными отсветами, неистово заметались по стенам трактира, и тут Малкольм осёкся. Сейчас женщина, с восторгом наблюдавшая за колдовством, казалась ему от силы двадцатилетней, юной и прекрасной, и он не сразу смекнул, что же его настораживало. Тень на стене, падавшая от её головы, не была человеческой. На обшитых сосной стенах «Висельника» вырастал силуэт чудовища. С бугристой головой, длинной клыкастой пастью с высунутым змеиным языком, с загнутыми назад тонкими рогами — силуэт дракона. Хоук словно слышал звяканье чешуек и скрип кожистых крыльев. В ужасе переведя взгляд на странницу, он обомлел: она сидела там же, недвижимо, скрестив руки и покачивая ногой, но её глаза втягивали его, заполняли всё видимое пространство, словно он смотрел на неё в упор. Лицо женщины сияло, светилось дикой необузданной красотой, кожа искрилась ледяным светом. Малкольм хотел опустить руки, хотел отступить, заслониться ладонью, — и не мог. Тело не слушалось. Тени на стенах ускорили свой танец, и Хоук услышал шорох. Из дубовой стойки лезла ветка, стремительно набухая быстро лопнувшей почкой. Пучок листьев принёс запах леса, из стойки рос уже целый куст, да и сами опоры стали удлиняться, головокружительно унося вверх густые кроны. Столы обернулись пнями, табуреты проросли лозами и на глазах сплелись в тёмную непролазную чащу. «Висельник» исчез со всеми посетителями, Малкольм по щиколотку в сырой траве с нелепо поднятыми руками стоял в мрачных дебрях векового леса наедине с монстром.
Монстр упер кулаки в бока и, запрокинув сухонький подбородок, счастливо захохотал. Малкольм затряс головой, безуспешно прогоняя морок: женщина перед ним, безусловно, была та же, но вот юной её не назвал бы никто. Сейчас она годилась ему в матери, черты высохли, потеряли цвет, видавшая виды одежда не открывала ничего пленительного, в лице не было и намёка на соблазн, а только насмешка и холод.
— Ну что ж, Хоук, умеешь произвести впечатление на даму, — глумливо потянула тётка, и Малкольм принялся лихорадочно припоминать, как и когда она могла узнать его имя.
— Птичка нашептала, — с усмешкой она откинула со лба тяжёлую прядь, обнажив в распахнувшемся от движения вороте округлую белую шею с нежными прожилками голубоватых вен. Малкольм заморгал, прогоняя наваждение. Наваждение не прогонялось: существо перед ним выглядело лет на тридцать, светлые волосы легли короной надо лбом, и вся фигура задышала силой и могуществом.
«Что за диво?» — думал Малкольм, пытаясь сформулировать это в словах:
— А тебя?.. А ты?..
— А меня зови Флемет, красавчик. Умеешь ты с нашим бабским племенем, я погляжу!
— Флемет? — порывшись в памяти, Хоук сглотнул. — Флемет?
— Да, что заладил, — нахмурилась та и обеими руками погладила живот. — Из ферелденских Флемет.
Тут Малкольмом овладели доселе не испытанные противоречивые чувства: в один и тот же миг он ощутил удивительную слабость в сфинктере наряду с небывалым подъёмом в груди. Возможно ли? Та самая Флемет, всемогущая, чуть ли не бессмертная ведьма из легенд, слышанных во всех краях Тедаса? Лес, поскрипывавший замшелыми деревьями на месте «Висельника», красноречиво свидетельствовал: ещё как возможно. Судьба давала шанс, Малкольм смутно понимал, какой, но шанс.
— Так ты… по делу к нам? — приосаниваясь, начал он.
— Зачастил-то, — беззлобно поморщилась ведьма. — По делу ли, нет, — дело прошлое. Домой собралась, срок подходит, — да дай, думаю, с коллегой-магом словцом перекинусь.
От удовольствия у Хоука голова пошла кругом. Сама Флемет сочла интересной беседу с магом Малкольмом Хоуком! Это ж кому сказать в Круге Магов!
— Ну… а как у вас в Ферелдене с нашим братом… — для затравки потянул он.
— Тьфу на тебя, да что ж за остолоп, — жарко выдохнула Флемет, магическим образом оказываясь прямо перед Хоуком и дурманя своим цепким взглядом. — Нешто тебе разница есть. Показал бы фокус какой, витязь.
Глубокая тень от опущенных ресниц легла на её розовеющие щёки, и Хоук возликовал. Ничего, небось и не таких обламывал. Почти не опасаясь, он протянул руку и притронулся к щеке помолодевшей ведьмы. Корона из волос сама собой рассыпалась от первого прикосновения, и, играя пальцами с густыми прядями, Хоук нащупал маленькое нежное ухо. Залихватски очертя его быстрым движением, он ловко вынул руку с зажатым в ней золотым — трюк, приводивший белокурую Леандру в неизменный трепет.
— Это ли не ваше будет, госпожа?
Ффыррррр!... — поднялась из ближайших зарослей стайка рябчиков, напуганных скрипучим смехом колдуньи. Малкольм отшатнулся, глядя как пожилая бесцветная ведьма заходится кряхтящим хохотом.
— Монетка? Монетку мне показал? А отчего ж не в скорлупки сыграть предложил? Ещё и девчонку свою помянул, ну дурень как есть, где берут-то таких? — глумилась ведьма над краснеющим от обиды Хоуком.
— На ладно, хватит с тебя, — перевела дух Флемет, — настрадался поди. В гостях хорошо, а дома лучше. В Ферелдене мужик как-то попривычнее будет. Верну тебя домой, не трясись, красавец.
С прищуром меряя его взглядом, она задумалась:
— Чем бы одарить тебя на прощание?
И тут Малкольм понял: сейчас — или никогда. Будь что будет. И зажмурившись, задыхаясь от собственной смелости, порывисто шагнул вперёд и выпалил:
— Милостивая госпожа! Кудесница! Хочу уметь, как ты!
— А ты орёл, ястреб! — Захохотала ведьма, вытирая глаза ветхим рукавом. — Уметь как я — а это мысль! Ну изволь, ястребок. Кто смел в своих желаниях, у того им и исполняться.
Лес завертелся перед глазами Хоука, со скверным писком лозы побежали вспять, деревья с тошнотворной скоростью осели, пригнулись, рябчики полетели хвостами вперёд, и через мгновение он, всё так же с пылающими руками, оказался посреди «Висельника», беспомощно наблюдая, как от его ладоней живо занимается щедро облитая спиртным стойка, как языки пламени лижут опоры, перекидываются на полки, как от жара трескаются и протекают воспламеняющимися ручейками бутылки, как рассвирепевший трактирщик, лупя огонь полотенцем, орёт «Бей проклятых магов!» и как высоко, тонко и горестно голосит Леандра на пороге горящего трактира…
В Лотеринге они занимают маленький кем-то покинутый домик. Малкольм не знает, почему, бежав из Вольной Марки, ноги принесли его сюда, в Ферелден. Леандра ходит к соседям помогать по хозяйству, вышивает вместе с кумушками вечерами и всем жалуется на его подагру. Ей сочувствуют, иногда передают то кувшин молока, то полдюжины яиц. Леандра стала совсем прозрачной и держится на честном слове. Каждое утро, подмащивая под одежду подушку, утолщающую её стройный стан, она смотрит на него огромными печальными глазами. И со слезами в дрожащем голосе требует:
— Больше никакой магии, Малкольм! Слышишь? Больше никакой магии, обещай мне!
Малколм кивает, борясь с утренней тошнотой. Обещаю, думает он, придерживая руками округлившийся живот. Обещаю. Какая уж тут магия.
@темы: Флемет, джен, Secret Santa 2012/2013, Малкольм Хоук
Для: ...better off dead,isnt it?
Автор: Батори
Название: Время прошло...
Пейринг: Тамлен/ж!Махариэль,
Категория: гет
Жанр: романтика, драма, ангст
Рейтинг: R
Размер: мини (1000 слов)
Комментарий автора:
Лес вокруг Махариэль тих и спокоен, ветер шумит в густой листве. Шелест ветвей напоминает долийке шум дождя.
Детеныши галлы дремлют на маленькой полянке, тесно прижавшись друг к дружке белыми боками, пригревшись на солнце, и, кажется, присутствие рядом эльфийки их совсем не пугает.
Махариэль сидит на нагретом солнце камне и думает обо всем и ни о чем одновременно. Она думает о себе и своей жизни, о том, к чему она привязана.
Ее мир — это громкий голос Ашалле и лисий прищур глаз Тамлена, это морщинистые ладони Хранительницы и скромная улыбка Мерриль.
Это небо, шелест трав, старые руины, тихие древние призраки ушедших столетий...
Все это — мир Махариэль. Почти рай...
И в этом раю Махариэль — одинокая долийка, ждущая своего единственного нареченного, положив лук на землю и закрыв глаза, подставляя лицо солнечным лучам.
Он подходит бесшумно, настолько, что, хотя эльфийка и ждет его, она не слышит его шагов. Тамлен замирает у нее за спиной, кладет руки ей на плечи, едва ощутимо прижимается губами к темно-рыжим волосам.
— Леталлан...
Махариэль не оборачивается — просто зажмуривает глаза и прижимается затылком к теплому телу Тамлена.
Наверное, это глупо — встречаться тайком, когда весь клан чуть ли не с пеленок пророчит их в пару друг другу.
В детстве они терпеливо сносили воркование над своими головами и бесконечные «они так подходят друг другу», и старая клановая шутка об их помолвке казалась им, тогда еще детям, вполне забавной.
Они ненавидели и защищали друг друга, всегда держались вместе, словно близнецы. С интересом и презрением следили за первыми романтическими похождениями друг друга — обычно короткими и неизбежными.
Сердце Тамлена не смогла завоевать ни одна девушка из клана. Ухажеры Махариэль быстро теряли в глазах долийки интерес. Тамлен после этого язвительно шутил, Махариэль злилась и колотила его, после чего они снова мирились, и жизнь возвращалась в свое обычное русло.
Теперь же они — пара, и старая шутка — теперь просто правдивые слова.
Но влюбленные все равно любят встречаться тайком, назначая друг другу свидания в глубине леса, подавая друг другу условные сигналы и оставляя только им двоим понятные следы.
Глупо, и выглядит немного по-детски, но Махариэль все равно.
Это же Тамлен... Тамлен, замечательный и любимый, который всегда расскажет легенду и легонько щелкнет по носу, когда ему надоест отвечать на бесчисленные вопросы; который после каждой охоты приносит длинные звериные клыки и делает из них ожерелье для Махариэль; Тамлен, который терпит, когда долийка нахлобучивает ему на голову венок из ночных цветов.
Сейчас лето, земля пахнет остро и влажно, на цветах поблескивает роса, и в дуплах деревьев можно найти сладкий мед. Птицы громко щебечут в ветвях, а Махариэль обнимает Тамлена и счастливо жмурится.
Они проводят в лесу весь день, прижимаются друг к другу губами, липкими и сладкими от меда. Весь мир пахнет для них друг другом, травами, медом и солнцем, а от одежды — пылью и мхом.
Они молоды, до безумия влюблены друг в друга — молодой, нескладный парень и девушка, вверяющая свое сердце в уверенные, сильные руки.
В объятиях друг друга они Тамлен и Махариэль теряют голову. Они обнимаются и целуются, снова обнимаются, ничего не говоря друг другу. Да и нечего им говорить. Все уже сказано между ними, и чувства каждого ясны другому.
— Дален...
Голос Тамлена приглушенный и хриплый, и от одного простого слова Махариэль пробирает дрожь. Она проводит пальцами по его волосам, гладит ладонями лицо и улыбается.
— Иди ко мне.
Их одежда лежит на земле, а сами они сплетаются воедино, опрокинувшись на горячую, нагретую солнцем землю, охваченные любовью. Они не думают ни о чем, кроме друг друга. Два полудиких создания, спаривающихся в лесу, они обладают друг другом и потом лежат, обнявшись, вслушиваясь в пение лесных птиц.
И засыпают, вдыхая запахи земли и душистых трав, а вечером медленно бредут в лагерь, где все многозначительно переглядываются, тихо смеются и поглядывают на их довольные лица.
Им кажется, что у них впереди — целая жизнь. Они будут уходить в лес охотиться и защищать родной клан. Воспитают сильных и красивых детей. Вместе состарятся и вместе умрут. Для них это прекрасно и правильно.
У них еще есть время.
Время было. Время есть.
Безветренное небо, вечерняя синева, земля, свежая после дождя, золотисто-зеленые леса в лучах клонящегося к закату солнца.
Вход в проклятые руины затянут лианами и мхом. Год назад все было совсем не так...
Год назад... все произошло год назад...
Серый Страж Махариэль сидит, прижав колени к груди, уткнувшись лбом в ладони и кусает губы. Она не знает, зачем пришла сюда. Война закончена, жертвы переданы ветру и забыты.
Но она не может забыть одного, память не дает спать по ночам, не дает дышать, не дает жить...
Конечно же, прошлое умерло и похоронено, и болезненными воспоминаниями Тамлена не вернешь...
Но как возможно это, когда перед внутренним взором — его лицо и яркие глаза, такая особенная и родная улыбка, запах кожи?
— Отпусти... — шепчет Махариэль, сжимая пальцами виски. — Отпусти меня... Я не хочу помнить. Я хочу забыть.
Она снова ждет его, почти на том же самом месте, что и год назад — одинокая долийка, ждущая своего единственного нареченного. Только вот сейчас она знает, что Тамлен никогда не придет. Она сама убила его — изуродованного скверной и пропахшего Глубинными тропами. И сожгла, развеяв пепел по ветру.
«Прочертят звезды огненный путь, в последний раз на тебя взглянуть...»
Сейчас снова лето, и земля пахнет остро и сладко, а воздух пропитан ароматом меда, но все это черным ядом вливается в сердце долийки, где сейчас — холод и боль.
Горячие, неуемные слезы обжигают Махариэль щеки и глаза. Ей кажется, что она снова слышит тихие, знакомые шаги, чувствует кожей тепло его тела и, вот сейчас, Тамлен тихо прошепчет ее имя и коснется волос губами. Но, обернувшись, долийка видит только густой, тенистый лес и пару испуганных кроликов, прыгнувших в кусты.
Он уже не придет, ведь он ушел туда, откуда никто не возвращается. Тело передано огню и очищению, отзвучала погребальная песня, сплетен поминальный венок.
Махариэль с трудом поднимается, яростно вытирая ладонями слезы, торопится уйти, уйти и не возвращаться больше.
Уйти легко — но оставить память — тяжелее всего.
И ей кажется, что за ее спиной маячит молчаливый Тамлен, сжимая в руке лук, и смотрит ей вслед полными тоски глазами цвета зимнего льда.
Время было. Время есть.
Время прошло...
@темы: гет, Тамлен, Герой Ферелдена, ж!Махариэль, Secret Santa 2012/2013
Для: Бэнки *Сука* Эдвардс
От:
Название: Не так ли?
Пейринг: Мерриль\Андерс
Категория: Гет
Жанр: романтика, флафф
Рейтинг: PG-13
Размер: мини, 1150 слов
Предупреждение: возможно сильный OOC персонажей, АУ
— … и еще немного эльфийского корня, который я отыскал. Хм, где же он… — еще немного — и Андерс закончит колдовать над зельем, точнее на тем вариантом приворотного зелья из тех компонентов, находящихся в шаговой доступности и под рукой. Читай — в Клоаке. А причиной тому — вездесущий Хоук, которая решила немного подтолкнуть братца в объятья Мерриль, ибо всем видно, как Карверу нравится Мерриль, но дальше секундных переглядов и краснения дело не идет. Встало на мертвой точке. Стесняются оба — что он, что она. А Мариан на правах всеобщей спасительницы и зубной феи решила опять всем помочь. В первую очередь — брату. А уже потом подруге и соратнице. А зелье нужно было лишь для того, чтобы подтолкнуть обоих, все равно зелье, как ни крути, имеет лишь временный результат. А за это время, что оно действует, все вполне может наладиться. Да, наладится, хотя, нет, скорее всего, наладится. А Справедливость негодует на то, что « это не справедливо решать за человека. Все должно идти своим чередом».
Хотя, с подачи Мариан начнешь считать, что если оставить все как есть, то эти оба постареют и признаются друг другу на смертном одре. Как в какой-нибудь балладе, где непременно погибает либо главный герой, либо его подруга сердца.
Но Мариан настойчива, и можно даже сказать — шантажистка. Говорит, что если сделаю все, что она просит — заведет кота. А кот — это аргумент. Ведь бедняга Ланселап остался в Башне Бдения. Хотя какой он бедняга — у него там есть Сигрун и командор, к которым он привязался со всей кошачьей душой. Хм, интересно, как назвать нового кота, буде он появится? Сэр Теодор или сэр Шекспай? Или... — придумать новое имя Андерс не успел, в дверь дважды тихо и скромно постучали, после чего на пороге он увидел Мерриль.
В голове пронеслась одна мысль:
— Дери тебя Архидемон, — тихо ругнулся Андерс.
За ней появилась и понурая Мариан, взгляд которой не сулил ничего хорошего. Мерриль что-то щебетала, в то время как в голове судорожно летали мысли:
— что делать? Как быть? Куда девать зелье? — и они не находили определенного ответа.
— Ой, а что это у тебя тут? — изящный эльфийский пальчик Мерриль тыкал прямо в котел, где было треклятое зелье. Все, тушите свечи. Вопрос не столь фатален, как яростно объясняющаяся на языке жестов Хоук. Один жест был прост и понятен, как «что» на языке Андерфелса — нет, оно и в Тевинтере нет. Для приличия пришлось немного замяться и сказать:
— Да, так, очередной лечебный бальзам для очередного больного беженца, — и скромно пожать плечами, мол, все как обычно. Но, похоже, что Мерриль такой ответ не удовлетворил и, она стала расспрашивать для чего, для кого зелье, в то время как Хоук за её спиной начала заламывать руки как в недавней пьесе, весьма популярной при орлейском дворе — «Логейн, тейрн Гваренский», и в то же время предельно ясно на языке жестов, что с ним будет, если она узнает. А будет плохо — насколько он и Справедливость поняли: она их усмирит, отправит на дыбу и четвертует. А она такое может, особенно — когда зла, как сто тысяч архидемонов во времена мора. А зелье по его подсчетам должно быть готово. Кивнув Хоук, что все будет нормально (хотя когда в городе цепей что-то, да было нормально?), принялся растолковывать коллеге по магическому мастерству для чего и зачем этот якобы бальзам.
Хлопнула дверь. Мерриль хлопнула себя по лбу и заверещала:
— Ой, она обиделась, похоже. Ведь мы пришли сюда из-за меня, — она смущенно покрутила ножкой об пол:
— Я на неё нечаянно наколдовала немоту, а снять, почему-то не получилось. Вот из-за этого-то и пришли. Но, похоже, она обиделась за то, что я заговорилась, а о ней… А о ней не вспомнила. Надо будет извиниться перед ней, надо будет…
Похоже, Мерриль сама понимала, чем так довела обычно терпеливую Мариан, обычно милостиво терпящую все что угодно. Но почему сейчас она ушла, хлопнув дверью так, что, похоже, слышно было и на другом конце Клоаки? А дело было просто как два пальца — Мариан хотелось вклиниться в разговор, поточить лясы, но заклятье не давало ей говорить... Но оно и к лучшему — Хоук еще тот мастер растечься мыслию по древу и способна трепаться о мелочах часами и сутками. Так что соколице будет это еще полезно помолчать сутки.
Послышался легкий стук, как будто дерево ударилось об металл.
Он обернулся. Мерриль с виноватым видом смотрела в пол, а в руках у неё была чашка, из которой капала прозрачная светло-зеленая жидкость. Она, почувствовав строгий взгляд, подняла голову и её брови виновато разлетелись, говоря, что мол «любопытство не порок, тем более ты сам говорил, что там лечебный бальзам». Было впору схватиться за голову или сердце и возопить «Андрасте, за что?» — ведь видеть разрушение даже не твоего хитрого плана, как карточный домик всегда неприятно. Страшно подумать, что сделала бы Хоук, будь она на его месте. Это был бы хуже кошмаров ночных и всяко хуже кошмаров из тени.
А в голове Справедливость довольно и нудно проскрипел о том, что говорил и, что это добром не кончилось бы. А что Мерриль? Она все еще смотрела исподлобья, но не виновато, а как-то с подозрением, закусив при этом нижнюю губу.
— Это ведь был не лечебный бальзам, ведь так? — похоже, что эффектом, которое произвело на неё зелье, была возросшая смелость. А Андерсу было не по себе, он вновь чувствовал себя школяром, совершившим неудачный побег из круга магов и коротающий деньки наказания в карцере. И уже ему впору было мямлить и заикаться.
— Э, в общем, как сказать... — слова подбирались неумело и трудно, как будто в голове прошлись помелом, но рано или поздно — сказать все-таки придется.
— А точнее, если можно? — её прямота была точно такой же, как былая её застенчивость. И что-то в такой Мерриль неуловимо, да привлекало к ней.
Повисла неловкая тишина. Андерс мерил шагами свою коморку, в то время как Мерриль, прислонившись к косяку двери, ждала ответов. А в голове Справедливость все также занудно втолковывал, что он, дескать, поступил не по совести.
— Да заткнись ты, — буркнул под нос Андерс. Со стороны Мерриль послышалось, что весьма напоминающий «э?». Он махнул рукой:
— Это я не тебе, не волнуйся, — и продолжил мерить каморку шагами. Тишина становилась невыносимой.
Наконец он остановился.
— Вообще, да, это был не бальзам, — говорил Андерс, помогая себе жестами: это было зелье. Да, приворотное и не надо на меня так смотреть, — он все-таки это сказал и громко выдохнул.
— А как я на тебя смотрю? А зелье-то для кого было? Только не говори, что для Мариан, которая засматривается на Фен... ой, — на какой-то момент она вновь стала привычной и застенчивой милашкой Мерриль. Но только на какой-то момент, ведь действие зелья должно идти еще сутки. И еще сутки она будет не застенчивой милашкой, но кошкой.
— Странно, — буркнул он, продолжая: И она для Мариан, да. Ты же не отдашь свою подругу своему сородичу, которого знаешь, то есть мы знаем, без вести нед... — он запнулся, видя её странный выжидающий взгляд.
— Разве? — она хитро повела бровями и вышла вон. Правду говорят — любовь травами не лечится. Да к тому же — травы ей и не способствуют.
А что с Мариан — то пускай идет к своему унылому эльфу. Ради того, чтоб Мерриль всегда была такой он готов отдать все. Даже с учетом того, что Справедливость против.
@темы: Андерс, гет, Мерриль, Secret Santa 2012/2013
Для: Charoite
Автор: Хисс
Название: Хэппи энд
Пейринг/герои: м!Махариэль, Морриган, дракон
Категория: джен
Рейтинг: R
Техника: карандаш+CG
Предупреждение: Энд не для всех хэппи. Но к героям это не относится.
Комментарий автора: С Новым Годом! Надеюсь, сюжет не слишком... не праздничный.
(По клику изображение откроется в большем размере)
@темы: арт, Морриган, м!Махариэль, джен, Secret Santa 2012/2013
Для: Мона-Эл
Автор: Valery
Название: Кувшин
Персонажи: Мыш
Категория: джен
Жанр: общий
Рейтинг: G
Размер: мини
Он помнит, как спал и видел сны.
Или так часто об этом рассказывал, что и сам поверил.
Он знает – откуда-то, не из опыта, с чьих-то слов, которым верилось без подтверждения – что Тень должна быть подобна земным снам и грёзам. И в это он тоже верит так искренне, что и не задумывается о подтверждении. Так должно быть – значит, так есть.
А может быть и нет.
Тень – не реальность, не материя, из неё можно слепить всё, что пожелаешь, но она утекает сквозь пальцы, стоит попытаться ухватиться за неё покрепче, стоит попытаться удержать образ.
Как рисунок на песке перед приливом – приходит непрошенное сравнение, которому неоткуда взяться.
Он закрывает глаза – жест, подхваченный в подражание людям, не имеющий здесь никакого практического значения, но прекрасно работающий как символ, как дополнительная точка опоры. Закрывает и правда видит жёлтый песок, сине-серебристую воду, полусмытый, тающий след. Всё такое яркое и живое, как противоположность неявной Тени, в которой нет ни одного чистого цвета, кроме тех, что ты придумаешь сам.
Он не помнит, откуда он забрал этот образ. Зато он точно знает, что хочет получить всё это.
Ещё раз.
Ещё раз – если он не лжёт, рассказывая, что был когда-то в том, другом мире.
Или в первый – чтобы сравнить с тем, что успел себе представить.
Созданная его воображением ярко-синяя вода плещется у ног, чтобы чуть поодаль, в нескольких шагах, оборваться пустотой. Но вот надпись на песке – тоже плавно переходящем в ничто – выглядит живой. Настоящей.
Хотя он не может разобрать букв.
Он медленно проводит рукой по песку, стирая всё, что осталось от надписи – сразу как будто чего-то не хватает, но и становится спокойнее. Он рисует непонятный узор, в котором невозможно угадать ничего, но смысла ему и не нужно; он попросту наслаждается ощущением – представлением? воспоминанием? – мокрого песка под пальцами.
Он в бессчётный раз думает – я должен отыскать дорогу.
Стоит отвлечься, как песок и вода разом теряют цвет и рассыпаются, сливаясь тусклой серостью. Дольше всех держится рисунок, даже вспыхивает на миг ослепительно-белым, прежде чем исчезнуть.
Он рассеянно меняет обличья, сам не замечая, кем прикидывается на сей раз. Отчего-то всем, или почти всем обитателям Тени ближе всего облик, близкий к человеческому – неужели, гадает он, им всем тоже кажется, что это – настоящее? Или же это только попытка приблизиться к желаемому? Или – всё дело в том, что люди представляют духов по образу и подобию своему, не умея иначе?
Он помнит, что сам – не умел.
Если, конечно, это его воспоминания.
Сухая, податливая материя Тени трещит под пальцами, пока он пытается вылепить из неё всё, что помнит – или досочинить себе историю. Образы плывут и ускользают, пока ухватишь один – разлетаются все остальные. Всех его сил, всех его навыков сосредоточения не хватает – это слишком личное, это не плести паутину вокруг очередной жертвы, заранее зная, что скорее всего отпустишь.
Сейчас он почти злится на всех этих так легко попадавшихся ему людей – с них нечего было взять, все они были или слишком слабы и неинтересны, или, если чего-то и стоили, всё равно, сами того не зная, вели в ловушку, и он отпускал их, ни разу не попытавшись воспользоваться хоть одним – он слишком часто рассказывал им одно и то же, и теперь не может представить ничего другого.
Он никогда не рассказывал им ничего конкретного – и теперь сгладилось всё, он не в состоянии ни вспомнить, ни представить ни одной детали – а без деталей сыплется вся картина.
А ему кажется таким важным – её нарисовать.
Чтобы было за что держаться, чтобы было, чем наполнить оболочку – ему иногда кажется, что он сам истончается и рассыпается, как тот песок из воспоминаний, как иссохшая глина. А поддаться будет означать утратить себя, сравняться с мелкими, слабыми и бессмысленными духами, в которых осталась лишь одна эмоция, а то и вовсе ничего: в унылых блуждающих огоньках нет ни капли, кроме нерассуждающей потребности тянуться ко всему, что сильнее их, и такова судьба любого, кто не сможет сохранить свою суть.
Это одно из немногого, чего он на самом деле боится.
Быть уничтоженным полностью не так страшно. С этим можно смириться – в материальном ли мире, в Тени ли, бытие любого существа на самом деле стоит ровно столько, сколько придётся заплатить желающему отобрать это бытие; и он не против однажды умереть – разумеется, сделав это максимально сложным для того, кто будет убивать.
Но дать пустоте постепенно себя сожрать – о нет.
Если придётся выдумать себе цель и смысл, лишь бы избежать этого – он выдумает. И такую, что сам поверит крепче прежнего.
В принципе, ему надо лишь расцветить убедительными деталями собственную историю, и тогда станет неважно, есть ли в ней хоть капля истины.
И ещё хоть раз коснуться реальности, набраться её так, чтобы хватило надолго.
Он чувствует, как мягкие, назойливые лапки Тени теребят его, скребутся, пытаясь отщипнуть ещё немного.
Маги считают Тень лишь отражением реальности – но если прожить с ней слишком долго, понимаешь, что она и сама живёт и дышит, хотя, быть может, и не обладает разумом, по крайней мере, разумам, который можно понять человеку. Или демону.
Он не может понять, почему Тень с одной стороны даёт им жизнь, а с другой – пытается их поглотить. Он просто воспринимает это как должное; как условия игры, с которыми приходится считаться, нравится тебе это или нет.
Он ловит яркий кусок картинки – серые камни, нагретые солнцем – и чувствует, как голодные жадные лапки отступают.
Может быть, Тень всего лишь отражает его собственный голод.
Он чувствует вдалеке неясное волнение – слепо тянутся туда блуждающие огоньки, почуяв живую силу.
Скучно. Наверняка очередная глупая недо-ловушка, которые так любят устраивать маги.
Нужно посмотреть.
Нужно, в конце концов, отточить очередной кусочек истории, который он сочинил.
Он лениво поднимается.
Тень хороша тем, что в ней нет расстояний, чтобы где-то оказаться, нужно лишь этого пожелать – если, конечно, в тебе сохранилась способность желать.
Но, пожалуй, он лучше немножко пройдётся. Для лучшего вхождения в роль. Только выбрать подходящий образ – а, впрочем, зачем отказываться от того, что срабатывало уже не раз.
Он легко оборачивается маленькой мышкой и уже невидимо усмехается. Может, с нынешней жертвы удастся хоть что-то взять. Хотя бы глоток реальности – чтобы не томиться бесконечной жаждой. А может быть, и не один глоток.
Может быть, у него окажутся какие-нибудь интересные грёзы. И он не откажется ими поделиться.
Мыш выкатывается на буро-зелёную равнину, созданную страхом и неуверенностью совсем молоденького мальчишки, жадно втягивает острый запах живых эмоций, отмечая несколько родных ему, таких приятных ноток, и громко пищит:
– Эй, эй, поосторожнее, наступишь!
Сейчас он ещё раз проверит на прочность всё, что для себя придумал.
@темы: демоны и духи, джен, Мышь, Secret Santa 2012/2013
Для: Somniary
Автор: St_Gojyo
Название: Её мать
Пейринг: Изабелла (Найши)
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Размер: драббл
С каждым годом Франциске все труднее и труднее давались заклинания. Духи, некогда живущие в ее теле, давно покинули дряхлую пророчицу, а становиться сосудом для демона, Франциска не хотела — слишком любила свою жизнь, пускай и бедную в последние годы.
Сгорбленная старуха украдкой посмотрела на молоденькую девочку, пришедшую за зельем вытравливающее нежелательное дитя. Зелье то простое, сварить его может любая пророчица, даже самая молодая и неопытная, но только Франциска никогда и никому не расскажет, чья дочь или жена приходила к ней за ядом для нерожденного младенца.
И только деньги от таких глупышек все еще позволяли Франциске покупать себе еду.
— Выпьешь с вином, — прошамкала старуха, протягивая пузырек девочке. — Ночью все выйдет.
Девочка посмотрела на зелье с сомнением, но все же кивнула и отдала пророчице тощий кошель с платой. Франциска вздохнула. Раньше она устраивала представление, даже если к ней приходили лечить простуду и слава о могущественной пророчицы гремела по всему Ривейну, а сейчас… А сейчас духи решили наказать ее за сломанную судьбу дочери.
Франциска с трудом прошаркала до потертого и скрипучего кресла. Уселась. Протянула ноги к очагу — в последние лет пять она мерзла даже в жару и сложила руки на животе. Может быть, стоит поискать в своих снах демонов, отдаться им, чтобы злые духи забрали с собой всех, кто насмехался над беззащитной старухой, но об этом Франциска думала не в первый раз, и неизменно приходила к мысли, что жизнь, пускай и бедная, ей все же нравится больше.
В дверь настойчиво постучали и пророчица недовольно нахмурилась. Вставать не хотелось, да и почти не моглось.
— Открыто! — скрипучим голосом крикнула Франциска и подслеповато прищурилась, разглядывая посетителя.
Лицо рослой женщины ей было смутно знакомым…
— Ну и вонь, — голос так же оказался знакомым. — Неужели к мудрой пророчице больше не заглядывают за советом и не благодарят золотом?
— Кто ты такая? — подалась вперед Франциска и охнула от прострела в пояснице.
— Не узнаешь? — посетительница пинком пододвинула к креслу невысокий пуфик — изгрызенный молью и древесными жучками. — Немудрено. Сколько мне было лет, когда ты продала меня Льюису?
— Найши? — протянув руку, Франциска хотела дотронуться до щеки дочери, убедиться, что не спит и с ней не играет обитатель Тени, но та подалась назад и пророчица устало уронила руку, больше не имея сил держать ее на весу. — Это ты?
— Да, я, — пожала плечами Изабелла. — Не знаю, зачем я сюда пришла. Думала, что просто постою над твоей могилой, а ты все еще скрипишь.
— Как ты смеешь так со мной говорить? — прошипела Франциска и с трудом приподнялась в кресле. — Я твоя мать!
— Обычно матери не продают своих дочерей похотливым ублюдкам, — фыркнула женщина. — Впрочем, без твоей маленькой сделки с моим мужем, я бы не стала той, кто я есть сейчас. Была бы я без корабля, денег, любовников, — Изабелла заложила ногу на ногу. — Ну а как мои братья и сестры? Так же тебя ненавидят, судя по всему? — она выразительно осмотрела темную и пыльную комнату.
— Что ты понимаешь, девочка? — разозлилась старуха. — Ты ничего не умела, не хотела учиться, желала всю жизнь провести в праздном развлечении! Льюис стал для тебя хорошим выходом.
— А для тебя — выгодной сделкой.
— Я желала тебе только добра, Найши! — Франциска снова протянула руку, но дочь и не думала подаваться навстречу.
— Ты продала меня, как шлюху… надеюсь, что дорогую. И даже не представляешь, что я пережила по твоей милости, — женщина встала, пинком откинув пуфик к стене. — Ты ненавидела меня, потому что уже тогда завидовала молодости и красоте, ненавидела, потому что отец ушел от тебя, а я напоминала о нем! Вот, — Изабелла отцепила от пояса тощий кошель и бросила его к ногам старухи. — И никто не упрекнет меня в том, что я была плохой дочерью.
— Найши, стой! — Франциска с трудом поднялась из кресла.
Дочь не ответила и стремительно вышла из комнаты, шумно хлопнув за собой дверь. Пророчица без сил опустилась обратно в свое кресло и беззвучно заплакала.
@темы: Изабела, джен, Secret Santa 2012/2013
Для: Somniary
Автор: St_Gojyo
Название: Нюансы
Пейринг: Катриэль
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: G
Размер: драббл (700 слов)
Задание эльфийку бесило. Да, может быть у нее нет таких выдающихся форм как у Марджолайн… пока нет, но это не значит, что Лютиция имеет право посылать Катриэль по такому простому поручению, в то время как Марджолайн блистает на балах и вешает на уши лапшу аристократам! Это несправедливо! Катриэль тоже хотелось попасть на бал!
Усилием воли, эльфийка взяла себя в руки. Любой бард прекрасный актер, но во время выполнения задания, Катриэль должна сохранять холодный рассудок и действовать очень осторожно и осмотрительно.
По крайне мере, так говорит Лютиция.
Письма Катриэль рассовала по всей гостиной. На каминную полку, под поднос с вином, под ковер — чтобы уголок выглядывал… да, было бы гораздо лучше запихнуть письма в кабинет шевалье, но его домочадцы туда не заходили, да и были достаточно глупы, чтобы задуматься, почему такая важная переписка оказалась в таких неподходящих для этого местах!
Главное, чтобы глупости мадам Антонио и ее сына хватило на то, чтобы убить шевалье.
Довольная своей работой, Катриэль собралась уходить, но услышала шаги в коридоре. Ругнувшись, эльфийка быстро скользнула за тяжелую штору, вытянулась в струнку и замерла.
— О, Эжен, ты такой развратник, — захихикала мадам Антонио. Эжен заржал в ответ и послышался звук поцелуя. Катриэль дернула ушами. Все ее источники сообщали, что мадам Антонио идеальная супруга и влюблена в своего мужа настолько, что даже не завела любовника! Именно поэтому она должна была разозлиться, узнав об измене мужа…
Эльфийку подмывало высунуться и посмотреть, тот ли это Эжен, о котором она подумала… Если так, то преданных друзей у шевалье Антонио стало на одного меньше.
— О, Эжен! — простонала аристократка. Шорох ткани подсказал эльфийке, что скоро парочка дойдет до самого главного… и точно! Спустя несколько минут послышались частые шлепки, довольные стоны и кряхтенье. Покраснев, Катриэль подавила желание зажать уши, напомнив себе, что настоящий бард остается невозмутимым в любой ситуации.
Осквернение гостиной шевалье Антонио продолжалось с полчаса — Катриэль мысленно позлорадствовала над слабостью месье Эжена — а затем парочка вышла, смеясь и шепча друг другу пошлые нежности. Катриэль выждала несколько минут и выбралась из своего убежища.
Выбраться из поместья ей не дали. На полпути к выходу, ручка двери медленно опустилась вниз и Катриэль быстро вернулась к шторе, проклиная мадам Антонио. Что, нельзя потрахаться в более экзотичном месте?! Например, на конюшне!
— Нет, я все решил. Ты не сможешь меня переубедить, — к удивлению эльфийки, голос принадлежал месье Луису Антонио, сыну шевалье.
— Луи, одумайся! — собеседником, точнее собеседницей месье оказалась его родная сестра Луиза. — Если не хочешь думать о себе, подумай обо мне!
— Лизи, твое наследство не пострадает от моего поступка. В конце концов, отец подберет тебе подходящую партию…
— Когда это будет! Он не собирается выдавать меня раньше восемнадцатилетия! А если он скончается раньше? Кто возьмет меня без приданного? Подожди хотя бы несколько лет, и может быть, ты изменишь свое решение!
— Лизи, как ты не понимаешь! — досадливо воскликнул Луи. — Это мое призвание! Андрасте является мне во снах, я не могу противиться Ее воле. Вопрос решен, через неделю я отправляюсь в Велун и принимаю постриг.
— Но это нечестно! — притопнула ножкой Луиза. — Ты же знаешь, отец собирается в Ферелден, вычищать леса от грязных варваров, не покорившихся Империи. А если его там убьют? А ты будешь монахом? Наше поместье отберут, я останусь нищей и безродной! Мне что, тоже подаваться в монашки?
— Было бы неплохо. Только вера и терпение помогут людям вернуть милость Создателя, — благочестиво ответил Луи. Послышался звук хлесткой пощечины, рыдания и торопливые шаги.
Понятно, что убивать своего отца Луи не станет. Понятно, что подделанное письмо шевалье, где указывается о решении Антонио лишить сына всего наследства нисколько не тронет Луи.
Через десять минут Катриэль наконец-то выбралась из гостиной, а через двадцать минут — из дома.
Убить Антонио придется самой… и свалить вину на Луизу. Вряд ли Лютиция будет слушать о недобросовестных информаторах и неблагоприятных обстоятельствах. Выпорет, а то и обратно в служанки вернет… и почему она выбрала в любимицы Марджолайн?
Тяжко вздохнув, эльфийка нырнула в темный переулок. Пока что следовало разобраться с информаторами.
@темы: джен, Катриэль, Secret Santa 2012/2013
Для: -доставляется к пиву
Автор: Батори
Название: Её Сурана
Пейринг: м!Сурана/ж!Амелл
Категория: гет
Жанр: романтика
Рейтинг: PG-13
Размер: мини (1350 слов)
Солона Амелл знала Алима Сурану с самого детства. Помнила еще прыщавым мальчишкой с неровными передними зубами, заикающимся и неловким, вечно корпеющим над книгами и заслужившим кличку «Червяк».
Амелл помнила Сурану худым, бледным подростком, вечно заправляющим темные волосы за уши, спокойным и рассудительным, с улыбкой, от которой на сердце становилось светлее. От пальцев его всегда пахло чернилами и книжной пылью, мантия — постоянно в подпалинах — Сурана учился управлять огнем.
Амелл помнила Сурану молодым эльфом, невзрачным, с лицом, которое увидишь в толпе — и тут же забудешь, но с голосом, который узнаешь из тысячи. Под глазами у него всегда были синяки, глаза — красные от недосыпа и полуночного чтения.
В Круге у него никогда не было девушки, и друзьями он не спешил обзавестись — Сурана был из того типа людей, что увлечены собой и образованием, и редко — окружающими.
Амелл всегда нравился этот серьезный, собранный эльф, который если и обращался к ней, то только с просьбой передать со стола какую-либо книгу, который молча зажигал больше свечей, если они сидели за одним столом, с улыбкой извинялся, когда нечаянно задевал ее локтем.
Они почти не разговаривали друг с другом, засиживались вместе допоздна, до слез в глазах вчитываясь в расплывающиеся строки. Обменивались улыбками и изредка переглядывались.
Потом Сурана стал приносить ей еду с кухни — молча клал рядом с ее бледной ладонью сверток с ужином и загораживался книгами, не теряя невозмутимости в лице. Амелл удивленно смотрела на его согнутую спину и тень от густых ресниц, падающую на гладкие скулы, и, пожав плечами, делила с ним скромный ужин.
В Башне Круга ничто не остается в секрете. Негласная дружба известного «сухаря» и «любимицы Ирвинга» тут же стала притчей во языцех каждого, кому было не лень перетирать другим косточки.
На них косо смотрели и в открытую смеялись. Сурана спокойно сносил насмешки, лишь, пожалуй, стал еще больше сидеть в библиотеке, и, кажется, даже ночевал там, с книгами и свитками пергаментов. Амелл заливалась предательской краской каждый раз, когда слышала насмешки и издевки.
— Скоро надоест, — рассудительно заметил Сурана как-то раз, выводя чернилами буквы с завитушками.
— Почему ты так думаешь? — сварливо спросила Амелл, грызя кончик белого пера.
Сурана взглянул на нее с удивлением.
— Мы же не спим вместе, правда? А, значит, и обсуждать тут нечего. Как я уже сказал — скоро надоест.
Сказав это, Сурана снова склонился над своими книгами, а Амелл впервые в жизни почувствовала себя уязвленной.
А этой ночью ей не давала покой мысль о том, как это было бы — спать с Сураной?
Какие на вкус его губы — с привкусом книжной пыли и чернил? Сухие ли они, как старый пергамент?
Губы Сураны — мягкие и нежные, словно девичьи, немного неуверенные, покрасневшие от неумелых поцелуев, и на щеках — лихорадочный румянец.
— Зачем ты это сделала? — спросил он слегка сбившимся голосом, пытаясь вернуть себе былое равнодушие.
— Тебе не понравилось?
Сурана отвернулся, как можно незаметнее коснувшись своих подрагивающих губ.
— Не надо все усложнять, Солона. Пожалуйста. — Он снова взглянул на Амелл и неожиданно улыбнулся своей переворачивающей сердце улыбкой. — Мы еще придем к этому разговору.
К этому разговору они так и не пришли. Через несколько недель Круг потрясли новые события — Йован, тихий, бледнолицый Йован — маг крови, разбил свой амулет и сбежал из Башни. Сурана также обвинен командором Грегором в пособничестве с малефикаром, но призван на службу к Серым Стражам.
Круг гудел, как растревоженный улей, новости перелетали от одного к другому, обрастая подробностями.
Сурану забрали из Башни быстро и без шума. Амелл даже не успела попрощаться с ним. Лишь увидела, как перед ним открывают тяжелые двери, а за ними сверкнула в лунном свете вода озера Каленхад.
Кажется, Сурана обернулся напоследок. Но не увидел Амелл в толпе кричащих учеников, прищурился и отвернулся, привычно ссутулив плечи.
Он ушел, и двери за ним снова захлопнулись.
А потом начался Мор.
Круг полнился новостями о войне. «Выжил ли Сурана в битве при Остагаре? Говорят, его видели в Лотеринге!»
Круг пережил переворот Ульдреда — Сурана, сильный, спокойный Сурана пришел и очистил Башню, убил одержимых и спас раненых.
Сражение с Ульдредом Амелл запомнила плохо. Лишь вспышки пламени и рычание одержимых демонами. Звон клинков и тяжелый топот каменного голема. И кровь — на стенах, на полу, перетекающую по потолку, напоенную запретной магией. От ее медного запаха кружилась голова...
Все закончилось быстро. Магия больше не удерживала пленных. Сурана победил.
Он всегда побеждал.
Как говорил потом Амелл Ирвинг, Сурана спустил ее, полумертвую и обессиленную, на своих руках. Это звучало до чертиков романтично, и Амелл, наверное, разрыдалась бы, как маленькая девочка, но сдержалась.
Перед отъездом из спасенной Башни Сурана пришел к ней, держа в руках маленький, белый цветок с красной серединкой. Сурана назвал этот цветок Милостью Андрасте. От него пахло восхитительно-сладко, летом и чистыми дождями, свободой, которую Амелл никогда не увидит.
Быстро нагнувшись, Сурана коротко поцеловал волшебницу в щеку и губы, снова взялся за посох. Война вытравила из него сутулость и бледность, кожа покрылась загаром, длинные волосы жестоко отстригли, выражение лица из безмятежного превратилось в жесткое, почти злое.
И все же — это был Сурана. Её Сурана.
— Зачем ты это сделал?
— Я обещал, что мы вернемся к этому разговору.
Амелл немного помолчала.
— Пообещай, что не уедешь, не попрощавшись.
Сурана молча посмотрел на нее и слабо улыбнулся.
— Я прощаюсь — сейчас. Может быть, я больше не вернусь сюда.
— Звучит так, словно ты собираешься умереть там, на войне.
Алим обернулся, задержавшись у двери.
— Знаешь, умереть было бы гораздо легче.
На следующее утро Сурана ушел, не попрощавшись, а через несколько месяцев приехавшая из Орзаммара маленькая рыжая гномка вручила Амелл изрядно помятое письмо.
«Я скучаю по тебе, Солона Амелл» — было написано уверенным почерком с завитушками.
Амелл улыбнулась, прижав письмо к груди и рассмеялась — громко и весело, чего не происходило с тех пор, как Сурану забрали из Круга.
— Спасибо тебе, — прошептала она, глядя на улыбающуюся гномку. — Спасибо.
Она перечитывала одну скупую строку, когда озеро Каленхад становилось по-осеннему темным, когда за окном падал первый снег, когда мир становился белым, пытаясь скрыть следы Мора, ползущего по земле.
«Он скучает. Значит, он вернется ко мне. Рано или поздно».
Алим Сурана вернулся через год — год, наложивший на нем отпечаток долгожителя. Под глазами — синева и тонкие морщины, в уголках губ — жесткие складки, и ничего, почти ничего не осталось от прежнего Алима Сураны.
Он нашел Амелл в библиотеке, зарывшуюся в книги. Она совсем не изменилась за этот год. Может быть, стала немного старше, и почти детскую неловкость сменило спокойствие и размеренность. Хороший признак.
Светлые глаза — светлые, как осколок лириума — пронзили его взглядом, полным удивления и потаенной обиды.
Сурана открыл рот, чтобы сказать что-нибудь, но сказать нечего. Он понимал, что почти ничего не знает о ней — о девушке со странным именем, которая когда-то поцеловала его над книжными горами и улыбалась так, как не улыбался никто.
Она поднялась, положила ладони ему на плечи и прижалась губами к его лбу. От ее кожи пахло цветами — маленькими, белыми, с красной серединкой — милостью Андрасте.
От его кожи пахло металлом, огнем и старыми битвами — войной, от которой едва не погибло все живое.
— Ты больше не уедешь? — Амелл провела пальцами по его щекам, испытующе заглянула в глаза, темные, прекрасные глаза, которые многие находили слишком холодными и злыми.
— Я Серый Страж, Солона. Когда-нибудь мне придется уйти. — Голос его — спокойный и серьезный, как всегда — вот что осталось прежним.
— Но не сейчас?
Сурана улыбнулся — и в его улыбке Амелл видит весь мир, все солнечное тепло, все тайны и все ответы на невысказанные вопросы.
— Но не сейчас.
За стенами Круга — уже поздняя ночь, а Сурана и Амелл сидели при свете свечей, наслаждаясь тишиной спящей Башни. Сурана говорил — тихо-тихо — рассказывал обо всем, что видел за пределами Круга, с кем воевал, с кем дружил, как сложилась его жизнь и жизнь его соратников. Амелл слушала, наматывая свои светлые волосы на пальцы, глаза ее лихорадочно блестели — она узнает про мир, что за неприступными стенами, про своего Сурану, который спас Ферелден от Мора и скромно опускает глаза, когда его называют героем.
Она обнимает его, медленно целует и прижимается виском к груди, слушает, как бьется сердце.
Сердце Сураны. Её Сураны.
— Помнишь, ты сказал, что мы вернемся с тобой... к тому разговору?
— Я помню.
— Нам больше не нужно ничего ждать?
— Не нужно.
Амелл поджала губы.
— Ты ведь знаешь, что я люблю тебя. Не могу не любить. Что бы ты ни сделал, кем бы ты ни был — Сураной или Стражем.
Алим улыбнулся, коснулся пальцами губ Солоны, с бесконечной нежностью прижался к ним губами.
— Я рад, что ты так думаешь, — хрипло прошептал он сквозь поцелуй. — Ты даже не можешь себе представить, насколько.
@темы: гет, Герой Ферелдена, м!Сурана, ж!Амелл, Secret Santa 2012/2013
Secondary Quests
Авторизация
Записи
- Календарь записей
- Темы записей
-
554 джен
-
423 гет
-
287 арт
-
195 орг
-
190 м!Хоук
-
188 слэш
-
138 Андерс
-
123 Wintersend
-
107 My Valentine
-
101 Каллен
-
93 Алистер
-
92 Варрик
-
90 Фенрис
-
83 оригинальные
-
73 Зевран
- Список заголовков
Главное меню